Текст книги "Осенний мост"

Автор книги: Такаси Мацуока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

1882 год, поместье князя Гэндзи на реке Тама, рядом с Токио

Ожидая, пока его примут, Цуда размышлял о тех невероятных переменах, что произошли за столь краткий срок. И сам город был тому первым примером. В дни молодости Цуды это был Эдо, столица сёгуна, чей клан, Токугава, правил Японией на протяжении двух с половиной веков. Теперь же не только времена власти Токугава ушли в прошлое, вместе с самим институтом сёгуната, но и на смену Эдо пришел Токио. Это было нечто большее, чем просто смена имени. Токио был новой столицей императорского семейства, до этого тысячу лет проживавшего в Киото. Император Мицухито стал первым, кто сделал центром своего правления Токио, и первым императором за последние шестьсот лет, который реально принялся править.

Жизнь самого Цуды тоже была превосходным примером перемен на более низком уровне. Он родился в крестьянском семействе, в удаленном княжестве Акаока. Его талант к строительству зданий привлек к нему внимание князя Гэндзи, и ему поручили важное задание, строительство христианской церкви. Другой талант Цуды, умение разместить здание в счастливом месте, проистекал из его серьезного, почти по-религиозному ревностного отношения к фэн-шуй. Сочетание двух этих талантов и возвысило Цуду до нынешнего положения компаньона, советника и делового партнера своего бывшего князя. Определяя наилучшее место для постройки церкви, Цуда обнаружил таинственный сундучок, украшенный варварским изображением красного дракона над синими горами, в котором содержались еще более таинственные свитки. Цуда до сих пор не знал, какова была истинная роль этих свитков, но многие истово верили, что это была рукопись легендарного, пророческого, магического, давно утраченного «Осеннего моста». Что бы это ни было, но та находка изменила всю его жизнь.

Вошедшая служанка объявила:

Мистер Старк готов вас принять, мистер Цуда.

Макото Старк ждал его в саду, среди причудливо расположенных камней. Цуда полагал, что его примут в более официальной обстановке – как-никак, это их первая встреча. Американцев часто упрекали в том, что они слишком сильно любят неформальную обстановку. Очевидно, это правда. Прогнав с лица выражение недовольства, Цуда поклонился.

Мистер Старк, я счастлив наконец-то встретиться с вами.

Благодарю вас, мистер Цуда.

Макото протянул руку. Поколебавшись долю секунды, Цуда принял ее и энергично потряс.

Ваш отец, мистер Старк-старший, часто говорил о вас. Я почти что чувствую, что знаю вас, хотя и заочно.

Тогда вы находитесь в более выгодном положении, чем я. Чем больше я узнаю о себе, тем меньше знаю.

Макото произнес эти слова так, словно это и вправду доставляло ему беспокойство, а не как обычную условность, позволяющую идти к самопознанию через пустоту. Потому Цуда воздержался от общих слов об освобождающей природе медитативных практик Мусиндо. Ему показалось, что Макото говорит вовсе не об медитации.

В самом деле? – сказал он вместо этого. Это замечание было точно таким же общим местом, пригодным буквально для любой ситуации, и способным – опять же, в зависимости от ситуации, – с равным успехом означать «да», «нет», «может быть», «я согласен», «я не согласен», «я не понимаю, о чем вы говорите», «я вам сочувствую», «продолжайте, пожалуйста», «пожалуйста, перестаньте» и многое другое. Здесь были важны интонации. А потому, поскольку Цуда точно не понял, что Макото имел в виду, он постарался произнести эти слова как можно более нейтральным тоном – то есть, так, чтобы они не означали ничего. Он инстинктивно опасался, что Макото переведет разговор на опасную почву. Он надеялся, что молодой человек не настолько американец, чтобы заводить в лоб специфические беседы. Увы, его надежды тут же разлетелись вдребезги.

Мистер Цуда, хорошо ли вы знали моих родителей?

Мы с мистером Старком совместно ведем дела – в основном в сфере импорта и экспорта, и в банковской сфере, – вот уже на протяжении пятнадцати лет. Все это время мы встречались примерно раз в год, обычно в Гонолулу. Очень удобное место для нас обоих. Но я никогда не имел чести встречаться с миссис Старк.

А до того, как она стала миссис Старк?

Цуда уже начал сожалеть, что вообще встретился с Макото.

