Текст книги "Осенний мост"

Автор книги: Такаси Мацуока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Монастырь Мусиндо

Преподобная настоятельница Дзинтоку заглянула в комнату гостя. Старк все еще спал. Мужчина, размещенный в женском монастыре – это было в высшей степени необычно. В прежние времена – что для Японии могло означало и всего лишь пятнадцать лет тому назад, в зависимости от того, о каких временах шла речь, – это было бы попросту невозможно. Но князь Гэндзи лично дал на это дозволение. Серьезность ран Макото и героические обстоятельства, при которых он их поручил, требовали сделать исключение из общего правила. Так сказал князь Гэндзи. Но за этим крылось нечто большее. За всеми словами всегда кроется нечто большее, кто бы их ни произносил.

В данном случае все было вполне очевидно.

Молодой человек, за которого просил князь, оказался тем самым загадочным посетителем, наведывавшимся в монастырь несколькими неделями раньше. Он еще обсуждал с нею общепринятую версию знаменитого сражения у Мусиндо, произошедшего в 1861 году. Он сказал, что знает о нем, потому что его родители присутствовали при этой битве. Когда настоятельница спросила его, кто его родители, молодой человек сказал, что это очень хороший вопрос, и удалился.

Его внешность тоже о многом говорила. Во время своего предыдущего визита он напомнил настоятельнице кого-то, но она никак не могла вспомнить, кого же именно. Теперь же сходство казалось ей настолько очевидным, что ей даже удивительно было, как это она не узнала его сразу же. Конечно же, узнать его, увидев бок о бок с князем Гэндзи, было куда легче. Черты родственного сходства просто бросались в глаза. Он мог приходиться князю племянником, братом или сыном. И, естественно, самым интригующим был последний вариант.

Но если он приходится князю Гэндзи сыном, кто же его мать?

Он сказал, что его родители присутствовали при сражении. В тот день в отряде князя Гэндзи было три женщины. О первой, госпоже Эмилии, речь идти не может. До своей безвременной кончины она успела произвести на свет всего одного ребенка, девочку. Оставались госпожа Нанако и госпожа Хэйко. Опять же, это никак не может быть госпожа Ханако. Она примерно в то же время вышла замуж за господина Хидё и через год после битвы подарила ему дитя. Этот ребенок, господин Ивао, если судить по виду, приходился Макото ровестником, но они совершенно друг на друга не похожи, и как могли бы быть похожи братья. А это означает, что его матерью могла быть лишь госпожа Хэйко. Но возможно ли такое? Если бы она и вправду была матерью Макото, князь Гэндзи взял бы ее в дом вместе с ребенком. Он официально объявил бы ее своей наложницей – это были еще прежние времена, – а то и вовсе бы женился на ней. И уж конечно он не стал бы отсылать их обоих в Калифорнию и не допустил бы, чтобы его сын носил имя другого мужчины, пусть даже этот человек был его верным другом, как Мэттью Старк.

Значит, Макото либо ошибается, либо лжет. Либо настоятельница не замечает какой-то очень существенной детали. Ну что ж, если правду можно выяснить, не исключено, что ей представится такая возможность, прежде чем он покинет монастырь. Произойдет это не скоро, поскольку раны его весьма серьезны. Просто чудо, что он не умер. Ему очень повезло, что меч не задел сердце. А князю Гэндзи повезло, что Макото тоже был вооружен мечом, иначе убийца мог бы и добиться своей цели. Хотя настоятельнице было весьма любопытно, что Макото делал у входа в императорский дворец, да еще и с мечом за пазухой. Прямо совсем как тот убийца.

Настоятельница отправилась в огород к Горо и по дороге встретилась с князем Гэндзи. Тот только что прибыл.

Завидев его, настоятельница низко поклонилась.

Мой господин…

Как себя чувствует Макото?

Мне кажется, лучше. Он работает в огороде вместе с Горо.

Репортеры вас больше не беспокоили?

Нет, мой господин. В последние две недели – нет. Возможно, интерес к этому происшествию ослабевает.

Настоятельница сказала это скорее из соображений вежливости, чем потому, что действительно так предполагала. Ее интерес нисколько не ослабел. Так почему же другим должно перестать быть любопытно?

