Текст книги "Осенний мост"

Автор книги: Такаси Мацуока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 7
Дитя тайны

Древнее изречение гласит, что мужчина – это мужество, а женщина – доброта. В нем есть некое приятное сочетание симметрии и контраста и, подобно многим приятным вещам, это изречение полностью лживо.

Мужество и доброта неразделимы.

Если же одно существует без другого – будьте начеку!

Перед вами – хорошо замаскированные трусость и жестокость.

“Аки-но-хаси”. (1311)

1867 год, развалины монастыря Мусиндо

Люди Таро, которым он поручил охранять Эмилию во время прогулки, были наименее надежными среди всех находившихся у него в подчинении телохранителей. Он взял их с собой именно ради этого их свойства. С ними вполне можно было рассчитывать, что они позабудут о своих обязанностях, – и именно это они и сделали, предавшись взамен ленивой болтовне. И точно так же они не заметили Таро, спрятавшегося среди деревьев, хотя умение маскироваться никогда не числилось среди самых выдающихся его достоинств.

Подобно всем истинным самураям, Таро ненавидел ухищрения и скрытность, предпочитая в открытую заявлять о своих намерениях. Способ, которым он намеревался претворить в жизнь свое предательство, причинял ему почти такую же боль, как само предательство. Но князь Саэмон убедил его, что сейчас не время для традиционной показной храбрости. Таро необходимо скрывать до надлежащего момента, что теперь он верен иному. Потому он собрался не просто убить женщину, и не просто женщину, а ту, кого он пообещал защищать, но еще и убить ее из засады, что утраивало терзающий его стыд. Но он собирался сделать это, чтобы защитить древние традиции чести и мужества, которые князь Гэндзи почти готов был отринуть. Не странно ли, что первый его открытый шаг на этом пути оказывается столь нелепо трусливым? И все же это вполне согласовывалось с прочими противоречиями, созданными присутствием чужеземцев. Если бы Таро лучше умел чувствовать, сколь нелепа временами бывает жизнь, сейчас он бы рассмеялся над собою.

Он был одним из двух наиболее доверенных вассалов князя Гэндзи, заместителем командующего войском клана, человеком, который несколько раз рисковал жизнью, защищая Гэндзи. Гэндзи возвысил его, сына незнатного самурая, до положения владетельного господина, наделив его землей. Никто не оказал ему большей чести, чем Гэндзи. Никто не заслуживал его верной службы, его благодарности, его уважения больше, чем Гэндзи. А Таро отвернулся от него ради службы князю Саэмону, человеку, возможно, еще более отвратительному, чем покойный отец князя Саэмона, Каваками Липкий Глаз, глава тайной полиции сёгуна.

Липкий Глаз получил свое последнее воздаяние – усекновение головы – в сражении, произошедшем на этом самом месте. Таро и Эмилия были среди горстки тех, кто был тогда при князе Гэндзи и остался в живых. “Он сражался при Мусиндо!..” За прошедшие годы Таро не раз слышал у себя за спиной эти слова, произнесенные с благоговейным трепетом, и всякий раз они наполняли его гордостью. Но через несколько мгновений эти слова приобретут совсем другое значение. Лучше бы он умер тогда, с честью. Хотя дело его было правым, Таро знал, что муки, причиненные предательством, отравят и лишат радости всю его оставшуюся жизнь, долгой ли она будет или короткой.

Госпожа Ханако, которую он тоже предавал, потеряла левую руку в той битве, защищая своего мужа, Хидё, лучшего друга Таро, ныне тоже сделавшегося владетельным господином и командующим войсками клана. Таро надеялся хотя бы в этом обойтись без фатальных последствий. Он не желал Ханако вреда. Он только будет удерживать ее в заложниках, пока не сумеет убедить Хидё присоединиться к нему. Ведь наверняка же даже Хидё, при всем его упрямстве и слепой верности князю, поймет необходимость и правомерность действий Таро, если заставить его остановиться и подумать.

