Текст книги "Осенний мост"
Автор книги: Такаси Мацуока
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)
Лето принесло бездонное горе госпоже Киёми и истинное бедствие всему клану. Ее супруг, господин Масамунэ, угодил в ловушку, столкнувшись с неожиданно крупными вражескими силами у мыса Мурото, и погиб, вместе с ее отцом, двумя ее старшими сыновьями и почти всеми самураями клана. В результате ее последний сын, Хиронобу, сделался правителем Акаоки; его поспешное введение во владение предшествовало тому, что должно было стать его первым и последним деянием как номинального главы клана – ритуальному самоубийству при приближении торжествующих врагов. Их вожди в любом случае убили бы его. Со смертью отца и братьев Хиронобу стал правителем их владений, а правители не сдаются. То, что Хиронобу было всего шесть лет, не имело ни малейшего значения. Его старшим братьям было десять и восемь лет, но юный возраст их не спас. Они отправились с отцом, чтобы впервые посмотреть на бой – предполагалось, что это будет обычная стычка. А вместо этого они погибли вместе с ним.
Теперь у самой госпожи Киёми в жизни осталось всего два дела. Она будет присутствовать при самоубийстве ее младшего сына – верный телохранитель, Го, отрубит Хиронобу голову, как только его нож вспорет кожу, – а затем она тоже умрет от своей руки. Киёми совершенно не собиралась оставаться в живых, чтобы терпеть унижения и дурное обращение со стороны захватчиков. Она не горевала о себе – но горевала о Хиронобу и ничего не могла с собою поделать. Ей было двадцать семь, так что она не успела стать бабушкой. Но все же она прожила неплохую жизнь возлюбленной, жены и матери. Хиронобу же стал правителем Акаоки, но его правление будет продолжаться всего несколько часов, а затем он умрет.
Но Хиронобу не умер, и госпожа Киёми – тоже. Он уже изготовился вонзить нож в живот, но тут из сухого русла ручья вдруг вспорхнула несметная стая воробьев, и шум их крыльев напоминал шум далекого прибоя, разбивающегося об берег. Они пролетели прямо над Хиронобу, словно крылатая туча. Мерцание света и теней создало впечатление, будто он сам мерцает – неземной, бесплотный, словно призрак, видимый лишь краем глаза. Это заметили все. Некоторые вскрикнули. Быть может, госпожа Киёми – тоже.
Это было знамение. Знак неодобрения со стороны богов. Это было ясно всем. Потому Хиронобу не стал себя убивать. Вместо этого он решил в ту же ночь повести немногих оставшихся самураев на врага. Вместо того, чтобы умирать на берегу ручья, он умрет на поле битвы. Это тоже смерть, но это более храбрая смерть, а бог воинов, Хатиман, любит смелых. Го же позаботится, чтобы мальчик не попал в руки врагов живым.
Когда госпожа Киёми опустилась на колени, чтобы привести в порядок доспех Хиронобу, мальчик оказался почти одного роста с нею, благодаря воинским сапожкам и шлему, украшенному стилизованными железными рогами. Госпожа Киёми едва сдержала слезы. Миниатюрный нагрудник, маленькие, сделанные с расчетом на ребенка мечи, лакированные латные рукавицы и поножи – все это было предназначено для церемониальных целей, не для битвы, но вскоре будет использовано по прямому назначению. Лицо Хиронобу сияло такой гордостью, что госпоже Киёми едва не изменила сдержанность. Она заговорила – быстро, чтобы не дать пролиться слезам.
Помни – ты теперь правитель Акаоки. Веди себя подобающим образом.
Я буду помнить, – отозвался Хиронобу. – Мама, как я выгляжу? Я похож на настоящего самурая?
Ты – сын Масамунэ, правителя Акаоки, сокрушившего монгольские орды хана Хубилая в заливе Хаката. Ты и есть настоящий самурай. А настоящего самурая не должен волновать один лишь внешний вид.