Очень на это надеюсь, – сказал Гэндзи. Впрочем, он, похоже, тоже не очень верил в то, что сказала настоятельница.

Я шел ко дворцу, чтобы убить тебя, – сказал Макото. Он рыхлил землю вокруг куста.

И вдруг увидел, что кто-то другой намеревается проделать это вместо тебя. – сказал Гэндзи. Он стоял рядом, в тени сосны.

Да.

Так почему же ты защитил меня, если ты шел, чтобы меня убить?

Не знаю, – отозвался Макото. – Когда я увидел его, у меня возникло такое ощущение, будто он собирается обмануть меня, лишить меня того, что мое по праву. А я и так уже был достаточно обманут. Глупо, правда? Ведь я же и сам собирался отнять у тебя жизнь.

Не расстраивайся, – улыбнувшись, сказал Гэндзи. – У тебя еще будет такая возможность. Вот выздоровеешь и придумаешь что-нибудь новенькое.

Макото коротко рассмеялся, но тут же задохнулся и схватился за грудь.

Да, я придумаю что-нибудь новенькое. Совершенно новенькое. Когда меч вошел мне в грудь, меня посетило внезапное озарение, или, если так можно выразиться, я увидел перед своим мысленным взором лицо. Знаешь, чье?

Хэйко.

Нет. Князя Саэмона. Я остознал в тот миг, что он тоже манипулировал мною, и очень искусно.

Уж не утверждаешь ли ты, что это Саэмон сказал тебе убить меня?

Что ты, совсем наоборот. Он сказал все, что только мог, чтобы убедить меня проявить снисхождение и простить тебя. Подчеркиваю – сказал. Но смысл сказанного не вполне соответствовал словам. У него это превосходно получается. Ты разве не замечал?

Конечно, замечал. Я никогда не считал князя Саэмона человеком слова – не в том смысле, что он лжет, но в том, что если ты вздумаешь опереться на него, то непременно поскользнешься.

И все же вас связывают тесные отношения, и ты полагаешься на его советы.

Это скорее видимость, игра на публику, чем подлинное доверие, – сказал Гэндзи. – Поскольку князь Саэмон об этом знает, то под этим для меня скрывается еще один уровень правды и лжи, а под ним – еще один, и так бесконечно.

Все говорят, будто ты знаешь будущее наперед, – сказал Макото, – но сейчас ты, хоть ты и пророк, говоришь, словно полный идиот.

Почему же? Разве тебе не кажется разумным поместить твоего врага туда, где ты сможешь за ним наблюдать? Или что вызывает твое неодобрение?

Ты так перехитришь сам себя, точно так же, как и он. Вопрос лишь в одном: кто из вас первым добъется того, что сядет в лужу из-за своего дурацкого умничанья.

Макото выдернул сорняк и отряхнул землю с корней, прежде чем отложить его в сторону.

В огород вошел Горо с мотыгой в руках, прошел по краю и принялся подравнивать границу между огородом и пешеходной дорожкой.

Иногда лучший способ добиться цели – это действовать тупо в лоб, – сказал Макото. Он посмотрел на Гэндзи. – Ты вправду провидец?

На протяжении шестисот лет в каждом поколении в нашем клане рождался тот, кто знал будущее – но те так, как это воображают себе люди, – отозвался Гэндзи.

Да, это мне уже сказала Сидзукэ. Думаю, с твоей подачи.

Полагаю, она со своим простодушием и прямотой сделала это куда лучше, чем удалось бы мне.

И почему мне об этом не сказали раньше? В ее изложении это скорее напоминало проклятие, чем дар.

Мне много что следовало бы уже давно тебе рассказать. Одно умолчание вело к другому, другое – к третьему, и так далее.

Макото пожал плечами.

А какая разница? Все равно провидицей станет Сидзукэ. У меня никаких видений не было.

И у нее тоже. Это свойство проявляется совершенно непредсказуемым образом. Оно часто раскрывается в период созревания, особенно у женщин. А может раскрыться и намного позже. Не существует способа определить, кто из вас это будет.

И я полагаю, что способов подготовиться к этому нету тоже, – сказал Макото.