Он стоял в тени, скрытый густой листвой, а лучи света били у него из-за спины. Солнце как раз стояло на небе ровно так, чтобы мешать смотреть всякому, кто взглянул бы в его сторону. Эмилия неспешно шла к купе сосен. Когда она подойдет туда, то окажется примерно на расстоянии пятидесяти длин стрелы. Даже такой посредственный лучник, как он, Таро, сможет на таком расстоянии попасть в столь медленно двигающуюся цель. Ружье было бы надежнее, но воспользоваться им нельзя, из практических и политических соображений. Во-первых, грохот и дым слишком явственно выдадут его местоположение. Во-вторых, использование лука и стрел – традиционного оружия, никак не связанного с чужеземцами, имеет свой смысл.

Смерть Эмилии сразу же принесет пользу в нескольких вопросах. Она спровоцирует ответные действия со стороны чужеземных стран, и если эти действия будут такими же, как и прежде, то есть, плохо нацеленными и чрезмерными, они увеличат и без того уже яростные античужеземные настроения. Также она привлечет внимание к неподобающей дружбе князя Гэндзи с чужеземной женщиной и дополнительно ослабит его позицию, которая и без того не слишком сильна. Затем неизбежно воспоследующая казнь двух проштрафившихся телохранителей увеличит раскол среди самураев клана, и по мере усиления кризиса с князем Гэндзи будет оставаться все меньше и меньше народа. И, в завершение, то, что неизвестный убийца ускользнет неузнанным, усилит страх и подозрения, а люди, охваченные страхом и подозрениями, склонны совершать больше ошибок, чем те, кто ими не охвачен.

Все происходило в точности так, как Таро себе и представлял. Двое стражников были слишком заняты болтовней, чтобы заметить его. Эмилия двигалась настолько медленно, что ее передвижение вообще не создавало трудностей. Таро поднял лук. Он уже готов был спустить тетиву, когда Эмилия остановилась и заговорила по-японски. Кто это еще там? Таро не мог стрелять, не зная этого. Тот человек хорошо прятался среди деревьев: Таро, как ни старался, не мог его разглядеть.

Момент был упущен. Таро не собирался спешить и действовать, когда обстоятельства неблагоприятны. Ничего, представится и другая возможность. Он положил лук среди кустов и вышел к Эмилии. Хотя вскоре он оказался почти у нее за плечом, он по-прежнему никого не видел. Казалось, будто Эмилия обменивается любезностями с сосной.

Госпожа Эмилия! – окликнул ее Таро. – С вами все в порядке?

В порядке явно было не все, потому что после нескольких совершенно безобидных слов про старые камни, оставшиеся от какого-то фундамента и ныне скрытые травой, Эмилия вдруг упала без сознания. Разве не достаточно плохо само по себе то, что его князь так подружился с чужеземкой? Неужто она еще и подвержена галлюцинациям и обморокам? Для Таро произошедшее было лишним свидетельством того, что он принял правильное решение, сколь бы трудным и сопряженным со злом оно ни было. Он полностью признавал свою ответственность за все то, что совершил. Но в то же самое время, разве остались еще сомнения в том, что князь Гэндзи отрезал для него все иные пути?

Месяц назад, во время встречи с Хидё и Таро, князь Гэндзи наконец-то зашел слишком далеко.

Теперь у всех наших самураев есть револьверы, – сказал Гэндзи. – А вскоре у всех отрядов появятся еще и пушки на колесах, которые можно брать с собой повсюду.

Да, господин, – отозвался Хидё, – и мало кого из них это радует.

Что – пушки? – спросил Гэндзи.

В целом огнестрельное оружие, мой господин.

Их не радуют револьверы? – Казалось, Гэндзи удивился. – Но ведь не думают же они, что смогут сражаться в грядущих войнах мечами?

Это не вопрос практики, – пояснил Хидё. – Они не верят, что огнестрельное оружие может должным образом выразить самурайский дух.

Они могут выражать свой дух столько, сколько пожелают, – сказал Гэндзи, – но на поле боя проявление духа мало чего стоит без физической мощи.

Но мечи имеют и практическое применение, мой господин, – возразил Таро. – Люди говорят о битве у монастыря Мусиндо как о примере того, что мечи по-прежнему имеют ценность.

