Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 06"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Олег Дивов,Алексей Калугин,Дмитрий Володихин,Джин Родман Вулф,Владимир Гаков,Джеймс Бенджамин Блиш,Владислав Гончаров,Виталий Пищенко,Сергей Питиримов,Шон Макмуллен (Макмаллен)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Вы великолепны. Так смело претворили в жизнь мои теории.

– Вовсе нет, госпожа. Мой друг Олрен, ученый мавр, прочел вашу работу и помог мне перевести вашу конструкцию в шелк, сосновые палочки и ивовые прутья.

– Олрен? – воскликнула Анджела.

– Учитывая обстоятельства, мы решили не объяснять, почему именно он предпочел гостить в Башне Крыльев.

– Понимаю, – сухо обронила Анджела. Огромные глаза превратились в зловеще поблескивающие щелки.

– Я добыл золота на постройку механизмов, и… а вот и сам механизм, и стоящий на страже Олрен.

Мавр стоял рядом с машиной, старательно отводя взгляд от Анджелы. Она положила руку на крыло, но сооружение оказалась куда легче, чем она думала, и потому угрожающе накренилось. Анджела отпрянула, испугавшись, что повредила хрупкую конструкцию.

– Мы учились на собственном опыте и ошибках и вскоре поняли, что следует строить нечто гораздо более крепкое и легкое, чем утверждалось в вашей книге, – пояснил Олрен. – Кроме того, мы использовали гибкие связки из ивовых прутьев, чтобы крылья гнулись, вместо того, чтобы отрываться во время посадки.

– Но сегодня этим механизмом управляли, – твердо заявила Анджела. – Кто-то лежал в ивовой колыбели. Олрен, это был ты, кроме тебя, некому!

Мавр рассмеялся:

– О, нет, прекрасная госпожа, я не обладаю отвагой, потребной для таких подвигов. Это барон Реймонд побывал в двух испытательных полетах. Сегодня третий.

– Реймонд? В двух полетах? – потрясенно откликнулась леди Анжела, уставясь на барона.

– Вы наблюдали третий, – кивнул тот.

Леди Анджела повернулась к шелковому крылу, провела по гладкой поверхности, с трудом заставляя себя поверить, что такое существует.

– Столько риска… но почему?

– Как, почему? Чтобы завоевать вашу благосклонность, моя госпожа. Комплименты, победы в турнирах и драгоценности, как всем известно, не могли тронуть вашего сердца. Тогда я воздал вам честь, осуществив ваши теории на деле. И вместо того, чтобы доказывать свою отвагу в битве, предпочел управлять вашей летательной машиной.

– И преподнесли ее мне вместо драгоценностей, – с надеждой добавила Анджела, поглаживая крыло и вовсе не спеша броситься в объятия Реймонда.

– Да, и больше. Вместо драгоценностей я дарю вам идею запуска летательных машин с помощью требушета. Не уверен, что какой-либо еще мужчина подарил своей любимой идею! Теперь вы довольны?

Леди Анджела вперила ошеломленный взор куда-то в пространство и, приложив ладонь к левой груди, громко сглотнула.

– Вам нехорошо, госпожа? – сокрушенно спросил Реймонд.

– Ничего серьезного, господин мой, – простодушно улыбнулась она. – Просто мое сердце впервые дрогнуло, и это чувство так ново для меня!

Тяжелый кулак, стискивавший душу Реймонда, вдруг разжался. Барон упал на колени, поднес к губам руку Анджелы и поцеловал.

– Эдуард Длинноногий пришел в восторг, когда я отдал Башню Крыльев в его руки, целую и нетронутую, – объяснил он, сжимая ладошку любимой. – Он защитит вас от обвинений в колдовстве, во всяком случае, дал мне такое слово.

– И это куда больше, чем то, что сделали бы для меня мои соотечественники-шотландцы, – произнесла Анджела, не скрывая раздражения. – Господин мой, благодарю вас от всего сердца. Я не думала, что во всем мире найдется такой человек, как вы, и все же… Ради меня вы учились, ради меня летали и, что всего невероятнее, мыслили!

Она подняла своего рыцаря на ноги, и они наконец обнялись, стоя у шелкового крыла летательной машины. Олрен бесстрастно повернулся спиной к ним и скрестил руки на груди.