Только один – просто принять мысль о том, что такое возможно, – отозвался Гэндзи.

Князь умолк и молчал так долго, что Макото решил, что разговор окончен. Он уже решил было отправиться на другой участок огорода, когда Гэндзи заговорил снова.

Насчет признания: я готов признать тебя. И готов объявить своим наследником вместо Сидзукэ.

Макото рассмеялся. Он знал, что это невежливо, но не удержался.

Вопрос не в признании, князь Гэндзи. Я нуждался в нем двадцать лет назад. Теперь в нем нет никакого смысла. Что же касается наследника – у вас уже есть наследница, и вполне подходящая.

И Макото принялся помогать Горо насыпать бордюр.

Горо, – сказал Макото.

Горо, – улыбнувшись, ответил Горо.

Макото, – сказал Макото.

Все так же продолжая улыбаться, Горо сказал: «Кими», и снова сосредоточил внимание на входящее в землю лезвии мотыги.

Макото улыбнулся Гэндзи.

Я твердо намерен до отъезда научить его говорить мое имя.

Если он это сделает, то назовет тебя своим преемником, и тогда ты уже не сможешь уехать.

Макото и Гэндзи посмотрели друг на друга. Макото рассмеялся. Гэндзи лишь улыбнулся – как обычно, легко и едва заметно.

ГЛАВА 12
Осенний мост

Молодость, красота и привлекательность вянут, едва успев появиться. В первой дымке Весны мы видим Осенний Мост.

«Аки-но-хаси». (1311)

1857 год, развалины монастыря Мусиндо

Дети из деревни Яманака часто играли среди развалин старинного храма, расположенных на холме над их долиной. Большинство из них боялись этого места. Здесь всегда раздавались какие-то странные звуки, и если они и не были на самом деле стонами терзаемых душ, завыванием призраков и злобным хихиканьем демонов, то достаточно походили на таковые, чтобы дети навоображали себе все эти кошмары. Это-то и было одной из причин, по которой они сюда приходили, поскольку они, как и все дети, любили побояться – если могли перестать бояться прежде, чем страх сделается нестерпимым. Еще одна причина заключалась в том, что Кими, их заводила, любила играть здесь. А ей это нравилось потому, что она, хоть и была одной из самых младших и самых маленьких в этой компании, была еще и одной из двух детей, которые не боялись этого места. Вторым был Горо. Горо не боялся потому, что он был дурачком, как и его мать, деревенская дурочка. Он не выглядел ребенком, поскольку был крупнее любого мужчины в селе, намного крупнее, да и лицом походил скорее на мужчину, чем на ребенка. На самом деле, он бы уже мог считаться мужчиной, но вел себя настолько по-детски, что у детей никогда даже и не возникало вопроса, отчего он водится с ними.

Однажды, когда они пришли на холм, чтобы поиграть, один из детей вдруг завопил:

Смотрите! Призрак!

У остатков каменной стены, некогда окружавшей храм, виднелся смутный силуэт. Некоторые дети, которые попугливее, кинулись было наутек.

Ничего это и не призрак! – возразила Кими. – Это человек.

Человек сидел настолько неподвижно, а одежда его была настолько неяркой и выцветшей, что казалось, будто он проступает из стены, словно тень. Он был старый, бритоголовый, со впалыми щеками и невозмутимым взглядом ярких глаз. Рядом с ним на земле лежали коническая соломенная шляпа и деревянный посох.

Ты кто? – спросила Кими.

Отрекшийся и паломник, – отозвался неизвестный.

Кими знала, что отрекшийся – это тот, кто ушел от мира. А паломник – это тот, кто странствует в поисках просветления или во искупление какого-то прегрешения. У них в деревне никогда не было ни тех, ни других. У них вообще никого не было, кроме бедных крестьян. Все, что они делали, и сами они принадлежало их господину. Впрочем, бедные крестьяне и не искали просветления, поскольку изможденные люди, постоянно живущие на грани голода, куда больше нуждаются в пище и сне, чем в мудрости. И они не путешествовали во искупление прегрешений, поскольку даже если бы у них и было время путешествовать – а этого времени у них не было, – все равно вся их жизнь была искуплением за грехи, совершенные неведомо когда, то ли в одной из прошлых жизней, то ли в какой другой. Если этот старик – отрекшийся, возможно, его жизнь изменила встреча с Буддой, или с богом, или с демоном. Возможно, он может рассказать что-нибудь интересное.

