Текст книги "Извек (Княжье похмелье)"

Автор книги: Святослав Аладырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Кто доверил сердцу голос, тот змеею не шипит. Языческая пословица

В город въехал далеко заполночь. Направил коня к знакомой корчме. Ввалился пошатываясь, будто пол ночи гулял в другом месте. Вопреки обыкновению, корчма была тиха и почти пуста, если не считать нескольких человек, спящих кто за столами, кто под столом. Извек хлопнул заспанного корчмаря по плечу и, заплетающимся языком, старательно выговорил: – Тащи чего в клюв кинуть, а то с вечера пивом подкреплялись, бражкой закусывали, а вином запивали. Пора уже и зубы во что-нибудь воткнуть. Хозяин сонно кивнул, натыкаясь на столы и лавки, двинулся за едой. Зная неприхотливость Сотника, принес остывшей каши, плошку сметаны и бок печеного осетра. Постоял, глядя как гость набросился на пищу и, подумав немного, притащил вдобавок кусок пирога и крынку кваса. Извек благодарно кивнул, хлебнул прямо из крынки и вернулся к каше. Из-под соседнего стола, распугивая опухшей рожей зазевавшихся тараканов, выполз знакомый путятинский ратник. Медленно осознавая где находится, повел взглядом по столу, пока мутные очи не наткнулись на кружку. Неверной рукой сцапал, поволок к себе. Ощутив, что на дне что-то плещется, неверяще поднес к носу, понюхал, облегченно вздохнул. Прислонив бадейку к губе, обеими руками, бережно запрокинул. Выцедив последний глоток, сплюнул утонувшую за ночь муху, потряс кружку над раскрытым ртом. Поймал языком последнюю каплю, беспомощно оглянулся на Сотника. Извек, не переставая жевать, приглашающе махнул рукой. В красных глазах страдальца мелькнула неподдельная радость. Корчмарь понятливо вздохнул и устало побрел за бражкой. – Поздорову ли живешь, Сотник? – прохрипел дружинник, грохая на стол порожнюю кружку. – Поздорову, Мизгирь, поздорову. Надо бы здоровей, да некуда. А ты как? Похмельный ратник глянул в лицо Извека, но быстро отвел глаза. Рассматривая свои дрожащие пальцы, несколько раз кивнул. – Тоже здоровей некуда. И веселей некуда. Особенно после вчерашней забавы. – Эт которой? – невозмутимо поинтересовался Извек. – Что-то я не слыхал о праздниках. Разве что, пока меня не было, что-то новое выдумали. – Ага, выдумали. Крещением зовется. Такое веселье, что в башке до сих пор одни ошметки вертятся. – Да что было-то? – продолжал дурковать Сотник. – Чужого бога славили! – процедил Мизгирь сквозь зубы, медленно распаляясь от непонятливости собеседника: – Пока ты на заставе прохлаждался, мы тут нового господина себе на шею сажали. Христосом зовется, на перекладине висит, да всех жить учит! Потом купанье объявили, да так все обрадовались, что копьями подгонять пришлось. А тех, кто не шел... по княжьему приказу железом рубили, не глядя кто стар, а кто мал. Мизгирь, забыв про кружку, подался вперед. Глаза стали дикими, щеку дергало судорогой, слова срывались с губ и гвоздями били в уши. – Я двадцать пять годов прожил, а не помышлял, что придется на нашей земле свой же люд рубать. И за что?! За какое-то чучело, у которого все люди рабы божьи? Я с пятнадцати лет в походах, всякого насмотрелся, но чтобы наемных печенегов посылали волхвов ловить, такого и в горячке не видывал. Голос его сорвался на крик: – И людских глаз таких не видывал! Ты их рубишь, а они стоят с детьми на руках и смотрят тебе в глаза! А в реку не идут! – его кулак хрястнул по столу. – Не идут они в реку! Понял?! Мизгирь умолк, губы задрожали. Сглотнув комок в горле, уже тихо продолжил: – Так, что радуйся, что на засеке отсиделся. – Радуюсь. – тихо обронил Сотник. Мизгирь отставил кружку и приложился прямо к кувшину. Кадык под черной бородой запрыгал. Опустив пустой кувшин, утерся ладонью. – Опосля вчерашнего