Прошло немало времени, прежде чем Реймонд уехал, чтобы привести людей и разобрать летательную машину. Олрен и Анджела остались одни. Анджела сделала вид, будто изучает клапаны на крылях.

– Ты… ты сказал ему? – спросила она.

– Что именно, прекрасная госпожа? – не поворачиваясь, осведомился Олрен.

Анджела покачала крыльями, изображая полет.

– Что я… что я проявила слабость.

– А вы хотите, чтобы я ему сказал?

Не в силах заставить себя подойди к нему, Анджела прикоснулась губами к шелковому крылу, которое помогли создать руки Олрена.

– Во всей Англии и Шотландии один только Реймонд может научить тебя рыцарству, о, мой благородный мавр. Сохрани мои книги, когда вернешься в Испанию, вместе с моим благословением.

Олрен вернулся в Испанию вскоре после того, как Башня Крыльев капитулировала, и унес с собой книги Анджелы и собственные записки с отчетом об осаде. Его архивы были обнаружены только в 2003 году, а до тех пор никому не было известно о поразительных открытиях леди Анджелы, барона Реймонда и самого Олрена. Мавр умер от лихорадки всего через несколько месяцев после возвращения в Испанию, и сохранились лишь обрывочные заметки о дальнейших событиях, последовавших за осадой.

Мы знаем, что Анджела и Реймонд поженились в конце того же лета, произвели на свет двоих детей и, возможно, жили в радости и счастье до августа 1305 года, когда Анджелу погубило обстоятельство, названное летописцем «роковым и неудачным падением». Реймонд нашел свою кончину при Баннокберне в 1314 году, когда английские рыцари были взяты в клещи шотландскими копейщиками короля Роберта Брюса. Когда рукописи Олрена были найдены, я приказала открыть семейные склепы в надежде найти другие книги Анджелы, похороненные вместе с ученой дамой. К сожалению, там ничего не оказалось, но исследование ее скелета выявило, что смерть, в самом деле, наступила от сильного удара. Врачи насчитали семнадцать переломов. Думаю, что она, вне всякого сомнения, погибла при крушении летательного механизма, изобретенного ею и построенного Реймондом и Олреном. И хотя с тех пор сменилось тридцать поколений, я с неподдельной гордостью читаю хроники моего дальнего предка и рассматриваю замысловатые чертежи. Каждый раз, когда я читаю о том, что сделал Реймонд во имя любви, у меня слезы на глазах выступают!

Сейчас историки много спорят о том, почему все упоминания о полетах так старательно исключались из летописей того времени? Можно только строить предположения о том, что именно случилось, но мне кажется, после гибели Анджелы, Реймонд не захотел, чтобы их дети росли, мечтая о полетах и машинах, которые, в один прекрасный день могут погубить их. Все оставшиеся после нее чертежи, заметки и устройства, скорее всего, были унесены из замка и сожжены вместе с обломками убившей Анджелу летательной машины. Слугам запретили говорить на эти темы, а мальчиков отослали ко двору и воспитали в лучших традициях Средневековья. Церковь тем более не была заинтересована в сохранении трудов той, что считалась ведьмой, так что вскоре история осады пересказывалась только селянами и солдатами. Проходили века, истина постепенно стала легендой и растворилась в сказках о ведьмах, летающих на метле.

До нынешних дней.

Многие современные ученые оспаривали правдивость хроник Олрена, считая их аллегорией, смелыми фантазиями или попросту откровенной ложью. Однако эти люди были вынуждены замолчать, когда обнаружилось, что скелет Анджелы, завернутый в обрывки истлевшего красного шелка, лежал в длинной, узкой и сильно поврежденной корзине.

Кое-кто отвергал сами чертежи, уверяя, что капюшон, прежде чем раскрыться, должен упасть с высоты в пять раз большей, чем сама башня, и что запуск с помощью требушета, должен был разорвать летательный механизм, еще не успевший оторваться от земли, что материалы слишком тяжелы, и средневековый рыцарь, подобно барону Реймонду, не обладавший навыками в пилотировании, не сумел бы столь искусно облететь вокруг башни, не один раз, а дважды, и что никто не смог бы посадить летательный механизм и остаться живым.

