Текст книги "Открытые мысли (ЛП)"

Автор книги: Сьюзан Кей Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 35

Судья правды прикоснулся ко мне своими жесткими руками и осмотрел своими слезящимися глазами.

Я старалась не дрожать.

Мария расчистила пространство в комнате, половина изменившихся толпилась там, другая половина ела. Но Мария хотела снять меня на камеру, чтобы объяснить, кем мы были, и что могли делать. Была середина ночи, но наша история, возможно, будет в эфире несколько дней.

Я связала свои мысли со съемочной группой, чтобы успокоить их. Демонстрации волновали людей. Судья правды сидел напротив меня и искренне верил, что он сможет прочесть мои настоящие мысли, держа меня за руку и задавая вопросы. Камеры были обращены на нас, и гул разговоров над нашими головами поднимался сзади и транслировался на экран. Я связала мысли с интерфейсом, чтобы убедиться, что он улавливает мои мысленные ответы.

«Тебя зовут Кира Мур?»– спросил судья правды.

«Да».

Он нахмурил лоб, вероятно ожидая эмоций. Конечно, он не получит от меня ничего, пока я не влезу в его разум и не захочу, чтобы он узнал мои мысли.

«Тебе шестнадцать?»

«Да».

«Ты живешь на Мэнор Роуд в Гарни, штат Иллинойс?»

«На данный момент я живу в комнате в «Трибун Тауэр», – это вызвало смех всех присутствующих.

«Ты родилась в 2090 году?»– этот вопрос был с подвохом. Если бы я родилась в 2090, мне должно было быть двадцать лет, а не шестнадцать. Я могла бы контролировать, какие вопросы он задает, и это выглядело бы, как настоящие мысли. Но это не поможет.

«Нет».

«Ты веришь, что можешь контролировать мысли других людей?»

«Да», – это явно шокировало его. От меня не исходило никаких мыслей или эмоций, которые могли бы выдать, что я вру.

«Тебе поставили диагноз отклонения?»– хорошо, это меня раздражало.

«Нет. Хотя у меня могли быть отклонения, раз я являюсь джекером», – больше смеха.

Его очки съехали на нос. «Ты контролируешь сейчас мои мысли?»

«Нет», – это было правдой. Я уже объяснила, что могу сказать все что угодно, и он поверит в это. Но это произойдет только, если я проникну в его мысли. Чтобы он не решил, это будет его собственный выбор.

«Ты можешь контролировать мои мысли?»

«Да», – он остановился, вероятно, требуя доказать. Я не хотела, но если бы он попросил, я бы сделала это.

Вместо этого он спросил. «Как долго ты контролируешь мысли?»

«Около шести месяцев».

Я представляла, как Раф просыпается утром и видит меня в новостной ленте. Я была рада, что уже все ему рассказала, и он не услышит в новостях, что я лгала ему. Если бы я поверила Рафу с самого начала, возможно, я была бы сейчас с ним, держась за руки и глядя в эти насыщенно карие глаза, а не на старого мужчину и съемочную группу. Все было почти также плохо, как звучало.

Судья правды в конечном итоге был удовлетворен. Или, по крайней мере, не желал признать, что он не мог отличить мои настоящие мысли.

Люди Марии также опросили изменившихся, и их лица засветились на экране. Нам некуда было идти, поэтому мы остановились в «Триб-Тауэр» и ждали, когда родители изменившихся увидят новости и явятся сюда. Здесь было не так много кроватей, поэтому мы спали на полу. Изменившиеся свалились как щенки.

На следующее утро несколько старших джекеров пришли к Марии со своими историями. Они подверглись допросу судьи правды, и это заставило меня смеяться. Они должны были скрываться у всех на виду, ведь джекерам удалось избежать лагеря. Через некоторое время я перестала смотреть повторы новостей, видео со мной, рассказывающей все о больнице. Снова и снова мелькало мое лицо.

На обед Мария заказала пиццу. Тринадцатилетние изменившиеся могли съесть невероятное количество пищи, хотя двенадцатилетний Ксандер съел больше, чем трое из них вместе взятые. Я жевала кусок с пеперони с дополнительным сыром, когда на экране появились снимки лагеря. Я прекратила жевать. Я знала, что Мария отправила оператора в лагерь, но не знала, что уже есть фотографии.