Как так? Исход этой битвы решило огнестрельное оружие. Что тогда сделали мечи, кроме как продемонстрировали свою полную неэффективность?

Когда враги пошли на штурм наших позиций, – сказал Таро, – мы встретили их мечами, и мы победили их.

Кажется, память окончательно тебе изменила. Ты уже забыл, как зарывался в кровавую грязь, чтобы укрыться от пуль? Ты не помнишь, как прятался за искромсаными тушами наших лошадей?

Таро не совсем неправ, мой господин, – сказал Хидё.

Должно быть, я присутствовал при каком-то другом сражении. Пожалуйста, расскажите мне о вашем.

Все те тысячи пуль, что выпустили враги, не убили нас, – сказал Хидё. – В конце концов им пришлось пойти на нас в атаку с мечами.

Ты был там, и у тебя язык поворачивается сказать такую нелепицу? Ты наглядно демонстрируешь, почему время самураев минуло. Проблема не в мечах у вас за поясом, а в мечах у вас в голове.

Самураи тысячу лет защищали Японию, – сказал Таро.

Скорее грабили, чем защищали.

Господин, – сказал Таро, – это скверная шутка.

Шутка? Отнюдь. Мы тысячу лет превосходно резали и угнетали тех, о ком вроде как должны были заботиться. Если поставить с одной стороны убитых, а с другой – убийц, кого будет больше?

Мы сражались друг с другом, – сказал Таро. – Мы не воевали против крестьян.

Да ну? На каждого самурая, павшего в битве, сколько приходится затоптаных, заколотых, зарубленых или просто замореных голодом и непосильной работой крестьян? Пять? Десять? Скорее сотня или две. Мы упражнялись во владении мечом. Они, в основном, в умирании.

Такова судьба крестьян, – сказал Хидё. – Они должны принимать ее, как мы принимаем нашу.

Сомневаюсь. Вот французские крестьяне ее не приняли. Они восстали и отрубили головы своим аристократам.

И Гэндзи улыбнулся, как будто эта мысль доставляла ему удовольствие.

Здесь этого произойти не может, – сказал Таро. – Мы – цивилизованный народ. У нас даже крестьяне принадлежат к более высокому рангу. Им такое даже в голову не придет.

Да, я полагаю, ты прав. Печально, не правда ли?

Это повод скорее для гордости, чем для печали, – сказал Таро.

Возможно. А возможно, и нет. Вместо того, чтобы ожидать прихода нашего собственного Царства Террора, было бы разумнее смело совершить перемены и отменить нас, наши владения и весь этот древний принцип господ и вассалов.

Господин! – хором воскликнули Хидё и Таро.

Гэндзи рассмеялся.

Есть такое чужеземное выражение: «Пища для размышлений». Если вы будете меньше беспокоиться и больше питаться, это пойдет на пользу вам обоим.

Его слова были ядом, а не пищей. Князь смеялся, но Таро знал, что Гэндзи имеет в виду ровно то, что сказал.

Теперь же, оглядываясь назад, Таро понял, что именно в тот самый миг он перестал быть верным вассалом князя Гэндзи.

Его первая попытка убить Эмилию провалилась. Вторая не провалится.

Вы уверены, что уже достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы сесть? – спросила Ханако.

Вполне, – отозвалась Эмилия. Теперь, когда она находилась в восстановленной хижине настоятеля, ей было неловко за то, что она так по-дурацки свалилась в обморок. Никаких причин для подобной реакции не было. Из того, что красивая молодая женщина, которую она встретила в лесу, не принадлежала к числу обитательниц храма, еще не следовало, что она видела призрак. Женщина могла прийти сюда из деревни, хотя, пожалуй, она выглядела слишком хорошо одетой для крестьянки. Возможно, это была какая-то прохожая, ненадолго отставшая от своих спутников.

Спасибо, – Эмилия поблагодарила Ханако и приняла чашку с чаем. – Как я уже говорила, она была необыкновенно красивой. Особенно примечательными были глаза. Они ближе к западному типу, чем к азиатскому. Но я думаю, в этом ничего особенного нет. В конце концов, все мы люди, и не так уж сильно отличаемся друг от друга.