А от чего ты отказался? – полюбопытствовала Кими.

Почти от всего, – ответил монах.

А где ты путешествовал?

Почти нигде.

Нет, так дело не пойдет. Кими решила спросить что-нибудь попроще.

Как тебя зовут?

Дзенген, – сказал старый монах.

А что значит «Дзенген»?

А что значит любое имя?

Ну, вот мое имя означает «несравненная», – пояснила Кими. – Его зовут Горо, только на самом деле он не Горо. Это мы так сокращаем имя Горосуку, которое означает «мошенник». Уж не знаю, почему его так зовут. Он никогда не мошенничает. А что означает «Дзенген»?

А что значит любое имя? – снова повторил Дзенген.

Я же тебе сказала, что означает мое имя. «Несравненная». – Кими уже засомневалась, то ли этот монах святой, то ли чокнутый. Их частенько трудно было различить, особенно когда дело касалось монахов, исповедующих дзен – а судя по его имени, этот старик был как раз из них. Хотя мог быть и просто сообразительным сумасшедшим.

А что означает «несравненная»?

Ну, я думаю, это означает, что никто не может сравниться со мною.

А что это значит, что никто не может сравниться с тобою?

А что вообще что-нибудь значит? – спросила Кими. – Если ты и дальше будешь задавать вопросы, ты можешь задавать их вечно и так никогда и не получить ответа.

Старый монах сложил руки в гассё, буддийском жесте приветствия, поклонился и сказал:

Добро пожаловать.

Добро пожаловать? Я теперь должна поблагодарить тебя?

Тебе решать, что тебе делать и чего не делать, – отозвался старый монах.

А за что я должна тебя благодарить?

Если ты и дальше будешь задавать вопросы, ты можешь задавать их вечно и так никогда и не получить ответа.

Именно это я тебе только что и сказала.

Спасибо, – сказал Дзенген и снова поклонился.

Кими рассмеялась. Затем она поклонилась в ответ, сложив руки точно так же, как это делал он. Она все еще не поняла, что этот старик, святой или чокнутый, но он был занятный. Никто в их деревне не разговаривал так, как он.

Добро пожаловать.

Здесь был храм, – сказал старый монах.

Да, давным-давно. Еще до того, как я родилась.

Монах улыбнулся.

Да, действительно давно. Ты знаешь, как он назывался?

Мама его называла Му-как-то-там. Наверное, она шутила.

Одно из значений слова «му» было «ничто».

Старик прищурился. Он распутал свои ноги, лежавшие до этого в позе лотоса, и встал.

Возможно ли это? – произнес он.

Он взглянул на стеру, на камни фундамента, затерявшиеся в траве, на упавшую багку главного зала, теперь уже почти сгнившую.

Я нахожусь в княжестве Ямакава.

Да, – подтвердила Кими. – Наш господин – князь Хиромицу. Он – не очень влиятельный князь, но он – союзник…

Князя Киёри, – сказал старый монах.

Да, князя Акаоки, – сказала Кими, – пророка, который видит будущее, и потому никто не сможет победить его в битве. Если, конечно, битвы начнутся снова. Но все говорят, что начнутся.

Я вернулся, – сказал старый монах. – Я был здесь настоятелем… Когда ж это было? Двадцать лет назад? Или все-таки десять? – Он хмыкнул. – Я построил здесь хижину. И даже довольно крепкую. А потом я отсюда исчез – как и она.

Теперь Кими точно знала, что Дзенген – умалишенный. Сколько она помнила, тут всегда были развалины. Правда, конечно, ей всего шесть лет… Так что можнт, оно и так. Но не очень верится.

Я отстрою этот храм, – сказал старый монах, – собственными руками, и на этот раз – как следует.