«Главные новости» мелькало красным под фотографией лагеря, и репортаж Марии крутили в нижней части экрана. Открытые грузовики, заваленные телами заключенных. Фотография были размытыми, словно были сделаны с большого расстояния, и Мария говорила о новом виде человека-джекера, который мог контролировать мысли.

Заключенные не двигались. Мои глаза кольнуло. Я сказала себе, что им пришлось пустить газ для транспортировки или заключенные джекеры вырубили бы охранников. И федералы не убьют их, пока они необходимы для экспериментов Кестреля. Да и он, вероятно, еще спит в своей квартире под действием газа.

Фотографии заставили мой желудок сжаться. Я положила пиццу обратно. После мелькания нескольких фотографий, они начали повторяться. Внимание изменившихся было приковано к экрану. Мне не нужно было влезать в их разумы, чтобы узнать, что эти фотографии воскрешали их воспоминания.

Я подошла к столу Марии, где она была занята отправкой сообщений с ее телефона.

– У тебя есть фотографии, – мой голос похож на шепот.

Мария повернулась ко мне. – Мой фотограф успел передать всего несколько фотографии, прежде чем они остановили его, – горечь в ее голосе проделала дыру в моем желудке.

– Мария, мне так жаль… Что они сделали с ним?

– Он в порядке, – быстро сказала она. – Он проснулся в Альбукерке. Пока я не показала ему фотографии, он не знал, почему оказался там. Он ничего не помнил.

Мария была на удивление спокойной, учитывая мой прогноз. Я сглотнула. – Как вы думаете, они придут за нами? – изменившиеся собрались на ковре, в восторге от новостей и нескольких журналистов.

– Нет. Они не могут стереть мысли всех в Северной Америке, Кира. История слишком громкая, чтобы федералы притворялись, что этого не произошло.

– Но фотограф… – я махнула в сторону целой серии фотографий на экране.

– Он получит другую камеру и вернется туда. Они собираются освободить заключенных, Кира. Ты сделала невероятное, придя ко мне, – я надеялась, что она была права. Надеялась, что федералы не могли просто заставить нас исчезнуть. Ее телефон снова завибрировал, и она отвернулась, чтобы мысленно ответить. Это была, вероятно, ее журналистская часть жизни, но из-за фотографий мне было трудно дышать. В хаосе от спасения изменившихся из больницы я оттолкнула мысли о лагере в сторону. Но я не забыла.

Я помнила удушающую жару. Держание за руки в грузовике с Саймоном. Мои ноги бегущие через пустыню. Кровь Саймона на моих руках. Стены комнаты давили меня. Я побежала к окну в дальнем конце комнаты.

Мои руки прижались к холодному стеклу, и я выдыхала облачка пара на поверхность окна. Мое затрудненное дыхание сделало город Чикаго расплывчатым. Я закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Сзади послышались шаги.

– Ты в порядке? – спросила Лани. Она положила свою маленькую ручку мне на плечо.

Мне удалось улыбнуться. – Да. Знаешь, тяжело видеть это снова, – я оставила их справляться с этим в одиночку. Я сделала глубокий вдох и повернула голову к ним, прижавшимся друг к дружке. – Давай посмотрим, как дела у других.

Лани взяла меня за руку и повела к остальным. Изменившиеся справлялись лучше, чем я, и вскоре потеряли интерес к новостям в пользу пиццы. Как только фотографии начали снова показывать, я заметила копну рыжих волос. Если Моллой был все еще жив, он определенно планировал мое убийство несколькими болезненными способами.

В новостях Мария призывала к расследованию, и я могла понять, почему федералам придется закрыть лагерь. Они могли держать опасных джекеров в тюрьме, но не было причин для задержания детей-джекеров.

После полудня фотограф Марии вернулся в лагерь, но он был пуст. Федералы перевезли всех заключенных, но не было и слова об освобождении кого-либо из них. По правде говоря, о лагере вообще не было слова.

