Текст книги "Право хотеть"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Юрий Бурносов,Сергей Волков,Марина Ясинская,Далия Трускиновская,Юлий Буркин,Дмитрий Скирюк,Сергей Слюсаренко,Максим Хорсун,Александра Давыдова,Юлия Андреева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Между прочим, Нгатабот, мальчик не врет.

Советник пошевелил рожками.

– И он не сумасшедший. Во всяком случае, его рассказ опирается на достоверные факты.

– Я так давно вас знаю, – пробормотал советник. – Как я могу усомниться?

– А и нечего сомневаться. Я как-никак биолог, умею читать мимику живых существ, а уж своего вида и подавно. Я знаю, что он говорит о себе чистую правду. И ещё – он очень храбрый мальчик.

– Глупый, – упрямо повторил Нгатабот. – И опасный. Собирается стать каким-то там властелином из чувства долга перед семьей. Вы представляете, чего он наворотит, если действительно правда, что в Таможне где-то лежит предназначенная ему драгоценность? А ну как правда примется властвовать, а у самого умишка с зерно магвы… Да и вообще, достопочтенная госпожа Ни, вы разве в самом деле думаете, что он придет завтра?

– А что такое?

– Да он же… как это у вас говорят… в общем, я думаю, что он настолько неприспособлен к жизни, что либо утонет в ближнем болоте – благо, уже достаточно стемнело, а дороги он, конечно, не разбирает, либо попадет на ужин Гомзагу, либо… не знаю, забредет в какой-нибудь притон и там его зарежут…

– Господи, Нгатабот, ну что вы такое…

– Ну или ладно, пусть ему повезет, и он всего лишь попадет в рабство… Да что вы так за него душой держитесь? Земляк?

– Может быть, может быть, – пробормотала госпожа Трини. – И я думаю, что ничего он не наворотит. Это же испытание, советник, просто испытание…

– Жалеете его? Полны сочувствия?

– А вы чего полны, бесчувственное пятимерное чудо-юдо?

– Я полон подозрений, печали и горького опыта, – отвечал советник. – Я старый тертый во всех жизненно важных местах шпион и изгнанник. Я никому не нужен, и единственное, что меня слегка… совсем чуть-чуть… самую малость возбуждает во всей этой истории – это возможность поточить свои старые когти о запоры Таможни. Но все это, достопочтенная, напрасные мечты, не будет нам никакого приключения, потому что говорю же, не придет это ваше совершенное существо, утопло в болоте.

И тут опять загремели в горшке кости, распахнулась мембрана, и в проеме возник Альфред. Он был весь в липкой болотной жиже.

– Простите, госпожа, и вы тоже, уважаемый… советник. Я тут в какую-то яму оступился. Но я так разволновался, что совсем забыл… Мне негде остановиться, и я никого не знаю в городе, я думал, что сразу же вернусь, как только получу Чинтамани. Можно ли мне у вас переночевать хотя бы?

Сон не шел на разноцветные альфредовы глаза. До сих пор он всю жизнь провел в доме у подножия высочайших земных гор, да ещё неделю на космическом лайнере, пока добирался до Лямбды. Духовная подготовка, конечно, помогала ему отдыхать во время перелета, но сегодня ни мантры, ни воспоминание о мандале, висевшей над постелью в отчем доме, не помогали. Альфред лежал на неудобном узком ложе, которое ему наскоро соорудили из чего попало, и смотрел во тьму. Тьма казалась ему зеленой. Острым чутьем он ощущал присутствие живых существ – и малых, в корнях и под корой дерева, и больших, тех, что дали ему приют. Одни эти хозяева могли свести с ума человека, некрепкого духом, но Альфреда они лишь смутно тревожили. Однако три смутные тревоги, да ещё мысль о Чинтамани – и вот будущий Вселенский монарх не спит, набираясь сил, а прислушивается.

