Текст книги "Красавица и генералы"

Автор книги: Святослав Рыбас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– К дьяволу, мадам! – повторил Симон.

Она увидела, что ему больно, но он не бросится убивать ее, и ее страх стал сменяться иным чувством.

Она ощутила, что на нее как будто смотрит некое существо, знающее ее с малых лет. Она прерывисто вздохнула, издав горлом резкий протяжный звук, и выбежала из кабинета.

– На Игнатенковский! – велела она Илье. – Что стоишь?

– Кнутик-то верните, – ответил кучер, мрачно глядя в двери дирекции.

"Знает?" – мелькнуло у нее.

Но нет, вряд ли Илья что-нибудь знал.

6

На хуторе Нина столкнулась совсем не с тем, на что надеялась. Схватив обеими руками старинный штуцер за ствол, Хведоровна трясла им в воздухе и поносила злой руганью начальника поселковой милиции Зотова и родного внука Виктора.

– Вам курятинки хочется, сукины дети? – кричала она и предлагала взамен нечто такое, что нельзя было назвать съедобным.

Растерявшийся Зотов кивал на Виктора, говорил, что тот его пригласил из патриотических соображений и что раз такое дело, то готов заплатить наличными деньгами.

Возле крыльца собрались хозяева во главе с Родионом Герасимовичем и работники, в том числе два австрийца.

Зотов и Виктор отступали к автомобилю. Возле него стоял, опершись задом на черное крыло, длинный парень в студенческой фуражке.

Из коляски Нине было хорошо видно два желтых приклада лежавших на заднем сиденье винтовок.

– Эх, бабушка! – сказал парень. – Как бы курятинка боком тебе не вышла! Ведь мы должны жить с любовью во Христе, а не то, часом, спалят недобрые люди твой хутор, и никто не заступится.

– А ты не кабазись! – отрезала Хведоровна. – Гляди, чтоб тебе боком не вышло, куроед!

– Спалят, и никто не заступится, – с усмешкой повторил парень. – Небось слыхала, что народ вытворяет?

Хведоровна повернулась к своим. Вперед вышли Родион Герасимович и Москаль, стали говорить сдержанно-сильными голосами, что не надо ссориться. Зотов сказал парню:

– Все! Поехали! – и спросил у Виктора: – Ты с нами?

– Конечно, – ответил Виктор и, не глядя в сторону родни, полез в автомобиль.

– Витя! Я тебе запрещаю ехать! – сказала Анна Дионисовна.

– Ты куда, негодник? – воскликнула Хведоровна.

– Брат, не уезжай, – позвал Макарий, протянув руку. – Останься.

Он один не знал, что приехала Нина. Остальные видели ее и не замечали.

– Макарий, к тебе мадам Григорова прибыла, – сказал Виктор. – А меня оставьте! Десятка кур пожалели!..

Хлопнули дверцы. Москаль широкими шагами вперевалку кинулся к автомобилю, но автомобиль с подвыванием зарычал мотором и поехал, чуть не ударив Ивана Платоновича.

Лошади попятились, Илья натянул вожжи, останавливая их. Запахло вонью переработанного бензина.

– Дураки! – презрительно бросил Москаль. – Видели? – спросил у Нины.

Крылья его утиного носа подрагивали, глаза были прищурены.

– Здравствуйте, Иван Платонович, – сказала Нина, выходя из коляски. Кажется, я не вовремя? Но, упаси Бог, мне не надо кур! – Она попробовала шутить, чтобы скрыть неловкость.

Сейчас Нина увидела, что ей не найти здесь поддержки. И старуха со штуцером, и старик, и Анна Дионисовна, и Москаль, и Виктор-все они заслоняли от нее чистого, справедливого человека, к которому она стремилась.

– Чем же обязаны? – спросил Москаль.

– Сегодняшний митинг на Рыковском руднике не ваших ли рук дело? спросила она. – Свое добро пожалели для общественной милиции, а чужое не жалко?

– Ни сном ни духом, – сказал Москаль. – Может, объясните, Нина Петровна?.. Сейчас пасынок взбудоражил... Чего-то я недопонимаю в ваших упреках.

– Так уж недопонимаете! – бросила Нина. Макарий шел на ее голос. Она взяла его за руку и подумала: "Почему он слепой?"