Вы сказали, что у нее были очень длинные волосы, – сказала Ханако, – почти до земли.

Да. Насколько я могу судить. Она находилась в тени, а я стояла на свету. Ее трудно было разглядеть.

Она казалась… – Ханако запнулась, подбирая точное слово. – Она казалась расплывчатой?

Ну, не то, чтобы расплывчатой… Игра света и тени часто обманывает зрение. А узор ее кимоно мешал еще больше.

Узор ее кимоно?

Да. – Эмилия была благодарна Ханако за подобную заботу об ее здоровье. Однако же ход и подробность ее распросов казались Эмилии несколько странными. – Он был очень похож на листву деревьев, среди которых она стояла. И из-за этого она почти сливалась с рощей.

Ханако побледнела. Взгляд ее сделался каким-то отрешенным, и она покачнулась. Эмилии на миг даже показалось, что Ханако тоже сейчас потеряет сознание. Но та все же удержалась, хотя и оперлась руками об пол, чтобы не упасть.

Что случилось? – спросила Эмилия.

Ханако ответила не сразу. Она не знала, что сказать. Что будет лучше для Эмилии, знать или не знать? Она была убеждена, что Эмилия видела госпожу Сидзукэ, принцессу-ведьму, которая то ли спасла клан на заре его существования, то ли наложила на него проклятие, не избытое до сих пор. Или, быть может, верно было и то, и другое. Большие глаза, длинные волосы, полупрозрачность – именно ее Эмилия ошибочно приняла за узор на кимоно. Она просто видела сквозь нее. Все произошло в точности так, как и предсказывал свиток – встреча состоялась в монастыре Мусиндо, в старой келье, что служила ей домом в годы детства. Тогда, быть может, и прочие упоминающиеся в нем предсказания окажутся правдой.

Лишь те, в ком есть кровь Окумити, могли видеть госпожу Сидзукэ. Раз Эмилия видела ее, значит, оставалась лишь одна возможность, какой бы невероятной она ни была.

Тот день, когда уехала госпожа Хэйко, – сказала Ханако. – Шесть лет назад.

Я прекрасно его помню, – отозвалась Эмилия. Тогда она в последний раз видела Хэйко и Мэттью Старка. Их корабль в час прилива отплыл в Калифорнию.

Госпожа Хэйко сказала мне нечто такое, чему я не поверила. – Ханако поколебалась и добавила: – Но теперь верю.

Был Новый год по японскому календарю, первое новолуние после зимнего солнцестояния, в шестнадцатый год царствования импервтора Комэй. Хэйко не верилось, что она еще когда-либо увидит родную землю.

Пусть волны храбрости несут вас вперед, – сказал Гэндзи, – и пусть волны памяти принесут вас домой.

Произнося эти слова, он смотрел прямо ей в глаза.

Шестеро друзей собрались вместе перед отплытием «Вифлеемской звезды». Гэндзи, Хэйко, Хидё, Ханако, Эмилия и Старк поклонились и осушили маленькие, предназначенные для церемоний чашечки сакэ. Год пролетел быстро, и за это время многое изменилось.

Хидё, гуляка, игрок и бездельник, стал главой телохранителей князя. Он проявил мужество в яростных сражениях на перевале Миё и у стен монастыря Мусиндо. Никто не разглядел подобных достоинств, скрытых в той ленивой бездари, какой прежде был Хидё. Никто, кроме князя Гэндзи, который неожиданно для всех повысил Хидё в ранге.

Господин Хидё, – произнес Гэндзи. – Хорошо звучит, не правда ли?

Когда Хидё был назначен на должность главы телохранителей, он был одновременно с этим наделен землей. А следовательно, теперь его следовало именовать господином.

Лицо Хидё сделалось красным, словно седалище горной макаки.

Я никак не могу к этому привыкнуть, мой господин. Я чувствую себя самозванцем.

Все рассмеялись – по-доброму. Все, кроме Гэндзи. Он заговорил, и то, что он говорил тихо, лишь подчеркивало серьезность его слов.

Ты ни в коем случае не самозванец. Я не знаю более искреннего человека, чем вы, господин Хидё. И думаю, что я за всю жизнь не встречу никого, кто превзошел бы вас в этом отношении, разве что, быть может, будды и боги.