В чем-то они оказались правы. Месяц назад тушу свиньи, весом со среднего человека, столкнули с вершины башни. Предварительно свинью привязали к капюшону, созданному по рисункам Анджелы, и шесть человек поддерживали пиками шелковую ткань. Туша упала прямо к подножию, прежде чем капюшон раскрылся, так что шея и позвоночник были сломаны. И чем шире был капюшон, тем с большей высоты он должен был падать. Так что, если бы леди Анджела спрыгнула, вне всякого сомнения, разбилась бы. Однако сброшенное с вертолета устройство раскрывается и, пролетев пятьсот футов, превращается в примитивный параплан. Последнее время он вошел в моду среди спортсменов, увлекающихся затяжными парашютными прыжками, и люди даже стали одеваться в средневековые костюмы, прежде чем пристегнуться к нему. А вот летательный аппарат – дело другое. Модели на удивление хорошо держатся в воздухе, но приземляются чересчур быстро и тяжело. Кроме того, многие по-прежнему заявляют, что запуск с требушета попросту разорвет машину, особенно управляемую таким неопытным пилотом, как Реймонд.

Но все это скоро выяснится. Сейчас рассветное солнце только что озарило землю. Настал новый день, одиннадцатое июля 2005 года, ровно месяц, после семисотой годовщины гибели леди Анджелы. Я стою перед Башней Крыльев. За спиной возвышается восстановленный требушет, способный метать трехсотфунтовые каменные шары на расстояние свыше двухсот ярдов. Позади требушета – наклонный помост. На нем покоится настоящий летательный аппарат в полную величину, сделанный по чертежам леди Анджелы и мавра Олрена. Я могу скакать на лошади, но в жизни не взяла ни одного урока пилотирования. Кроме того, я одета в средневековое блио, настолько точно скопированное со старых рисунков, что даже не пришлось надевать лифчик.

Я верю, что аппарат уцелеет после запуска, я смогу им управлять и даже вовремя посадить, высыпав достаточное количество песочного балласта, чтобы поднять нос и сбросить скорость. Даже если случится худшее, и я разобьюсь, уверена, что у меня окажутся точно такие же переломы, как у леди Анджелы, и наконец, будет точно доказано, что именно она была первой женщиной, поднявшейся в воздух. Мои лекторы в МБА назвали бы это выигрышной ситуацией для моего отдаленного предка. Однако вместо того, чтобы хранить полет в тайне, я сделала так, что камеры репортеров «Би-Би-Си», «Си-Эн-Эн», «Нейшнл Джиографик» и дюжин других спонсоров будут отслеживать каждое мое движение. На рассвете сам епископ англиканской церкви вознес молитву за благополучное завершение полета. Ничего не скажешь, времена изменились. И, что самое примечательное, теперь уже в небо будет заброшена женщина, которой предстоит защищать честь леди Анджелы. В 1303-м о таком нельзя было помыслить, и даже это позволяет ей занять достойное место в истории. В самом начале этого невежественного века женщине не дозволялось глядеть в окно Башни Крыльев, мечтая о крыльях из шелка, тростника и ивовых прутьев, и все же она добилась своего, и в этом заключался ее величайший триумф!

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Мэри Терзиллоу
ДЕСЯТАЯ ЖИЗНЬ НЕФЕРТИТИ

_{Иллюстрация Татьяны ФИЛИППОВОЙ}

Я лежу на холодном столе, а мои рабы ласкают меня. По их лицам течет пот и капает вниз. Плохие запахи. Мои усы топорщатся от отвращения.

Моя рабыня говорит:

– И она станет мурлыкать? И у нее будет такая же шерсть, как у Нефертити?

Плохой доктор говорит:

– Это и будет Нефертити, а не просто механическая кошка! С тем же сиамским голосом, со всеми ее ужимками, шершавым язычком и длинными усами. У нее будет все, что делает кошку кошкой, и к тому же она станет моложе, почти как котенок. Вы сможете ласкать ее и играть с ней в кошки-мышки, все, как прежде.

Мой раб говорит:

– Вы что-то сказали насчет «прыг-скок»?

– Это сложнее, но не намного. Вам надо будет четко произнести: ПРЫГ-СКОК. Сенсоры не настроены на запахи, но инженеры работают над этим. Вполне вероятно, что мы сможем установить ей новые попозже, когда появится продвинутая модель.