Тоненько жужжит и звенит со всех сторон грибообразный советник Нидис. Это распределенный разум, созданный для того, чтобы познавать мир. Лямбду Таможенную он обживает уже давно, но все ещё далек от полноты познанья. Альфреду было очень приятно познакомиться, потому что советник был сама доброжелательность. И то сказать – уничтожить его целиком было невозможно, пищу он мог усваивать и из дерева, и из воздуха, и из камня, жизнь текла себе через него тихо и ровно, отчего бы не изливать на всех профильтрованную через грибные тела и нити чистейшую дождевую воду заодно с доброжелательностью? Отчего бы не заботиться о доме-дереве, одновременно размышляя, сравнивая и сопоставляя являемое в тысячах сенсорных клеток многообразие мира?

Советник Нгатабот не жужжит и не звенит. В зеленой тьме он видится, как коричневое пятно. Он недоброжелателен, недружелюбен, и к тому времени, как у госпожи Трини закончились приемные часы, вдруг из блондинки с рожками превратился в решетчатую конструкцию с пятью выступами, в которой и речь-то непонятно откуда звучит. Какое удивительное созданье, подумал Альфред, и как замечательно, что я это увидел…

А вот и госпожа Трини… она не спит. Альфред знает это совершенно непреложно, но то ли ей что-то не дает уснуть, то ли ей сон не нужен. Альфред внезапно решил, что это, пожалуй, нехорошо – лежать и подслушивать, как хозяйка дома не спит. К тому же, любопытство, конечно, не то, чтобы порок… Но из чего же будет произрастать великая справедливость Чакравартина ко всем живущим, как не из любознательности и любопытства? И вот, уступив такому рассуждению, юный путешественник встал с кочек и коряг, откинул плетеную циновку-одеяло и вышел в большую комнату. Госпожа Трини сидела там за своим рабочим столом, раскладывала карты при свете одного из живых светильников премудрого Нидиса. Неяркий свет положил на ее лицо резкие тени. Рядом со светильником дымилась самокрутка. Альфред вежливо кашлянул. Хозяйка подняла глаза от расклада.

– Не спится?

Альфред покачал головой.

– Тогда поболтаем, что ли…

– Угу.

– Да вы не тушуйтесь, Нидис не подслушивает, а советник вообще не здесь… Задали вы нам задачку, юноша.

Альфред вздохнул.

– Я вот все думаю – от скуки я много думаю, правда, и все одно и то же, а вот вы явились – и можно думать о вас. Каково это – быть Совершенным дитятей? Что у вас за жизнь была там, дома…

Альфред снова вздохнул.

– Ну, дома… что же. Очень простая жизнь. Родился, учился… особое обучение, конечно, программы составлены давным-давно…

– Чему же вас учили?

– Ну… древним языкам, и вообще языкам… йоге…созерцанию, философии. Музыке тоже. Стратегии. Высшей математике, шахматам. Боевым искусствам.

– Разносторонне. И что же вы?

– Сам не знаю. Дома мне казалось, я вижу весь мир, вот так в капельку воды смотрю – и вижу. А теперь понимаю, что я там будто в колодце сидел, видел что-то очень маленькое, какой-то малый участок. Оно так и должно быть, конечно, потому что… Папа и мама, знаете, я на них не ропщу. Но двадцать восемь поколений… за это время любое предназначение стирается, а у меня вдобавок разные глаза.

– Все-таки не хотите быть Совершенным?

– Попробовал бы я не хотеть, – печально сказал юноша. – Просто мне казалось, я понимаю, что это значит – там, дома… А теперь я не понимаю. Но это ведь естественно, да? Предки думали, что им нужен Вселенский монарх, да и Учителя с Ориона тоже зачем-то ведь существуют, прислали же вызов. Вот это меня сейчас влечет – и вместе с собой я увлекаю других. Простите, если я слишком сильно изменил путь вашей жизни…

Госпожа Трини рассмеялась печальным хриплым смехом.

– Слишком сильно! Уж поверьте мне, не сильнее, чем я сама когда-то… С вами-то мы завтра-послезавтра совершим обыкновенную кражу со взломом – вас, кстати, как совершенное создание, не пугает такая перспектива?

– Если мы не будем лишать жизни живых существ, – твердо сказал Альфред.

– Нет, живых лишать не будем, – госпожа Трини взяла самокрутку, затянулась, и Альфред поспешно отвел глаза, потому что в разрезе рукава снова блеснули спицы.