В те времена мы с мистером Старком принадлежали к разным социальным слоям, как и с князем Гэндзи. Я никогда не имел случая пообщаться с будущей миссис Старк.

Понятно. – Макото заметил, что Цуде не по себе, и ошибочно приписал это физическому неудобству. – О, прошу прощения, мистер Цуда. Давайте пройдем в дом. Я забыл, что далеко не все так любят прогулки в саду, как я.

Внутри дворец почти целиком был отделан и обставлен на европейский манер. Макото еще не видел его полностью – он гостил здесь всего два дня, а дворец был велик, – но, насколько ему было известно, лишь одно небольшое крыло дворца было обставлено в традиционном японском стиле. И то, что Гэндзи проводил большую часть времени именно там, кое-что о нем говорило.

Цуда выпил шотландского виски вместо сакэ, хотя для виски, пожалуй, было еще рановато. Он постепенно стал предпочитать западные спиртные напитки японским.

Макото внезапно поинтересовался:

Вы знали Хэйко?

Хэйко? Вы имеете в виду знаменитую гейшу? Я знал о ней. В те времена все о ней знали.

Вы никогда не были ее покровителем?

Я?! – Цуда рассмеялся. Виски очень быстро развеселило его. – Даже если бы это было мне по карману – а это не было бы мне по карману, даже если бы я продал все, что владел, и украл имущество всех, кого только знал, – гейша ее ранга и достоинств никогда не снизошла бы до меня. Нет, эта привилегия могла принадлежать лишь знатным господам.

Включая князя Гэндзи?

Да. Они были любовниками. Это не секрет. Их роман напоминал те, о которых пишут в книгах. Я уверен, что когда-нибудь об этом напишут пьесу для театра Кабуки.

Цуда, что ты здесь делаешь?

Князь Саэмон остановился в дверях. Служанка, приведшая его, опустилась на колени, ожидая дальнейших распоряжений. Саэмон был одет, в соответствии с нынешними своими привычками, в прекрасно скроенный английский костюм. Волосы его были аккуратно подстрижены, напоминая прическу, которой в последнее время отдавал предпочтение император. Он не носил бороду, но компенсировал это роскошными усами «а-ля Бисмарк».

Господин Саэмон, – отозвался Цуда, поднимаясь и кланяясь. – Я здесь в гостях у мистера Старка.

Мистера Старка?

Мистера Макото Старка, – пояснил Цуда, – сына мистера Старка-старшего. Он сейчас гостит у князя Гэндзи.

А! – Саэмон вошел в комнату. – Наконец-то мы с вами встретились. Я много лет с нетерпением ждал возможности познакомиться с вами, мистер Старк.

Почему? – спросил Макото.

Саэмон моргнул.

Простите?

За все те годы, что Цуда был знаком с Саэмоном, он никогда еще не видел, чтобы тот оказался захвачен врасплох. Это произошло впервые. Даже этот коварный сын коварного главы тайной службы оказался не готов иметь дело с американцами. Цуда изо всех сил старался сдержать ухмылку.

Почему вам так не терпелось познакомиться со мной? Я ничего из себя не представляю. А много лет назад представлял еще меньше.

Ну, вполне естественно, мистер Старк, что вы были мне интересны – вы ведь ребенок… сын… единственный сын… очень важного друга Японии.

Друг Японии, – повторил Макото. – Я никогда прежде не слыхал, чтобы его так называли, а на моей памяти его называли по-всякому. Так значит, вы хорошо его знали?

Лучше, чем многие, которые могут назваться его знакомыми, но не так хорошо, как близкие друзья.

Служанка, приведшая князя Саэмона, придвинулась к дверному проему, не поднимаясь с колен.

Господин Саэмон, вы желаете подождать здесь? – спросила она.

Да, если мистер Старк и мистер Цуда не возражают.

Вовсе нет, и даже напротив, – сказал Цуда, придвинул стул Саэмону и поклонился. – Возможно, вы сумеете помочь мистеру Старку там, где это не под силу мне. Он спросил меня о Хэйко. Я верно понимаю, что вы и ваш отец знали ее?

Хэйко, – произнес Саэмон и улыбнулся. – Да, мой отец хорошо ее знал, я же – лишь мимолетно.

Цуда был рад, что сумел затронуть тему, доставившую удовольствие князю Саэмону. Саэмон был человеком могущественным, и предполагалось, что он вскорости займет пост министра, может быть, даже министра финансов. А для банкира наподобие Цуды министр финансов был почти что пророком богов на земле.