Я бы на твоем месте не стала этого делать, – сказала ему Кими. – Делать что-нибудь без разрешения – это серьезное оскорбление. Тебе нужно получить разрешение князя Хиромицу, и еще разрешение старшего настоятеля секты, к которой относится этот храм. А я даже толком не знаю, какой секте он принадлежал, и существует ли она до сих пор.

Я получу необходимые дозволения, – сказал старый монах.

Хотя он счастливо улыбался, по щекам его покатились слезы. Кими убедилась, что он и вправду последователь дзенских патриархов: все ведь знают, что последователи этой загадочной религии, в особенности те, кто достиг высот, часто плачут и смеются одновременно. Правда, это еще не значило, что он не может при этом быть умалишенным.

Я столь бесцельно бродил так много лет, – сказал он, – и вот обнаружил, что совершенно ненамеренно вернулся туда, где мне следует находиться. Моя благодарность не знает границ.

Он опустился на колени, обратившись лицом к сгнившей балке, и простерся ниц.

Затем он написал письмо и отдал его Кими, для пересылки в замок князю Хиромицу. Кими доверила письмо Горо, способному пробежать несколько миль без остановки. У Горо было очень скверно развито чувство направления, но замок князя находился недалеко, на конце северной дороги, и даже Горо мог найти дорогу туда без труда. Кими боялась, что письмо Дзенгена повлечет за собою неприятности, и вместо разрешения его постигнет наказание. Но старик настаивал на своем, хоть она его и предупредила. Что еще она могла сделать?

Две недели спустя Кими показалось, что худшие ее страхи начинают сбываться. Приехали конные самураи, отряд из двадцати человек, и потребовал к себе деревенского старосту. Возглавлял отряд свирепого вида мужчина, который, казалось, готов был убить всякого, кто попадется ему на глаза.

_ Где монастырь Мусиндо? – спросил он у рухнувшего ниц старейшины.

Старейшина вытаращил глаза и уронил челюсть. Он снова стукнулся лбом об землю и ничего не сказал.

Командир самураев повернулся к одному из своих людей и велел:

Таро, отруби ему голову. Может, его преемник будет отвечать проворнее.

Слушаюсь, господин Сэйки.

Кими, припавшая к земле вместе с прочими детьми, приподняла голову и увидела, как самурай, которого назвали Таро, слез с коня и достал меч из ножен.

Подождите, господин самурай! – сказала Кими. – Я покажу вам дорогу!

Господин Сэйки смерял ее гневным взглядом. Кими в страхе вновь уткнулась лицом в грязь. И кто ее только за язык тянул? Она же даже не любит старейшину Банто. Он вечно бранится и всеми помыкает. И она точно не уверена, что развалины Му-как-его-там – это тот самый монастырь Мусиндо, который нужен господину. Вот теперь и она тоже останется без головы.

Эй, ты, девчонка! – скомандовал господин Сэйки. – А ну, вставай!

Дрожа всем телом, Кими повиновалась. Она очень надеялась, что не описалась от страха. Умереть – одно дело. А когда над тобой при этом смеются – совсем другое. Рядом с ней поднялся Горо, потому что он всегда делал то же самое, что и Кими.

Идиот, – возмутился господин Сэйки, – ты зачем встал? Я не велел тебе подниматься?

Почтенный господин, – сказала Кими, – он на самом деле идиот, и ничего не соображает.

У одного из самураев отряда вырвался смешок. Самурай сумел его подавить – но господин Сэйки уже его услышал.

Хидё, будешь дежурить по конюшне, пока я не отменю приказ.

Да, господин, – отозвался Хидё, которому явно больше не было смешно.

Показывай дорогу, девчонка, – распорядился господин Сэйки.

Да, почтенный господин, – Кими поклонилась и двинулась вперед. Горо повторил ее движения, с запозданием на мгновение.

Кими очень надеялась, что если самураи и вправду приехали за старым Дзенгеном, то они только арестуют его, но не станут казнить. Для последователей учения дзен тюремное заключение и пытки были не так страшны, как для прочих людей, поскольку их монастыри и так мало чем отличались от тюрем – во всяком случае, так слыхала Кими. Их там морят голодом, бьют, лишают сна и заставляют целыми днями пялиться в стену. А если кто-то шелохнется или издаст звук, старший монах орет на него и бъет его палкой. Тому, кто засыпает, отрезают веки, а тому, кто не может усидеть в позе лотоса, ломают ноги. Если это так, то Дзенген будет в тюрьме, как дома. Кими бежала вместе с Горо к развалинам и надеялась на лучшее.