– Боже, так тяжело отпускать ее…

Плохой доктор говорит:

– Конечно, вы расстроены, это так естественно и понятно. Но на самом деле ваша Нефертити просто уснет. А потом проснется в новом, гораздо более совершенном теле.

Мои рабы дружно шмыгают носами.

– Может, мне выйти ненадолго? Хотите побыть с ней наедине?

– Нет-нет, не стоит, доктор… Мы только хотели выяснить, чего следует ожидать.

– Ей будет хорошо. Вся ее боль навсегда уйдет, в одно мгновение.

Но это не совсем так.

Острый коготь впивается мне в шею. Потом боль начинает уходить по частям. Сперва немеют задние лапы, я их больше не чувствую. Пропадает постоянное, мучительное желание помочиться, ведь из меня давно уже не вытекало ни капли. Уходит тяжесть в груди. Утихло жжение во внутренностях. И наконец я засыпаю.

Проснувшись, я вижу, что лежу на постели моих рабов, как раз там, где я всегда любила вздремнуть. Но в последнее время мне не хватало сил, чтобы вспрыгнуть на эту кровать, она чересчур высокая. Рабы обычно не задумываются о таких вещах, они не слишком-то разумны.

Не могу припомнить, что же меня разбудило. Должно быть, это вопли двух женщин, живущих в соседнем доме. Одна из них молодая, как раз в том возрасте, чтобы начать соревноваться за мужчин, другая уже старая и с громким пронзительным голосом. Они часто кричат друг на друга, и я так к этому привыкла, что обычно не обращаю внимания. Но возможно, мой слух теперь стал острее?

Я зеваю, и потягиваюсь, и принимаюсь вылизывать свой мех. У меха нет никакого вкуса, но я все равно вылизываю его долго и старательно, чтобы стать чистенькой и красивой после визита к доктору. Покончив с этим, я спрыгиваю с кровати и неспешно спускаюсь вниз, в гостиную, где рабы смотрят телевизор. Мой большой рыжий пес Йорик растянулся на полу, на своем обычном месте. Он приоткрывает свои желтые глаза, принюхивается ко мне без всякого интереса и снова засыпает.

Я позволяю им смотреть телевизор по вечерам, чтобы рабы не путались у меня под ногами, когда я занята собственными делами. Но никогда не позволю им додуматься до того, что они могут встать и заняться чем-нибудь еще, когда я желаю иметь их в своем полном распоряжении. Я тихонько подхожу к рабыне и вспрыгиваю ей на колени.

Не знаю, как это могло произойти, но я перелетела через ее ноги (неужели я теперь такая сильная?) и врезалась в столик, на котором стоит большая лампа. Лампа падает, но рабыня резко вскакивает и подхватывает ее на лету. Йорик тоже вскочил на ноги и готов залаять. Роняет вещи в моем доме обычно он. Этот пес недоумок, как и большинство собак, и поддается дрессировке даже хуже, чем рабы из людского рода. Хотя с ним приятно спать рядышком, если вечер холодный.

Рабыня поднимает меня и усаживает к себе на колени. Я не хочу, чтобы мои рабы вбили себе в голову, что меня можно брать на руки, когда только им заблагорассудится. Но когда ее ладони скользят по моему телу и подхватывают под мышки, я ощущаю где-то глубоко в груди трепет удовольствия.

Блаженство!

Поэтому я позволяю ей посадить себя на колени, принимаюсь мурлыкать и месить передними лапами, а моя рабыня поглаживает меня по спинке.

Она говорит:

– Никак не пойму. У нее такой же мех, как у Нефертити? Или нет? Потрогай сам.

Мой раб подходит к ней и тоже гладит меня по спинке.

Блаженство.

Женщина говорит:

– Кажется, мех тот же самый? Нефертити была такая шелковистая.

– Была? – говорит мужчина. – Но ветеринар объяснил, что это и есть Нефертити. И мы должны научиться думать о ней именно так. Взгляни сама, с виду она точно такая же, не отличить.

– Наверное, ты прав. Глаза совсем как у Нефертити.

– Но, правда, она гораздо тяжелее. Очень теплая. И слишком плотная. Как будто гладишь мешочек с бобами, обтянутый собольим мехом.

