Текст книги "Право хотеть"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Юрий Бурносов,Сергей Волков,Марина Ясинская,Далия Трускиновская,Юлий Буркин,Дмитрий Скирюк,Сергей Слюсаренко,Максим Хорсун,Александра Давыдова,Юлия Андреева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Горькая мысль пронзила Фыня: «А ведь цикады-то наши, китайские!» И не выдержав всего увиденного, Фынь разрыдался как ребенок. Возница в недоумении оглянулся и сказал: «За упадком приходит подъем. За увяданьем расцвет». «Китаец, однако», – подумал удивленно Фынь. И удивился своему удивлению.

С тех пор крепко запала в душу Фыня мысль о далеких самураях. Всякий раз, как он думал о чем-то: «Вот оно, родимое, китайское», тут же перед его мысленным взором возникала картинка: бегущие китайские полки, спокойно взирающие им вслед всадники, и солнце, превращающее все ирреальное в законченную обыденность. И песня цикад. «А ведь цикады-то китайские», – повторял всякий раз незнакомый внутренний голос.

Все реже стал появляться Фынь в кружке патриотов. А Гер Шен Зон зачем-то все чаще многозначительно ему подмигивать.

И на вечерах в доме Луань Фынь все чаще о чем-то задумывался, о некитайском. Его вдруг стали влечь неизвестные земли и голоса незнакомых народов. Рассказам о кочевниках, покрытых шерстью, он перестал верить. Но зато стал ощущать неуловимый аромат иных поднебесных цивилизаций.

Так проходили месяцы. Прошла зима, весна, на исходе было и лето. Фынь давно не бывал в домике Люя. И вот, идя по улице, он повстречал Цзя Цзи. Тот был возбужден и первым окликнул Фыня.

– Здравствуй, Цзя Цзи. Рад тебя видеть в приподнятом настроении, – ответил Фынь.

– Свершилось! – выпалил тот.

– Что могло свершиться в этом сонном городишке?

– Свершилось! Мы нашли!

– А разве здесь что-то можно потерять?

– Как же! Задача «как помочь и очистить». Разве забыл?

– Так как же помочь и очистить? – спросил Фынь.

– Императора казнить, чиновников повесить!

– Так я и знал.

– Еще бы! Не будет императора – и проблема помощи ему отпадет сама собой. Не будет чиновников – не будет сорняков!

– А кто же это все казнит и повесит?

– Как кто? Разве не ты предлагал послать интеллигентов в народ?

– Я. Ну и что?

– А то, что мы, патриоты, пишем бумагу императору. Тот издает указ и всех интеллигентов под конвоем отправляют в народ. Народ враз вскипает и уничтожает и императора и чиновников!

– И всех остальных.

– Вот именно, – запыхавшись, закончил речь Цзя Цзи.

– И вот тогда приплывут самураи и наведут порядок, – добавил Фынь.

– Постой, какие самураи?

– Да уж ясное дело, не китайские!

Удивленный Цзя Цзи остановился, широко раскрыв глаза на мир. А Фынь зашагал домой. Он чувствовал, что бумага императору уже написана. Но тот и сам давно подумывает: что такое сделать с нашей китайской интеллигенцией, чтобы она Нас оставила в покое? И конвой уже ждет. Да только еще нет кораблей у самураев. А вдруг все случится, а самураи не приплывут?

И так страшно стало Фыню, что он остановился и прислушался. «А патриот ли я?» – вопрошал внутренний голос. «Тук, тук, тук», – отвечало ему сердце. И ничего изменить уже было нельзя.

А вечером дождливым и по-осеннему холодным Фынь сказал Луань:

– Скоро все изменится.

– Я знаю.

– Только вот самураи могут не приплыть.

– Могут.

– Как быть?

– Ждать.

Девушки могут ждать хоть до гробовой доски. А мужчины нет. Фынь не мог ждать. Он решил сам стать самураем. Построить большой корабль. Лучше два. Приплыть к самураям и сказать на их самурайском языке: «Что же вы, понимаешь, кораблей строить не научились?»