Мария предоставила снимки пустого лагеря, окруженного колючей проволокой и сеткой, но федералы отрицали, что это был лагерь для военнопленных. Я не понимала, как тайный лагерь в пустыне можно было объяснить, но они утверждали, что фотографии были фальсифицированы.

В тот же день флот устроил целое шоу, открывая подвал больницы, только чтобы найти склад с медикаментами. Они открывали каждую ячейку и показывали коробки с перчатками и шприцами, и это разозлило меня так, что пришлось побыть одной в комнате. Конечно, правительство будет скрывать то, что они сделали. Это заставило меня сжать кулаки и пнуть ковер.

У меня все еще был пузырек Кестреля с жидкостью и моим именем на нем, но я не могла придумать, как использовать его, чтобы доказать, что эксперименты на самом деле были. Кестрель либо взял мою ДНК, вводя ее всем детям, прошедшим через больницу, или он уже начал экспериментировать на мне? Был только пузырек с моей ДНК или какая-то сыворотка, которую он уже вводил мне, и это послужило причиной, почему я отличалась от других?

Нет. Я отличалась от других джекеров, но у меня был непроницаемый разум и до встречи с Кестрелем.

Мое видео из подвала и пузырек не были доказательством, что были какие-то эксперименты. Была только лаборатория и пузырек с жидкостью.

Без доказательств дети-джекеры, которых я бросила в лагере, застряли в новой тюрьме федералов. Никто не будет их искать, потому что никто не верит, что они существуют. У меня был шанс освободить их, но я не воспользовалась им. Я спасла несколько читающих, живущих в Рок-Поинт, штат Аризона, но это не было достаточным утешением, когда я представляла, какие ужасы терпели изменившиеся.

Кестрель, казалось, исчез. Не смотря на обвинения джекеров и агентов в больнице, федералы отрицали, что агент Кестрель вообще существовал. Когда группа Марии приехала к нему на квартиру, она была вычищена, словно там никто и не жил. Я не знала, сбежал ли он, или федералы укрывали его, что делало его официально свободным, чтобы он мог продолжать свои отвратительные эксперименты.

В любом случае, Кестрель знал, что я освободила изменившихся и должен был понять, кто стрелял в него дротиками и украл брелок и машину. Он не простит меня только потому, что я оставила его машину в целости и сохранности на парковке больницы. И если он все еще проводил свои эксперименты, он хотел задействовать в них меня.

Я хотела бы уничтожить все настоящие воспоминания Кестреля обо мне, когда у меня был шанс.

По крайней мере, моя семья была в безопасности. Я попросила Марию проверить их, и она сказала, что агенты больше не следят за моим домой. Моя семья также спрашивала обо мне, желая, чтобы я вернулась домой.

Я не была уверена хорошая ли это идея. Даже если федералы открыто не преследовали мою семья, отец, возможно, был не доволен, что я раскрыла семейный секрет на телевиденье.

Было много тех, кого рассердит это.

К вечеру начались протесты. Недовольные читающие собрались у входа в «Триб-Тауэр» и протестовали против опасных фриков, способных контролировать мысли, которых держат на десятом этаже.

У меня были серьезные сомнения относительно движения общественности, пока не начали приходить родители изменившихся. Большинство из них заставили верить, что их дети сбежали, или что они были украдены. Они были взволнованы их возвращением. Изменившиеся не могли притворяться нулями или читающими, но они могли пойти домой. Федералы, казалось, больше волновались об отрицании своей причастности к лагерям и скандальным экспериментам, чем преследованием детей.

Мария разговаривала с родителями, принимая меры, чтобы они забрали своих детей. Всё было хорошо, пока мама Ксандера не выхватила пятнадцать минут славы, заявив, что не хочет его возвращать. Когда Ксандер изменился, он вырубил своего отчима. Вскоре после этого камеры засняли, как Ксандер контролирует продавца, заставляя дать ему мороженое. Поэтому и федералы забрали его. Ему было всего двенадцать, и его мама была бесполезной, яростной алкоголичкой. После ее заявления Ксандер стал ребенком, которому опасно находиться с другими детьми. Протестующие хотели, чтобы его заперли. Кража мороженного сделала его опасным для общества.