Макарий улыбался грустной полуулыбкой калеки, глаза смотрели куда-то вдаль, на подбородке и щеке темнела засохшая кровь от бритвенного пореза, чернели пятнышки невыбритой щетины.

– Приехала в гости, – бодро произнесла Нина. – Не делайте трагедии, Витя еще мальчик... Когда все вокруг одурели, что требовать от мальчика?.. Ты меня не ждал?

Он не ответил, послышался голос его матери:

– Ниночка! Как благородно с вашей стороны, что вы не забываете нашего Макарушку.

Нину окружили все и докладывали, что Виктор привез друзей-милиционеров. Хотел угостить курами – в общем, повторяли известное.

– Пошли погуляем, – предложила Нина Макарию.

– Мы вас не пустим! – воскликнула Анна Дионисовна.

И не пустили.

Москаль говорил задиристо:

– Вот вы капиталистка! – Он одобрял действия рыковских рабочих, разрушающие деятельность рудника. – И ваше доброхотство, ваша воскресная школа, продуктовая лавка, амбулатория – это прикрытие хищных интересов. Сознайтесь, я прав?

Нина не собиралась ни в чем сознаваться. Москаль сделался ей неприятен.

– Ты чего к ней пристаешь? – прикрикнула Хведоровна-Что она тебе, ровня? К тебе приехала? А ну сиди тихо!

– Ой, – вздохнула Анна Дионисовна. – Вы, мамаша, казак в юбке. Вам бы кавалерией управлять.

– Шо ты говоришь? – спросила Хведоровна. – Кому оно надо, шо ты говоришь? Тю! – И обратилась к Нине, потчуя ее творогом с медом, варенцом и прозрачным абрикосовым вареньем: – Поешь, деточка, поласуйся. Тебе тоже несладко. Видпочинь у нас...

– И ты хорош, – упрекнула Анна Дионисовна мужа. Нина подняла голову, поглядела снизу на старую грушу, возвышавшуюся над большим столом.

Под деревом многие годы собирались Игнатенковы, и год за годом с ними незаметно что-то происходило.

Родион Герасимович завел разговор о земельных беспорядках в Бахмутском уезде у хохлов.

– Я его видел, этого Смыкалова, – сказал он. – Решительный господин. Сдавал землю в аренду. Заключит договор исполу, а потом требует себе две части. А ежели упрямятся, то Смыкалов подпоит веселых ребят, те спалят у арендатора хлеб и хату, все дочиста... Его и убивать хотели, да он выскочил в окно. А теперь вот – взорвали вместе с домом. Притащили с шахты динамиту и бабахнули.

– У меня арендаторы давно не платят, – сказала Нина.

– Слава богу, не жгут.

За деревьями мелькнула мужская фигура.

– Кто там? – крикнул Родион Герасимович. – Кого носит нелегкая?

– Это я, – отозвался голос. – До матери заглянул.

– Работницы нашей сынок, – пояснил Родион Герасимович.

Нина кивнула, попросила позвать Миколку.

– Эй, иди погутарим! – крикнул старик.

Миколка подошел. Нина подумала, глядя на него, что можно было бы подговорить Зотова и Виктора отомстить Симону. Но эта мысль не принесла удовлетворения. Она вспомнила вчерашний вечер, "богиню", и ей сделалось тошно.

Миколка узнал ее, молча поклонился и настороженно посмотрел на Родиона Герасимовича.

– Ишь, волчок! – усмехнулся тот. – Чего нового скажешь?

– К матери пришел, – повторил Миколка.

– Что рабочие думают? – спросила Нина. – Нельзя же так, требовать и требовать. Этак мы все прогорим. Я закрою шахту, а вы – не знаю, куда вы денетесь.

– Никуда не денутся, – сказал Москаль. – Сами будут работать, без вас. Что им от вас?

– Разгромить надо вашу шахту, вот что! – ответил Миколка.

– Разгромить? – удивилась Нина.

– Ото выгодували разбойника, – заметила Хведоровна-Ты еще возьми ножик да меня зарежь.

– Миколка? – спросил Макарий. – Ты не голодный? Садись к нам, подкрепись... Мама, дайте ему поесть.

Хведоровна покачала головой, сказала Миколке:

– Иди до матери, там поешь.

Все замолчали. Миколка покраснел, набычился и поглядел исподлобья на старуху как на врага.

– Мама, – произнес Макарий.