А те ему ответят:

– А мы выбрали иное стратегическое направление развития – военные технологии. Вот скоро научимся делать райфлеменов, затем грозных арморов, неустрашимых бомберов и неотвратимые рокетри. А тогда корабли нам и взапраду станут не нужны.

И улыбнутся, и бряцнут боевыми мечами в деревянных ножнах. И пойдут опять воевать, с мечтою о далеких звездах.

В чем смысл Вселенной? Не знают сего китайцы, не знает сего никто. Вот разве что самураи space vehicle построят и тогда!..

Можно было бы и завершить это повествование. Да уж больно велик наш Китай, и здесь двумя историями не отделаешься. Ощущается потребность в третьей, так сказать, для стройности миросозерцания и государственной упорядоченности. И вот вам третья история. Конечно, про Фыня, но не просто...

История номер три. «Фынь»

Как известно, у каждой Поднебесной должен быть свой император. У Поднебесной Фу был свой император по имени Фынь. Фынь был тихим императором. Вместо грохота барабанов и шелеста одежд министров его занимало только две проблемы:

1) Что такое Вселенная?

2) Что такое император Фынь?

Бывало, в особо прозрачные ночи он удалялся в императорскую обсерваторию и устремлялся мыслью к звездам. Такие ночные бдения весьма беспокоили весь двор. Наложницы обязаны были сопровождать Фыня в его астрономических трудах. От них требовалось не разговаривать громко, не чихать, не кашлять, не шептаться о предметах, не относящихся ко Вселенной. Обычно они располагались на мягких подушках вдоль стен и, поддерживая тонкими пальчиками усталые веки, время от времени роняли умные замечания о событиях в Универсуме.

Чиновники имели стандартные графики присутствия. Они располагались во дворе обсерватории и напряженно ждали рассвета. С юмором у китайских чиновников всегда было нелегко. Поэтому они всерьез принимали слова императора Фыня, которые тот бросал выходя поутру из обсерватории:

– Ну что, опять слабо напрягались? Солнце вновь на две минуты раньше выкатило.

Или:

– Опять все прозевали. Почему звезды поисчезали?

Или:

– Кто это ночью так небо раскрутил? Все звезды ушли куда-то вбок.

На эти каверзные вопросы у чиновников были заготовлены стандартные ответы, над которыми ломали в свое время головы целые департаменты. Чиновники отвечали:

– Куда нам небо раскручивать. Это быстрые мысли Вашего императорского Величества звезды разогнали. Или:

– Мы приложили все наши скромные усилия, и если будет на то Ваша высочайшая воля, то приложим и еще большие. И в следующий раз мы затормозим (ускорим, заставим, покажем и т.д.).

Отклоняться в ответах от установленного порядка не рекомендовалось. Вот так император играл в свои игры, а чиновники в свои.

Вечерами, когда он не выходил к обсерватории, Фынь углублялся, лежа в постели, в глубины своего Я. Присутствующая при этом наложница должна была всю ночь слушать мучительные поиски императором своей сути. Попав первый раз в спальню императора, начинающая наложница сперва удивлялась – зачем она здесь нужна. Но потом втягивалась и уже сама с некоторым интересом обсуждала с Фынем то проблемы смысла Мироздания, то проблемы человеческой сути. По этой причине наложницы императорского двора слыли весьма образованными. И так это вошло в моду, что императоры других Поднебесных стали лично принимать ежегодные экзамены у своих наложниц по разным ученым наукам.

Но внезапно в пределы империи вторглись то ли хунны, то ли сянбийцы. Степные богатыри на своих выносливых легконогих лошадях победно доскакали почти до самой столицы княжества или Царства Фу, которое на самом деле было империей.

Заседание госсовета началось поздно ночью, когда кочевники мирно дрыхли в своих юртах у стен столицы. Высшие чиновники сидели у стен павильона с нескрываемыми печатями крайней озабоченности и нарочитой осмысленности на лицах.

– Ну что, мужики, как жить дальше будем? – обратился к ним с грозной речью император Фынь.