Я сказала Ксандеру, что он может остаться со мной.

Когда наступила ночь, изменившиеся были возбуждены тем, какую реакцию вызвали новости и были заперты в комнате. Я старалась занять их, развивая их навыки контроля. У них не было большого опыта, и я должна была постоянно за ними следить.

– Очередь Ксандера, – крикнула я, прерывая спор, возникший среди девушек. Лани шикнула на них, поэтому мне не пришлось влезать в их разумы, чтобы привлечь их внимание. Я этого не делала, даже если это было необходимо, пытаясь, подать хороший пример. По группе пронеслось ворчание, но они дали свое разрешение.

– Помни, – сказала я Ксандеру. – Просто проникни в их мысли.

Ксандер проник во все семь разумов и попытался послать вопрос: «Кто хочет пиццу на десерт?» Его слова отозвались эхом и вернулись обратно. «Пицца! Пиица на десерт!»

У нас уже была пицца на обед и ужин, так что это бесплатно не обойдется. Я влезла в мысли Ксандера. «Полегче, изменившийся. Если бы они были читающими, они бы уже угнали ближайший фургон доставки пиццы».

Ксандер одарил меня улыбкой.

«Осторожно. И очень аккуратно».

Случайные мысли о пицце все еще были в их мыслях. «Кто хочет с сыром на десерт?» Ксандер проник в их мысли. Это был почти нежный шепот, но они слышали. «Дружное нет! Это отвратительно», – им также надоела еда из торговых автоматов. Ксандер напряг спину, пытаясь ответить на семь разных вопросов.

Я не связывала свои мысли с его, не желая присоединяться к какофонии в его мыслях. Вместо этого я подошла и положила руку ему на плечо. Он был сосредоточен и пытался ориентироваться в мысленном разговоре с другими изменившимися.

По крайней мере, он никого не вырубил. Он научится этому.

Ксандер напоминал мне Саймона и то, что он мог быть как он, если нуждался в помощи, когда изменился. Память о Саймоне была мертва в пустыне, но другие воспоминания о нем начали возвращаться – поцелуи и сладкие обещания, а также ложь. Я все еще не понимала всего. Мне было интересно, одобрил бы он выход джекеров в мир.

На следующий день родители изменившихся пришли забрать своих детей. Мария приняла меры, чтобы они могли покинуть здание через крышу, так чтобы их не подвергли осуждению.

Я объясняла родителям, что случилось с их детьми в больнице. По крайней мере, то, что могла. Худшим было то, что было два изменившихся с поврежденными разумами. Они могли контролировать, но часто путали, а если настоящая часть их воспоминаний пропадала, то это была вина Кестреля. Я должна была объяснять родителям, что мозговая ткань их детей была повреждена, и что я не могла ничего сделать, чтобы это исправить.

После этого мне нужно было побыть одной. Я свернулась калачиком в углу комнаты, мечтая десятками способов, как я могла расплатиться с Кестрелем за то, что он сделал. Дротик в грудь был слишком мало.

Один за другим изменившиеся уходили, пока не остались Лани и Ксандер.

Когда пришло время уходить Лани, я наградила ее улыбкой, но на самом деле, я не хотела, чтобы она уходила. Ее улыбка, когда она прыгнула в объятия своего отца, заставила и меня улыбнуться, не смотря на боль в груди. Ее отец пожал мне руку, а ее мама обняла меня. Затем я поспешно отступила. Мне не нужен был судья правды, чтобы видеть, как сильно они любили ее.

Она вернулась туда, где должна быть.

Глава 36

Теперь только Ксандер и я.

Я не собиралась передавать его в службу защиты детей, но ребенок не мог провести остаток своей жизни взаперти. Ему нужен настоящий дом, и я единственная могла ему это дать. Я послала сообщение домой через Марию, чтобы узнать, будет ли нормально, если я вернусь домой. Моя семья отправила в ответ два слова.

«Приходи домой».