новый приказ. Велят удальца сыскать, который одному из чернецов шею свернул. Их, монахов этих, давеча семь штук передушили. Народ наш сам знаешь какой: коли кривда на двор лезет, сам князь не указ, кишки враз выпустят. Однако, тут случай особый. Этот чернец, Егорий, личный доверенный самого Сарвета. Потому, видать, и кличка была – Холм Огородный, что главный осведомитель в важных делах. Так вот его вчера вечером, в одной из крещенных весей, дохлым нашли. На дровах валялся, мокрый, да обгаженный, а морда на спине. Кто-то гораздо постарался, башку едва прочь не отвернул. Нынче будем искать кто. Только думаю вряд ли найдем... даже если отыщем. Половина наших с ним брататься готовы, не то, что ловить. Для виду придется, конечно, пометаться по округе. Да Владимиру, небось, забот и так вдосталь, скоро сам забудет. Сотник заставил себя прожевать очередной кусок рыбы. Глотнув кваса, перевел разговор на другую тему: – А что княжий отряд печенегов? – Наймиты-то? – нахмурился Мизгирь. – Этих, еще третьего дня, послали волхвов отловить, чтобы помех новому богу не чинили. Князь не глуп, знает, что наши в таком деле без пользы, вот и направил басурман. Да только не сдюжили они. Эрзя правильно смеялся: куда им до огурцов, когда они с рассолу дрищут. – Что так? – настороженно поинтересовался Извек. – А то, что объехали все ближние капища и почти никого не нашли. Потом один мил человек посоветовал на лесном погосте поискать, у Селидора. Ну те, с дуру и поискали. Ни один не вернулся, все три сотни окрест погоста полегли. Видать от волхвов Перуну хорошая жертва досталась. Сотник приложился к крынке, помолчал, шутливо вздохнул. – Зря они туда поехали. Синего Волка, в лесу и с полтыщей не словишь, а ежели еще с волхвами... – Извек покачал головой. – Тут уж лучше самим себя зарезать – хоть мороки меньше. С улицы донеслась перекличка третьих петухов. За соседними столами зашевелились еще двое похмельных. По привычке, сперва лапнули ножны, потом открыли глаза. Сотник поднялся и, поймав взгляд корчмаря, опустил на угол стола монетку. – Промочи ребятам горло, а мне пора. Мизгирь протянул волосатую ручищу и, стиснув на прощанье предплечье Сотника, негромко проговорил: – Ступай, друже. Встретишь того, кто чернеца Егория приплющил, налей ему от нашего имени. – Налью, – честно пообещал Извек и подался к дверям. После перегара корчмы, утренний воздух зазвенел в голове и растекся по телу родниковой свежестью. Почувствовав хозяина в седле, задремавший Ворон стукнул копытом, встряхнулся и привычно направился на двор воеводы. По дороге несколько раз обходил пятна почерневшей земли, видать и в Киеве не обошлось без резни. До дома воеводы не попалось ни одной живой души. Не обращая внимания на надрывающегося пса, Сотник спешился, взошел на крыльцо и грохнул кулаком в дверь. Пождал, грохнул еще. После третьего удара изнутри послышались шлепки босых ног. Сонный голос сварливо помянул Чернобога, чуть погодя скрипнул засов. Дверь приоткрылась, пропуская опухшую поцарапанную рожу с заплывшими глазами. Мутный взор медленно осветился пониманием и Извека едва не свалило волной перегара. – А, птичье вымя... Воротился значитца? Че ж с ранья приперся? Валяй спать. Опосля завтрего явишься, коли раньше не покличу. Валяй... Грохнуло. Сотник в раздумьи поглядел на захлопнувшуюся перед носом дверь и, плюнув на рычащего пса, двинулся к Ворону. Внезапно почувствовал, как усталость навалилась на плечи, будто лодья груженая камнем. В самом деле, теперь бы упасть битым лебедем, и пусть Дрема стукнет по голове так, чтобы не просыпаться до вечера... ...