– Куда это вы...а, поняла. Что, страшно?

Альфред неопределенно забормотал. Ему было неловко.

– Мы с вами две большие противоположности, – сказала госпожа Трини, пуская носом дым. – Вы само совершенство, а я – сплошная ошибка. Одна большая ошибка, мой юный земляк.

– А вы разве тоже с Земли? А это, – и будущий Вселенский монарх показал рукой, как полз живой локон.

– И это тоже большая ошибка. Но мы с вами и вправду земляки, меня когда-то звали Лусия Мендес. Не напрягайте память, это все равно, что русский Иванов или англичанин Смит, да и огласки, в общем, не было…я надеюсь.

– Не знаю, – сказал Альфред. – Наверное, не было, а…что случилось с вами, если не секрет?

– Биотехнологии. Я, видите ли, была когда-то вроде вас – ученая, молодая, и тоже собиралась облагодетельствовать весь мир.

– Я не собираюсь.

– Ну, а я собиралась. В общем, я занималась регенерацией, у меня были хорошие наработки, оригинальный препарат и методика, успешные эксперименты, и в какой-то момент я решила, что пора уже от мышек переходить к людям. Ну, вот и результат.

Альфред затаил дыхание.

– Регенерация, знаете, оказалась очень даже… очень даже мощная, но в комплекте с некоторыми особенностями. Кости стали очень хрупкие. Шаг ступлю – и что-нибудь ломаю. Оно, конечно, почти тут же и заживает… и снова ломается… ну и там ещё кое-что, и волосы эти вот, которые время от времени принимаются сами бурно расти... и вообще. Это все больно. Даже если палец заживает через пять минут, все равно больно. Я даже… пыталась все это… прекратить, – и тут она снова глубоко затянулась, и Альфреду, обмиравшему от сожаления и сочувствия, показалось, что дым она пустила чуть ли не из ушей на этот раз, – но оказалось, что и прекратить ничего нельзя.

Альфред замер.

– Я, понимаете ли, открыла что-то вроде эликсира бессмертия второго рода. Наверное, я буду жить ещё очень, очень, очень долго, ужасно долго. Не представляю, что может угробить это тело. Я не могу утонуть, умереть от ран, удушья или яда. Радоиактивные изотопы могу есть ложками. Не скажу, что мне при этом будет хорошо – но потом все равно я восстанавливаюсь. Только кости все равно очень хрупкие. Я когда летела сюда – пыталась даже в открытый космос выйти. Нет, не помогло, знаете, и меня ещё посадили до конца пути под арест, потому что я разгерметизировала целый отсек. Ну вот, а вы говорите – изменить путь моей жизни… Поздно уже, мальчик мой, и ваша, как это вы выразились, «королева» – она ни жива, ни мертва.

– Но я могу выбрать и такую королеву, – сказал Альфред. – Просто мне кажется, что другой у меня сейчас нет. И я… очень бы хотел что-нибудь сделать для вас. Полезное.

– Вы слишком пылкий, – сказала Лусия Мендес, гася сигарету о каменную столешницу. – Монарху и вору нельзя быть пылким. К тому же, вы зря тратите цветы своей селезенки – если бы был способ мне помочь, я бы его уже нашла.

– А искали?

Лусия искоса поглядела на него.

– Вы ещё и цепкий. По правде говоря, нет. Некогда. Невозможно что-то искать, когда девять десятых сил уходит на постоянную гибель и восстановление. Поэтому средства от бессмертия нет, поэтому я здесь – далеко от всех, кто мог бы ещё подбавить боли… или кому я бы могла сделать ещё больнее. Ну, ладно, идите спать, скоро будет новый день, а там свои заботы.