Только я не была уверена, что нас там ждет. Я выболтала большой секрет моей семьи, который они хранили на протяжении поколений. Федералы не преследовали нашу семью, но кто знал, как это теперь отразится на отце. Я не знала, понимала ли моя семья, какой выбор я сделала. Я надеялась, что это не отразиться на Ксандере.

Если они позволят ему остаться, ему должно быть хорошо с ними, как и другим изменившимся. Если федералы открыто арестуют одного из них, это будет доказательством, что они отправляют изменившихся в лагерь. Федералы могут отрицать, что охотятся на джекеров, но не могли утверждать, что их не существует. Особенно теперь, когда все больше и больше появляется джекеров.

Федералы не могли арестовать меня в открытую, но это была не единственная опасность по возвращению домой. Правда или нет, что Моллой сбежал от федералов? Он будет охотиться на меня, и мой дом – первое место, куда он пойдет. Кестрелю придется отказаться от тех изменившихся, которых я спасла, но если я была единственной генетической связью, которую он хотел, он никогда не прекратит мои поиски. У него не возникло проблем с тем, чтобы заставить меня исчезнуть за одну ночь, когда арестовал меня.

Я не была уверена, что возвращение домой было хорошей идеей. Но я могла, хотя бы, оставить Ксандера и быть уверенной, что ему есть, где жить.

Мария взяла машину, чтобы доставить нас на вокзал, и чтобы мы избежали протестующих. Я позаимствовала карточку, чтобы оплатить поезд и сам проезд в Гарни.

Поезд из города был пуст, потому что большинство уже были на работе. Автобус прибыл на остановку после нашего на ней появления. Как только двери автобуса со свистом открылись, я влезла в голову водителя. «Этот автобус едет до Гарни? Мне нужно попасть на Мэнор Роуд[12]12
  Мэнор Роуд– станция метро.


[Закрыть]».

Губы водителя дрогнули в улыбке. «Конечно, дорогая. Остановка будет рядом с Мэнор Роуд», – ее улыбка померкла, когда она подумала, что откуда-то знала меня. Я надеялась, что получится доехать до места, прежде чем она узнает мое лицо, которое светилось в новостях последние два дня.

Я улыбнулась ей и поднялась по ступенькам, Ксандер шел позади. Она сильно провела карточкой Марии по сканеру и отдала мне. «До Мэнора много остановок. Устраивайтесь поудобнее, дорогая», – она наклонилась к Ксандеру, когда он проходил мимо. Он, должно быть, не решался залезть в ее разум, еще не совсем уверенный в своих силах. Это не было плохой идеей, но водитель подумала, что он был нулевым. Она закрыла дверь силой мысли, и мы продолжили свой путь к задней части автобуса.

Ксандер ерзал на сиденье рядом со мной. Он продолжал крутить кожаный браслет на своем запястье, который ему удалось сохранить в лагере и больнице. Я не была уверена, что он значит для него, но не решалась спросить. Конфиденциальность отличалась от секретов.

Осень пришла в Иллинойс, начинали опадать листья. Повсюду были вспышки света. Когда мы завернули на одну из улиц моего родного города, я увидела дерево, сделанное полностью из золота, за исключением одного красного листа. Тысячи оранжевых листьев летели против порыва ветра.

Такое чувство, будто я не была дома миллион лет.

Автобус подъехал к остановке в квартале от моего дома. Я уже осмотрела соседские дома в поисках агентов-джекеров, поджидающих нас, чтобы захватить. Но там были только наши нормальные соседи, делающие нормальные вещи. По крайней мере, я думала, что это нормально – я никогда не наблюдала за соседями раньше.

Когда мы приблизились к моему дому, мама выбежала нам на встречу по лужайке. Она чуть не сбила меня, когда обняла.

– Привет, мам, – я хотела сказать больше, но дыхание перехватило, и я только сильнее сжала ее.

Она сжала мои щеки. – Кира, можешь связаться со мной. Все в порядке.

Я связалась с ее разумом, и меня переполнило счастье. «Я так рада, что ты дома, Кира. И я так горжусь тобой».

«Я должна была добраться до них, мам», – объяснила я, хоть она и не просила. «Я не могла позволить федералам снова запереть их».