Да, мама, я знаю. Но во всех этих историях про героев древности говорится, как великолепно они были одеты. Истории описывают их доспехи, знамена, шелковые кимоно, мечи, лошадей. Сказано, что одиного лишь уверенного и воинственного вида князя Ёсицунэ хватало, чтобы сокрушить дух его врагов. И еще говорится, что он был очень красив. Так что для героев важна и внешность.
Истории все приукрашивают, – сказала госпожа Киёми. – Герои всегда красивы и победоносны. Их дамы всегда прекрасны и верны. Таков закон историй.
Но отец был красив и победоносен, – возразил Хиронобу, – а ты прекрасна и верна. Когда о нас будут рассказывать истории, рассказчикам не придется ничего приукрашивать.
Киёми не стала говорить сыну, что всем маленьким мальчикам кажется, будто их отцы красивы, а матери прекрасны. Если бы она заговорила, она бы разрыдалась.
Хиронобу выпятил грудь и попытался напустить на себя суровый вид.
Мама, я выгляжу уверенным и воинственным?
Держись рядом с Го, – сказала госпожа Киёми, – и делай то, что он тебе скажет. Если судьба велит тебе умереть, умри без колебаний, без страха, без сожалений.
Хорошо, мама. Но я не думаю, что я умру в этом сражении. – Он запустил пальцы под шлем и почесался. – Сто лет назад, во время битвы при Ичинотани, у князя Ёсицунэ было всего сто воинов против тысяч врагов. Как и у меня. Сто двадцать пять воинов против пяти тысяч врагов. Он победил, и я тоже одержу победу. Будут ли обо мне рассказывать истории, когда я умру? Я думаю, что будут.
Госпожа Киёми поспешно отвернулась и коснулась глаз мягким шелком рукавов. Когда она повернулась обратно, на губах ее была улыбка. Она подумала – какие слова подошли бы для сказочной истории? – и произнесла их:
Когда ты вернешься, я смою с твоего меча кровь наших самонадеянных врагов.
Хиронобу просиял. Он, словно воин во время битвы, опустился на одно полено и коротко поклонился.
Спасибо, мама.
Госпожа Киёми коснулась ладонями земли и низко поклонилась в ответ.
Я знаю, что ты сделаешь все, что в твоих силах, мой господин.
«Мой господин», – повторил Хиронобу. – Ты назвала меня «мой господин».
А разве это не так?
Да, – ответил он и поднялся. – Это так.
Госпожа Киёми не надеялась увидеть его снова. Когда гонец принесет известие о его смерти, она прикажет поджечь замок, а потом перережет себе горло. И не будет ни волшебной победы, ни легенд о красоте и мужестве. Однако же у нее окажется одна общая черта с героями и дамами этих сказаний. Она никогда не постареет.
Несколько дней спустя гонец примчался, но он принес известие не о смерти Хиронобу, а об одержанной им победе. Лето, начавшееся такой трагедией, завершилось поразительным торжеством. Горстка самураев Акаоки уничтожила большую часть армии, во много раз превосходившую их численностью.
Вести о невероятной победе, одержанной молодым господином Хиронобу в лесу Мурото, мгновенно разлетелись по стране. В Акакоку отовсюду стекались гости. Всем, кто услышал о знамении с воробьями, не терпелось самолично узреть отмеченного богами молодого господина. Маленький замок, свежепереименованный в «Воробьиную тучу», был просто-таки переполнен. К концу празднеств, длившихся целую неделю, когда начало казаться, что большинство гостящих в замке владетельных самураев вскорости скончаются от алкогольного отравления, неожиданно изменившийся ветер, необычайно сильные раскаты грома и сверкание молний возвестили о приближении ранней осенней бури. Те, кто уже собрался было уезжать, остались до вполне предсказуемого будущего. Хоть это и казалось невозможным, но все сделались еще пьянее. Как ни поразительно, но никто от этого не умер.
Один лишь Го оставался трезвым. Он вырос на кумысе, алкогольном напитке, изготавливаемом из кобыльего молока, и так и не научился любить рисовое сакэ, несмотря на то, что прожил в Японии уже десять лет. Когда он проходил мимо пьяных гостей, его часто окликали.
Го!
Господин генерал!