В «Поисковой службе «Горшок» Альфред прожил ещё два дня – пока Жрица, то есть Трини, то есть Лусия обдумывала план проникновения с премудрым Нидисом и обсуждала его с хитроумным Нгатаботом. Будущий Чакравартин освоился, бегал в едальню «Нгаста» за обедами для себя и Жрицы и однажды – в хозяйственный магазин за инсектицидом, которым, по прихоти метаболизма, вынужден был поддерживать свои силы советник Нгатабот. На Лямбде советник пребывал в изгнании, но весьма странном – примерно две трети его сущности оставались на родной планете, в мире пяти измерений, а изгнанная часть представляла собой проекцию оставшейся доли (включавшей и сознание) на трехмерность привычного Альфреду мира. Вид этой проекции изменялся в соответствии с изменением положения пятимерной родины советника относительно нашей Вселенной и зависел, к тому же, от взаимного сочетания шести спутников родной Нгатаботовой планеты, так что он и сам далеко не всегда и только весьма приблизительно мог представлять, каким будет его следующее воплощение и когда оно наступит. В этом, собственно, и состояло наказание, а заслужил его советник чрезмерной любовью к интригам на службе у нескольких работодателей одновременно. Претерпев из-за хитрости советника чудовищные убытки, противоборствующие стороны объединись, и вот – бездыханные две трети там, а не знающий покоя остаток – здесь… Добродушия Нгатаботу это, конечно, не прибавляло, и его печальную историю Альфреду рассказала Лусия.

В остальное время, не имея хозяйственных забот, Альфред медитировал, выполнял упражнения в концентрации и пытался понять, как это Лусия общается с Нидисом – сам-то он, напрягая даже тончайший внутренний слух, различал лишь бульканье и переливчатые звуки. Жрица объяснила, что мельчайшая часть Нидиса живет прямо в ней, но она не рекомендует вот просто так пускать в себя распределенное создание наподобие миксомицета.

– Мне-то что, – сказала она, – вы мои обстоятельства знаете, мне ничего повредить не может, а поговорить с ним приятно, он добрый мудрец, он меня и спас, и приютил, а потом уже к нам советник прибился, отчего наша контора и называется «Горшок».

– Не вижу связи.

– Это у них там, среди пятимерцев, есть такая история, про то, как трижды пятнадцать витязей разных родов, полов и видов поселились все в старом горшке… сказка, что ли? Я там сути и смысла так и не поняла, хотя советник объяснял.

– У нас на земле тоже такая сказка есть. Про то, как звери в вязаной такой…рукавице жили, кажется. И чуть ли там у них не медведь поместился. Но про горшок, это, конечно, очень уж…пятимерно.

– Зато запоминается. Ну вот. Слушайте план. Я возьму вас с собой сначала на разведку. Пройдете со мной над Пирамидой Кзю под видом телохранителей. В храме никому дела нет, кто со мной – лишь бы двое было, а своих близнецов я найду куда спровадить, ленивые они… Проходя, присматривайтесь – откуда удобнее войти, как лучше выйти. Все, что нам нужно – это отвлечь охрану.

– И отключить сигнализацию! – добавил Альфред.

– А вот и нет! Сигнализация как раз должна сработать, и на здоровье – от этого поднимется такой хай и ад, что вы с советником можете хоть джигу плясать в главном зале выдачи – никто ничего не заметит. Хаос нам обеспечит родственник нашего достопочтеннейшего Нидиса.

– Я бы не привлекал посторонних, – пробурчал советник со дна фигуры, несколько смахивавшей на «бутылку Кляйна». Одинокий улиточий глаз-рожок показался из горловины.

– Тут мы мало что можем сделать. Этот «посторонний» обжил все здание Таможни, а через пару дней у него начнется цветение. Нам просто необыкновенно повезло.

Советник очень по-человечески присвистнул и замигал глазом.

– Шума будет много.

– Вот именно, – с недоброй ухмылкой отвечала Жрица. – И шума, и пыли.

Однако с разведкой ничего не вышло. Утром следующего дня Лусия призвала к себе Альфреда и Нгатабота, бросила на стол два тючка черной ткани.

– Нидис говорит – у Стема начался хемотаксис. Так что пошевеливайтесь, мои воины. Давайте, обматывайтесь плотнее, там, наверху адский ветер.

– Я знаю, – пробормотал Альфред. – Я же там стоял…

– Мы будем ещё выше, там ветер ещё сильнее.