Лучше бы он не брал так круто. Потому что только один, не самый первый чиновник решился сделать тут же себе харакири. Но вовремя вспомнил, что он не японец, а китаец, и остался жив. Остальные, подступая к императору, потрясая вскинутыми вверх задницами, ползая у ног Фыня, принялись гнать друг на друга дуру.

Естественно, Фынь в досаде заложил себе уши пальцами и кивнул стражникам. Те из человеколюбивых традиций не стали рубить головы чиновникам, а повыволакивали всех, шуршащих у императорских ног, на свежий воздух под звездное небо. Это мероприятие было призвано остудить разогревшиеся головы. Потому что они были обязаны аккуратно сосчитать полное количество видимых в эту ночь звезд и представить это число поутру императору, чтобы тот по одному ему известным методикам свершил утренние предсказания. Если бы данное число не сошлось с установленным из дневных наблюдений за реализацией предсказаний, то головы чиновников должны были покинуть свои привычные места.

Итак, Фынь продолжил:

– Нет, ну а все-таки?

После этих глубоких по скрытому смыслу слов оставшиеся чиновники впали в возвышенное созерцание Великой Государственной Думы. Но Дума не думалась.

У китайцев всегда было много талантливых полководцев. Так как было с кем воевать – китайцев вокруг было много. Поэтому Фынь позвал:

– Генерал Тан Ли, каково ваше решение?

Тот поднялся и по-военному четко ответил:

– Я предлагаю уничтожить северных варваров всех до одного, прямо у стен столицы.

– Это хорошая мысль, генерал Тан Ли. Если других мыслей не поступит, я вспомню о вас. А теперь вы, генерал Сяо Ю:

Тот поднялся и по-военному четко ответил:

– Я предлагаю обойти варваров с юга и запереть их между столицей, горой Ань-Лунь, Желтой рекой и нашей доблестной армией. Терпя недостаток в пище и корме для своих ужасных лошадей, грязные степняки сдадутся все как один на безжалостную милость Вашего императорского Величества.

– Это хорошая мысль. Я о вас пока не забываю, генерал Сяо Ю. А теперь ваш черед, генерал О'Хара.

Поднялся самый молодой и самый незакомплексованный на уставной почве генерал:

– Вы меня, ваше Величество, еще бы назвали Мак Дональдсом. Я Чжи Чжао. Не больше, но, – он посмотрел на двух предыдущих генералов. – Но и не меньше. Так вот. Я мог бы предложить еще один идиотский план, к примеру – переловить всех крыс в городе и спустить их на варваров, чтобы те этих крыс слопали и поумирали в страшных муках. Но скажу то, что произойдет на самом деле. Я буду основываться на голых фактах и на великой науке об этногенезе. А произойдет следующее: варвары ворвутся в столицу, вырежут где-то в пределах одной трети населения, а не все сто процентов, как это принято в наших китайских разборках. Вас, ваше императорское Величество, в зависимости от вашего поведения или отравят или посадят на кол, предварительно вырезав у вас то, что им заблагорассудится. На трон взойдет какой-нибудь кривоногий плосколицый Шибыр-хан и объявит о воцарении династии Хань. Само собой, запрется на месяц с вашими наложницами в своих покоях. После чего всех оставшихся к тому времени в живых ваших чиновников и генералов возьмет к себе на службу. И лет эдак с полсотни продержится на своем яшмовом троне. Но не он сам, а его сын, который, наущаемый наложницей-китаянкой, его очень скоро отравит. Правление новой династии не будет сахаром, так как следует учитывать этногенетическое приближение хуннов к фазе обскурации. Возникнет химера – бездумное смешение бывших кочевников с коренными китайцами, которая поглотит всю пассионарность завоевателей. С севера и востока же явятся новые племена, находящиеся в фазе пассионарного подъема. Они сметут хуннов, рассеют их остатки по закоулкам Ойкумены и попытаются окитаиться, то есть, создать новую династию. Но, войдя в акматическую фазу пассионарного перегрева, только перережут друг друга. Вот тогда придет один из уцелевших великих китайских генералов и создаст новую китайскую империю. Я закончил.