Разбудил крик вечерних петухов. В доме было темно, а за окном краснел затухающий небосклон. Сотник потянулся, понял, что проспал от рассвета до заката и, как говорил Мокша, день прожит не зря. В животе ощущалась пустота, как в дырявой суме калики. Под громкую перебранку голодных кишок, Извек умылся и отправился в журку: самое время ублажить тоскующее брюхо, да прислушаться к новостям. Не особо удивился малолюдным улицам. По всему, народ еще не отошел от давешнего крещенья. То тут, то там со дворов доносились плачи, причитания, вой собак. В конце улицы мелькнул конный разъезд, проехало четверо. Видать не шибко порадовал новый покон, если караулы удвоены. В корчме было тише обычного, еды почти не видно, питья же прибавилось втрое. Лица сплошь невеселые, говоры негромкие, взгляды кислые. Баклажки опрокидывали чаще, надеялись залить горечь в душе, но, судя по ссутуленным плечам, без особого успеха. Эрзя, подперев щеку кулаком угрюмо глядел в кружку. Круглолицый Мокша только шевельнул лопатоподобной ладонью. – Не стали тебя будить, и так вернулся чуть свет. Ведаешь ли что тут без тебя было? – Ведаю, ведаю, – спешно ответил Извек, двигая к себе нетронутое блюдо с кашей. – Как сами-то? – Вот пытаемся понять, – отозвался Эрзя, решившись все же отхлебнуть из кружки. – Сами вроде ничего, токмо на душе будто Ящер нагадил. А у Владимира на дворе пир, созывают всех, кому не лень, новый покон славить. – Че ж не пошли? – Охоты нету, – буркнул Мокша. – Да и поганых-самотных многовато набежало. Из дружин только путятинские, да и то не все. Остальные вовсе не наши. Сарветовы подстилки, Черняховские прыщи, да иудеи с ромеями. Рвут глотки, кто кого громче Красно Солнышко восхвалит, да нового бога помянет. Извек жевал, изредка поглядывая на друзей. Покончив с кашей, промочил горло, прислушался к затихшему брюху и повторно потянулся за пивом. – Слыхал я, Перуна с Могурой давеча закорчевали и в огонь, вместе с волхвами. Мокша, не глядя на Сотника, еле заметно кивнул. Извек же, будто не заметил сжатых губ, продолжил расспрос: – Белояна тоже пожгли? – Белояна то? – хмыкнул Эрзя. – Да ты, Веша, никак с дуба рухнул. Он же намедни Владимиру жизнь спас, целое покушение расстроил. Нет, Белоян при князе, и в полном здравии. – Так волхв же, – удивился Извек. – Тем паче, что с медвежьей мордой нового покону и не выговорить. Эрзя понизил голос, заговорил в стол, так, что слова едва долетали до ушей Сотника. – У Белояна, в последнее время, один покон: оберегать князя. Владимир его единственное детище, вот и бережет робича, закрывая глаза на любую дурь дитяти. Оно и понятно, на старости лет хочется хоть кому-то быть нужным, а там хоть трава не расти. Князь это прекрасно знает, потому и доверяет. А на то что волхв, ему совершенно наплевать. Эрзя умолк, а Мокша снова кивнул и, сопнув широким носом, добавил: – Да Владимир с самим Ящером побратается, если ему с этого выгода будет. Это у него только на словах честь, доблесть, величие земли русской... На деле же, во главе угла, величие Владимира Красно Солнышко. – Похоже на то, – согласился Извек. – Не даром тать Залешанин едва не правой рукой стал, а раньше его, душегуба, в нужнике бы утопили, или меж берез раздернули. Эрзя с Мокшей переглянулись, а Сотник хрустнул сжатым кулаком и сквозь зубы продолжил: – Рагдая же и не вспоминают. А герой был каких поискать. – Герой хорош мертвый, – мрачно проворчал Эрзя. – Дабы его именем оправдывать свои дела и наставлять верности доверчивых юнцов. Все трое надолго замолчали. Подливали из кувшинов, поглядывали на сидящих за другими столами. Судя по выражениям лиц, те тоже кисли. Разговоры не клеились и паузы заполнялись обильным питием. Хмель медленно но верно заползал в головы, притупляя кручину и застилая глаза вязким туманом. Сотник прислушивался к беседам, но в корчме, будто сговорившись, избегали вспоминать давешнее крещение. Наливались брагой мрачно, со злостью, почти