Кровь мгновенно отхлынула от лица Хидё, а глаза увлажнились, и плечи поникли. Бесстрашный и стойкий в битве, он так легко давал волю слезам в волнующие моменты, что подчиненные прозвали его «командир Кабуки».

Ханако быстро вмешалась в происходящее, чтобы предотвратить надвигающийся поток слез. Она за этот год превратилась из служанки в жену Хидё и мать их новорожденного сына, Ивао. Она потеряла у Мусиндо руку, но не свою грацию и очарование. Если малыш унаследует силу отца и мудрость матери, он станет воистину необыкновенным человеком. Кто бы мог представить, что эти двое станут такой прекрасной, гармоничной парой? Кто, если не сам Гэндзи, лично устроивший их брак?

Хэйко ничего не могла с собой поделать: ей виделась в этом горькая ирония. Он сумел свести воедино двоих людей, даже не думавших друг о друге, но в том, что касалось ее, Хэйко, он не смог придумать ничего лучше, кроме как отослать ее прочь.

Господин Гэндзи, вам следовало бы вместо титула пожаловать ему театр, – сказала Ханако. – Мой талантливый муж способен расплакаться легче, чем самые искусные героини сцены.

В театре Кабуки актерами были только мужчины. То есть, женские роли играли они же, и это считалось наивысшим искусством.

Хидё в роли гейши! – воскликнул Гэндзи. – Что ты на это скажешь, Хэйко?

Теперь смеялись все, включая самого Хидё, который позабыл о своих слезах, лишь представив нарисованную князем картину.

Ты – добрый друг, Хидё, – подключился к разговору Мэттью Старк, – но вот что я тебе скажу: мне случалось видывать в Западной Вирджинии пугала, одетые лучше, чем ты.

Старк был христианским миссионером, который приехал в Японию, чтобы убить, исполнил свое намерение, и теперь возвращался к себе на родину на том же самом корабле, который увозил Хэйко с ее родины. Смягчило ли свершившееся возмездие боль его потерь? Принесло ли оно ему покой? Боль, проступающая в его глазах всякий раз, когда он слышал детский смех или видел улыбку ребенка, говорила, что нет. Его потеря, какой бы она ни была, была столь велика, что он слышал голоса своих мертвых и видел их лица более ясно, чем живых. Даже когда он смеялся – вот как сейчас, – Хэйко видела, что этот человек скорее мертв, чем жив, невзирая на то, что сердце упорно бъется в его груди. Такие люди долго не живут. Это видно всем. Всем, кроме Гэндзи, который доверил Старку охранять крупную сумму золотом, которую отсылал с ним в Америку, чтобы тот стал его торговым агентом там.

Во взаимоотношениях Хэйко и Старка существовало безукоризненное, печальное равновесие, не так ли? Он потерял все, что имело для него значение, и с ней вот-вот должно было произойти то же самое.

Если существует рынок красивых чучел, – сказал Гэндзи, – возможно, вам стоило бы туда заглянуть.

Может, и загляну, – отозвался Старк. – Если время будет.

Мы много лет будем партнерами, – сказал Гэндзи. – У нас хватит времени для множества вещей. Быть может, даже настанет такой день, когда каждый из нас будет говорить на языке другого с такой же легкостью, как на собственном.

Губы Старка изогнулись в улыбке, но глаза его остались печальны.

По правде говоря, я и на своем-то языке не большо хорошо говорю. Слишком много лет я провел в седле, и слишком мало было вокруг людей, знающих, как говорить правильно.

А что же сама Хэйко? На двадцатом году жизни она находилась в расцвете своей красоты и была самой знаменитой гейшей Эдо, столичного города сёгунов; о ней уже складывали легенды, как о прославленных куртизанках, принцессах и благородных дамах былых времен. Слава о ее отваге, зримом доказательстве ее необычайного физического совершенства, изысканность ее манер, изящество, с которым она совершала даже самые обыденные действия, и – быть может, самое поразительное, – отсутствие всякой напускной надменности, часто встречающейся у менее красивых гейш, – все это, вместе взятое, делало ее неотразимой почти для любого мужчины. Любого, кроме Гэндзи, который отсылал ее в Америку вместе со Старком, как предполагалось – для того, чтобы основать там опорный пункт для клана, но на самом деле – просто отсылал ее прочь.