Господин Го!
Го изображал улыбку, совершенно не отражающую его истинные чувства, и отвечал на приветствия. От скопления большого количества людей в замкнутом помещении ему делалось не по себе. В душе он остался степняком, и по-прежнему любил простор и ненавидел все загородки. Когда ему приходилось находиться в пределах давящих стен замка, да еще и среди стольких людей, у него перехватывало горло, дыхание становилось прерывистым, и его бросало в пот, как будто он подхватил какую-то смертельно опасную болезнь.
Но не толпы и не стены были главной причиной его внутреннего смятения. Буря беспокоила его куда сильнее. Он никогда еще не видел такого устрашающего буйства в небе. Ни в родных степях, ни на бескрайних равнинах Китая, ни среди гор и долин Японии. Сверкание молний непрерывно раздирало небо, а за молниями тут же накатывался грохот тысяч призрачных коней, скачущих галопом. А за время непредсказуемого промежутка между молнией и громом Го передергивало. Все это делалось еще более зловещим из-за странного покоя у самой земли. Несмотря на всю ярость стихии, земли не касался ни ветер, ни дождь, и вообще ничего, свойственного такой буре. Это было знамение. В том не могло быть ни малейших сомнений. Но что оно предрекало? Оно не могло возвещать о приближении новой Танголун. Го был последним в роду ее потомков, и у него был всего один отпрыск, сын Чиаки. Проклятие ведьмовства могла унаследовать лишь женщина. Жена Го родила девочку до Чиаки, и еще двоих – после него. Го убил всех трех младенцев сразу же после родов. Жена плакала, но не задавала ему никаких вопросов и не пыталась его остановить. Как она и обещала, она ставила его счастье превыше своего. Значит, новая нюргенская ведьма не появилась на свет и не появится. Тогда почему при каждой вспышке молнии и при каждом раскате грохота небесных копыт его охватывает такой страх?
Среди нюргенов буря, пронесшаяся после победы, считалась предзнаменованием великой важности. Японцы, конечно же, смотрели на все это иначе. Для них буря была гневом бога грома, которого лучше всего умиротворяли молитвы, возносимые жрецами, подношения или пища, предлагаемые женщинами и детьми, и беспробудное пьянство мужчин. Последнее было вполне предсказуемо. Любое хотя бы мало-мальски значимое событие всегда влекло за собою потребление целого океана сакэ, рисового вина, к которому, судя по всему, все самураи успевали пристраститься еще в ранней юности. Если бы нюргены столько пили, они никогда бы не завоевали богатые пастбища между горами Синего Льда и рекой Красного Дракона. Если бы монголы столько пили, они никогда бы не завоевали нюргенов, и Го по-прежнему кочевал бы вместе со своими соплеменниками по просторам Центральной Азии.
Го! Иди выпей с нами!
Великий генерал! Просим, просим!
Твое имя навеки останется в ряду величайших героев Ямато!
Самураям нетрудно было восхвалять его столь безудержно. Он был чужеземцем и навсегда останется чужеземцем. А потому он не представлял угрозы ни для кого из них. Он никогда не будет плести заговоров против своего господина, никогда не будет стремиться заполучить собственные владения, никогда не поведет армию на Киото, дабы побудить императора даровать ему полномочия сёгуна. Чужеземец никогда не будет править княжеством, никогда не заручится верностью других владетельных самураев, никогда не станет сёгуном. Этой величайшей чести могли удостоиться даже не все самураи, а только немногие избранные, принадлежащие к клану Минамото, клану легендарного Ёсицунэ. Хиронобу состоял в отдаленном родстве с этим великим семейством – через свою бабушку по материнской линии. Быть может, когда-нибудь настанет день, когда он сможет задуматься об этой возможности. Но не Го. Он ведь даже не японец. И потому самураи, нисколько не колеблясь, громко и искренне восхваляли его.
Го не знал, что предвещает эта буря, но был не особо оптимистичен. Он помнил, что говорили старики в его племени. Если верить им, в последний раз грохот копыт в тучах звучал так громко перед рождением величайшей ведьмы нюргенов.
