Текст книги "Право хотеть"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Юрий Бурносов,Сергей Волков,Марина Ясинская,Далия Трускиновская,Юлий Буркин,Дмитрий Скирюк,Сергей Слюсаренко,Максим Хорсун,Александра Давыдова,Юлия Андреева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Выйти из образа
Антон Фарб

К пятому курсу театрального института Катя Мышкина окончательно убедилась в ошибочности своего выбора профессии. Быть актрисой оказалось совсем не увлекательно, ни капельки не гламурно и – самое обидное – финансово не так выгодно, как она думала перед поступлением. Высшим достижением карьеры Кати стала роль Снегурочки на новогоднем утреннике, а кое-какие деньги перепадали с ведения корпоративов и раздачи рекламы у метро. Можно еще, конечно, податься в модели: вертеть задницей на автосалонах и вышагивать по подиуму (внешность у Кати подходящая, стройная фигурка, большущие карие глаза, вьющиеся каштановые волосы, да и рост не подкачал, метр девяносто – если на каблуках), но оттуда, по мнению Кати, рукой было подать до всяческих эскорт-служб и прочих завуалированных видов проституции.

Торговать телом Катя брезговала, отвергая домогательства как старшекурсников, так и старых похотливых козлов-преподов. Поэтому она и прозябала в обшарпанной общаге, с тремя такими же дурами-провинциалками, приехавшими покорять столицу – когда их одногруппница Маргарита Сафьянова, известная на весь институт блядь, снималась в молодежном сериале «Девчонки Космо» и жила с режиссером Михаилом Сторицким, который и пропихнул Сафьянову играть Лауру с самим Глининым в «Петрарке».

Бывшая жена Сторицкого (то ли третья, то ли четвертая по счету) Нелли Васильевна вела в институте сценречь, и к Мышкиной относилась с особой симпатией. Катя одно время даже мечтала, что тетя Нелли, как ее звали студенты, поможет пробиться – ну хоть в массовку, хоть в эпизодик! – к ее оскароносному супругу, но постепенно надежды эти развеялись, будто дым. Ну разве что где-то, глубоко-глубоко, Катя в тайне от самой себя продолжала верить в чудо…

И чудо произошло.

Катя как раз обдумывала будущую карьеру секретарши – английский она знала, оставалось научиться печатать, – когда ей позвонила Нелли Васильевна.

– Катенька, деточка, извини, что так поздно, – томно, растягивая гласные произнесла она. – Ты бы не хотела сняться в эпизоде у Мишеньки? Какой-то детективчик по мотивам Дюрренматта. Там утвердили эту дурочку Сафьянову, а она возьми и откажись. Но ехать надо прямо сейчас. Ну что, дорогая моя?

– Да, конечно, – чуть охрипнув от волнения, выговорила Катя. На часах ее было полвторого ночи.

Спящий город мелькал за окном такси, и Катя, дыша мелко и часто, словно роженица, пыталась вспомнить все, что знала о Сторицком и его творческом методе. В голову лезли только бесконечные «Оскары», «Пальмовые ветви», «Медведи» и «Золотые глобусы», которые Сторицкий наполучал за последние лет шесть – с тех пор, как открыл миру гений Саввы Глинина. Дуэт Сторицкого и Глинина, пели дифирамбы критики, перевернул современное представление о кино. От «Догмы-95» фон Триера – к «свободе от догм» Сторицкого. Глинин – это алмаз, а Сторицкий превращает его в бриллиант совершенной огранки. Союз двух гениев: от эпизодической роли Наполеона в исторической драме «Трафальгар» к блистательному графу Монте-Кристо и невероятному, совершенно безумному Антонию…

На выходе из костюмерной Катю встретил усталый, с красными от недосыпа глазами, помреж. Он всучил ей страничку сценария и пробубнил:

– На площадке через полчаса.

Катя быстро проглядела сценарий. Роль была без слов (ну конечно, а на что ты рассчитывала?) – случайная девушка, которую использует отчаявшийся детектив как приманку для серийного убийцы. Особого мастерства роль не требовала – всего лишь пройтись по тротуару, после чего ее хватал за горло маньяк и утаскивал в подворотню. Само убийство оставалось за кадром.

– Подождите, – позвала Катя помрежа. – А с кем я буду работать? Кто играет маньяка?

Помреж наградил ее взглядом типа «дура, что ли?» и сообщил:

– Глинин, кто ж еще!