«Я знаю, милая. Я понимаю».

Я убрала ее руки от своего лица и посмотрела на открытую дверь. «Понимает ли папа?»– я просканировала дом, снова увеличив расстояние слышимости, как делала раньше, но я долго не задержалась в тех мыслях, потому что боялась того, что там найду.

«Я ему объясню», – подумала она.

Я указала на Ксандера, который смотрел на нас с нескрываемой тоской. – Мама, это Ксандер, я надеюсь, что он может остаться с вами на некоторое время, – она, как и все остальные, должна была знать, что случилось с Ксандером.

Моя мама блеснула улыбкой и заговорила вслух. – Конечно, он может остаться с нами, – она протянула ему руку, и он неловко сжал ее.

Я хотела сразу все прояснить, чтобы не было никаких недоразумений. – Есть одна вещь, мама, – я прочистила горло, чтобы голос не дрожал. – Я здесь для того, чтобы оставить Ксандера. Я уверена, что будет, не очень хорошо, если я останусь, – ее лицо исказилось, словно я ударила ее. – Это, правда, небезопасно. Для меня, я имею в виду. Ксандеру будет лучше, если он останется с вами. Если все будет в порядке, – я остановилась из-за заикания, потому что было похоже, что мама сейчас заплачет, и это меня чуть не убило на месте. – Я хочу остаться, это… – я не знала с чего начать. Она шикнула на меня и погладила меня по руке, смаргивая слезы.

– Ты должна поговорить с отцом. Он хочет тебя увидеть, – она взяла нас с Ксандером за руки. Я позволила ей отвезти нас домой. Окно на втором этаже было сломано, и две доски свисали оттуда.

Я откашлялась. – Что случилось с окном.

– О, это. Эм, ничего, – было интересно, как мама так долго держала в секрете семейную тайну, ведь она была плохой лгуньей.

Я аккуратно влезла в ее голову. «А если честно?»

«Правда в том, что кто-то бросил камень в окно. Твой отец не успел их найти, они успели убежать», – ее губы сжались в тонкую линию. «Никто не пострадал».

Дыра в доме родителей смотрела прямо на меня. Отец не будет счастлив по этому поводу. По любому поводу.

Мы прошли через темную дверь и поднялись по лестнице наверх, в гостиную. Симус маячил посреди гостиной в своей кадетской форме. Усмешка появилась на его лице, и он притянул меня в объятия.

– Разве ты не должен быть в школе? – спросила я, пытаясь отдышаться.

– Разве ты не должна держаться подальше от неприятностей? – мой смех вышел глухим, потому что он все еще держал меня. Симус поставил меня на пол и поднял глаза на Ксандера. – Вижу у тебя есть поклонник.

Ксандер замер, рассматривая рост Симуса.

– Просто игнорируй его, – сказала я Ксандеру. – Он огромный, но безобидный, – Ксандер держался на расстоянии.

Мой отец ждал в конце комнаты. Я закусила губу. – Привет, пап.

Он выглядел так, словно пытался сохранить над собой контроль. Я не знала, почему он сдерживается, но и не хотела влезать в его голову, чтобы узнать это. Он развел руки и пошел ко мне. Я не была уверена в его намерениях, пока он не обнял меня сильнее, чем Симус.

Слезы навернулись на глаза. Я сказала себе, что это только из-за того, что он так сильно сжал меня в своих объятиях. – Кира, я так рад, что ты дома, – его голос был грубым.

Мы долгое время держали друг друга в объятиях.

Затем я влезла в его мысли, чтобы задать вопрос, который не хотела, чтобы слышали все. «Ты не злишься на меня?»

«Кира, я никогда не злился на тебя. Волновался. Но не злился».

Я отстранилась. «Что насчет флота? Они, должно быть, злятся на тебя, что ты не привез меня. Что я рассказала общественности, и это должно как-то отразиться на тебе…»

– Я уволился с работы, Кира, – сказал он вслух.

– Что? – спросила я в ужасе. Наконец, я заметила, что он в гражданской одежде. – Они уволили тебя? Из-за того что я сделала?