– А этим великим китайским генералом будешь ты, Лу Мум Ба? – ехидно заметил Фынь.

– Учитывая мой возраст на данный момент, вполне возможно.

– Знаете, ребята, – обратился Фынь ко всем трем выступившим генералам. – А ведь следует рубить вам головы, а мне линять из столицы.

Но тут поднялся патриот из гражданских и убежденно заметил:

– Да мы их всех, гадов, ассимилируем!

– Кто? – удивился Фынь. – В вашем-то преклонном возрасте? И когда, этой же ночью?

– Ну, я это в смысле торжества нашей национальной китайской идеи в исторической перспективе, – несколько поправился патриот.

– А когда под вашим надзором вырезали все три с лишком миллиона жителей княжества Сяо по плану присоединения их земель к империи Ци, вы также руководствовались национальной идеей? – спросил Чжи Чжао.

– Ну, это все-таки было наше внутреннее, китайское дело. Мы, китайцы, своих в плен не берем! Таковы уж наши этические принципы, освященные гением предков!

– Ну, а что вы, мой юный друг можете добавить? – обратился Фынь к молодому чиновнику, фантазеру и начинающему фантасту.

И тот предложил:

– Предлагаю свалить на наших врагов небесный свод, и одним ударом покончить со всем этим.

– Ну что ж, уважаемые. Я что хочу сказать, – решил подытожить Фынь. – Речь идет в первую очередь о вас самих, я-то уйду в себя, а оттуда прямиком в Дао. Я это делать умею и люблю. А вот вы что будете делать?

– А что? – отозвался генерал Тан Ли. – По-моему все уже разъяснилось. Вы, Ваше императорское Величество уходите в себя. Мы, ваши верные слуги, на службу новой династии. Патриоты ассимилируют варваров в плане торжества национальной китайской идеи. А лет через пятьдесят-шестьдесят, как сказал коллега Ин Чу-Чун, у нас у всех будет хорошая возможность побороться за гармоничное устройство новой китайской династии. Что касается молодого человека из штатских, то мы все предоставляем ему карт-бланш. Пускай опускает на врагов небесный свод. Что до процента вырезаемого населения столицы, то спишем это дело на наши этические принципы и неуемную китайскую гордость, представив дело как героический подвиг народных масс. Вот стало быть как.

– Да нет, любезный. Вы меня не так поняли, – пожал плечами Фынь.

– Я имел в виду не то, что случится с вами, если в столицу войдут кочевники. Я имел в виду – что случится с вами, если я уйду в себя.

– Что? Что?.. – мысленно спросили все присутствующие.

– Вы представляете себе, что происходит со звездами, когда вселенная сжимается в точку? Нет? Вот то же будет с вами, когда я уйду в себя. Подумайте, господа.

С этими словами Фынь поднялся с трона и удалился в дальние покои.

И уж таковы ли плоды просвещения, или какие иные плоды подействовали. Только наутро кочевники были оттеснены от столицы, а затем, получив выкуп шелком и прочей ерундой, ушли обратно на север, в степи – довольные, сытые, богатые, свободные, по ходу дела планируя новый набег на следующий год.

Загадочен и непредсказуем Китай. В необозримые дали устремлено его будущее. И кто сможет остановить его, влекомого великой национальной китайской идеей к неограниченному расширению?

Шарманщик и буратинка
Марина Ясинская

Работа «случайного встречного» всегда меня привлекала. В моих глазах она была окружена заманчивым ореолом загадочности, мистики и тайны, и я мечтал о ней, сколько себя помню. Именно потому мое заявление о том, что я намереваюсь податься в «случайные встречные», не стало для отца неожиданностью. Однако мой выбор он все равно не одобрил.

– Молод ты еще для такой работы, – покачал он головой. – Ни людей не знаешь, ни в жизни ничего толком не повидал. А хорошему случайному встречному знаешь, какой опыт нужен?

– Прекрасно, вот на работе его и наберусь, – отмахнулся я. И еще подумал про себя, что до сих пор не видел на доставке ни одного взрослого, только своих сверстников, так что молодость этой работе явно не помеха.