– Ох! – У девушки перехватило дыхание. – А я смогу с ним увидеться? Порепетировать?

– Нет, – отрезал помреж. – Только на площадке. Иди готовься.

За полчаса Мышкина обсудила с оператором, с какой скоростью ей идти, чтобы не выпасть из кадра, раз десять прошлась по маршруту, отрабатывая беспечную походку слегка подвыпившей девицы, и спросила у каскадеров – двух могучих качков, одетых почему-то в белые халаты, – не потребуется ли от нее особых навыков, ну, упасть там по-хитрому, или кувыркнуться – каскадеры молча покачали головами, а один из них, тот, что постарше, положил Кате на плечо тяжелую ладонь и сказал: «Не боись, дочка, если что – мы рядом», и в глазах его мелькнуло что-то похожее на жалость, отчего Кате стало не по себе.

На площадку она вышла с колотящимся от испуга сердцем, потными ладошками и слабостью в коленках. «Дублей не будет, – сообщил ей помреж перед самым выходом. – Сторицкий снимает всегда с первого раза. Запорешь съемку – пиздец тебе, будешь в кино разве что уборщицей работать. Поняла?» Катя кивнула, хлопушка клацнула, невидимый за сиянием софитов Сторицкий грозно рявкнул в мегафон: «Мотор!» – и Катя пошла.

Перед глазами все двоилось. В ушах дикарским тамтамом грохотал пульс. Улица покачивалась. Вместо беспечной походки получалось вульгарное вихлянье бедрами. Щеки пылали от стыда. Я все запорола, думала Катя, по-пьяному старательно переставляя ноги. Я всех подвела. Мне пиздец. Ну и ладно. Ну и пусть. Стану секретаршей. Обидно-то как – такой шанс!..

Глинин схватил ее сзади. Сильно, резко, грубо. Мышкина даже вскрикнуть не успела – одной рукой гений зажал ей рот, а другой обхватил за шею и придавил. По-настоящему придавил, совсем не так, как на парах сценического боя. Катя захрипела, задергалась, одна туфелька слетела с ноги и брякнулась на асфальт, а Глинин уже тащил ее в подворотню, смрадно и жарко дыша в ухо. Мамочка, успела подумать Катя, он же сейчас меня убьет! Взаправду, по-настоящему! Он же псих, а не гений!

В глазах у нее потемнело, но тут раздался треск, запахло озоном, и руки Глинина тут же обмякли. Гениальный актер рухнул на землю, увлекая за собой Катю, а над ними нависли два могучих силуэта в белых халатах.

– Как ты, дочка? – спросил каскадер постарше, пряча электрошокер. – Цела?

– Ага, – кивнула Катя и потеряла сознание.

* * *

Через мутный пластик мир казался расплывчатым и туманным. С каждым вдохом голову Кати наполняла приятная легкость и эйфория, как от шампанского с коньяком – коктейль «Северное сияние», его Катя попробовала, когда они праздновали первую сессию, а потом Катя рассталась с невинностью на грязной лестнице общаги (оплывшие ступеньки и занозистые перила) с Гариком с кукольного факультета – его потом отчислили с третьего курса за два коробка анаши…

– Пожалуй, хватит, – сказал доктор и отнял кислородную маску от лица девушки. – Как самочувствие, красавица?

– Хорошо, – одними губами пролепетала Катя.

У доктора были светлые, тщательно прилизанные волосы, высокий лоб, нос с горбинкой и пронзительные, льдистые глаза.

– Меня зовут Виталий Борисович, – представился он. – Фамилия моя Агнер. Я агент и поверенный в делах господина Глинина.

– Агент? – только сейчас Катя обратила внимание, что доктор – который вовсе не доктор – одет не в белый халат, а в очень светлый льняной костюм с дорогущим шелковым галстуком.

– Агент, – кивнул Агнер. – И по неосторожности моего клиента вы здесь и очутились.

Катя посмотрела вокруг. Кровать оказалась больничной койкой с толстыми кожаными ремнями для рук и ног, стены обиты мягкими матами, а рядом с койкой стояли аппарат искусственного дыхания, осциллограф, дефибриллятор, капельница и прочая бутафория из сериала «Доктор Хаус».

– Где – здесь? – спросила Катя.

– Это личный трейлер господина Глинина. Вы на съемочной площадке, – на всякий случай добавил Агнер. – Упали в обморок. Помните?