– Не будем нарушать порядки, – сказала Анна Дионисовна. – Он не собирался к нам, он пришел к матери. – Она повернулась к Нине, ища в ней поддержки.

– Равенство и братство! – презрительно вымолвил Миколка. – Премного благодарны за все милости. За стол посадить брезгуете!

Москаль подошел к парню, положил ему руку на плечо и сказал предательские по отношению ко всем слова:

– Тебя не поймут. Здесь мелкие буржуи, а ты пролетарий. Зато скоро они потеряют свои хутора и шахты, а ты приобретешь свободу.

Нина возмутилась:

– Чему вы учите, Иван Платонович?!

– Социал-дымохват, – громко сказал Родион Герасимавич. – Даром что взрослый. А тебе, Миколка, еще рано лезть за наш стол. Я тебя выкормил, Нина Петровна тебя выучила на десятника, чего же еще? Работай. А тебе не терпится нас спихнуть...

– Поглядите, какие силы у него за спиной! – воскликнул Москаль. – Вы слепы. – Он осекся, потом сказал: – Прости, Макарий, не хочу тебя обидеть, ты здесь единственный, кто все разглядел...

Бог ведает, что разглядел Макарий. Москаль этого не сказал, ушел вместе с парнем, оставив всех размышлять над его словами.

– Кого ты к нам привела? – спросила у Анны Дионисовны Хведоровна. – Не будет нам ладу с Москалем!

7

Нина остановилась на самом краю. Еще бы шаг – призналась бы Макарию, чтобы переложить на него тяжесть. Но выдержал бы он? Понял бы, что жертвовала собой, спасая почти свое дитя, то есть свое дело? Когда мать спасает дитя – это подвиг. Когда воин спасает отечество – это подвиг. А кто установил запрет на то, что совершила она, на свободу отдать себя? Ведь запрет условен, она отбросила его. И мучается!

Макарий провожал ее, ни о чем не расспрашивал. Она сказала, что поедет в Харьков, правда, совсем мало надежды на удачу, ибо она не входит ни в какую компанию или общество и никто за нее не похлопочет. Такие, как она, называется аутсайдеры.

– Не надо ехать! – с горечью произнес он. – Я боюсь за тебя.

– Ничего со мной не случится, – сказала она.

Его жалость была неприятна, подчеркивала ее внутреннюю пустоту, бессмысленность жертвы и неотмщенность.

– Наверное, тебе трудно, – предположил Макарий. – Люди так устроены, что не выносят независимых одиночек.

– Зачем ты бреешься? – вдруг спросила Нина. – Порезался... Легче отпустить бороду.

Ее слова прозвучали как предложение не лезть в душу, но она не собиралась этого говорить, а только подумала об этом.

– Ты больше не приезжай, – сказал Макарий. – Здесь тоже рушится... Твою шахту подбили, и нас не миновало... Я тебя ни в чем не виню. Ты борешься, как можешь... Я ни с кем бороться не могу. Лечу с сухими баками...

"Он знает!" – подумала Нина, и ей захотелось убежать в эту маленькую калитку в углу сада, ведущую в балку.

– Прощай, Макарий, – сказала она. – Твои подозрения ни к чему. Я перед тобой не виновата.

Он улыбнулся, потрогал порез на подбородке. Под криво обрезанными ногтями темнела грязь.

"Никому не нужен, – подумала Нина. – Обуза. Увечный воин, которого надо кормить до смерти... Правильно: я ни в чем не виновата, пусть знает!" Это было прощальное милосердие падшей корыстной капиталистки, некогда славной легкой Нины Ларионовой. "Что я еще могу?" – мелькнуло у нее.

И все.

То, что было потом, – агония. В Харькове она унижалась, умоляла, была готова повторить любовную игру, но только не до, а после. Ничего не вышло. Ей дали понять, что неприлично не верить людям, торговаться. "Надо спасать Россию!" – услышала Нина призыв, которым заманивали ее в постель.

Глава шестая

1

Макарий вылетел из обычной жизни навсегда и стал обузой – это было всем ясно. Старики не трогали внука, не лезли в душу. После возвращения из Москвы Родион Герасимович занимался хозяйством. Пахота и сев отнимали все его силы. Ему помогали два пленных австрийца, Зигфрид и Гуно, за них он платил в казну по три рубля. Втроем они вспахали четырехлемешным буккером с прицепленной к нему разбросной сеялкой почти двадцать десятин.