Я довольно мурлычу.

– Давай попробуем ПРЫГ-СКОК?

Все мое тело внезапно оживляется, в нем дрожит от нетерпения каждая жилка. Прыг-скок! Эти слова приводят меня в бешеный восторг!

Я мигом слетаю с колен рабыни и начинаю кубарем носиться по комнате. Я быстрая и ловкая! Я снова котенок! Вот торшер, я игриво толкаю его лапкой, и он с грохотом падает на пол. Потом я замечаю занавески: сколько уже лет я не взбиралась под самый потолок комнаты! Разбежавшись, я подпрыгиваю, вцепляюсь в ткань и начинаю карабкаться вверх. Какое упоение! Я поднимаюсь все выше и выше! Но тут драпировка, всколыхнувшись, рушится вниз – и я падаю, изогнувшись немыслимой дугой… Сверху на меня обрушивается целая стена материи, а на всю эту кучу с глухим звуком приземляется большой тяжелый металлический стержень.

Западня!

Я извиваюсь, барахтаюсь, рву когтями и кусаю окутывающий меня плотный саван. Йорик истерически лает, а мои рабы громко кричат и бранятся.

Но наконец-то я свободна. Они стащили с меня материю, и я немедленно удираю на второй этаж, в спальню моих рабов. И прячусь под кроватью.

Я сижу там очень долго, прислушиваясь к воплям женщин из соседнего дома.

Старая женщина вопит:

– Грязная сучка! Потаскуха! Да чтоб ты сдохла!

Молодая жалобно причитает:

– Не надо, мама! Не ругай меня! Это вредит ребенку!

Мои рабы поднимаются наверх, но я не желаю выходить из-под кровати.

Проходит ночь. Проходит день. И еще два дня и три ночи. Время от времени они говорят: «Киса, киса, киса?» – и заглядывают под кровать. Я вижу большие, перевернутые, лунообразные лица. Я просто смотрю на них и молчу.

– Возможно, она захочет поесть? – говорит мужчина. – Я знаю, что им не нужна еда, но Нефертити всегда была так требовательна к установленному порядку. Ей наверняка не хватает утреннего и вечернего ритуала кормления.

– Кто знает, – говорит женщина. – Может, надо дать ей время привыкнуть к новому телу?

– В конце концов, можно вызвать ветеринара.

Когда они встают с постели на четвертый день, я принимаю решение. Я совершила ошибку с этой дурацкой драпировкой, но больше ее не повторю. Теперь я очень сильная и, должно быть, заметно прибавила в весе. С кошками такое иногда бывает. Это правда, что я не чувствую настоящего голода, но мне хочется заставить их положить в миску немного этой приятно пахнущей кошачьей еды из жестяной баночки.

Они трогательно счастливы, завидев меня. Женщина говорит:

– О, это наша Нефертити! Это действительно она! Теперь я верю.

Мужчина берет сложную металлическую штучку с рычажком и колесиками и отрезает верх банки. Маленькой ложечкой он достает оттуда немного еды и кладет ее в миску.

Я подхожу и нюхаю эту еду, но она совершенно ничем не пахнет. Что они с ней сделали?.. Или купили не тот сорт?.. Так или иначе, но я не голодна. Отвернувшись от миски, я гордо поднимаю хвост трубой и ухожу.

– Придется отдать Йорику, – говорит рабыня. – Он съест.

– Надеюсь, – говорит раб. – Кошачьи консервы – довольно дорогое удовольствие для бесплодных экспериментов.

Йорик, кстати, уже тут как тут и единым махом слизывает всю еду. Какая наглость. Я возвращаюсь и наставительно ударяю лапой по его мокрому сопливому носу. Просто чтобы знал свое место.

К моему изумлению, пес шарахается в другой конец кухни и пытается спрятаться за посудомоечной машиной, жалобно скуля и повизгивая. Мои рабы вдвоем бросаются к Йорику, они гладят его, успокаивают и разглядывают нос. Женщина хватает бумажное полотенце и прикладывает к носу Йорика: на бумаге быстро проступает красное пятно. Но я не чувствую запаха крови.