– Он же меня душил!

– Савва гениальный актер. Иногда он увлекается. Вы ведь тоже актриса, да… Катя? – агент на секунду замялся, вспоминая имя. – Вы должны это понимать. Давайте считать, что это было досадное недоразумение. Несчастный случай. Окей?

– Окей, – кивнула Катя.

– Тогда подпишите вот это, – в руках у Агнера появился листок бумаги. – Отказ от претензий. Вот здесь… и вот здесь. Спасибо!

Агнер убрал расписку в папку и посоветовал:

– Вы тут полежите пока, отдохните. Потом вас отвезут домой. А мне надо побеседовать с Михаилом Филимонычем.

Он вышел, а Катя села. Голова кружилась от кислорода, но не сильнее, чем с легкого перепоя. Ухватившись за штатив капельницы, девушка сползла с койки и доковыляла до окна. Окно почему-то было из толстого армированного стекла и не открывалось.

А за окном сворачивали съемочную площадку. Разбирали декорации, сматывали кабеля, развинчивали рельсы, спускали софиты, паковали все в большие фанерные ящики и грузили в серые фургоны с логотипом киностудии на боку. Среди фургонов почему-то затесалась одна «скорая», возле которой курили каскадеры-санитары в белых халатах.

Это из-за меня, с ужасом подумала Катя. Я сорвала съемку. Все пропало. Самая короткая карьера в кинобизнесе. Надо мной же все смеяться будут. Я же всех подвела. И Нелли Васильевну, и Сторицкого… и Савву Глинина.

Задняя дверца «скорой» открылась, и оттуда вылез маленький, сухопарый старичок с козлиной бородкой – Михаил Филимонович Сторицкий. Великий режиссер был одет в замшевый пиджак с кожаными заплатами на локтях, потертые вельветовые брюки и, в завершение образа богемного деятеля, бархатный берет цвета электрик – словом, выглядел нелепо, аляповато и безвкусно. К Сторицкому тут же подскочил Агнер и начал на него орать.

Орать. На самого Сторицкого. Это уже никак не укладывалось у Кати в голове, и она решительно (головокружение вроде прошло) толкнула дверцу трейлера, выпав из ватной тишины в ревущий хаос съемочной площадки.

По ушам ударил визг болгарок и рев шуруповертов, мат рабочих и усиленные мегафоном вопли помрежа, фырчание фургонов и подвывание сирены «скорой». Сквозь эту какофонию пробивался высокий, на грани фальцета, крик Агнера:

– Я вас предупреждал! Это не может продолжаться вечно! Он уже на пределе! Я увеличил дозировку препарата в четыре раза только за последний месяц! Больше он не выдержит!

– Прекратите истерику, Агнер, – брюзгливо дребезжал в ответ Сторицкий. Будучи ростом по плечу агенту, режиссер умудрялся смотреть на него свысока. – Это же его работа. Это то, что он есть. А ваша задача – вернуть ему трудоспособность. И побыстрее, у меня график съемок горит.

– Это немыслимо! Используйте дублера! Мне нужен месяц, как минимум, и все равно нет гарантии результата!

– Дублера? – ядовито процедил Сторицкий. – В кульминационной сцене? С крупными планами? Дублера?!

Он не хочет сниматься, догадалась Катя. Глинин не хочет сниматься. У него нервный срыв или что-то в этом роде. Из-за меня. С гениями такое бывает.

– Простите, пожалуйста, – встряла девушка в перепалку режиссера и агента, робко пряча руки за спиной. – Это все из-за меня, да? Может быть, я смогу чем-нибудь помочь? Давайте я поговорю с Саввой… – тут она запнулась, потому что отчества Глинина не помнила, и вышло совсем по-дурацки, фамильярно и пошло.

Сторицкий обвел ее оценивающим взглядом из-под кустистых бровей и спросил:

– Ты бумагу подписала?

– Да, конечно.

– Молодец, – режиссер по-птичьи склонил голову к плечу и уточнил: – Какой курс?

– Пятый… Я от Нелли Васильевны. Вместо Сафьяновой.

– Ага. Так-так. Вот что, Виталий Борисович, – сказал Сторицкий мрачно. – Савва мне нужен в рабочем состоянии не позднее понедельника. Три дня вам даю. Делайте, что хотите, но в понедельник мы должны закончить.