Что именно вам хотелось бы узнать о Хэйко, мистер Старк? – Саэмон отказался от предлженного Цудой виски и принял от служанки чашку чаю. – В те дни, когда ее слава достигла зенита, вам, должно быть, было… – Он вдруг осекся, как будто его внезапно посетила какая-то мысль. Чтобы замаскировать замешательство, он пригубил чай, и лишь после этого продолжил: – Вы должны были находиться в очень юном возрасте.

Точнее говоря, я попросту еще не существовал. Я родился в 1862 году. Насколько я понимаю, ее карьера завершилась годом раньше, и сразу после этого она покинула Японию.

Да, теперь я припоминаю, – сказал Саэмон. – Она отправилась в Калифорнию в сопровождении вашего отца. Ее отьезду сопутствовали весьма загадочные обстоятельства.

И какого же рода?

Я не уверен, что мне следует о них говорить. Может показаться, будто я распускаю слухи. Все равно никто не знает ничего определенного.

Я вполне согласен на слухи.

Ну, тогда, с вашего дозволения… – Саэмон поклонился. – Поговаривали, будто Хэйко – агент тайной полиции сёгуна. Это могло бы объяснить, почему она часто встречалась с моим отцом – он тогда возглавлял эту организацию. Кроме того, это отчасти объясняло бы и ее отъезд из Японии, поскольку так тем, кому она причинила вред за время работы в этом качестве, было бы труднее отплатить ей той же монетой. Однако же, это не объясняет, что заставило вашего отца взять ее под свое покровительство. Мистер Старк-старший был – и остается – близким другом князя Гэндзи, а князь Гэндзи и мой отец были смертельными врагами.

Что, вправду? А мне казалось, будто вы с князем Гэндзи друзья.

Мы, японцы, погрязли в бесконечной паутине вражды, корни которой уходят на много столетий вглубь. Если мы не вырвем их, мы никогда не догоним Запад. Мы с князем Гэндзи предпочли оставить прошлое позади.

Очень цивилизованное решение, – сказал Макото.

Цуде показалось, что в его словах не было искренности. Но, возможно, дело было в его несколько странном произношении. Цуда заново наполнил свой бокал и стал слушать дальше. До сих пор он не узнал ничего важного. Но похоже было, будто в любой момент могут прозвучать важные откровения – откровения, которые могут сулить прибыль.

Пожалуйста, продолжайте, – сказал Макото.

Незадолго до отъезда Хэйко произошла резня. Деревня отверженных, не имеющая никакой стратегической ценности, была сожжена дотла, а все ее жители убиты. Они не представляли из себя никакой угрозы ни для кого, равно как и не имели ценности, как живые, так и мертвые. Очень странная история.

Деревня отверженных?

Один из пороков эпохи Токугава, ныне объявленный вне закона. В Японии нет больше отверженных. Все японцы равны перед законом, точно так же, как это обстоит в цивилизованных странах Запада.

Это абсолютно не соответствовало истинному положению дел, и Цуда, как и любой японец, прекрасно это знал. Да, действительно, правительство приняло такой закон, но не для того, чтобы на самом деле использовать его, а исключительно для того, чтобы прикрыть срам, оскорбляющий чувства западных держав. Чего они не видят, то их не волнует. С точки зрения Цуды, ничего плохого в этом не было. Цель политики не в достижении неосуществимого совершенства – каковое, кстати, два народа все равно понимают по-разному, – а в неуклонном поддержании различных интересов, для чего следует мудро балансировать между ними и избегать крайностей. В этом искусстве оба князя, как Саэмон, так и Гэндзи, были мастерами, каждый на свой лад. Как ему повезло, что он оказался у них на службе!

Хэйко была из отверженных? – спросил Макото.

Что?! – одновременно вырвалось у Саэмона и Цуды.

Прошу прощения, господа, – кланяясь, сказал Цуда. Лицо его залила краска. – Я вовсе не имел этого в виду. Я только хотел сказать…

Ну и что тут скажешь? Что вообще можно сказать в ответ на столь возмутительную, скандальную, оскорбительную и неимоверно опасную реплику? Опасную не только для того, кто ее произнес, но и для тех, кто слышал. Особенно для него, Цуды! Саэмон – князь (да-да, официально князей больше не существовало, но многие их них сохранили свой престиж, силу, связи и богатство), он занимает ведущее положение среди ветеранов Реставрации, у него много могущественных друзей, и он знает тайны, при помощи которых он может давить на тех, кто иначе не стал бы помогать ему. Цуда же лишен всего этого – он лишь считает и хранит деньги. Зачем он только пришел повидаться с Макото Старком? Дурак! А скоро может стать и мертвым дураком!