Танголун.
Танголун, из рода которой происходила его мать.
Та самая Танголун, которая велела легендарному Атилле идти на запад следом за солнцем. Считалось, что много столетий назад Атилла так и поступил, и гунны двинулись вместе с Атиллой, и обрели свой новый дом на западном краю мира, где и проживали до нынешнего времени и пасли свои стада на плодородных пастбищах, защищенные кольцом гор и расселившись по обоим берегам могучей реки.
И как бы настойчиво Го ни утверждал, что это всего лишь басня, сочиненная его матерью, чтобы уверить всех в своих якобы существующих волшебных силах, ему никогда не удавалось переубедить стариков.
Гунны не все были перебиты монголами, – говорили старики. Те, кто пошел следом за Атиллой, выжили и бежали в горы Урала. Когда-нибудь и нюргены отправятся туда.
Древние, тайные истины ведомы ведьмам, – говорили старики, – которые скачут вместе с бурей и небесными табунами. Настанет день, и с бурей поскачет та, что разделяет с ними это знание.
Все предсказания его матери, – говорили старики, – всегда сбывались в точности, и невозможно отрицать силу ее заклятий. Настанет день, и явится чародейка, чьи заклинания откроют все тайны без исключения.
Го смеялся над ними. Его мать – мошенница, пекущаяся лишь о своих интересах и ловко дурачащая всех остальных.
Теперь же, в Японии, когда над головой у него грохотали копыта десяти тысяч незримых коней, он не мог смеяться. Что-то надвигалось.
И Го не верилось, что это будет нечто хорошее.
Ох!
Этот негромкий возглас прозвучал сразу же после того, как на Го налетело чье-то мягкое тело. Го увидел женщину, распростершуюся у его ног.
Прошу прощения, – сказал Го, мысленно проклиная свою неуклюжесть. Под открытым небом, верхом на лошади Го был таким же ловким и проворным, как драконьи танцоры, пролетавшие через пламя костров нюргенских орд. Но в помещении его подвижность становилась подобна подвижности упряжного быка. – Я не заметил.
Он протянул руку, чтобы помочь женщине подняться. Та тихо ахнула и засмущалась.
Она была очень красивой. И очень молодой. Лишь благодаря тому, что их тела прижались друг к другу при столкновении, Го мог сказать, что это женщина, а не девочка. Но это была женщина в первом расцвете женственности. По ее одежде и изяществу движений Го понял, что это благородная дама, вероятно – дочь кого-то из гостящих здесь господ. Их здесь было много. Одержанная Хиронобу невероятная победа внезапно сделала его самым завидным шестилетним женихом к югу от Внутреннего моря.
Вы ушиблись? – спросил Го.
Столкновение было не очень сильным. Никакая дочь нюргенов от него не упала бы, а если бы и упала, не лежала бы на земле так долго. Нюргенки ездили верхом и стреляли из лука не хуже мужчин, и лишь воин, способный превзойти девушку в этих искусствах, осмелился бы ухаживать за ней. А жены и дочери японской знати были совсем иными. Они гордились своей слабостью. Точнее говоря, они всегда притворялись куда более слабыми, чем были на самом деле. Го однажды увидел, как его собственная жена, тогда еще любимая наложница господина Масамунэ, отца Хиронобу, сломала пьяному самураю ключицу. Этот самурай, вассал другого господина, не зная, кто она такая, схватил ее за запястье. Она быстро взмахнула рукой. В следующий миг самурай полетел кубарем и врезался в колонну. Чуть-чуть правее, и он сломал бы себе шею.
«Как ты это сделала?» – спросил ее тогда Го.
«Что сделала, господин Го?»
«Бросила этого человека».
«Бросила его? Я? – Она прикрыла лицо рукавом и хихикнула. – Я такая маленькая и слабая, мой господин, как я могу кого-то бросить? Он был пьян. Он поскользнулся. Вот и все».
Нет, это было не все. Но она так ничего больше и не объяснила, даже когда они поженились. Даже теперь, после десяти лет совместной жизни и рождения их сына, Чиаки, она по-прежнему не желала об этом говорить.