От Макария вряд ли там была бы какая-нибудь польза, он оставался на хуторе, где Хведоровна и Павла сажали огород и бахчу.

Он слышал их разговоры о луке и огурцах, до него доносился сырой запах разогретой земли. На базу резвились телята, кудахтали куры, жужжали и затихали мухи. Макарий уносился в свой авиаотряд, вспоминал то одно, то другое. Вспоминалась утренняя служба, знакомые звуки песнопения "Кресту твоему поклоняемся, владыка", всплывала картина ночного костра, темные фигуры солдат, подходила к крыльцу темноглазая пятнадцатилетняя девушка, предлагала свести с подругой... Повторялось прожитое без всякого порядка, как будто что-то выпрыгивало и освещало во тьме... Вот первый раз поднимается в воздух, внизу гатчинские сосны, страх охватывает его, как над пропастью, и он вцепляется за стойку и ручку управления...

– Не журысь, Макар! – окликала Хведоровна. – Пошли воды поднесешь. – И вела его к колодцу.

Сладковато цвели белые акации вдоль забора, охраняющие сад от суховеев и заморозков.

Он относил ведра в курень, снова оставался один, прислушиваясь к звукам, солнечным лучам и воспоминаниям. Впереди ничего не было, и думать об этом было тяжко.

Анна Дионисовна договорилась с поселковым сапожником Левко, чтобы тот взял Макария в учение; получится или не получится – Бог ведает, но пора было что-то делать. Макарий покорно согласился, и его отвезли в поселок. У Левко он проработал три дня, шил из кожи чирики. Получалось криво. Левко злился. Москаль отвез его обратно на хутор, где их встретили тягостным молчанием.

Однажды вечером Макарий прислушался к отрывочным немецким фразам, долетающим с база, и почему-то вспомнил, как Рихтер ругал извращенность немцев за то, что в какой-то сказке ундина превращается в ночной горшок, и усмехнулся. Тогда он возразил: а в наших сказках привязывают мачеху к хвосту бешеного жеребца и размыкивается ее белое тело по яругам..."Шикардос! услышал он знакомый голос. – Чем война хороша? Сестричками? Тем, что думать не надо. Делай, что скажут, и никаких гвоздей".

Макарий стал негромко напевать:

Что ж, братцы, затянемте песню,

Забудем лихую беду.

Уж, видно, такая невзгода

Написана нам на роду...

Он отвлекся, забылся. Как пели солдаты в лесу в дни великого галицийского отступления! Уж, казалось, мучениям нет конца, а ведь пели весело, дерзко, без обычной скифской заунывности. И какая темная бездна открывалась за теми песнями...

– Меже, тебе на кобзаря выучиться? – спросила Хведоровна. – Помню, у старину были такие деды. Писни спивали, а люди слухалы. Так ти писни до сердца припадали, шо люди плакали...

– Твои деды давным-давно поздыхали! – сказал Родион Герасимович. – Надо отвести его к переплетчику. Пусть книги переплетает.

– Я пошукаю деда-кобзаря, – упрямо произнесла Хведоровна. – У казаков они были в войске.

– У каких таких казаков? – сердито спросил Родион Герасимович.

– А то ты не знаешь! – с вызовом, горячо откликнулась Хведоровна. – У запорожских. Макар, ты не слухай его! Уси мои деды-запорожцы. Я про них знаю!

– Не слухай ее, Макарка, ничего не знает! Брешет, старая, как сивый мерин...

– Нехай брешу, тебе шо с того? – спросила Хведоровна и снова обратилась к внуку: – Кажуть, сила у них була страшенная. Бувало, як говеют, то поп приказует: "Паны молодцы, которые из вас мают великую силу, то втягивайте в себя". А то як дохнут, так поп с причастием падает с ног.

– Ты скажи, чего хочешь? – добивался Родион Герасимович. – Зачем ты ему голову морочишь?

– Будет с войском ходить, – неуверенно вымолвила она, потом покашляла и дребезжащим голосом запела старинную песню про то, как казак Морозенко бился с ляхами.

Родион Герасимович послушал-послушал, больше ничего не сказал. Хведоровна вдруг всхлипнула.

– Учи меня песням! – сказал Макарий.