Но то, что произошло, потрясло ее воображение.

Когда самураи подъехали к развалинам, старик Дзенген сгребал граблями траву. Завдев их, он отложил грабли и поклонился, сложив руки в гассё.

Отряд остановился, все самураи, включая господина Сэйки, быстро спешились, опустились на колени и склонились в земном поклоне.

Князь Нао, – сказал господин Сэйки, – князь Киёри, господин Сигеру и господин Гэндзи шлют вам свои наилучшие пожелания. Они просят, чтобы вы поставили их в известность, когда вы будете готовы принять гостей, и они тут же приедут.

Спасибо, господин Сэйки, – отозвался старый Дзенген, – но я уже не князь, и того, кто был когда-то Нао, нету более. Я – Дзенген, идущий по Пути Будды, и не больше.

Господин Сэйкм поднял голову и улыбнулся.

Ну, может, все-таки немного больше.

Он махнул рукой. Таро выскочил вперед и с низким поклоном вручил Дзенгену свиток в футляре.

По распоряжению верховного настоятеля секты Мусиндо вы вновь назначаетесь настоятелем этого монастыря.

Дзенген улыбнулся.

Вот это да!

Мы останемся здесь и поможем вам восстановить монастырь, преподобный настоятель. Князь Хиромицу дал нам дозволение нанимать в деревне столько работников, сколько потребуется.

Если оторвать крестьян от их полей во время сева, их урожай уменьшится, и они будут от этого страдать. Я не нуждаюсь в их помощи, равно как и в вашей, господин Сэйки. Я восстановлю Мусиндо сам.

Ну хотя бы позвольте нам доставить все необходимое.

И в этом тоже нет нужды. Я воспользуюсь тем, что смогу найти. А чего я не смогу найти, без того я обойдусь.

Один, без нужных материалов! Устрашающая задача. Мусиндо будет лежать в развалинах еще сто лет, если не больше.

Я не один, – отозвался старый настоятель Дзенген. – Мне поможет Кими. Кими, ведь поможешь?

Помогу, – сказала Кими. – И Горо тоже поможет.

Маленькая девочка, идиот и развалины. Вы выбрали трудный путь, преподобный настоятель.

Вовсе нет, господин Сэйки. Это путь опять выбрал меня.

После этого Кими и другие дети стали часто навещать Дзенгена. Оказалось, что он путешествовал куда больше, чем сказал поначалу. «Почти везде» было куда ближе к истине, чем «почти нигде». Он побывал во всех восьмидесяти восьми храмах Сикоку, служивших местами паломничества, – первый из них был основан свыше тысячи лет назад святым Кобо Дайси. Говорили, будто тот, кто совершит это паломничество искренне, с чистым сердцем, обретет освобождение от восьмидесяти восьми обманов чувств.

А ты его обрел? – поинтересовалась Кими.

Я обрел гудящие мышцы, сбитые ноги и солнечные ожоги, – ответил Дзенген.

Потом он отправился через Внутренне море на Хонсю и совершил путешествие к священной горе Хайе. Там он слушал проповеди самых прославленных буддийских учителей и исполнял ритуалы самых эзотерических и магических сект, стремясь освободиться от боли и страданий, причиняемых жизнью.

И как, получилось? – спросила Кими.

Надо быть дураком, чтобы верить в магию, – сказал Дзенген, – и надо быть еще большим дураком, чтобы пытаться найти жизнь без страдания. Как посреди огня спастись от жгучего пламени? Как среди льдов спастись от леденящего холода?

Монастырь, построенный настоятелем Дзенгеном, не очень походил на прочие храмы; куда больше он походил на то, что настоятель некогда построил в княжестве Сироиси, в бытностью свою одним из двухсот шестидесяти князей Японии. Он куда больше напоминал маленькую крепость, чем приют людей, ушедших от мира. Настоятель об этом сожалел, поскольку у него на уме вовсе не было никаких воинственных мыслей, но он попросту не умел строить никак иначе, поскольку слишком долго шел путем самурая.