Лусия пока была одета в обычную свою одежду – мешковатые штаны, такую же куртку, в рукаве разрезы для спиц… Мантию из цветочных лепестков ей предстояло надеть только в храме. Альфреду и советнику Нгатаботу приготовиться нужно было заранее. Советник сейчас больше всего напоминал осьминога, у которого посреди головного мешка между печальными глазами торчал неожиданно большой и вполне человеческий нос. Этот нос ему никак не удавалось спрятать под полосами плотной черной ткани.

Оставьте так, – приказала Лусия. – И давайте, ради Жабы, пошевеливайтесь уже.

Из глуши и дебрей к Храму добирались на чем-то вроде жука-рикши – у повозки было шесть ног, добежали на удивление быстро.

– До сигнала двадцать минут. Живо, бойцы невидимого фронта, нам ещё на самую верхушку подниматься, ну, бегом, бегом!

На ходу, пока бежали к подъемнику, Альфред все пытался представить, как это может произойти. Хемотаксис – это когда частицы разумного слизевика, влекомые миллионнолетним инстинктом полового размножения, стягиваются друг к другу, и дотоле аморфное распределенное тело за считанные часы, а иногда и быстрее, превращается в мощные «цветоносы» со спорами. Это подобно взрыву и неостановимо – так же, как всякий другой акт любви. «Цветоносы» выбрасывают огромное количество «пыльцы», фактически, от разумного существа только «пыльца» и остается. Естественно, будут ослеплены все камеры слежения, понятное дело, сработает пожарная сигнализация, и вообще наступит хаос преизрядный. В этом хаосе и в облаках переполняющих пирамиду Кзю спор они и должны будут проникнуть внутрь таможни (тут уже за дело брался советник Нгатабот, который, кажется, умел открывать любые замки вне зависимости от того, какую очередную форму принимало отражение его пятимерной сущности в трехмерном пространстве), главное – войти недалеко от пункта выдачи, потому что Стем заодно сообщал, что похожий по описанию пакет он созерцал на выдаче – не убрали, стало быть, далеко на склад пока что…

– На все про все будет минут семь-восемь, – сказала Лусия, когда они втиснулись в подъемник и стали со скрипом и скрежетом возноситься к вершине Храма, – Вентиляция там, надо полагать, хорошая…

– Дверь я за три ваших минуты вскрою, – пробубнил советник, – а там уже пусть этот твой юный бог хватает свою цацку…

Альфред глубоко вздохнул. Все, что он мог сделать – это «войти в поток», как учили, и действовать размеренно и плавно. «Никогда так не было, чтобы никак не было!» – внушительно говаривал отец, и Альфред это хорошо запомнил. Лусия с Нгатаботом ещё что-то обсуждали насчет отступления, но юноша уже видел и воспринимал только то, что непосредственно относилось к нему и его задаче. Поэтому он не запомнил ни того, как Лусия облачалась в мантию жрицы, ни того, как она вывела их с советником на верхнюю площадку Храма.

А вот гонг он услышал – все тело затрепетало и завибрировало в такт. Сквозь гул донесся голос Лусии: «Ногу сюда. Сюда! Линия очень узкая, дыши ровно, смотри только перед собой».

Конечно, Жрица спускалась вовсе не по воздуху. Это был невидимый силовой клин. Советник, которого пустили вперед, цеплялся за него кончиками ходильных щупалец, Жрица вообще не знала страха, а Альфреду, в целом, важно было совсем другое.

Они не прошли и трети пути вниз, когда он первым заметил, что над Пирамидой Кзю поднимается как бы легкий дымок. Он очень быстро сгущался… вот взвыла сирена… вот замигали красные вспышки…

– Пошел! – крикнула Жрица. Споры бывшего мудреца уже обволакивали их, у Альфреда зачесалось в носу. Он прыгнул, точно зная, где приземлится. Советник спрыгнул следом. Жрица должна была продолжать спуск, чтобы замкнуть фотоэлемент на нижнем конце линии, да ей, собственно, в Пирамиде и делать было нечего.