Агнер в ответ скорчил гримасу из разряда «да вы с ума сошли!» Посредственно скорчил, наигранно, оценила Катя, на троечку по пантомиме. Глаза у агента были холодные и злые.

– А ты, девонька, – обратился режиссер к Кате, – заслужила пару дней отдыха. Загранпаспорт есть?

– Нет, – пискнула Катя.

– Ерунда, сделаем!

* * *

Таких снов Катя не видела с детства. У нее над кроватью висела картинка – страничка из глянцевого журнала: море, пальмы, песок и белая яхта на горизонте, и каждый раз, засыпая, Катя мечтала перенестись в этот волшебный мир, где всегда тепло и солнечно.

Кажется, получилось. Над бирюзовой гладью моря в лазурно-прозрачном небе плыли легкие, будто нарисованные акварелью перистые облака, а яхт в бухту Ибицы набилось столько, что и не сосчитать – под лесом мачт и шатрами белоснежных парусов обитало племя загорелых миллионеров с длинноногими девицами в бикини, по две штуки на одного миллионера. По набережной проносились дорогущие машины, но сюда, на балкон десятого этажа пятизвездочного отеля долетали лишь крики чаек и музыка с дискотеки напротив.

Сон определенно удался. А самое главное – это был не сон.

– Доброе утро, Катенька! – Сторицкий с самого утра облачился в пурпурный халат, а на шею повязал шелковый платок. Чашечку эспрессо он держал чуточку манерно, отставив мизинец.

А все-таки он голубой, подумала Катя, потягиваясь в шезлонге. И номер себе снял отдельный, хоть и с общим балконом, и одевается как Боря Моисеев, и ведет себя… Интересно, он Сафьянову-то трахнул? Или так, для престижу подобрал? А уж тетю Нелли и нормальный мужик не стал бы. Точно, гей.

– Доброе утро, Михаил Филимонович! – поздоровалась Катя, отставив бокал с дайкири.

– Как вам тут? – хитро прищурился Сторицкий, кивнув на пейзаж Ибицы. – Нравится?

– А то! – выпалила Катя и тут же смутилась. Вышло вульгарно, но Сторицкий только усмехнулся.

– Скажу вам правду, Катюша, что на вашем месте должна была быть другая девушка.

– Сафьянова? – Сегодня язык у Кати определенно опережал мозг.

– А вы откуда ее знаете?

– Мы же однокурсницы… Ну, у Нелли Васильевны, – смутилась Катя.

– Ах да, конечно! Так вот. Марго меня крупно подвела. А я не люблю, когда меня подводят. Очень крепко не люблю.

Сторицкий на мгновение превратился из добренького дедушки в престарелого нациста, всю жизнь скрывавшегося под чужой личиной – у Кати аж мороз по коже пошел.

– А что там Глинин? – она предпочла поменять тему разговора. – Выздоравливает?

– Глинин, – вздернул бородку режиссер, – идет на поправку. Агнер об этом позаботится. Не переживайте.

– А чем он болен? – округлив глаза, сыграла наивную простушку Катя.

Сторицкий присел на соседний шезлонг, закинул ногу за ногу и пригубил кофе.

– Катюша, есть секреты в нашей профессии, которые я могу доверить только очень надежным людям. Тем, кто меня не подведет. Вы ведь меня не подведете, как Марго?

Катя вспомнила облезлое общежитие театрального института – отваливающая штукатурка на стенах, рассохшаяся мебель, загаженные сортиры на этаже, одна душевая на всю общагу (помоешься, а потом иди, голая и мокрая, в одном полотенце, обратно к себе в комнату, сжимая в руке выстиранные прямо под душем лифчик и трусики, и каждый встречный урод норовит если не облапать, так хоть спошлить), три тупые коровы-соседки, дешевый портвейн, дешевые сигареты, дешевые мальчики с сальными волосами и сальными мыслями, репетиции до двенадцати ночи, пьяная вахтерша, бесконечные пересдачи, какие-то халтуры в массовке – а потом посмотрела на горизонт, где море смыкалось с небом, и покачивался белый парус изящной яхты, и выпалила:

– Я никогда вас не подведу, Михаил Филимонович!

– Это очень хорошо! – совершенно по-детски, разве что в ладоши не захлопал, обрадовался Сторицкий. – Это просто замечательно. Тогда подпишите вот здесь. Это соглашение о неразглашении, пустая формальность.