А что вас так удивляет? – спросил Макото. – По-моему, тут все очевидно.

Мне – нет, – отозвался Саэмон. Он не сказал ничего больше и смотрел на Макото со спокойствием, которое казалось абсолютно неуместным в данной ситуации.

Ну, ладно, – сказал Макото, – он ушел. Говорите, что вы хотели сказать.

А почему вы решили, что мне есть, что сказать? – поинтересовался Саэмон. Цуда поспешно улизнул, словно крыса из горящего дома. Как может человек, позволяющий себе столь явно проявлять свой страх, думать, что он способен сравняться с людьми, которые рождены были самураями?

Да будет вам, князь Саэмон. Я привык к тому, что меня презирают из-за того, что я – американец в теле японца. Но мне очень не нравится, когда ко мне относятся, словно к умственно неполноценному. Уверяю вас, я вполне нормален.

Что вы, что вы, мистер Старк, в этом никто и не сомневается.

Саэмону представилась редчайшая возможность. Но если он допустит малейшую ошибку, эта возможность превратится в смертельно опасную ловушку, которая может стоить жизни ему самому, а отнюдь не его врагам.

Вся эта история, мистер Старк, – сказал он, – заключает в себе огромную опасность для всех связанных с нею лиц. И эта опасность выходит далеко за пределы правды и лжи. Уже само предположение о том, что знатный человек такого ранга, как князь Гэндзи, мог хотя бы прикоснуться к отверженной, абсолютно неприемлемо. Я вынужден настойчиво просить вас никогда более не повторять его.

Ничего не понимаю. Ранги отменены, и вы сами мне сказали, что отверженных больше не существует. Так кого это может волновать?

Всех, – сказал Саэмон. – В этой стране происхождению придается огромное значение. Если княжеская кровь клана Окумити была замарана, на их чести окажется пятно, которого никто из Окумити никогда уже не сумеет смыть. Будет разрушено множество судеб. Прольется кровь.

Вы сказали – замарана?

Так на это посмотрят.

И вы тоже смотрите на это так?

Конечно же, нет, – сказал Саэмон. – Каждый человек сам решает свою судьбу – предки вовсе не держат ее мертвой хваткой. – Он очень осторожно подбирал слова. Поверят лжи или нет – это в огромной степени зависит от того, как ее представить. – Людям предназначено самим творить себя.

В самом деле? – Макото налил себе еще немного виски и посмотрел сквозь бокал на свет. Потом поставил его, не прикоснувшись к спиртному. – Так что же вы мне посоветуете, князь Саэмон.

Поговорите с вашим отцом, – Саэмон сделал паузу. Сейчас от его слов, и от того, как на них отреагирует Макото, зависело его будущее. – Я всегда считал Мэттью Старка честным человеком – даже излишне честным.

Мэттью Старк мне не отец, – сказал Макото.

Саэмона захлестнула радость; сердце его бешено заколотилось. На протяжении пятнадцати лет все его усилия раскрыть тайну Гэндзи ни к чему не приводили. В свое время он заподозрил, что Макото – сын Гэндзи, а не Старка. Но когда Гэндзи не стал возвращать Макото в Японию, Саэмону пришлось отказаться от этой мысли. Он не мог тогда придумать никаких причин, которые могли бы вынудить Гэндзи оставить сына в Америке. Хэйко – отверженная! Ответ – наряду с орудием, позволяющим им воспользоваться – сам пришел к нему в руки! Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выказать свое возбуждение, он сказал:

Я вас не понимаю, мистер Старк. Как такое возможно?

Прежде всякий раз, когда Макото гневался, он чувствовал, как у него поднимается температура. Теперь же, когда им владел гнев, по сравнению с которым все, испытанное им до сих пор, казалось легким раздражением, вместо жара он ощущал холод. Если бы кто-то прикоснулся к нему сейчас, он наверняка решил бы, что прикоснулся ко люду – Макото был в этом уверен.