В клубах пыльцы, вылетавших из вентиляционных шахт Пирамиды, нельзя было разглядеть и кончика пальца, но Альфреда вели память и чутье Совершенного. Советник, чмокая присосками, следовал за ним. Поскольку в третьем измерении бывший шпион не дышал, а Альфред применил технику пранаямы, то пыльца злоумышленникам никак не мешала. Нгатабот ловко и быстро вскрыл наружную дверь какой-то подсобки. Внутри пирамиды был натуральный хаос. Пыльца лиловая, пыльца ярко-желтая, пыльца цвета охры и ядовито-зеленая, смутно видимые в густом воздухе вспышки аварийных маячков, непрерывная болтовня системы оповещения на пяти галактических языках... Несколько раз на них натыкались несчастные, замешкавшиеся с эвакуацией. Альфред отрывал кусок от своего «охраннического» одеяния, чтобы бедолагам хотя бы нос прикрыть, и участливо направлял к выходу. Кажется, их принимали за спасателей. Во всяком случае, никто не препятствовал их продвижению, вот только внезапно коридор уперся в стену. Советник, выпутавшись из одежд, растопырил щупальца и полез обследовать препятствие.

– Герметическая дверь, – прогудел он, свесившись из цветных облаков над Альфредом. – Замка нет. Надо искать силовое управление.

И снова исчез. Альфред замер. Пранаяма не способствовала активным действиям, только сосредоточению, да и чем бы он мог помочь советнику? Внезапно Нгатабот показался снизу. Альфред не сразу понял, что он там делает – но это было невероятно: упершись половиной щупалец-ног в пол, тот второй половиной толкал тяжеленную дверь кверху. Должно быть, мускулы этого дряблого на вид тела были чудовищно сильны – между краем двери и полом образовался зазор, и он рос… Альфред двинулся было на помощь, но советник, налившийся чернильным пурпуром, проскрипел:

– Долго не удержу… как только сможешь – пролезай.

Альфред кивнул и обратил все внимание на щель. Между тем советнику было не просто тяжело. Пыльцы в их секторе уже стало намного меньше, и Альфред видел, что тело Нгатабота меняется. Его и без того выдающийся нос сделался совсем неприлично огромным, верхние щупальцы быстро укорачивались, да и нижние тоже будто стремились втянуться в головной мешок… «Ох, как невовремя-то», – разобрал Альфред, и понял, что очередная смена фаз лун где-то в невыразимо нездешнем родном мире советника с минуты на минуту заставит его сменить форму. Он прикинул высоту зазора, выдохнул из легких как можно больше воздуха вместе с застоявшейся праной, и юркнул под дверь. С той стороны раздался металлический звук, и дверь стала медленно опускаться – но Альфред в последнее мгновение ещё успел выбросить руку, схватить и втянуть небольшой металлический предмет, похожий на отвертку. У него, во всяком случае, было длинное металлическое жало и какие-то красные огоньки в основании рукоятки мигали, будто глаза. Не раздумывая, Альфред сунул «отвертку» в карман штанов, и огляделся.

Он был на месте – в том самом зале выдачи, где давным-давно заносчивый чешуйчатый таможенник отказался выдать ему Чинтамани. Не слишком торопясь, Альфред прошел по помещению, прикинул, где сидел тогда чиновник, перегнулся через барьер и увидел ее, конечно. Пылью развеянный ныне мудрец не ошибся – в пакете из плотной коричневой бумаги, с огненно-красными орионскими письменами, – руку протяни…

Альфред протянул.

И время как бы затаилось. Ему ведь тоже предстояло перемениться, как только этот разноглазый юноша возьмет в руку осколок камня из какой-то далекой-далекой галактики. «И содрогнулись тут небеса», – вспомнилось Альфреду затверженное с детства из «Дзанлундо», – «и выпали окрест дождем драгоценности семи родов… и цветы пяти видов…». Кругом лежала горами разноцветная пыльца. Альфред держал бумажный пакет за верхушку и ждал – пока предназначение не подтолкнет в сердце. Оно не должно было замедлить, потому что он ведь Совершенный, а она – Чинтамани… и оно не замедлило. Внутренним взором Альфред, дитя, не видевшее ничего, кроме гималайских суровых предгорий и снов, вдруг узрел множество миров и связей. Он словно посмотрел с огромной высоты на пестрый ковер, на гигантскую мандалу, и почувствовал… Трудно выразить словами, – всего понемножку, но довольно, чтобы на мгновение перехватило дыхание, и достаточно, чтобы он понял, что власти на ЭТИМ у него нет и не может быть никакой, а может быть и есть только сопричастность.