Почему?

Этого Хэйко не знала. Она знала, что он любит ее. Это видно было по тому, как смягчался его взгляд при каждом взгляде на нее, как он медлил, пытаясь продлить каждое прикосновение к ней, какая нежность звучала в каждом его слове, в отчаянном желании, с которым он сдавался ей в каждую ночь страсти. И все же он отсылал ее прочь.

Что-то изменилось в Мусиндо. Когда Гэндзи вернулся с той, последней встречи с Каваками Липким Глазом, что-то в его отношении к ней переменилось. Не то, чтобы он сделался холоднее или отдалился. Перемены были не из тех, какие легко заметить и разложить по полочкам. Нет, они были почти неощутимы. Хэйко смогла уловить их лишь благодаря своей отточенной наблюдательности. Об угасании любви речь не шла, поскольку за прошедший год их любовь лишь усилилась. Течение сделалось сильнее, но поток вместо того, чтобы нести их рядом, разносил их в разные стороны.

Почему? Гэндзи знал. Он знал многое, чего не знал никто больше. Но он ничего не говорил. Всякий раз, когда Хэйко спрашивала его об этом, он говорил, что ему нечего сказать.

Лжец.

Князь, герой, провидец, возлюбленный, лжец.

Прежде всего – лжец.

Мы снова будем вместе там, в Америке, – сказал он.

Лжец.

Мир стремительно изменялся, и Хэйко могла представить себе многое, что совсем недавно казалось невообразимым, но она не видела Гэндзи в Америке. Он – князь империи. Более того, он – князь, стоящий на грани исторической победы, он готов вот-вот свергнуть своего наследственного врага, сёгуна Токугава, слабеющего с каждым днем. Никто не знает, к кому перейдет власть, но возможных кандидатов много, и Гэндзи – среди них. Ни один князь в такой момент не покинет Японию и не отправится в Америку.

Она уезжала. Гэндзи никуда не поедет, ни сейчас, и ни когда бы то ни было. Она уедет и никогда больше не увидит его.

Почему?

Хэйко не знала. Она исследовала эту ситуацию как можно подробнее, но не нашла ничего информативного. Через несколько недель после битвы у Мусиндо Гэндзи устроил налет на владения Каваками в Хино. Говорили, будто он что-то искал – амулет, свиток, человека, – варианты расходились. Кроме того, слухи гласили, будто он вырезал какую-то глухую деревню, но это казалось маловероятным. Возможно, Гэндзи напал на уцелевших твердолобых вассалов Каваками, бежавших туда в поисках укрытия, что было с его стороны вполне благоразумно. Кроме этого ничего необычного не произошло. А потому в конце своих поисков Хэйко знала не больше, чем в начале. Каваками что-то сказал, что-то сокрушительное, и по какой-то причине Гэндзи ему поверил.

Я уверен, что после жизни, заполненной множеством обязанностей, вы найдете американскую свободу бодрящей, – сказал Гэндзи.

Хэйко поклонилась.

То, что один из нас в этом уверен, утешает меня, мой господин.

Она произнесла это весело, с улыбкой, но ей вовсе не было весело. Если Гэндзи и разглядел ее подлинные чувства, то никак этого не выказал. Он тоже улыбнулся. Они играли в эту игру в последний раз.

Когда прощальная встреча закончилась, Хэйко отправилась в свои покои, чтобы взять дорожную сумку.

Вскоре к ней заглянула Ханако.

Госпожа Хэйко, вы меня звали?

Да, Ханако. Спасибо, что пришла. Входи, пожалуйста.

Она закрыла дверь за гостьей. Хэйко уже давно думала об этом. Она не имела права что-либо рассказывать Ханако, поскольку эта тайна принадлежала Гэндзи, а не ей. Но поскольку она уезжала и ей, по всей видимости, не суждено было вернуться, необходимо было, чтобы кто-то это знал, и мог принять должные меры предосторожности.