– А, может, на завод?

– Нет, – упрямо заявил я. Перспектива всю жизнь простоять в цеху у станка, отливающего чувства, меня не привлекала. Не привлекала настолько, что я даже ни разу не побывал на заводе, где целыми днями пропадал отец. – Я буду случайным встречным – и точка.

Мое упорство отца не переубедило – он остался при своем мнении. Правда, больше меня не отговаривал. Он-то ведь знал, что некоторые истины человек просто не может принять из рук другого, поскольку должен прийти к ним сам.

Вот я и пошёл к своей.

На протяжении жизни человек видит сотни, тысячи незнакомцев. Они проходят мимо него в толпе, они стоят рядом в переполненном трамвае, они проносятся в машинах по встречной полосе, они провожают взглядом из безликих окон высотных домов. Самый распространенный контакт с ними – мимолетный взгляд. Иногда – короткий жест или слабая улыбка. Еще реже – обмен парой слов. И уж совсем редко – задушевный, искренний, обнажающий всего себя разговор, который случается только тогда, когда человек точно знает, что никогда больше не увидит своего нечаянного собеседника.

Люди чаще всего не понимают, какую важную роль в их жизни играют такие мимолетные столкновения и свято уверены в случайности этих коротких встреч.

Поначалу, как я и ожидал, мне поручали самые простые доставки.

Каждый день в назначенный час я подходил к бревенчатой пристройке, прислонившейся к теплому каменному боку завода, где работал отец. Пристройка больше смахивала на сказочную избушку, чем на склад, а завод больше походил на суровый старинный замок с узкими окнами-бойницами, а не на промышленный объект.

На складе я получал пакеты, знакомился с инструкциями и послушно отправлялся по указанным маршрутам – доставлять.

Получатель пакета «решимость» спускался в метро на длинном эскалаторе. Его взгляд на миг задержался на щуплом молодом человеке, едущем на другом эскалаторе и шуршащем тонкими газетными листами...

Я ловлю взгляд адресата, удерживаю, фиксируюсь на глазах. Сосредотачиваюсь. Передаю... Передаю... Передаю... Ну, вот и всё. Сегодня получатель, зайдя в кабинет самодура-начальника, впервые постоит за себя.

Адресат пакета «облегчение» шел в хмурой толпе, деловито топчущей зебру людного перекрестка. Коренастый мужичок с дубленым лицом и въевшейся под ногти машинной смазкой задел его локтем и взвился:

– Смотри, куда прёшь!

Пострадавший в ответ с чувством процедил сквозь зубы что-то нелицеприятное.

«Готово», – удовлетворенно киваю я. «Получатель» растратил на меня существенную часть накопившегося стресса и теперь не сорвет злость дома, на семье.

Получательница «укора», модная дама с холеными руками, покосилась на сухонькую богомолку, часто осеняющую себя мелким крестом у иконостаса. Пересеклась с ней взглядом – и вздрогнула.

Не переставая часто креститься, я улыбнулся про себя. Я уже видел, как дама, вернувшись домой, станет долго рыться в мобильном, потом, сдавшись, достанет старую записную книжку и позвонит в деревеньку, соединенную с миром всего двумя проводами – телефонным и электрическим. Там по-прежнему живет ее мама.

Работа моя не отличалась разнообразием, но это меня не разочаровывало. Я старательно исполнял те простые задания, которые мне поручали, и мечтал, что когда-нибудь, когда наберусь опыта, мне доверят серьезные доставки сложных наборов чувств, и я примкну к тем счастливчикам, которые работают «попутчиками в поезде», «давними знакомыми» и «курортными романами».

У меня появились постоянные клиенты. Седой ветеран, живший в стылой квартире на первом этаже одной панельной многоэтажки, был первым. Он коротал пустые утренние часы у окна, облокотившись на широкий подоконник и подолгу глядя во двор. Он знал, что в один и тот же час из-за угла дома выходит лысоватый мужчина средних лет с лохматой белой болонкой на поводке, и очень ждал его появления. Видимо, в незамысловатой рутине посторонней жизни ветеран находил что-то успокаивающее. Что именно? Как я ни старался, ответа найти не мог. Только крепче сжимал поводок и, не спеша, шел по одному и тому же маршруту, утро за утром доставляя ему пакет «умиротворение».