И он разжал пальцы и оставил Чинтамани на полочке под барьером, там, откуда ее в положенный срок заберут на склад, а после вернут отправителю за его счет.

Ему почудилось, будто и время тоже выдохнуло, как он сам пару минут назад, и задышало свободно. Огни аварийной сигнализации погасли, и Альфред спокойно вышел из здания. Весь мир казался ему удивительно посвежевшим, а может быть, дело было в том, что с вертолетов чрезвычайной службы уже успели распылить тонны воды, чтобы прибить не в меру распылившегося обитателя Таможни. Разноцветные лужи отражали свет двух солнц. Возле дверей Нижнего храма толпился народ.

«Туда нельзя», – сказал Альфреду какой-то горожанин с пестрыми потеками на лице.– «Там Жрице стало плохо». – «Мне можно», – ответил Альфред, – «я доктор». И он вынул из кармана советника-отвертку. Почему-то это подействовало. Зеваки расступились, и он увидел Лусию, скорчившуюся среди луж под своей нерастраченной алой мантией.

– Лусия, – сказал он, наклонившись над нею, – все в порядке со мной, а советник тоже, кажется, в порядке. Но что с вами?

Ему пришлось встать на четвереньки и нагнуться совсем близко к спутанным черным волосам, закрывавшим лицо.

– Ногу… сломала, – не сказала, а еле выдохнула она. – Что-то… очень больно… и не проходит.

– Погодите, – отвечал Альфред, – сейчас вам станет легче, а потом мы поедем домой, и там все вы мне расскажете…

Сам он при этом водил руками по ее жилистому телу, не осознавая и не ощущая того, что там было, а только осторожно перекрывая нервные каналы, чтобы боль не мучила. Лусия вздохнула и задышала ровно. Альфред спрятал Нгатабота снова в карман, поднял Лусию на руки – очень осторожно – и понес к ближайшей стоянке жуконогих такси.

Неладное он заподозрил за несколько перегонов до переулка Ясности. Потому что и здесь, весьма далеко от Пирамиды Кзю, у всех встречных, у домов и вообще у всего окружающего был такой вид, будто тут только что прошел веселый праздник Холи. В воздухе витала тонкая цветная пыль. Водитель расчихался и сказал, что дальше не поедет, потому что дыхальца ему дороже. Альфред спорить не стал, расплатился, снова взял Лусию на руки и зашагал к дому-дереву, преступая через горки цветного праха.

Дерево, в котором он провел несколько дней, которое уже называл «домом», курилось и рассыпало разноцветную пыль, как и Пирамида. «И выпали дождем…драгоценности и цветы», – пробормотал Альфред и тем разбудил задремавшую было Лусию.

– Что... здесь, – прошептала она, чихнула, закашлялась и застонала. – Ох… Нидис… Нидис!

– Вы что-нибудь понимаете?

– Да, – выдохнула Лусия, опуская голову ему на плечо. – Да. Где эта ваша…Чинтамани? Вы ее забрали?

– Нет, – отвечал Альфред, расталкивая мембрану локтем и входя в дом, похожий теперь на лавку сумасшедшего художника. Из сугробов пыльцы выглядывал только каменный стол, на который он бережно уложил Лусию. – Нет. Я взял пакет и понял свою судьбу. Она заключается не во власти. Но это сейчас не важно. Короче, я оставил ее там, потому что она мне не нужна. Она и так со мной. Но с вами, моя дорогая… и с Нидисом… что это?

– Три желания, – устало выговорила Лусия. – Или тридцать три. Или триста тридцать три квинтиллиарда…черт, я так могу сломать челюсть, надо помедленнее… Похоже, что эта ваша Чинтамани напоследок исполнила благие желания всех живых существ на ближайших обитаемых мирах. Ну, мое и, кажется, бедняги Нидиса точно… Насчет советника не знаю…

В кармане альфредовых брюк раздалось хихиканье. Альфред вынул «отвертку» и уставился на нее.