И начали учиться. Москаль привел на хутор разбитного малого с гармонью, тот играл "Марсельезу", "Замучен тяжелой неволей" и другое революционное. В его сильном теноре звучало удовольствие. Хведоровна ворчала на него. При ее появлении он начинал более дерзко:

Поднимется мститель суровый...

Зато в обед гармонист употреблял стаканчик и приговаривал :

– Аква вита, паспорт у тебя есть?.. Нема?.. От тут тебе и тюрьма!

В конце концов Хведоровна и Анна Дионисовна выпроводили его, но он успел преподать Макарию азы. И с утра до вечера над куренем и садом слышались однообразные слепые звуки, тычущиеся возле мелодий. Никто не улавливал, что за мелодии тянутся из мехов. Наверное, и здесь не было убогому счастья.

2

Макарий продолжал играть. Он решил, что это его последний шанс, чтобы удержаться среди людей, и выводил и выводил мелодию солдатской песни.

– У тебя получится, – говорила Анна Дионисовна с неестественной бодростью. – Главное, не отчаиваться.

Остальные молчали. Он понимал, почему они молчат.

– Може, надо нового учителя пошукать? – предлагала Павла. – Давай, я с регентом Троицкой церкви побалакаю.

Виктор не слышал его упражнений, он совсем отбился от дома, жил в поселке и работал, говорили, на шахте у Нины. Видно, деятельность в комитетах и комиссиях не могла прокормить его, как кормил родной хутор.

Нина не приезжала и, наверное, никогда уже не приедет. Изредка наведывался Москаль, пугал страшными рассказами о голоде и реквизициях в богатых усадьбах.

Макарий сидел в глубине сада, растягивал гармонь, выколупывая из нее короткие цепочки чистых звуков. На несколько мгновений он, казалось, отрывался от земли. Там, на земле, протягивалась между людьми огненная черта нового фронта, на одной стороне стоял Москаль, на другой – Нина. Макарию чудилось, что из земли выпирает скалистая гора, пережимающая все жизненные течения, и от этой горы происходят всякие потрясения.

И эта гора вдруг вломилась в хутор. Приехали на подводах пять человек из продовольственной комиссии и потребовали отдать часть запасов. Они были безоружные, предъявили какую-то бумажку, ожидая получить все без борьбы.

Что могло защитить хутор? Родион Герасимович уговаривал пришельцев не трогать хозяйства, но они ему отвечали, что горнопромышленники душат шахтеров голодом, а посему – чрезвычайные меры самозащиты.

– А к примеру, я возьму ружье да постреляю вас? – спросил Родион Герасимович спокойным тоном, в котором Макарий уже различал треск выстрелов. – На что вы меня толкаете? На войну?

Хведоровна не грозила своим допотопным штуцером, она молчала, но вряд ли она собиралась уступить добровольно хотя бы зернышко.

– Войной нас не запугаешь, – отвечали пришельцы. – Мы по общественному делу, а с обществом воевать, что с дубом бодаться.

– Видно, на все Господня воля, – пробормотал Родион Герасимович. – Не разойтись.

– Отдай им, что они хотят, – вмешался Макарий. – Плетью обуха не перешибешь.

– Не перешибешь, – согласился старик и ушел.

Макарий догадался, что сейчас будет, и, вытянув руки, шагнул на крыльцо, нащупал дверной косяк и кинулся в курень.

Старик оттолкнул его.

– Не стреляй! – крикнул Макарий. – Опомнись!

Пролетели те несколько мгновений, потребных для выстрела, но было тихо.

Родион Герасимович стоял на крыльце и что-то говорил. Макарий не сразу разобрал слова, хотя хорошо все слышал – он ждал выстрела, потом разобрал:

– Проваливайте!

– Хорошо, дед, мы уйдем, – с ненавистью сказал голос, – на часок-другой. Пулю для тебя поищем.

– Зря ты, дед, – миролюбиво сказал второй голос. – Мы не воры-разбойники. Нас много, что ты один против нас?

Заскрипели-застучали подводы, развернулись и уехали.

Родион Герасимович пока что отстоял хозяйство от урона, но, наверное, лучше бы он уступил, не искушал судьбу.

– Ну шо, старый? – спросила Хведоровна. – Жизнь прожили, диток выгодувалы... Куды теперь?

Она явно показывала, что готова защищать хутор до последнего и лишь ждет приказания.

– Надо послать за Москалем, – предложил Макарий. – Только Москаль их остановит... Павла, где ты? Запрягай скорее.