Катя подмахнула протянутую бумажку не глядя. Расписываться уже входило у нее в привычку: сначала Агнер с его отказом от претензий, потом куча анкет и заявлений в паспортном столе, где ей, благодаря связям Сторицкого, за полдня выправили паспорт – новенький, пахнущий типографской краской, с блестящим ламинатом поверх фотографии (вид у Кати получился испуганно-ошарашенный, ну и черт с ним!) пропуск в сказочный мир, ключ от всех дверей – а теперь вот она подписала соглашение о неразглашении, так и до контракта недалеко… Т-с-с, приказала себе девушка, только не сглазь!

– Так вот, Глинин, – режиссер огладил бородку и подкрутил усы. – Савва Глинин. Как там, у критиков? Гений, чей дар объединил в себе пронзительность Смоктуновского, экспрессивность Аль Пачино, искренность Депардье и выразительность Джека Николсона. Мое открытие. Мой прорыв. М-да…

Сторицкий выдержал паузу. Катя терпеливо ждала.

– Я познакомился с Саввой шесть лет назад. В психушке. Навещал Нелли, она лечилась от депрессии, вызванной нашим разводом. Савва, на первый взгляд, был абсолютно типичным шизиком. Провинциальный актер, свихнувшийся на почве профессии. Даже навязчивую идею он позаимствовал из анекдота – считал себя Наполеоном. Но как он себя держал!.. А я искал статиста для «Трафальгара». Вот и договорился с Агнером – лечащим врачом Глинина – о небольшой услуге. Всего один эпизод. Практически без слов. «Оскар» за лучшую роль второго плана. «Золотой медведь». Гран-при в Каннах. Ну и «Ника», разумеется. Безумный, неслыханный успех! И у кого? У шизика из дурдома.

Не глядя, Катя нашарила бокал с дайкири и сделала большой глоток. Глинин – сумасшедший? Но как же остальные роли?

– Глупо было упускать такой шанс, – Сторицкий словно прочел ее мысли. – Вручить человеку «Оскар» и вернуть обратно в палату с мягкими стенами? Даже Агнер со мной согласился. Он выписал Глинина задним числом, а потом мы заключили с ним договор. Агнер стал агентом Глинина. И персональным доктором заодно.

– А его болезнь? Шизофрения, да?

– Диссоциативное расстройство личности. Актерский дар, возведенный в степень. Входя в образ, Глинин перестает играть, и начинает жить. Он на самом деле считал себя Наполеоном. Графом Монте-Кристо. Шерлоком Холмсом. Петраркой. Маньяком-убийцей.

Девушка мимо воли погладила шею. Синяки уже почти сошли.

– Да-да, – кивнул Михаил Филимонович. – Он действительно хотел тебя убить. Он все делает по-настоящему. Поэтому я снимаю сцены только подряд. И никаких дублей. Иначе Савву начинает клинить.

– С ума сойти, – пробормотала Катя.

– А вот этого не надо. Хватит с нас одного сумасшедшего на площадке. Агнер подобрал препараты, чтобы поддерживать Савву в форме. А после роли – гипогликемическая кома и электрошок. Потом – пять-шесть сеансов гипноза, и Савва становится другим человеком. И пусть Станиславский попробует не поверить… Метод Сторицкого, я бы так это назвал, если бы мог кому-нибудь рассказать. Но – увы, не могу. Общественность не одобрит.

– Но это же…

Сторицкий прищурился:

– Негуманно? Жестоко? Бесчеловечно? Конечно. Лучше вернуть его обратно в дурдом. Вылечить. И отправить обратно, в провинциальный театр. Играть зайчиков и кощеев на детских утренниках. Савва – гений. Единственный в своем роде. А за это надо платить. Лучше быть гениальным психом, чем абсолютно здоровым ничтожеством. Ты согласна, Катерина?

Вот оно, поняла Катя и судорожно сглотнула. От моего ответа зависит все.

– Да, – прошептала она и облизнула пересохшие губы.

– Тогда отдыхай и набирайся сил, – режиссер допил кофе и встал. – Они тебе понадобятся. Нам предстоит много работы.

Всю неделю, проведенную на Ибице, Катю преследовал один и тот же навязчивый кошмар: она ложится спать на шелковых простынях пятизвездочного отеля (одна, Сторицкий оказался импотентом), а просыпается на продавленной койке в общаге, под верещание будильника и мат соседок, а перед глазами вместо моря – вздувшиеся обои с пятном под потолком.