«Это такая тайна, да?»
«Разве у женщин может быть что-нибудь такое, что заслуживало бы возвышения до уровня тайн?» – со смехом отвечала она.
«А если я попытаюсь сделать что-нибудь такое, что тебе не понравится, ты и меня бросишь?» – спросил Го.
«Все то, что угодно вам, не может мне не понравиться, мой господин. Ведь вы – мой супруг».
«А если я пожелаю причинить тебе боль?»
«Значит, я буду счастлива испытывать боль».
«А если только мучительная боль сможет доставить мне радость?»
«Значит, мучительная боль станет радостью, мой господин».
Го расхохотался. Он просто не мог удержаться. На самом деле, ему не верилось, что она зайдет настолько далеко, но она говорила столь серьезно и твердо, что он просто уже не мог удержаться.
«Я сдаюсь, – сказал он. – Ты победила».
«Как я могу победить, если я уступаю вам во всем?» – сказала она.
«Не знаю, – отозвался Го, – но как-то тебе это постоянно удается. Разве не так?»
Она улыбнулась.
«Вы хотите сказать, что я выигрываю, проигрывая? Это же бессмыслица, мой господин».
Интересно, – подумалось Го, – а эта юная женщина тоже знает, как швырять мужчин? На вид это казалось маловероятным. Она выглядела очень хрупкой, даже на фоне здешних женщин, постоянно подчеркивающих свою хрупкость. Она подождала, пока Го отступит на шаг, потом с некоторым усилием поднялась на ноги. Кажется, она повредила себе правое бедро. Она попыталась сделать шаг, но не удержалась на ногах и снова начала падать. Но Го был начеку. Он ее подхватил.
Она снова охнула, так же тихо, как прежде.
Она ухватилась за его руку и повисла на нем. Но Го не чувствовал тяжести. Она была не только очень красивой и очень молодой, но еще и очень легенькой. Возможно, она, в отличие от остальных, и вправду была насколько хрупкой, насколько казалась. Хотя она по необходимости и опиралась на Го, взгляд ее был неотрывно прикован к нему, и в глазах светился страх, как будто она охотнее пустилась бы от него наутек, чем цеплялась бы за него.
Успокойтесь, моя госпожа, – сказал он. – Я – Го, старший телохранитель господина Хиронобу. Вы можете положиться на меня так же, как положились бы на него.
Женщина снова охнула.
Го улыбнулся.
Вы очень красиво произносите «ох», моя госпожа. Попробуйте сказать что-нибудь еще. Посмотрим, получится ли это у вас так же красиво, или ваши чары распространяются лишь на слово «ох».
При этих словах юная женщина наконец-то улыбнулась. Застенчиво глядя на Го, она представилась:
Я – дочь господина Бандана, Новаки.
Тут над замком прогрохотал новый раскат грома. Должно быть, на лице Го что-то отразилось.
Вы боитесь грома? – юное лицо госпожи Новаки озарилось изумлением. – Я думала, вы – могучий монгол, который ничего не боится.
Я вовсе не монгол.
Разве вы – не тот самый Го, который десять лет назад высадился в заливе Хаката вместе с их войском?
Тот самый. Я был тогда нюргеном и им и остаюсь.
Нюргены – это такие монголы?
А вы – это такая китаянка?
Госпожа Новаки рассмеялась.
Конечно же, нет!
Точно так же, как не всякий, кто одевается в шелк, пьет чай и пишет на кандзи – китаец, так и не всякий, что ездит верхом, пасет стада и живет на приволье – монгол.
Я поняла, господин Го. Я больше не совершу подобной ошибки.
Она поклонилась.
Поскольку она по-прежнему продолжала держаться за Го, при поклоне она прижалась головой к его груди, а ее волосы оказались совсем рядом с его лицом. От ее густых волос исходило едва заметное благоухание. Оно напомнило Го о цветущих лугах, об аромате давно минувшей весны. Лишь такое юное существо могло осенью надушиться весенними благовониями. Эта детская непоследовательность свидетельствовала об освежающей простоте.