Осознавая важность своей работы, я все-таки не до конца понимал трогательной привязанности одинокого ветерана к ежеутренней картине. И в полной мере смог это оценить в одно веселое весеннее утро, когда, после пропущенной накануне из-за простуды доставки, я не увидел его у окна.

Соседки, сбившись в кружок у подъезда и сблизив головы, всё повторяли: «Памятник, памятник-то какой заказали? Из мраморной крошки?.. Ах, мраморный!.. Да, неплохо его детишки пристроились...» А я растерянно стоял посреди зеленеющего двора, бесцельно вертя пакет «умиротворения» и всё гадал – а если бы я не пропустил вчерашнюю доставку?

Число моих постоянных клиентов постепенно увеличивалось, увеличивалась и сложность доставок. Пару раз мне уже доверили «попутчика в поезде», а однажды – даже «курортный роман», и счастью моему не было предела. Но, как это обычно происходит в жизни, новизна впечатлений стирается. И то, что некогда безмерно радовало, со временем тускнеет и начинает отдавать пресным привкусом скуки и привычки.

Я по-прежнему прилежно занимался доставкой, но если раньше все мои мысли были сосредоточены только на адресатах, теперь я отвлекался. Неся подмышкой несколько посылок с «радостью», «облегчением», «напоминанием» и «надеждой», я видел вокруг себя десятки, сотни людей, которым эти пакеты не были предназначены, но которые нуждались в них никак не меньше, чем мои получатели. И я задавался извечным вопросом: «Почему?»

Почему именно этот мужчина за рулем машины, застрявшей в длинной пробке, получит «ободрение», в то время как усталой молодой мамочке, в одиночку поднимающей своего ребенка, «ободрения» не достанется? Почему выбирают именно этого человека? Почему не другого? Разве соображения элементарной справедливости совсем не играют роли в принятии решений?

А если... – и я похолодел от крамольной мысли – если ни о каком решении не идёт и речи? Вдруг все решается волей случая? Простой лотереей, в которой выигрывает не тот, кто заслужил, и не тот, кому нужнее, а тот, кто удачливее.

Отец, разумеется, заметил, как на смену моему восторженному восхищению пришло сомнение. Но он ничего не говорил. Ждал, пока я сам не задам вопрос.

А когда я, наконец, спросил своё «почему?», он не ответил. Только улыбнулся так раздражавшей меня порой, но свойственной всем родителям всезнающей улыбкой и заметил:

– Я же говорил тебе, что работать «случайным встречным» вовсе не так легко, как тебе казалось... Вот теперь ты начинаешь понемногу понимать, в чем трудность.

– И что же дальше?

– Дальше? – повторил отец и задумчиво прищурился, глядя куда-то мимо меня. – А дальше ты либо справишься, либо нет.

– Ты хочешь сказать, я должен сам найти ответы?

– Ну да.

Я разозлился не на шутку.

– Какая бесполезная трата времени! Зачем заставлять заново искать ответы, которые уже и так есть. – На миг холодное сомнение мертвой хваткой сжало сердце, и я с тревогой обратился к отцу: – Они ведь есть, да?

– Есть, – после паузы, показавшейся мне ужасающе длинной, отозвался отец.

– Так почему бы мне просто не сказать?

– Потому что одного ответа нет – у каждого он свой.

И я искал свой ответ. Но... либо я искал не там, где следовало, либо искал не то, что надо.

Зато, неся в руках посылки с «надеждами» и «облегчениями», адресованные вполне конкретным людям, я по-прежнему видел на своем пути немало тех, кому эти посылки были нужны ничуть не меньше, а, быть может, даже больше, чем адресатам, и у меня в голове все четче оформлялся план...

Когда я впервые отдал пакет не тому, кому он предназначался, меня едва не сожгло чувство вины. Но правду говорят: самое сложное – сделать что-то в первый раз. Второй – уже гораздо проще.