Сон казался настолько реальным, и повторялся так часто, что, когда Катя переступила порог своей комнаты в общежитии, девушке на мгновение стало дурно. Здесь ничего не изменилось; нищета и убожество окружили ее, и девушка с трудом подавила порыв броситься наутек.

Убегать было глупо: она ведь вернулась только за вещами. Вытащив из-под койки старый рюкзак, Катя распахнула чрево новенького, в дьюти-фри купленного «самсонита» и начала перегружать шмотки. Увы, но на более звучное название предметы ее гардероба претендовать не могли. А ведь совсем недавно Катя с подружками охотилась за фирменными вещицами по секонд-хендам и распродажам, гордилась каждой сумочкой от Луи Виттона (подделка, но качественная) и парой туфелек от Прадо (настоящие, только набойки сделать), хвасталась, берегла…

Какая же я дурочка, усмехнулась Катя, упаковывая барахло в чемодан. Всех ее пожитков не хватило даже на то, чтобы заполнить «самсонит» полностью. Ничего, съемки начнутся во Франкфурте, там есть, где заняться шопингом!

В двери комнаты щелкнул замок. Катя вздрогнула: она ведь специально пришла днем, когда пары, чтобы не пересечься с соседками – ну зачем будить в людях нездоровую зависть?

Но в комнату вошла Сафьянова, толкая перед собой точно такой же, как у Кати, «самсонит» на колесиках.

– Привет, Мышкина, – произнесла Марго усталым голосом. – Съезжаешь?

– Ага. Меня в кино взяли.

– Да знаю я! – махнула рукой Сафьянова. – Тетя Нелли уже доложила. Мол, дура ты, Ритка, и скотина неблагодарная, вот Мишенька тебе замену и подобрал.

Марго прошлась по комнате, брезгливо переступая через разбросанные вещи, и сняла шубку. Шубка была классная, из норки, но короткая, до талии. Оно, конечно, удобно, когда из лимузина да на ковровую дорожку, а вот если в такой в метро или в маршрутках кататься, можно и придатки застудить, злорадно отметила Катя. Слово «замена» ее покоробило.

– Значит, теперь ты у нас будешь звезда, – процедила Марго, не снимая солнечных очков, хотя за окном стояла поздняя осень, мокрые листья налипли на стекло, а из рассохшейся рамы сифонил холодный ветер. – Ну-ну. Желаю успеха. Давай, освобождай койку!

Она никак не может выйти из образа дивы, поняла Катя. Не понимает, что с ней произошло. Что она выпала из обоймы. Катя даже пожалела незадачливую соперницу. Недолго, секунды полторы.

– А я улетаю сегодня, – сообщила она. – Во Франкфурт, а потом в Виттенберг.

– Счастливого пути, – пожелала Марго с интонацией рассерженной гадюки. – И приятного полета!

Марго наконец-то сняла очки, и стало видно, что последние пару дней Сафьянова ревела не переставая. Типичные для блондинок красные пятна вокруг припухших глаз еще не сошли.

– Ну, я пойду, – растерялась Катя, не зная, что еще можно сказать.

– Подожди. Что снимаете-то? Кого… – Марго замялась, – кого Савва будет играть?

– Фауста, – горделиво поведала Катя. – А я буду его Гретхен.

– Фауста, – повторила Сафьянова, и вдруг побелела, как смерть.

* * *

Съемки задерживались уже на целую неделю, билеты до Франкфурта пришлось сдать, осень разгулялась и каждый день шел дождь, аванс Сторицкий не перечислил, а суточные Катя старалась экономить, поэтому шопинг пришлось отложить до лучших времен. Зато вся группа жила в «Хайяте», и Катя открыла для себя фитнес-зал и бассейн – в сценарии была постельная сцена с полной обнаженкой, и требовалось срочно привести тело в форму, убрать наметившиеся складочки на боках и подтянуть попу.

По вечерам, приняв душ и посетив спа-салон, Катя, точно заправская светская львица, спускалась в лаунж-бар отеля, где пыталась флиртовать с иностранцами. Получалось не очень, мешал языковой барьер. Выучить английский, а желательно – еще и французский, стояло первым пунктом в списке дел на ближайшие год-два.