– Ах, сукины черти, общество их послало! – воскликнул Родион Герасимович. – Хоть бы винтовку завалященькую взяли для вида! Хоть бы шашку! А то нет – прутся, будто мы скотина безответная.

Макарий понял, что старик размышляет и уже, кажется, сожалеет об отпоре.

– За Москалем? – с надеждой спросила Павла.

– Чего пытаешь, запрягай! – велела Хведоровна и, загоревшись новой мыслью, напала на Родиона Герасимовича:-А ты, старый, чево чухаешься? Ишь, Аника-воин! Дай сюды твою пукалку, я заховаю ее подали...

Что-то зашуршало, засопело, раздался обиженный голос старика :

– Тьфу ты, ведьма!.. Вот придут эти басурманы, они тебе дадут чертей.

– Казал тебе Макарка уступить, чи не казал? – спросила Хведоровна. – А теперь не кабазись... Я пиду Богу помолюся, а ты шо хочешь делай.

– Надо бы хлеб спрятать, – сказал Родион Герасимович.

– Часу нема, – ответила она.

Времени, действительно, не было. Хведоровна ушла в горницу, предоставив супругу полную свободу. Родион Герасимович направился на баз к Павле: проводил ее и вернулся к крыльцу.

Макарий вспомнил разоренные помещичьи дома, выбитые зеркала, загаженные постели, изорванные книги. Как-то будет сегодня с его домом?

– Молчишь? – спросил старик. – А ежели нету сейчас Ивана Платоновича на месте?.. Пострелять бы тут этих басурманов и концы в воду!

– Они ведь без оружия пришли, – напомнил Макарий.

– Так приведут с оружием!.. Я весь век пластался, чтобы потом у меня отымали?.. Где старая?

– В курене.

– Все не намолится! Помнишь, конокрадов убили? И никто не попрекнул... Чего я должен свое отдать? Никто не заступится?

– У них сила, – сказал Макарий. – Есть нечего, голод.

– Нет, Макар. С разбойником ты никогда миром не договоришься. Один раз уступишь, он второй и третий придет, пока не обдерет тебя до костей... Может, нам надо бежать, как от Мамая?

– Это все от войны, – сказал Макарий. – Там не раздумываешь, живешь одним днем. "На войне замки ржавые, а ребята бравые", – так говорят.

– Да у нас же – не война! – вымолвил Родион Герасимович. – Что ж делать? Может, в балке схоронимся? Схоронимся – хутор разорят. Не схоронимся – нас побьют.

– Ты с бабкой схоронись, а я здесь буду, – ответил Макарий.

– Я хутор не брошу. Будь что будет!.. Что это за холера такая продовольственная комиссия? Чем ее можно обмануть? – Родион Герасимович усмехнулся, обнял за шею Макария и прислонился виском к его лбу. – Эх, сынок! Не могу сидеть сложа руки, покорно смерти дожидаться!

– Ты не стреляй, они нас не тронут, – сказал Макарий – В горячке, в бою можно убить, а так – нет.

– Ты убивал? – спросил Родион Герасимович. – Знаешь? Бывает, убивать и не хочет, а убиваешь... Ежели убивать дозволено, отчего не прибить?

– Я видел своего убитого, – сказал Макарий. – Сбил, потом сел рядом осмотреть. В голову попал... Да что говорить! Человека убил... Но ведь в бою... А так, вблизи, очень тяжело. Только казаки от скуки могли зарубить какого-нибудь беднягу.

– Без причины не зарубят, – возразил Родион Герасимович. – Ты сам говорил... Может, слово дерзкое бросит или еще что...

– Ну да, не без причины... Конвоировали в штаб старика с сыном и по дороге пристрелили...

– Просто так не пристрелят! – снова возразил старик.

– Их заподозрили в шпионаже. Обыкновенные были крестьяне.

– А ты говоришь! Значит, шпионы?! Вот то-то.

Макарий вспомнил, как снимал с разбитого "Альбатроса" залитые маслом и кровью пулемет "парабеллум", фотографический аппарат, радиостанцию и бомбы.

– Шпионы, шпионы, – сказал он. – Поленились конвоировать. ..

– Там не цацкаются, – заметил Родион Герасимович. – Боязно мне, Макар! Гутарю я с тобой, а сам тужить готов... . Не сдержусь я... Лучше привяжите в погребе, чтоб не видел разорения.