– Хехехе, – проскрипел хорошо знакомый голос советника Нгатабота. – И мое. Больше я не буду превращаться. Никогда! Никогда! Совет Трёх-Пятнадцати может утереться, а я наконец-то побуду в покое!

Альфред осторожно положил советника на стол и сам присел на уголок столешницы.

– Значит, – сказал он. – Советник хотел покоя и больше не превращаться. Вы, конечно, хотели прекратить этот ваш слишком затянувшийся эксперимент с бессмертием… и теперь вы больше не регенерируете…

Лусия прикрыла веки. Альфред понял – кивать она не решается, чтобы не сломать шею.

– А Нидис?

– У них разум существует в плазмодии, – шепотом пояснила Лусия. – Но плазмодий не размножается. Нужны споры. Потеряешь разум, но познаешь блаженство и обретешь будущую жизнь. В потомках. Поэтому они и страшатся, и хотят…

– Я понял, – сказала Альфред. – Я понял… это все любовь… я не могу рассказать, но я почувствовал там, с Чинтамани в руках, столько любви… но только я не думал, что это будет так… Хороший бы из меня сейчас был Чакравартин: мудрец познал любовь и зацвел, и разлетелся в цветную пыль, королева не может пошевелить пальцем, чтобы не рассыпаться на части, а воин– советник превратился в отвертку!

– Значит, все зря… И что же вы теперь будете делать, бедный мальчик…

– Я не мальчик, – спокойно отвечал Альфред. – А кроме пути Чакравартина, есть ещё и другой. Вот я его и выбрал. Сначала я сделаю вам ещё одно обезболивание, потом воздам должное мудрому Нидису, да осчастливит наш дом кто-нибудь из его потомков, а это все буйство любви я приберу, что до советника, то полагаю, ему будет просто приятно побыть там, куда я его положил…

– Бодхисаттва, – прошептала Лусия, повинуясь силе, втекавшей в нее через золотистые, в цветных пятнах ладони. – Будда Майтрейя…

Альфред, завершив лечебную манипуляцию, стащил через голову рубашку, набил ее тем, что осталось от ласкового мудреца, и направился к выходу. За спиною советник Нгатабот язвительно произнес: «Бодхисаттва! Не выйдет из него бодхисаттвы, недостаточно цинизма в нем, благостен чересчур!», а тихий голос Лусии ответил: «Он научится, даю тебе слово».

–Я научусь, – сказал Альфред, вернувшись к столу. – Вас, моя королева, я вылечу, вам сейчас главное просто не двигаться резко, а тело возьмет свое, и мы ещё будем с вами танцевать, а на другое учение у меня будет много времени, ведь бодхисаттве так и полагается сидеть под деревом, а дерево-то вот оно, можно даже и горшок у входа оставить, пусть приходит всякий со своей болью, – и он рассмеялся.

– Смеется, ишь, – проворчал советник. – Что тут смешного, разруха одна от вашей любви вышла.

– Это ничего. От чрезмерной любви такое случается, – заметил Альфред рассудительно. – Но я же сказал, что научусь соразмерять, для того и буду тут сидеть под деревом в помощь страждущим. А засмеялся я оттого, что тот ученый, которого я двадцать восьмой потомок, он принес в наш род сказку из своей страны, про то, что «добрый доктор Айболит, он под деревом сидит…», матушка мне ее рассказывала на ночь, и я иногда воображал, что буду сидеть под деревом и лечить всех, кто ко мне приходит – и жучка, и паучка… и чудище трехглазое. «И ставит, и ставит им градусники!» А вот вместо градусника вас буду применять, советник, как вам такое служение, а?

– Я же сказала, Нгатабот, он научится, – окрепшим голосом отозвалась Лусия. Советник только крякнул и гневно замигал алыми огоньками.

– Ну вот и ладно, – сказал бодхисаттва с разноцветными глазами. – Закончу я уборку, а потом надо будет горшок протереть и подумать насчет легкого ужина. Чинтамани бы, конечно, нам тут живо все усыпала бы яствами восьми видов, ну уж в «Нгасте» что-нибудь, наверное, найдется.