Позвольте, я провожу вас в покои вашего отца, – предложил Го.
Новаки, прижавшись головой к груди Го, слышала, как его голос раздается сверху, и в то же время ей было слышно, как этот же голос отдается в его теле. Она надеялась, что он не чувствует, как у нее колотится сердце. Новаки закрыла глаза и попыталась успокоить дыхание. Бояться нечего. Все идет хорошо. Она с легкостью ускользнула от своей няньки. Старуха с каждым годом становилась все более рассеянной, и отделать от нее не представляло труда. Без этого Новаки не удалось бы раньше, еще летом, пофлиртовать с Нобуё или с Кодзи. Оба они были симпатичными молодыми самураями, но и только. Вскоре они вырастут и с неизбежностью сделаются такими же, как их отцы. Тупыми, вечно пьяными, неотесанными, хвастливыми мужланами.
Но сейчас Новаки казалось, будто все это минуло давным-давно. Го держал ее в объятиях! Он не заметил, как она следовала за ним. Новаки собрала все свое мужество и вышла ему наперерез, столкнулась с ним и притворилась, будто ушиблась. Хватит ли у нее храбрости на все прочее?
Новаки с детства слыхала истории о грозном варваре-монголе, состоящем на службе у господина Масамунэ. Когда ее отец заключал союз с Масамунэ, все с трепетом превозносили безграничное мужество Го, его сверхчеловеческую силу и неимоверное умение управляться с лошадьми. Когда два правителя делались непримиримыми врагами – ими они бывали столь же часто, сколь и верными друзьями, – говорили о его бессердечной жестокости, зверином коварстве и чудовищной порочности. И те, и другие рассказы зачаровывали Новаки. Ее жизнь в глуши была очень скучной – такой же скучной, каким грозило стать и будущее. Ее отец был мелкопоместным землевладельцем, и перспектив у него было до обидного мало. И то же самое можно было сказать про всех их соседей. Старших сестер Новаки повыдавали замуж за фигляров наподобие ее отца и братьев – господ грязной земли и вонючей рыбы. Все они лишь едва-едва умели писать. Никто из них даже отдаленно не походил на утонченных, тонко чувствующих, романтических героев «Записок у изголовья» или «Повести о блистательном принце Гэндзи».
Го тоже не походил на этих героев, но он, по крайней мере, был издалека. Он скакал по степям Азии с Хубилаем, великим ханом, повелевающим ордами монголов. Он видел изукрашенные драгоценностями города Китая, земли ледяных людей, обитающих на далеком севере, небывалых зверей южных джунглей, вершины гор Тибета. Сама Новаки никогда не бывала восточнее Внутреннего моря и западнее Акаоки. Если она поведет себя так, как от нее ожидают, то вскоре окажется обручена с кем-нибудь из этих деревенщин. Хиронобу был наилучшим кандидатом, но он ведь шестилетний сопляк! Ей несколько лет придется исполнять при нем роль няньки, а затем ей придется посятить его в тайны плотской жизни, родить ему наследника, и так оно и покатится. Ей до конца жизни придется слушать его пьяное вранье вместо побасенок отца. Или, быть может, другой отцовский план принесет свои плоды, и ее отдадут в жены или наложницы какому-нибудь вельможе из императорского двора в Киото. Она однажды видала такого вельможу, принца, который приехал просить у ее отца помощи в каком-то деле. Это был бледный, напудренный слабак, разнаряженый куда причудлевее самой Новаки. Он говорил по-японски так нарочито ритмично и женственно, что Новаки едва-едва его понимала. Он сказал, что путешествие из Киото сюда было таким тяжелым, что едва его не убило. А затем он прикрыл лицо рукавом и захихикал, словно девчонка. Да она лучше умрет, чем позволит подобному недоумку прикоснуться к себе, каким бы он ни был высокородным!