– Нет. Все не так, – сказал он. – Я уволился сам. Когда я узнал, что они делают в больнице. Я знал, что это плохо, Кира, но не знал… – он выглядел огорченным. – Мне жаль, что я не уволился раньше.

Я влезла в его голову. «Ты не был частью группы Кестреля, пап. Это не твоя вина».

«Нет, но я не помешал ему», – подумал он. «Не так, как это сделала моя сильная дочь».

Мое лицо покраснело. Я не остановила Кестреля. Во всяком случае, я, возможно, просто толкнула его в подземку.

Мой отец улыбнулся. – В любом случае, на меня теперь никто не окажет давления. И мне, во всяком случае, нужна работа. Будет довольно трудно найти ее со всемирно известной дочерью.

– Мне так жаль…

– Не надо. Так лучше. Правительство не сможет контролировать джекеров как раньше, когда нас становится все больше и больше.

Мои плечи опустились. – Лучше? Я не уверена. Что насчет джекеров в лагере? Ты знаешь, что с ними случилось?

– Нет, – его лицо стало жестким. – Я пытался выяснить больше до того, как уволился, но федералы тщательно охраняют сведения о лагере. Они, должно быть, перевезли изменившихся куда-то еще. И если они отпустили их, то это будет доказательством того, что они их держали и в первом месте, – он взял мои руки в свои. – Ты сделала все, что могла, Кира, и я горжусь тобой,

Его слова вызвали тошноту. – Я не сделала все, что могла, пап, – прошептала я. Он все еще держал меня за руки, но мне было трудно встретиться с его вопросительным взглядом. – Когда я бежала… – я остановилась. Открытие этой тайны заставит его гордиться мной меньше. Я глубоко вздохнула. – Когда я бежала, я могла освободить их, всех их. Всех из лагеря, но я не сделала этого.

Глаза отца помрачнели, и мои глаза наполнились влагой. – Видишь, – сказала я. – Это моя вина, что они в ловушке.

– Кира, – отец сжал меня в объятиях. – Это не твоя вина. Это вина Кестреля, – он отодвинулся, чтобы посмотреть мне в глаза, – он отправил их туда, а не ты. И… я.

Я моргнула. – Что? Но я думала…

– Я не имел ничего общего с отправкой туда изменившихся, – сказал он быстро. – Но там было несколько плохих парней, которых я помогал поймать. Они были опасными джекерами. Не было другого места, куда их можно было бы отправить. Так что я знал, сколько монстров там, Кира. Вот почему я так отчаянно пытался найти способ вытащить тебя оттуда, – он понизил голос. – Когда-нибудь тебе придется рассказать мне, как тебе это удалось.

Я выдохнула, не зная, что задержала дыхание.

– Я просто рад, что ты, наконец, дома, – сказал он.

Я сглотнула. – Точно. Насчет этого. Я не уверена, что должна остаться.

На лице отца было написано то же недоумение, что и у мамы. – Сейчас все безопасно. Агенты ушли, – он выглянул из разбитого окна, – и федералы не могут забрать тебя, не тогда, когда ты олицетворяешь их позор.

Как бы я хотела, чтобы это было правдой. – Это не так просто, пап.

Его плечи опустились. Он потер подбородок, как делал, когда хотел найти решение. Конечно, он не будет помнить наш разговор о том, что я была для Кестреля генетической связью. И он не мог знать, что Кестрель проснулся с тремя выстрелами в груди, и я виновата в этом. Но мой отец был прав: я была представителем скрывающихся джекеров. Кестрель может заставить меня исчезнуть и выставить это негативной реакцией со стороны ненавистников. И если Моллой найдет меня первым, что ж, это, вероятно, будет преступлением на почве ненависти.

– Если попадешь в неприятности, сестренка, – сказал Симус со своего места рядом с Ксандером, – мы поможем тебе выпутаться из них.

Я не хочу снова плакать.

– Как сказал Симус, – проговорил отец, – это семейные неприятности.

Я ослепительно улыбнулась, чтобы отогнать слезы и подошла, чтобы обнять Ксандера.