Именно в лаунж-баре пятничным вечером Катя наткнулась на Виталия Агнера, по чьей вине (если верить циркулирующим в группе сплетням) и задерживалось начало съемочного процесса.

Агнер был пьян. Перед ним на низком столике стояла бутылка «Блэк лейбла», а в стакане позвякивал лед, когда агент дрожащей рукой подносил выпивку ко рту. Агнер пил дорогущий вискарь залпом, как водку, и сразу наливал еще. Лед не успевал таять.

Похоже, Агнер сегодня вечером запланировал накидаться.

– Добрый вечер, Виталий Борисович, – вежливо поздоровалась Катя. – Разрешите?

Агент поглядел на нее осоловело, а потом кивнул и махнул рукой официанту – тащи, мол, еще один стакан. Катя присела.

– У вас неприятности? – проявила заботу она.

Агнер плеснул ей виски и хрюкнул:

– Ха!

– То есть, все хорошо? – наивно хлопнула ресницами Катя.

Подвыпивший агент мог выболтать много интересного, и девушка не собиралась упускать такой шанс.

– У меня все просто замечательно, – с трудом выговорил Агнер. – Прекрасная жизнь. Высокая зарплата. Роялти со сборов. Ипотеку вон выплатил.

– Поздравляю. А как себя чувствует Савва?

– Пока никак, – угрюмо ответил Агнер. – Под такой дозой Савва чувствует себя овощем. Тушеным причем.

– Дозой? Вы имеете в виду лекарство?

Агнер залпом осушил очередную порцию. Кубики льда звякнули о зубы.

– Лекарство… – процедил он. – Блядь. А ведь я был врач. Людей лечил. Савву лечил. А теперь пичкаю его психотропами…

– Психотропами? Это для повышения гипнабельности, да? Чтобы он вошел в образ?

Взгляд агента стал на удивление трезвым и злым:

– В образ, мать вашу. В роль. Вжился целиком. Вы, суки, думаете, что Глинин – это кассета. Стер, перезаписал. Палимпсест, многоразовая болванка. А он, блядь, восковая табличка. Чтобы что-то написать, надо соскоблить. А там нечего, понимаешь, нечего уже соскабливать! Одна основа осталась. Деревяшка. И по ней надо выжигать. И не прожечь насквозь.

Катя потрясенно внимала. Услышанное с трудом укладывалось в голове. Что значит – выжигать? Глинин теперь что, навсегда останется Фаустом? А ей – всегда быть Гретхен? А после съемок? Мысли путались, вискарь обжигал рот.

– А почему же вы… – заплетающимся языком спросила Катя. – Почему вы ему не поможете? Вы же врач.

– Контракт, – скривился Агнер. – Я подписал. Ты подписала. Все подписали долбанный в рот контракт. И теперь все у нас будет хорошо…

Словоизлияние агента прервал сам Михаил Филимонович Сторицкий. Великий режиссер влетел в лаунж-бар в шелковом халате и одном тапочке. Волосы на голове взъерошены, бороденка топорщится, в глазах испуг.

– Глинин пропал! – выпалил Сторицкий чуть ли не на весь бар.

– Как пропал?! – вскинулся Агнер.

– Сафьянова! Сучка! Вломилась к нему в номер и увела! Камеры все засняли!

– Где они?

– Неизвестно! Но отель не покидали!

– Так, – окончательно протрезвевший агент ткнул пальцем в Катю. – Ты. Марш к себе в номер. И не выходить, пока не позовут. Ты, – тычок в режиссера, – к директору отеля. Пусть заблокирует все выходы. Полицию не вызывать. Денег ему дай или скандалом пригрози. Но чтобы ни легавых, ни журналюг тут не было.

– А ты что будешь делать? – возмутился Сторицкий.

– А я найду Глинина. Я всегда его нахожу.

* * *

На заплетающих ногах Катя вышла из лифта. В коридоре было темно и страшно. То есть, конечно, в коридорах «Хайята» никогда не бывает темно, мерцают красивые светильники на стенах, и толстый ковер скрадывает звуки шагов, но от страха Катя решила, что в коридоре должно быть темно.

Девушку развезло от виски, а выброс адреналина не только не развеял, но и усугубил последствия выпитого. С перепуга у нее подгибались колени. В голове вертелось отчетливое воспоминание, как Глинин схватил ее тогда за шею и потащил убивать. Дежа вю полнейшее. Только тогда Глинин играл маньяка (играл? нет, был им!), а сейчас… Кто он сейчас? Доктор Фауст в поисках сути вещей и истинной любви? Провинциальный актер Савва Глинин? Безмозглая заготовка?