– Некому тебя привязывать. Не сдержишься – спалят хутор. Ты бы на их месте разве б не спалил?.. Надо сдержаться. Сколько ни возьмут, у тебя что-то останется. А так – ничего не останется.

– Да, да, верно... Скажи им, Макар, как они придут... ты офицер, на войне воевал, зренья лишился... Скажи, они тебя, может, послухают!

Заскрипело в сенях, вышла на крыльцо Хведоровна и стала, ничего не говоря.

– Макар с ними погутарит, – сказал Родион Герасимович. – А там что Бог даст!

Вдали что-то стукнуло, Макарий прислушался. Через минуту стукнуло сильнее. Кто-то ехал.

– Где гармошка? – спросил он.

– Та на черта она тебе сдалась? – удивилась Хведоровна. – И без твоей музыки нам весело... – И воскликнула: – Чуете?!

Уже отчетливо разносился мерный звук едущих подвод. Это не могла быть Павла.

– Ну, старый, иди до ворот, встречай, – сказала Хведоровна.

Макарий сделал два шага в сторону ворот, Родион Герасимович взял его под руку, чтобы вести дальше, но внук остановился, и старик пошел один. Макарий направился в сад вдоль деревьев, касаясь левой ладонью веток вишни, еще одной вишни-майки, яблони-райки, еще яблони-райки. Выбрался к забору, нащупал возле его шершавой теплоты скамейку и взял гармонь. "Не успевают, подумал он. – Воюют быстрее, чем договариваются". Мысль о возможности договориться, прежде чем верх возьмет злоба, не оставляла его. Он не забыл разоренных домов, разобранных на дрова мельниц и сараев, вечного выбора кормить войско или жалеть обывателей... Сейчас к хутору приближались интенданты голодного войска, называвшиеся продовольственной комиссией. И вряд ли их тронут мольбы и слезы...

3

Родион Герасимович разговаривал задавленно-ласковым голосом и соглашался помочь голодным.

Ему отвечали вполне спокойно, только кто-то один с искусственной яростью грозил старику.

– А к тебе бы пришли отбирать твое добро? Куды б ты кидался? – ответил Родион Герасимович. – Я тоже не всегда хутором владел. Я смолоду на руднике робил, знаю вашу жизню.

Яростный продолжал наскакивать, желая, должно быть, возбудить своих товарищей, но те не обращали на него внимания, расспрашивали о хозяйстве. Родион Герасимович поведал о тяжком труде на недавней пахоте, рассказал, что единственный сын погиб в подземелье, а внук пришел с фронта калекой.

– Сыграй им что-нибудь, Макар! – жалостно сказал он. – Вот... учится на кусок хлеба зарабатывать.

Звякнула уздечка, переступила лошадь, ударились ступицы по осям.

– У нас тоже не сахар, – как будто оправдываясь, сказал сочувственный голос. – Считай, по миру ходим. То ли побираемся, то ли грабим. Ты, хозяин, пойми нас: общество нас уполномочило от голода...

– Общество всегда по справедливости судит, – согласился Родион Герасимович. – Обществом и прикрыться удобно, ежели что не по совести будет... Вы свою голодную силу против хлебороба выставили, а хлеборобу защиты негде просить.

– Выходит, ты бы хотел попросить от нас защиты? – с холодком произнес тот же голос.

– Пострелял бы нас! – воскликнул яростный. – Что мы с ним базикаем? Айда в каморы. Накладаем воза – и нехай !

– Кто бы пострелял? Что ты гавкаешь? – сердито сказал старик. – Ежели б хотел, я бы тебя уже давно стрельнул... Нет мне смысла стрелять!

– Как же нет? – спросил бывший сочувственный голос. – Очень даже есть. Только силы нет. Верно, хозяин, гутарят: кто родом кулак, тому не разогнуться в ладонь.

– Гавкает и гавкает, – вздохнул Родион Герасимович-Что он у вас такой забияка?

Раздалась команда поглядеть, не прячется ли кто в курене, и подводы покатили к амбару.

Мимо Макария прошло человек семь с четырьмя телегами. Он уже улавливал, что пришельцам почему-то неловко и даже стыдно и они будут искать, к чему бы придраться, чтобы потом не обращать внимания на хозяев. Выдержит ли дед, привыкший жить без поклонов обществу?