– Именно поэтому я здесь, Ксандер. Если с тобой все в порядке, можешь остаться здесь на некоторое время? У тебя может быть своя комната, если вытерпишь розовые кровати.

– Ксандер, можешь оставаться здесь до тех пор, пока хочешь, – сказал он. – Но это и твой дом. Это место, которому ты принадлежишь.

Я подошла и обняла его. – Я знаю, папа.

Я замолчала из-за комка в горле. Я связала свой разум с его. «Боюсь Keстрель не перестанет меня искать. Есть и некоторые другие плохие парни, которых вы должны знать».

– Позволь мне помочь тебе, Кира, – я чувствовала, как его плечи напряжены, когда он обнял меня крепче. – Я немного знаю плохих парней. И я не больше собираюсь позволять кому-либо навредить тебе.

Мои слезы жгли глаза. Мне жаль. Мой отец мог бы помочь мне. Я хотела остаться здесь, в своем доме, со своей семьей, и верить, что все будет нормально. Что Кестрель забудет обо мне. Что Моллой останется в тюрьме навсегда. Я не знала, было ли оставаться здесь хорошей идеей, но в тот момент я не могла заставить себя уйти.

Я прерывисто вздохнула. – Хорошо.

Улыбка отца была такой же сильной как и его объятия, и я не смогла дышать, когда мама и Симус обняли нас. В их мыслях было только счастье.

Я только молилась, что моя семья не будет платить за мое принятие желаемого за действительное.

* * *

После полудня пришел попрощаться Раф.

Я знала, что он придет, прежде чем он добрался до двери, прежде чем моя мама или кто-либо еще во всех этих этажах понял это. Весь день я нервно выглядывала, сканируя улицу в пределах досягаемости. Просто проверка. Чтобы убедиться, что никто не идет.

Я связалась мысленно с Рафом, прежде чем он достиг нашего дома. Я слышала, беспорядок в его голове, когда он пытался решить, что сказать мне. Как он волновался по поводу групп ненависти, и как странно было видеть себя, рассказывающую миру секреты, которые я только что сказала ему. Как он немного боялся, думая, что не будет иметь право слова, когда увидит меня.

Он тихо постучался в переднюю дверь.

«Здравствуйте миссис Мур. Кира дома?»

«Она наверху, Рафаэль».

Раф мягкими шагами поднимался по лестнице. Я вылезла из его головы, не желая, чтобы он знал, что я была там без его ведома. Я принялась переставлять кое-какие предметы на моей полупустой полке, мои руки дрожали только из-за того, что Раф был здесь.

Он появился в моем верном проеме, рука на каждой стороне дверной рамы. – Привет.

Я сглотнула. – Привет.

Раф посмотрел на полупустые полки за мной. – Знаешь, – сказал он, – могу поклясться, что большинство выиграл для тебя я.

Я подняла зеленого монстра, которого он выиграл для меня прошлым летом, это было миллионы лет назад. – Ты прав, – я мгновение разглядывала чудовище и положила обратно на полку.

Он взглянул на меня через всю комнату. – Куда они все делись? Тебе они больше не нужны?

Я зевнула. Я выбросила их в пылу желания стать взрослой. Жесткой. Не жалеющей мир. Теперь я хотела вернуть их назад. – Я, эм…

Он зашел в комнату, сверкая ослепительной улыбкой. – Расслабься, Кира. Я шучу.

– Правильно, – я пыталась восстановить свое самообладание. – Я знала это.

Он наклонился и прикоснулся к моим волосам, как делал Саймон. Мое сердце сжалось, не желая думать об этом прямо здесь, прямо сейчас.

– Возможно, если ты сделаешь этот свой управленческий трюк, – мягко сказал Раф, – ты узнаешь, о чем я думаю.

Я посмотрела в его карие глаза, желая знать, думает ли он о том же, что и я. То, что я жалела, что не была честна с ним с самого начала. То, что я надеялась, что он все еще хочет быть со мной теперь, когда весь мир знал, кто я и что могу делать. Я мягко скользнула в его разум, и запах наполнил меня. Лен и нагретый солнцем воздух.