Помню, в руках у меня была посылка «внимание», и предназначалась она хрупкому старичку, мирно доживающему свой век в крошечной квартирке вместе со своей старушкой.

Как я рассуждал тогда? Я подумал – ну, посмотрит старик на свою старушку с полученным от нас вниманием, ну, поцелует в лобик, ну, возьмет за руку, прогуливаясь по скверу. А потом помрет через пару недель. И толку?

Зато в соседнем подъезде жил парнишка с будущим великого математика и чах от безответной любви к однокласснице с модной стрижкой под популярную певичку. Одноклассница же, следуя классическим канонам жанра под названием «жизнь», не обращала на него ровным счетом никакого внимания.

Дух захватывало от мысли, сколько великих открытий сделает одаренный математик, вдохновленный взаимностью своей любви... И «внимание» я передал этой девчонке с модной стрижкой.

Дальше пошло-поехало.

«Радость», предназначенную занятому бизнесмену, я отдал девчонке лет десяти с неумело заплетенными косичками и большим рюкзаком. Она выбегала из подъезда и задирала голову к окнам своей квартиры, раз за разом с надеждой высматривая, не провожает ли кто ее в школу.

Ее не провожали.

И одним пасмурным утром, когда девчонке было особенно грустно, превратившись в ее бабушку, я показался в окне и помахал рукой, передав «радость» ей.

«Сочувствие», предназначавшееся невыспавшейся женщине, которая возвращалась домой, таща тяжелые сумки в одной руке и сына-первоклассника в другой, я отдал пловцу, получившему травму и вынужденному уйти из спорта. Я не донес «сомнение» до «деда», приготовившегося строить призывников, и отдал его девушке, решившей избавиться от нерожденного ребенка. «Утешение» я забрал у раздраженного водителя маршрутки и отдал строгой судье, услышавшей свой диагноз из уст онколога.

Меня больше не глодало чувство вины за то, что я отдаю чувства не тем адресатам. Сомнений в правильности своих решений я тоже не испытывал – я был абсолютно убежден в том, что совершаю нужные поступки.

Тем большим шоком стала для меня суровость вынесенного мне наказания. Когда правда выплыла наружу, меня не просто уволили. К увольнению я, в некотором роде, был готов. Но вот полученного приговора я никак не ожидал.

Я по-прежнему видел и знал, что нужно каждому человеку, но не мог никому помочь. Мне было нечего им дать – на завод, отливающий чувства, которые я им раньше доставлял, я больше попасть не мог.

И я кипел праведным гневом. Меня выбросили вон! И за что? За желание сделать доброе дело, помочь тем, кто нуждался?

Я находил странное утешение в растравливании себя мыслями о том, как несправедливо со мной обошлись. С мрачным удовольствием я примерял на себя костюм страдальца, мужественно несущего тяжкий крест жестокого наказания. И регулярно качался на волнах беспросветного уныния, вызванного ощущением собственной бесполезности. Никому-то я не нужен, ничего-то я не стою...

Я погрузился в жадное болото жалости к себе, и эта трясина засосала бы меня с головой, если бы не подвернувшаяся мне под ноги опора.

Этой опорой стал случайный встречный.

Не «случайный встречный», каким когда-то был я. Настоящий случайный встречный.

Я проходил мимо него день за днем – и не обращал внимания. Потому что, живя среди людей, незаметно набрался человеческих привычек и перестал смотреть на них – стоящих с мольбертами у решеток пропахших бензином скверов, с гитарами у мраморных колонн в метро, с протянутыми руками у влажных стен подземных переходов.

Я пробегал мимо него раз за разом, не глядя. Но однажды почему-то задержался и впервые за долгое время посмотрел.

Обычный мужчина. Высокий, худощавый. Не пьяный, не мятый. Лохматый, щетина недельная. Одет, как мне сначала показалось, в рванье. Пригляделся – нет. Вещи приличные. Правда, только каждая по отдельности – всё вместе смотрелось на нем обносками с чужого плеча: черные шелковые брюки, синяя спортивная олимпийка, строгий серый плащ и кроссовки с оранжевыми галочками по бокам. На шее, на широкой засаленной замшевой лямке – большая коробка, которую он монотонно крутил за ручку.