силой вливая хмельное питье в протестующие глотки. Потухшие глаза мутнели, в непривычной тишине то и дело слышался зубовный скрежет. Уже не раз в сумраке корчмы сверкал взгляд Микулки. Молодой витязь явно имел серьезный разговор к Извеку, но терпеливо ждал пока народ разойдется на отдых. Захмелевший Мокша уже в третий раз порывался брататься со всеми, но, влекомый под руку более трезвым Эрзей, затих и со слезами на глазах подался к выходу. Следом двинулся вечно задумчивый Велигой с простодушным Репейкой. Зашевелилась и троица, сменившаяся с дальней заставы: Лют, Коростель и Полаб. Долго толклись в дверях, никак не попадая в широкий проем и цепляя плечами доски косяка. Когда же наконец миновали порог, затянули протяжную песню. Сквозь притворенную дверь донесся могучий запев трех луженых глоток: Колесо вперед, колесо назад, знает скрип сердец правды стороны... Корчма потихоньку пустела. Придерживая за плечи хмельного Льока, двинулись домой Сухмат и Рахта. За ними потянулись еще несколько человек. Вскоре поднялись и приятели Микулки. Проводив их нетерпеливым взглядом, молодой витязь окинул корчму острым взглядом и подсел к Извеку. Сотник хлопнул по крепкому плечу. – Сам-то как? – А что нам сделается? Мы при Владимире, как у Перуна за пазухой. Разок-другой на глаза попались и живем себе припиваючи. Пиво надоест хлебаем бражку, бражка наоскомела – медами запиваем. И службу правим как велено: надо подвиг – сделаем подвиг, надо волю князя утвердить утверждаем. Надо терпеть выродков, что при дворе крутятся – терпим. Микулка помолчал, сжал кулак, похрустел мослами, добавил: – Пока терпим. Пока! – Вот и гоже! – улыбнулся Извек. – И надо терпеть до поры до времени. А там уж как придется. Сотник наполнил свободную кружку, но Микулка отодвинул угощение, нахмурился. – Бедулька тут одна народилась. Сарветовы псы на тебя зубы навострили. Злятся, твоему непочтению и тому, что в делах их не помогаешь. Проведали, что лучше прочих округи знаешь и желают, чтобы ты к ним на доклад ходил, рек как народ живет: кто по старым поконам, а кто по новым. Еще хотели заставить тебя проводником стать, чтобы тайные капища показал, на волхвов их выводил, укромы искал. Однако, чуяли, что не пойдешь на это и ломали головы как тебя примучить. Нынче, почитай, удумали. – О как! – невесело улыбнулся Сотник. – Ну и... – Чернях с Сарветом брякнули у князя, будто возле убитого Егория Холма Огородного твой след видели. Дескать, надо тебя прищучить, да заставить отслужить свой грех. Извек напрягся, но глаза держал веселыми. Спешно соображал, мог ли оставить следы на утоптанной земле. Ничего не подозревающий Микулка тем временем продолжал: – Владимир уж было согласился отдать им тебя на наказание, да наши вовремя обмолвились, что тебя в то время на дальнюю засеку посылали. Потом и воевода припомнил, что ты на следующий день, утром вернулся и при Егории оказаться никак не мог. Так что остались они с хреном от пожилого зайца. Но думки свои, псячьи, наверняка не оставили. Ты бы остерегся что ли, да почаще пред княжьи очи появлялся, глядишь Красно Солнце сподобится, да чином одарит. Кое-кто из врагов хвосты бы маленько поджал, поутих, а то и вовсе языки свои в дупы позасовывал. Сотник незаметно перевел дух, хмыкнул, сводя все к шутке. – Чины говоришь? А на кой они мне? Меня и так любая собака Сотником кличет, чем не чин? Чай, не мелочь какая... цельный сотник! Хотя мне и в десятниках не скушно! – Да ты же, ежели бы не твой характер, давно бы тысяцким стал. – Как княжьи псы Добрыня и Путята? – прищурился Сотник. – Как Извек! – недовольно пояснил Микулка. – А так нажил себе врагов целую свору и мыкаешься из-за их козней, как неприкаянный. Чернях вон, сука, дерьмом весь исходит, придумывая как тебя