Затем она как-то в начале лета отправилась в одну из самых больших деревень во владениях ее отца; ее сопровождали Нобуё и Кодзи, исполнявшие при ней роль телохранителей – очень забавно, если учесть их опасную близость с нею. Обуреваемая скукой Новаки остановилась у хижины одной старой карги, пользовавшейся славой ворожеи. Старая мошенница устроила настоящее представление. Едва лишь Новаки перешагнула порог, как эта женщина, якобы бывшая слепой, уставилась в ее сторону, разинув рот, выронила горшок, который держала в руках, и, споткнувшись, отлетела к дальней стене.
«Это ты!» – сказала женщина.
«Да, это я, – согласилась Новаки, изо всех сил стараясь не рассмеяться, но ей это не вполне удалось. – А ты знаешь, кто я такая?
«Я слепа, но я могу видеть», – зловеще произнесла старуха.
«В самом деле? И что же ты видишь?»
«Не столь много, сколь увидишь ты».
Вот теперь ей действительно удалось завладеть вниманием Новаки.
«А я много увижу?»
«Много», – отозвалась старуха.
«Что я увижу? – Новаки надеялась, что старуха заговорит о далеких странах. Если бы она так и сделала, Новаки охотно бы поверила, что эта старуха и вправду провидица. – Говори скорее!»
«Ты увидишь…» Старкха смолкла, так и не закры рот. Губы ее дрожали, веки трепетали, а впалые щеки подергивались.
Новаки терпеливо ждала. Пока что эта старуха заслуживала некоторого терпения. Даже если она и не умеет взаправду предсказывать будущее, она – очень хорошая актриса, и она, подобно всем хорошим актерам, имеет свое чувство времени, умение выбрать нужный момент, и его следует уважать. В этой глухой деревушке она просто пропадает зря. Живи она где-нибудь в Киото или Эдо, у нее, несомненно, было бы множество клиентов.
Старуха сказала: «Ты увидишь то, чего никто никогда еще не видел – и не увидит при твоей жизни, – за одним-единственным исключением».
Новаки радостно захлопала в ладоши. Исключение, о котором говорила старуха – это наверняка Го. Он был единственным, о котором, насколько было известно Новаки, можно было сказать, что он видел нечто такое, чего никто никогда еще не видел. И вот теперь она тоже все это увидит!
«Спасибо! Спасибо тебе большое! – кланяясь, сказала Новаки. – Когда я вернусь в замок, я пришлю тебе рис, сакэ и рыбу».
Старуха вскинула руки, как будто защищаясь от чего-то, и покачала головой. Она по-прежнему продолжала сидеть на корточках у дальней стены, на том же месте, куда упала. «Нет-нет, ты ничего мне не должна!»
«О, но я все-таки пришлю, – сказала Новаки. – Ты сделала меня очень счастливой».
Тем же вечером она начала обдумывать, как бы ей встретиться с Го и соблазнить его. Да, правда, она еще очень молода, но она внимательно прочла все классические труды по обольщению и уже успела попрактиковаться на Нобуё и Кодзи. Конечно, с Го будет потруднее. Но Новаки была уверена, что найдет способ добиться своего, если только ей представится такая возможность.
И эту возможность дало ей празднование победы, одержанной Хиронобу в лесу Мурото.
Я не хочу идти к родственникам, – сказала Новаки. – Там все пьяны и только и делают, что повторяют те же самые глупости, которые они всегда рассказывают, когда напьются.
Они праздную великую победу, – сказал Го, – и потому имеют полное право напиться.
Но ведь эту победу одержали вы, а не они, – сказала Новаки, взглянув на него снизу вверх. – Благодаря монгольской тактике и монгольскому мужеству.
Новаки напряглась. О, нет! Она снова совершила ту же самую ошибку и назвала его монголом! Как он там себя назвал? Иностранные слова так трудно запоминаются. На-лю… а дальше как? Новаки стало страшно: а вдруг она рассердила его и все испортила? Она притворилась, будто ей больно, и сильнее оперлась на Го. Видимо, ее притворство сработало, поскольку, когда Го заговорил, в голосе его не было гнева.
Победа принадлежит господину Хиронобу, – сказал Го; когда она изобразила слабость, он поддержал ее чуть сильнее.