Они возятся с Йориком и утешают его слишком долго, совершенно игнорируя меня. Я решаю пока заняться своим утренним туалетом. Мой мех по-прежнему безвкусен, должно быть, он очень чистый. Я всегда была ужасной чистюлей, так говорят мои рабы.

– Кажется, ты утверждала, что они не сделают ей острых когтей, – замечает мужчина, бросая на меня взгляд, который мне не слишком нравится.

– Ну, я просто так подумала. На самом деле ветеринар ничего такого не говорил.

Они оба приближаются ко мне, и шерсть у меня встает дыбом.

– Может быть, все дело в силе удара. Из чего она сделана?

– Из металла и пластика по большей части, полагаю. Приличный вес.

Женщина походит ко мне с неприязнью в глазах. Человеческие лица прочесть нетрудно, если ты кошка.

– Ты плохая киска! Очень плохая! Ты не должна вредить Йорику!

Я убегаю, но они преследуют меня. Я бегу изо всех сил и снова прячусь под кроватью.

Под кроватью я в безопасности, но чувствую себя одиноко. Я вспоминаю волны блаженства, когда женщина держала меня на коленях, и поэтому, лишь только мои рабы, уснув, стали тихими и хорошими, вспрыгиваю к ним на постель так легко, как только могу. Когда-то давно я делала это каждую ночь и ни разу их не разбудила. Потом, когда я болела, то была уже не в силах подпрыгнуть и просто сидела на полу и просилась в постель, жалобно мяукая, как раз тем тоном, который безотказно действует на людей.

На сей раз прыжок у меня получился тяжеловатый, и они оба проснулись.

Но ничего страшного не происходит. Женщина только бормочет: «Это ты, Нефертити? Устраивайся и спи». И они снова засыпают.

Сегодня ночью в соседнем доме удивительная тишина. Я пристраиваюсь в ногах у моего раба, это прекрасное теплое местечко, и блаженство возвращается ко мне с новой силой, так что я самозабвенно мурлычу, и мурлычу, и мурлычу, и больше не думаю ни о вопящих друг на друга женщинах, ни о моем рыжем псе Йорике, который спит на полу за дверью, поскольку рабы не пускают его к себе вспальню.

Я слышу, как Йорик повизгивает во сне. Наверное, ему что-то приснилось. Возможно, ему привиделся сон о том, как он поквитался с большущей сиамской кошкой.

Ночью мой раб всегда беспокоен и ворочается с боку на бок. Такова человеческая натура, люди даже спать не умеют как следует. Но сейчас он меня брыкнул. Я, конечно, жалуюсь вслух, однако умеренно: он всего лишь человек, тут уж ничего не поделать.

Но раб начинает орать так, словно я его укусила.

– Эта проклятая штука твердая, как распроклятый кирпич! Наверное, я сломал себе палец!

– Прекрати, – сонно бормочет женщина. – Тебе просто не следовало брыкаться.

Но следующей ночью они вынимают меня из своей постели, выносят из спальни и плотно закрывают дверь. Теперь мне тоже придется ночевать в холле, на пару с рыжим, глупым, слюнявым псом.

Я сильная.

У меня ничего не болит.

У меня есть свои собственные люди.

Но что-то на самом деле совсем не так. Мои рабы стараются уклониться от меня, когда я хочу потереться об их ноги. Я знаю, есть нечто такое, что люди называют любовью, и чувствую: мне этого не хватает. Раньше, когда я ужасно болела и умирала, эта любовь у меня была, а теперь вдруг подевалась неизвестно куда. Есть только блаженство, когда кто-то из них берет меня на руки, и еще более сладкое блаженство, когда я вспрыгиваю к ним на колени, где они позволяют мне оставаться, покуда смотрят свой телевизор.

Нет, все совсем не так, как надо. Моим людям чего-то определенно недостает.

Я решаю, что не буду думать об этом. Сейчас мне нужна хорошая охота. Я начинаю скрести входную дверь. Я хочу вырваться на свободу и поохотиться на птичек, но мой раб говорит:

– А вдруг она промокнет и у нее заржавеет шасси?

– Вряд ли, – говорит рабыня. – У нее водоотталкивающий мех. Ее можно мыть каждый раз, когда она перепачкается.

Мыть, как собаку!

Как будто я сама не в состоянии следить за собой и поддерживать чистоту.

Но они все равно не хотят выпускать меня на улицу.