Макарий направился за обозом. Отперли замок, застучали крышки ларей, повеяло мучнистым духом. Перед ним как будто потянулось поле спелой озими, и он вспомнил себя мальчишкой на пахоте возле медленных тяжелых волов, смутный страх перед черной землей, с которой из года в год боролся дед.

И хотя было ясно, что голодному нельзя жалеть обывательский амбар, этот амбар показался Макарию родней родного. Словно ненасытный выжигающий "афганец" дул на хутор... От всего можно укрыться, только не от стихии.

– Тю! Так то ж германцы! – услышал Макарий насмешливый выкрик. Пронесли мимо Макария мешок, сбросили в подводу.

– Где? Ото босые? Ха!

– Пленных дали, – сказал Родион Герасимович. – Тоже люди. Ребят помаленьку.

Макарий никогда не проявлял к австрийцам интереса, ему было обидно, что они видят его незрячим и слабым.

Однажды услышав, как они весело гоготали и плескались водой, умываясь прямо возле курятника, он завидовал им.

Да и что пленные? В поселке их сотни.

Однако хуторские австрийцы почему-то вызвали у пришельцев любопытство и сочувствие. Между ними не было той незримой черты, которую ощущал Макарий, и у них быстро завязался разговор простых людей, как обычно затевался у солдат или рабочих. Макарий услышал высказанную ломаным языком тоску по дому и злую усмешку по поводу реквизиции у хозяина.

– Сколько волка ни корми, – сказал Родион Герасимович.

Снова пронесли мешок, ухнули в подводу на другие мешки.

– Сколько вам платят?

Ответа Макарий не услышал, видно, показали на пальцах.

– Всего-то? – не поверил спрашивающий. – И на махру не выстачит!

– Врагов жалеете? – воскликнул Макарий. – Они нас травили газами, разрывными пулями рвали...

– А кто на нас с ружьем кидался? Ты бы молчал насчет врагов!

– Черт с вами! – сказал Макарий. Он снял с плеча гармонь и растянул мехи. – Берите себе харчи, а я вам песню спою.

Он отошел от амбара и начал:

Покрыты костями Карпатские горы,

Озера Мазурские кровью красны,

И моря людского мятежные взоры

Дыханьем горячим полны.

Пронесли новый мешок, отвели нагруженную телегу. Макарий сбился с мелодии, но продолжал петь, играя без боязни сбиться.

Зарницами ходит тут пламя пожаров,

Земля от орудий тут в страхе дрожит,

И вспаханы смертью поля боевые,

и много тут силы солдатской лежит.

Душа Макария стала рваться, голос дрогнул, к слепым глазам подступили видения лесистых гор и ночных кочевничьих костров, окруженных торжественно поющими, измученными людьми.

Как свечи далекие звезды мерцают,

Как ладан кадильный туманы плывут,

Молитву отходную вьюги читают,

И быстрые реки о смерти поют.

Он почувствовал, что вокруг него все остановилось, шаги стихли. Кто-то привалил мешок к крыльцу. Макарий заканчивал песню.

Тут синие дали печалью повиты,

О родине милой печальные сны.

Изранено тело, и души разбиты,

И горем, и бредом тут думы полны...

Макарий замолчал. Теперь ему было безразлично, сколько вывезут из дедовских запасов. Он все еще жил среди ночных костров и измученных войной людей.

– Ой, дитятко, дитятко, – послышался вздох Хведоровны. – Получилось! Сжалился над тобой Господь.

– Вы, мужики, имейте совесть! – раздался бодрый голос Родиона Герасимовича – Оставьте и нам, убогим да старым, не губите!

– Сыночки, не губите! – взмолилась Хведоровна.

Макарий сложил гармонь, повесил на плечо и побрел к саду.

– Давай, чего стал! – крикнул один. – Тащи!

– Почекай трешки, – ответил другой. – Треба и людям оставить.

– А ты про них не думай! – сказал первый. – Ты про нашу задачу думай.

"Нельзя уходить", – решил Макарий и вернулся. У него стали спрашивать о боях, аэропланах, о внешней стороне войны, обо всем том, что всегда интересует невоенного человека, которому хочется найти в бессмысленности закономерность. Время от времени раздавался раздражающий призыв продолжать нагрузку зерна, однако пришельцы втягивались все глубже в разговор со слепым летчиком и в амбар не ходили.