Или нечто совсем иное?

Загадочный Глинин с сучкой Сафьяновой прятались где-то в отеле, таились, словно Бонни и Клайд, за каждым углом, за каждым поворотом, и требовалось срочно, но аккуратно, сохраняя равновесие, добраться до своего номера, запереться изнутри и прильнуть к мини-бару.

Так Катя и сделала. Ключ-карточка долго не хотел попадать в щель, но Катя его победила. Замок щелкнул, девушка вошла внутрь, захлопнула за собой дверь – и мягкая ладонь тут же зажала ей рот.

Сердце оборвалось от ужаса.

– Не кричи! – прошипела Марго. – А то убью!

Сафьянова! А значит, и Глинин тоже тут!

– Как… Как ты сюда попала? – пролепетала Катя, когда Марго ее отпустила.

– Молча. Сперла мастер-ключ у портье.

– Но зачем?!

– А затем, что тут нас искать будут в последнюю очередь.

Нас. Значит, так и есть. Едва придя в себя, Катя огляделась. Глинина в комнате не наблюдалось.

– Подожди, – попросила она бывшую однокурсницу. – А где Савва?

– В ванной. Его рвало. А сейчас он потерял сознание. Агнер, тварь, пичкал его всякой дрянью, – в голосе Сафьяновой звенела холодная, как сталь, ненависть.

Катя присела на кушетку и смахнула со лба бисеринки пота.

– Но зачем? Зачем ты его похитила?

– Я его не похищала, – отрезала Марго. – Я хочу его спасти. Они же убийцы, Катька, понимаешь? Обычные убийцы, и Сторицкий, и Агнер, да все они! А он – гений.

– Он псих, – твердо заявила Катя. На шее заныли фантомной болью следы от саввиных пальцев.

– Да, – согласилась Марго. – Псих. И гений. Кем бы он не становился, он делает это гениально. Знала бы ты, какие стихи он мне писал, когда был Петраркой… А теперь они хотят сделать из него Фауста. Понимаешь, Фауста!

– И что?

– Фауст умирает в конце фильма, дура. Его душу забирает дьявол. И Савва – он же не умеет врать и притворяться! – умрет по-настоящему. Навсегда.

Катя вздрогнула. Об этом она как-то не задумывалась. По спине пробежали мурашки. Значит, это будет последний фильм Глинина?..

Из ванной комнаты донесся тихий стон. Сафьянова подорвалась с места.

– Слушай меня, Мышкина, – затараторила она. – Ты ведь хорошая девчонка, я знаю. Не ведись ты на это дерьмо. Слава, деньги – все это грязь, а Савва – он ведь живой. Очень больной, но живой, всамделишный, понимаешь? И он меня любит, взаправду любит. Помоги нам, Кать, пожалуйста! Его паспорт у Агнера, а без паспорта мы из страны не выедем. Ты сможешь пробраться в номер к Агнеру?

– Смогу, наверное, – пробормотала совершенно растерявшаяся Катя.

– Вот и отлично! – обрадовалась Марго. – Я сейчас гляну, как он там, и дам тебе ключ. Окей?

– Окей, – кивнула Катя.

Сафьянова метнулась в ванную, а Катя осторожно полезла за мобильником. Агнер или Сторицкий? Кому первому? И успеют ли они примчаться до того, как Глинин очухается? Или лучше скинуть СМС?

Ход ее рассуждений прервал рев Глинина:

– Изыди, тварь! – за которым последовал глухой удар и звук бьющегося стекла.

Любопытство победило страх, и Катя на цыпочках, держа перед собой мобильник, словно нож, подкралась к двери ванной.

Сафьянова лежала в душевой кабинке в окружении осколков стеклянной дверцы. Над телом Марго возвышался Глинин в больничном халате, с еще наклеенными на виски датчиками и катетером в правой руке. Психопат потирал костяшки кулака и осоловело мотал головой.

– Ты кто? – спросил он густым басом, заметив Катю.

И вот тут, несмотря на все выпитое и пережитое за сегодняшний вечер, в девушке сработал инстинкт самосохранения.

– Меня зовут Гретхен, – пискнула она и скромно потупила глаза.