В один прекрасный день я вижу за окном гостиной птичку-кардинала. Глупое создание упорно колотится о стекло. Каждый удар на мгновение оглушает кардинала, но он, трепеща крылышками, приходит в себя и снова атакует окно. И снова, и снова, и снова.

Я хорошо знаю, что между мной и бездумным пучком перьев находится оконное стекло, но каким-то образом – возможно, потому, что вчера рабыня до блеска вымыла окна? – совершенно забываю о преграде, отделяющей меня от горячего, лакомого кусочка мяса.

Я отмериваю от окна дюжину шагов, разворачиваюсь, припадаю на все четыре лапы и замираю. Я жду, когда этот дурак очнется после последнего столкновения. Оцениваю дистанцию, фокусирую все свое существо на алом трепещущем пятнышке, повожу задней частью туловища, примериваясь к точной прицельной линии… И прыгаю!

Стекло разбивается, когда я врезаюсь в него. Через мгновение у меня уже полон рот трепыхающихся перьев. Кардинал пронзительно верещит и дергается. Упоение! Вокруг меня кружатся в воздухе ослепительно яркие, словно лакированные, красные, как кровь, птичьи перышки.

Я уношу свое сокровище на крыльцо, ложусь и начинаю потрошить, придерживая лапами. Внутренности у кардинала скользкие и длинные, я с наслаждением извлекаю их из подергивающегося тельца.

Однако мне совсем не хочется их есть. Я помню горячий, сочный запах свежей птичьей крови, но эта птица удивительно безвкусна и полностью лишена аромата.

Конечно, я могу принести ее в дар моим рабам как возмещение за их нынешние услуги. Надеюсь, они останутся довольны и снова полюбят меня. Поэтому я опять беру свое яркое сокровище в зубы и возвращаюсь в дом тем же путем, каким его покинула. Я ловко прыгаю в разбитое окно, не задев ни одного из торчащих из рамы острых осколков, которые могли бы испортить мой мех.

Оказывается, рабыня дома одна и с глупым видом перебирает кучу бумаг у себя на коленях. Я приземляюсь рядом с ней, и она издает душераздирающий вопль.

Я уже слышала такие вопли прежде, когда приносила ей свои дары, и всегда полагала, что женщина кричит от восторга. Ведь люди никогда не сумеют поймать птичку так, как умею это делать я, поэтому ей почти никогда не удается поесть настоящего свежего мяса. Мои рабы иногда приносят домой холодные, затхлые части животных, варят или жарят их и тем питаются. Еще они едят готовое, подпорченное какой-то гадостью мясо из разных банок, и все оно гораздо хуже кошачьей еды.

– Плохая киска! – верещит рабыня. – Плохая!

До меня наконец доходит. Она расстроена, потому что я разбила окно. Но ведь это мой дом, как она смеет возражать?

Когда мужчина возвращается, они вместе призывают какого-то человечка в грязной одежде, который принимается вставлять в оконную раму новое стекло. Я замечаю на штанинах пришельца волоски кошачьей и собачьей шерсти и подхожу понюхать. Но сколько ни принюхиваюсь, не могу учуять никакого запаха.

– Думаю, нам все-таки следует выпустить ее на прогулку, – говорит мой раб.

Рабыня не говорит ничего. Она просто открывает дверь. Я сижу и смотрю на эту открытую дверь. Очень плохо дать повод рабам подумать, что они имеют право мне что-то позволять или нет. Но солнечный осенний денек неудержимо манит меня, и я все-таки отправляюсь прогуляться.

Я гуляю долго. Гоняюсь за опавшими листьями, птицами, бурундуками и напоследок – за собакой. Это наглый пес, немецкая овчарка, и принадлежит он старшей из двух вопящих по соседству женщин. Мерзавец приохотился рычать на меня и заступать мне дорогу, когда я была больной и слабой и не могла защищаться.

Увидев меня, он поспешно заступает мне дорогу и громко, насмешливо гавкает. Когда я в ответ страшно распушаюсь, он демонстрирует, что собирается прыгнуть на меня, и угрожающе рычит.

Но я опередила его.

Я прыгаю первой и с наслаждением запускаю свои острые зубы в наглую собачью морду. Пес с визгом падает на землю и начинает кататься и трясти головой, пытаясь сбросить меня, но я сильная, цепкая и очень, очень умная.