«Шарманка», – сообразил я, глядя на то, как под незатейливую мелодию заведенно кружили на ее крышке маленькие фигурки.

В другой руке мужчина держал короткую палочку, от которой тянулись тонкие нити к деревянной кукле. Одета она была куда приличнее самого шарманщика – в джинсики и теплую зеленую курточку на синтепоновой подстёжке. Кукла стояла, покачивая головой в такт музыкальному курлыканью шарманки, и издалека казалась самым что ни на есть обычным ребенком.

Лишь когда я подошел поближе, шаря рукой в кармане в поисках мелочи, то разглядел, что одежда свободно болтается на тонком тельце-палке и что у деревянного мальчишки-буратинки почти нет лица – так грубо были выструганы рот, нос и глаза.

На асфальте перед мужчиной не лежало ни коробочки, ни шапки, ни даже картонки. Куда бросать деньги – неясно.

«Зачем он тогда тут стоит?» – удивился я, пожал плечами и продолжил свой бесцельный путь.

Я прошел целый квартал, прежде чем осознал, что впервые за долгое время чувствую себя лучше. Будто часть моих переживаний, сомнений и разочарований – нет, не исчезла, но стала словно бы невесомой.

С того дня я неосознанно прокладывал свой бесцельный маршрут таким образом, чтобы обязательно пройти мимо шарманщика с буратинкой. И все гадал, чем же они притягивают меня.

В шарманке не было ничего необычного. Старый, истрепанный, но любовно хранимый инструмент, она умела играть всего с полдюжины мелодий, и на ее крышке, частенько невпопад, заведенно кружились одни и те же фигурки с поблекшей раскраской.

А вот буратинка... Он, казалось, жил собственной жизнью, никак не зависящей от тонких ниточек, тянущихся от него к руке шарманщика. Деревянный мальчишка мог задорно постукивать по асфальту заботливо зашнурованным ботиночком под бодрый, слегка похрипывающий марш. Он мог качать головой в такт тонкому треньканью колокольчиков карильона, мог кружиться на месте, широко раскинув руки, под летучий вальс и недвижно грустить под лунную сонату. А под плачущие ноты гитары он, словно забываясь, отбегал на несколько шагов в сторону. Потом неизменно спотыкался и замирал. Поворачивал голову, таращась пустыми деревянными глазами на шарманщика, медленно подходил к нему и утыкался плохо вырезанным лицом в шелковую штанину с непроглаженной стрелкой. В такие моменты шарманщик ласково клал ладонь на деревянную макушку, а потом вздрагивал и убирал руку.

Я так и не мог понять, чем притягивает меня эта странная пара, но каждый раз, оставляя шарманщика с буратинкой на берегу людного уличного потока, я неизменно ощущал, как все больше отступают от меня уныние и жалость к самому себе.

Я безуспешно бился над загадкой шарманщика с буратинкой почти две недели. Потом подумал – а как же мои способности, навыки и умения? Я ведь ни разу не пробовал с тех пор как... Правда, даже если они и остались, мне ни разу не довелось делать «давнего знакомого». Но я ведь бывал «попутчиком в поезде» и «курортным романом» – какой-никакой, а все же опыт. Значит, справлюсь и с этим.

Подготовка заняла совсем немного времени.

Я приостановился у шарманщика, деланно всплеснул руками и воскликнул:

– Толик, ты?

Шарманщик вздрогнул и посмотрел на меня. Механические фигурки замерли, буратинка выжидательно уставился на меня пустыми деревянными глазами.

– Серега... – наконец растерянно отозвался шарманщик.

Мы просидели с Толиком весь вечер в какой-то чистенькой забегаловке с большими окнами, выходящими на осенний проспект. Я старательно изображал из себя его бывшего однокашника, и, кажется, у меня это получалось неплохо.

Куда хуже выходило другое – я не знал, с какой стороны подступиться с расспросами. Да и что, собственно, спрашивать?