Прошлой весной, – сказала Хэйко, – ты должна это помнить – князь Гэндзи потерял сознание в розовом саду замка «Воробьиная туча».

Да, я прекрасно это помню. Он тогда еще не полностью оправился от ран и переутомился.

Причина была не в ранах. Его посетило видение.

А! – отозвалась Ханако. Конечно же, она об этом знала. Все знали. Слуги разузнают новости лучше, чем любая шпионская сеть, какую только может придумать сёгун. Поскольку Ханако сама совсем недавно была служанкой, она до сих пор пользовалась привилегией выслушивать самые интересные слухи. Но, конечно, никто из слуг не знал, что же князь Гэндзи узрел в видении.

Князь Гэндзи поделился со мной своим видением, – сказала Хэйко. – Эмилия понесет его ребенка.

Ханако была потрясена.

Он это предсказал?

В нескольких словах. Но предзнаменования были очевидны.

Возможно, не так уж очевидны, – сказала Ханако. – Если он не сделал предсказания, возможно, вы неверно поняли его слова. Эмилия – чужеземка.

Эмилия – такая же женщина, как любая другая, – сказала Хэйко. – Она так же способна выносить ребенка, как ты или я.

Князь не может иметь ребенка от чужеземки. Его вассалы его не примут. Если у него вообще останутся вассалы.

Это будет видно. Но есть знаки, явленные в видении. Ты намерена не обращать на них внимания?

Ханако заставила себя успокоиться. Она не могла допустить, чтобы собственные мысли отвлекали ее. Должно быть, Хэйко ошиблась насчет видения. Но что, если она права?

Нет, – отозвалась Ханако. – Не обращать внимания на видение нельзя.

Отлично. Так значит, я могу рассчитывать, что ты будешь присматривать за Эмилией?

Было бы полезно, если бы я могла заручиться поддержкой других.

И кого же другого ты знаешь, кому можно было бы без страха доверить это знание?

На мужа Ханако, Хидё, можно было положиться без колебаний. Однако же, ему свойственно было теряться в необычных обстоятельствах. А когда он бывал сбит с толку, то действовал отнюдь не блестяще. И если сообщить ему столь невероятную весть, вреда будет больше, чем пользы.

Таро, ближайший друг ее мужа, обладал теми же сильными и теми же слабыми сторонами. И если она ничего не скажет мужу, как она может довериться другому мужчине?

Что же до женщин, то все, с кем ее связывали тесные отношения, были служанками во дворце в Эдо и в замке в княжестве Акаока. На лучших из них можно было бы положиться в том отношении, что они действительно стали бы ревностно опекать Эмилию. Но служанки непрестанно сплетничают. Что знает одна, то становится известно всем, а если это будут знать все, то с неизбежностью эта новость выйдет за пределы дворца и станет известна и прочим, включая врагов князя Гэндзи – все это будет лишь вопросом времени.

Значит, ей не к кому обратиться за помощью.

Ханако поклонилась.

Я сделаю все, что в моих силах.

Спасибо. Теперь я могу уехать со спокойной душой.

Мы все будем ждать вашего скорого возвращения.

Я не вернусь, – сказала Хэйко.

Конечно же, вернетесь, госпожа Хэйко. Наш господин не сможет долго переносить ваше отсутствие. Его чувства к вам слишком очевидны.

На глаза у Хэйко навернулись слезы. Ее поза сделалась менее официальной – она уронила руку на циновку, словно бы затем, чтобы опереться на нее.

Я чем-то вызвала его неудовольствие, – сказала Хэйко, – и не знаю, чем именно. Ты не знаешь, что бы это могло быть?

Нет, моя госпожа, – отозвалась Ханако. – Должно быть, вы ошибаетесь.

А ты ничего не слыхала от слуг?

О вас – лишь восхваления. На самом деле, многие строят предположения о том, когда же князь Гэндзи официально примет вас в клан. Нет, правда, госпожа Хэйко – вы непременно вернетесь. Большинство думает, что это будет весной, потому что весна – это начало. Я же считаю, что это произойдет осенью, потому что когда дни становятся холоднее, страсть вспыхивает с новым жаром.