Гэндзи не просто солгал ему, не просто отказался от него, не просто отнял у него имя, принадлежавшее ему по праву. Он украл у Макото всю его жизнь. Все, что он помнил, все, что пережил – все было ложью. Все эти воспоминания и весь опыт не принадлежали ему. Они принадлежали другому человеку, которого на самом деле никогда не существовало. В двадцать лет он родился заново, как сын порочного манипулятора и прославленной проститутки. Но и это еще не самое худшее во всей этой истории, если Сидзукэ сказала правду. Один из его родителей выказывал явные признаки наследственной болезни, которая проявлялась как своего рода одержиомсть. Сидзукэ говорила о ней как о провидческом даре, но определенно лишь потому, что ее отец лгал, желая утешить ее. Его отец.

Кто же тогда сам Макото?

Он – ангел мести. Он смоет грех кровью. Сегодня после обеда Гэндзи должен был встречаться с императорскими министрами. Макото перехватит его во дворце. Это будет идеальное место. Пускай сын Гэндзи – сын, которого он настолько стыдился, что на протяжении двух десятилетий отказывался признать, – пускай этот сын положит конец его вероломству. Макото вынул револьвер из-за пояса и проверил барабан. Револьвер тридцать второго калибра, подарок отца – или, точнее, человека, который изображал из себя его отца, – был полностью заряжен и готов к стрельбе.

Макото встал, собираясь уходить. Но когда он повернулся к двери, то увидел перед нишей с висящей там картиной стойку с двумя самурайскими мечами, длинным и коротким.

Вот она, последняя, завершающая деталь.

Он убъет Гэндзи этим самым оружием, мечом, взятым из его собственного дворца. Этим клинком, символизирующим якобы безупречно чистую душу самурая, он пресечет жизнь человека, вся мнимая честь которого – лишь притворство и ложь.

Макото Окумити взял со стойки короткий меч, спрятал его под пиджак и вышел.

Императорский дворец, Токио

Приблизившись к мосту через крепостной ров, экипаж Гэндзи поехал медленнее.

Гэндзи до сих пор по привычке думал об этом огромном замке как о сёгунском дворце, точно так же, как этот город до сих пор оставался для него Эдо, так и не став Токио. Свержение сёгуната Токугава, восстановление императорской власти, ликвидация самураев как социального класса, отмена княжеств, небывалый наплыв чужеземцев в Японию, уничтожение последних героических поборников бусидо – все это произошло менее чем за десять лет. Гэндзи восхваляли – и обвиняли – за эти перемены куда более, чем он того заслуживал.

За время Реставрации на него покушались семь раз. Каждое покушение терпело неудачу, потому что так было суждено. Он умрет от руки убийцы, но много лет спустя. Он это предвидел. Это произойдет на заседании парламента, которого пока еще не существует, и он умрет на руках своей дочери, Сидзукэ. В его видении она была молодой женщиной. Сейчас же она всего лишь девочка. Значит, ему гарантировано еще много лет жизни.

Экипаж остановился у ворот Сакурада, тех, через которые Гэндзи следовало войти во дворец. Императорские гвардейцы двинулись ему навстречу, дабы убедиться, что это действительно он. В те несколько мгновений, когда их внимание и внимание его собственных стражников было приковано друг к другу, к экипажу внезапно ринулся молодой человек в европейской одежде, на бегу выхватывая из-под пиджака короткий меч. Прежде, чем стражники заметили его, он оказался в двух шагах от Гэндзи.

Было уже поздно что-либо предпринимать.

Гэндзи увидел направленный на него меч.

Еще мгновение – и клинок войдет ему в грудь. Видение собственной смерти, столько лет служившее ему указанием, оказалось недостоверным. Его убийство не произойдет в отдаленном будущем. Оно случится сейчас.

Гэндзи почувствовал себя одураченным. Ему полагалось увидеть за жизнь три видения. А увидел он всего два, да и то одно оказалось с роковым изъяном.

Узнает ли он своего юного убийцу?

Но клинок не дотянулся до Гэндзи. В тот самый миг, когда убийца сделал выпад, метя прямо в сердце, из-за экипажа выскочил другой молодой человек, и тоже с мечом.

И юноши пронзили друг друга; их боевые кличи и крики боли слились воедино. Гэндзи не узнал неудачливого убийцу. Зато он узнал своего защитника.

Это был его недавно приехавший сын, Макото.