И я удержалась.

Я еду на нем верхом полдороги до дома его хозяйки и спрыгиваю только тогда, когда мне это вконец надоедает. Все равно он слишком большой, чтобы его можно было съесть.

Уже наступает ночь, но я совсем не устала. Кажется, я никогда не устаю с тех пор, как избавилась от своей болезни. Но мне становится любопытно, что там без меня поделывают мои рабы. И возможно, я чувствую себя слегка одиноко.

Поэтому я забираюсь на дерево, которое растет возле окна спальни моих рабов. Я знаю, что оно даже выше окна, поскольку видела это дерево каждый раз, когда отдыхала на их кровати. На одной из его ветвей застряла маленькая красная ленточка, так что я не могу ошибиться.

Я сижу на ветке и жду, и вот они наконец появляются в спальне и снимают свои верхние шкуры, как это принято у людей. Мне всегда казалось странным и немного забавным, что люди имеют привычку носить на себе дополнительные шкуры. И мне всегда очень нравилось тщательно эти шкуры обнюхать, а потом, быть может, развалиться на них и чуток подремать.

Рабы ложатся в постель и сразу начинают возиться. Дурацкая борьба, которая, как мне кажется, имеет какое-то отношение к спариванию, но поскольку вслед за этим у них никогда не рождаются котята, я точно не знаю.

Когда они успокоились, мужчина говорит:

– Надо бы впустить кошку.

– Ты думаешь? Она не просилась домой. Может быть, она убежала?

– Ты говоришь так, словно хочешь, чтобы она убежала!

– Послушай, Боб, в ней что-то ужасно неправильное. Это не наша Нефертити, это… Вещь! Настоящий монстр!

– Теперь ты уже готова вылепить из нее чудище Франкенштейна? Дорогая, это просто кошка. С искусственным телом, да, но индивидуальность у нее самая натуральная. По существу и во всех отношениях это наша Нефертити. Наша старая любимица, только моложе и сильнее.

– Вот это самое «сильнее» и не дает мне покоя! Сегодня, когда она вдребезги разбила окно, я начала бояться: а что она может сделать с нами, если разозлится?..

– Дорогая, ты же читала статью в газете. Они не нападают на людей. Их индивидуальные матрицы, на которые переписано сознание обычных кошек, включают в себя подчинение. Они воспринимают своих хозяев как животных ранга альфа. Не зафиксировано ни одного случая, чтобы роботизированный кот атаковал хозяина, а сколько их уже продано?

– Тогда почему ты согласился со мной, когда я предложила, чтобы она ночевала за дверью вместе с собакой?

– По-моему, нам пора спать. Потребуется какое-то время, чтобы заново привыкнуть к ней, только и всего. Нефертити по-прежнему любит нас, я уверен, а тебе, наверное, придется немного постараться, чтобы полюбить ее снова.

Они затихают. Я чувствую себя так, словно опять старая и больная, только боль теперь гнездится где-то глубоко в груди. Они не любят меня.

Как же я смогу выжить, если мои рабы меня не любят?..

Женщина зашевелилась, натягивая на себя одеяло.

– Предположим, – говорит она, – что у нее дефект в шасси…

– Какой дефект? Она ведет себя точно как Нефертити.

– Но она сильнее. Она гораздо сильнее, чем обычная кошка. В брошюре об этом ничего не говорится, и ветеринар нас тоже не предупреждал.

– Ты думаешь, это дефект?

– Наверное, у меня разыгралось воображение, – вздыхает она. – Ночью у страха глаза велики. Все выглядит намного хуже, чем днем.

Я сижу на дереве, скорчившись, и смотрю, как проходит ночь. Свет молодой луны очерчивает контуры листьев вокруг меня. В груди у меня холодно, и я чувствую себя очень одинокой. Я думаю о том, чтобы заплакать, как я делала, когда была маленьким котенком. Тогда, может быть, придут мои рабы и приласкают меня. Когда я была котенком, очень давно, я забралась на это самое дерево и не могла спуститься. Они раздобыли лестницу и сняли меня с ветки. И они ласкали меня, и рассказывали мне, какая я красавица, шелковистая и элегантная.