Странные звуки, о которых рассказали ему дети – голоса не то демонов, не то призраков, – оказались не просто выдумкой. Звуки существовали на самом деле, жутковатые и вызывающие беспокойство, но для Дзенгена, потерявшего все и удалившегося от мира, они были лишь напоминанием о неотвратимости смерти и печали.

Постепенно, с течением времени на Дзенгена снизошел покой. В один прекрасный день он обнаружил, что в душе его царит мир. Нет, печаль не покинула его и даже не ослабела, отнюдь. Но Дзенген принял ее, и это все переменило.

Вопросы ценились чрезмерно высоко. Когда-то Дзенген думал, что вопросы более ценны. Теперь же он постиг, что и вопросы тоже совершенно бесполезны.

Однажды в Мусиндо приехала группа чужеземцев. Они прибыли по приглашению князя Акаоки, чтобы построить храм их религии; они поклонялись существу, подобному Будде, Иисусу Христу. Дзенген предложил им использовать для своих служб Мусиндо. Их священным днем было воскресенье. Для Дзенгена все дни были одинаковы. Христиане – так они себя называли – отклонили его предложение, сказав, что построят собственную церковь. Но прежде, чем они успели хотя бы начать, они свалились от эпидемии холеры и все поумирали. Все, кроме одного, имя которого никто не мог выговорить – что-то вроде «Джимбо». Каким-то образом он во время болезни выучил японский язык. Такие случаи бывали. Дзенген знал одного рыбака, чей корабль потерпел крушение, и сам он едва не утонул. Его спасли русские моряки, и он месяц пролежал у них в горячке, почти непрерывно бредя. А когда он пришел в себя, оказалось, что он бегло говорит по-русски. Иногда пребывание на грани жизни и смерти приводит к неожиданным последствиям.

Я хочу стать вашим учеником, – сказал Джимбо.

Это невозможно, – возразил Дзенген. – Я не святой, я всего лишь обычный человек, надевший одежды святого. Чему ты можешь научиться у куска ткани?

Внезапно глаза Джимбо просияли от выступивших слез. Он поклонился и сказал:

Благодарю вас, преподобный настоятель! Я буду от всего сердца размышлять над вашими словами.

Вот так вот, сам того не желая и к тому не стремясь, Дзенген и стал наставником на Пути.

Старик сидел в хижине, в горах, в двух днях пути от монастыря Мусиндо, где он дважды был настоятелем. Над ним сквозь редкое переплетение ветвей, долженствующее изображать из себя крышу, тускло светили зимние звезды. Из долины поднимался туман. Дзенген сидел в позе для медитации, сложив руки в мудру, но на самом деле не медитировал. Он умирал и, умирая, вышел из медитации и обнаружил, что размышляет над тем, как быстро прошла жизнь. Эта мысль не вызвала у него сожаления, лишь легкое удивление.

Вчера он был князем, у которого были послушные его воле свирепые самураи, верная жена, два сильных сына, красивая дочь и веселые внуки. За день до того он был испуганным юнцом, лишь недавно получившим свои первые взрослые мечи, и он безбожно потел под доспехом, ожидая вместе с отрядом своих воинов нападения отчаявшейся орды изголодавшихся крестьян. Еще за день он был десятилетним мальчишкой и сидел у постели умирающего отца, и клялся сквозь слезы, что исполнит древнюю задачу их клана – свергнет и разрушит сёгуна Токугава.

И вот теперь он умирал.

Кто знает? Возможно, он уже мертв – дух, задержавшийся у тела, подобно тому, как облачко благовоний иногда зависает в неподвижном воздухе комнаты. Первый же порыв ветра – и его дух рассеется.

Его дыхание – если, конечно, он все еще дышал, – сделалось слабым, практически неразличимым.

Он увидел свои руки.

Они управлялись с мечами, ласкали женщин, гладили по голове детей.

Они убивали, прощали, любили.

Теперь они были недвижны. Интересно, сможет ли он пошевелить ими, если захочет?

Он не хотел, и потому так никогда и не узнал…