Господин Хиронобу – шестилетнее дитя, – возразила Новаки, – едва ставшее достаточно взрослым, чтобы самостоятельно сходить в туалет и не провалиться туда.
Го рассмеялся.
И тем не менее, победа принадлежит ему. И ему не вечно будет шесть лет. С вашей стороны было бы разумнее взглянуть на него в ином свете. Вскоре он станет не только правителем, но и мужчиной, и будет искать себе достойную жену. Он был удостоен великого знамения, примчавшегося к нему на крыльях птиц.
Я не верю в знамения, – сказала Новаки. – А вы?
Сверкнула молния, следом за ней последовали долгие секунды жутковатой тишины.
По небу прокатилась волна света.
Сделалось настолько светло, что на плиты дворика упали тени – и снова растворились во тьме, что словно бы ринулась в их сторону.
А затем небо наконец-то раскололось, и с него извергся грохот рущащихся небесных гор.
Через несколько месяцев после возвражения госпожи Новаки с праздника у господина Хиронобу стало ясно, что она понесла ребенка. Хотя Новаки всегда была тихой и послушной дочерью, она наотрез отказалась назвать отца ребенка, поскольку знала, что ее отец и братья наверняка убьют его. Когда они пригрозили, что устроят ей выкидыш, Новаки пообещала в таком случае покончить с собой. Господин Бандан казнил няньку дочери – за то, что недостаточно внимательно приглядывала за ней. Однако Новаки по-прежнему отказывалась говорить. Он казнил двоих собственных людей, которых подозревал в излишне теплых чувствах к дочери. Однако госпожа Новаки по-прежнему продолжала безмолвствовать.
Просто ума не приложу, – сказал господин Бандан.
В разгар этих перипетий с дочерью он наведался в замок «Воробьиная туча», чтобы просить совета у госпожи Киёми. Хотя он был ненамного старше ее, из-за того, что большую часть жизни он провел в военных походах, внешностью и поведением господин Бандан напоминал седого старого воина, принадлежащего к предыдущему поколению. Женщины его интересовали только с точки зрения зачатия, рождения и выкармливания возможных наследников, а потому он почти ничего и не знал о женщинах, за исключением основных деталей анатомии. Внезапная своенравность и упрямство дочери целиком и полностью сбили его с толку. Мать девушки умерла родами, а другой женщины, с которой он мог бы поговорить настолько откровенно, в его замке не было.
Почему бы ей просто не сказать мне, кто отец ребенка? Я же больше ничего не хочу. Неужели я прошу слишком многого?
А что вы сделаете, если она вам это скажет? – поинтересовалась госпожа Киёми.
Господин Бандан грохнул кулаком по столу; служанки тут же ринулись вперед и подхватили чашки, не позволяя им опрокинуться и выплеснуть все содержимое на циновки.
Я убъю его! – прорычал господин Бандан. – И смерть его не будет быстрой!
Госпожи Киёми прикрылась рукавом и рассмеялась.
Я что, пошутил? – Господин Бандан озадаченно нахмурился. – Я не хотел.
Господин Бандан, неужели вы действительно ожидаете, что молодая девушка откроет имя своего возлюбленного отцу, чтобы тот смог замучать его до смерти? Тогда ее ребенок осиротеет, еще не появившись на свет.
Но он обесчестил всех нас, кто бы он ни был.
Госпожа Новаки не думает о чести. Она думает о любви. Все, чего вы добиваетесь своим гневом и угрозами – вы не даете молодому человеку пойти дальше и попросить у вас запоздалого благословения.
Вы знаете, что это – молодой человек?
Я ничего не знаю. Но вашей дочери всего четырнадцать лет. Маловероятно, чтобы она влюбилась в кого-нибудь намного старше ее самой. – Лицо госпожи Киёми потемнело. – Надеюсь, это не был один из тех двух самураев, которых вы казнили.
Не был. Она плакала, когда я показал ей их головы, но не настолько сильно, как плакала бы, если бы это был один из них.
Госпожа Киёми сощурилась.
Вы показали ей головы?
Да, чтобы подтвердить свои слова. Иначе она могла бы подумать, будто я ее обманываю.