Хэйко рассмеялась, как на то и надеялась Ханако.

Что, неужто слуги и вправду говорят об этом?

Да, моя госпожа. Спорят лишь о времени. Они строят догадки обо всем. Например, в каком году вы родите. Все ставят на год, следующий за вашим возвращением. То есть, через два года от нынешнего момента, потому что никто не верит, что князь Гэндзи выдержит разлуку с вами больше года. Также много догадок строится об имени наследника.

Наследника? Даже так? Разговоры уже зашли настолько далеко? – Голос Ханако вновь счастливо зазвенел.

Да-да! Одна из служанок, Мицуко, – вы ее знаете? – даже ходила советоваться к гадалке в Йокогаме.

Две подруги прикрыли лица рукавами и захихикали. Действительно, обращаться к уличной мошеннице, чтобы узнать судьбу князя, способного заглянуть в будущее – это было уже чересур.

И что же сказала эта гадалка? – поинтересовалась Хэйко.

На самом деле, она вообще ничего не сказала, – ответила Ханако, едва сдерживая смех. – Это была чужеземка, не умеющая говорить по-японски. Она использовала странные карты с картинками. Мицуко рассказывала, что она указала на две карты и кивнула головой, да. Красавец-принц и прекрасная принцесса – Мицуко выбрала эти карты для князя Гэндзи и для вас. Затем она закрыла глаза, впала в транс…

В транс! – Хэйко так хохотала, что не могла уже сидеть прямо. От смеха у нее пощекам потекли слезы.

…открыла книгу, написанную кандзи, и указала сперва на иероглиф «ко» – «дитя», а затем «макото» – «правда».

Когда подруги наконец-то отсмеялись, они позвали служанку, и та принесла чай. Искорки, плясавшие в глазах служанки, свидетельствовали, что она подслушала конец их разговора, и эта история ее тоже немало повеселила.

Если даже чужеземная гадалка с этим согласна, – сказала Ханако, – значит, ваша разлука временна. Князь Гэндзи призовет вас обратно сразу же, как только ваша задача будет исполнена. Вы уезжаете, но не потому, что он желает избавиться от вас, но потому, что он доверяет вам как немногим.

В это приятно верить, не так ли? – сказала Хэйко, прихлебывая чай.

Куда легче поверить в то, что вы скоро вернетесь, – сказала Ханако, – чем в то, что Эмилия родит ребенка нашему князю.

И тем не менее, ты будешь приглядывать за ней?

Непременно.

Но даже когда Ханако говорила об этом, на уме у нее был будущий ребенок Хэйко, а не Эмилии. Хотя она и смеялась над предсказанием гадалки, она не сомневалась в его правдивости. Те, кого боги одарили своими дарами, не всегда таковы, как от них ожидают. Князь Гэндзи сам был тому примером. Не может ли и эта чужеземная гадалка из Йокогамы быть такой же? Ханако была уверена, что в обозримом будущем поздравит подругу с возвращением в Японию. А потом сколько может пройти времени между ее возвращением и появлением долгожданного наследника? Если пройдет больше года, она, Ханако, очень удивится.

Когда Ханако завершила свой рассказ, Эмилия долго молчала.

В конце концов она произнесла:

Я не появилась во сне Гэндзи.

Она не могла заставить себя сказать – «в видении», поскольку считать, что это и вправду видение, было бы богохульством. Никто, кроме пророков Ветхого завета, не знал грядущего. Веря, что Гэндзи и вправду пророчествует, Ханако предавалась ереси. Однако же, сейчас не время спорить о религиозных доктринах, какими бы важными они ни были. Это может подождать.

Да, – сказала Ханако.

Тогда как же они пришли к выводу, что я к этому причастна?

Из-за медальона, который вы носите на шее. С цветком лилии. В видении Гэндзи видел этот медальон на шее у своего ребенка.

Это вряд ли можно считать доказательством. – Эмилия через блузку прикоснулась к медальону. – Это может быть какой-то другой медальон. А если даже то был и вправду он, он мог попасть к ребенку самыми разными путями, а вовсе не обязательно от меня.