извести. Сам, скотина скотиной, ничего, кроме как к князю ластиться, не умеет, а ходит в любимчиках. Ты же, как пробитая лодья, едва на плаву держишься. – Ну, не так, чтобы совсем еле держусь... – пожал плечами Извек. – Люди же знают, кто есть кто. – Так то люди. Люди всегда все знают, да только толку от этого мало. А князь, если бы не любил кулачные потехи, давно бы прислушался к Черняховским паскудствам и заслал бы тебя на веки вечные в какую-нибудь глухую засеку. А так конечно! Любит наше Солнышко поглазеть на своего надежу-бойца, кувыркающего всех подряд, от цареградских поединщиков до мордоворотов ярла Якуна и заезжих новгородских силачей. Особливо после того, как ты, с перепою, да с недосыпу, повалял Ваську Буслаева. Только привечает тебя, как бойца-кулачника. А достойно ли тебя такое? – Да знаю, – досадливо поморщился Сотник. – Думаешь мне нравится в потешных бойцах ходить? Однако, при нынешних песнях, уж лучше в потешных ходить, чем в тысяцкие лезть. Кулак Микулки грохнул по столу. – Эт почему же! – А потому, – спокойно проговорил Сотник, глядя парню в глаза. – Что ИЗВЕК никому, никогда гузнище не лизал! И, пока жив, делать этого не будет! Ни Черняхам, ни Сарветам, ни князю! Микулка огляделся, убеждаясь, нет ли чужих ушей, и уже печально качнул головой. – И это люди знают. Кое-кто даже завидует, хотя и катается по жизни, как сыр по салу. Но тебя буяна все равно жалко... – А вы себя жалейте, – оборвал Извек. – Мне и так гоже. Пока голова и руки есть, я сам о себе позабочусь. А коль совсем припечет, так брошу все, да сам подамся в глушь, в леса, в земли дальнодорожные. И плевать мне на всю эту засупонную возню. Сотник одним глотком допил содержимое кружки и ткнув денежку в трещину столешницы, шагнул к выходу. Микулка печально смотрел вслед. Когда стукнула тяжелая дверь, куснул губу и толи обиженно, толи с досадой проворчал: – Эх, гой еси, добрый молодец... Всем бы таку быть, или хоть полтаку, то-то Русь была бы... А тут, при Красном Солнце одни подпевалы, воры да наушники. С ними, сволочами, разве Русь возвеличишь!..

Глава 6

Утром, на княжьем дворе, Извек приметил еще нескольких дружинников с плоскими крестами на груди. Поморщился от убогой замены гривнам и оберегам. Большинство же прятали жестянки нового бога под рубаху, стыдились. Так, видать и будет, подумал Сотник, быть кресту вечно припрятанным нательным знаком, который никто не повесит на грудь открыто, гордо, во славу почитаемого и любимого бога. После построения, воевода подозвал Извека и, разя вчерашним перегаром, медленно проговорил: – Кого, из скороходов, способней послать за грамотой? – А далеко ли ехать? – До торжища, – уточнил воевода. – Там надлежит встретить посыльного, из шелкового обоза. По заветному слову получить грамоту и обратно. Грамота из Царьграда. Видать, дюже важная, а мои все при деле, никого отпускать не велено. – Тогда сам и слетаю. – предложил Сотник. Воевода задумался, подвигал губами, наконец кивнул. – А почему бы нет? Слетай, пока тебя при дворе с какашками не съели! Коник у тебя скорый, руки не из задницы растут, да и с мечом небось управишься. Извек промолчал насмешливой похвале, выжидающе смотрел в глаза. Воевода тем временем выудил из-за пазухи знак княжьего посыльного, вложил дружиннику в руку и, понизив голос до шепота, проговорил тайное слово. Сотник ухмыльнулся, повторил все в точности и, отпущенный удовлетворенным кивком, двинулся со двора. На выходе встретил Лешку Поповича, поздоровался, но тот, погруженный в себя, не ответил. Угрюмо прошел мимо, уткнув тоскливый взгляд в землю. Не иначе, как опять зазноба не приветила, подумал Извек. Сзади послышались торопливые шаги. Догнали Эрзя с Мокшей. – Опять отсылают? Далеко? – пропыхтел Мокша. – Да на торжище надо слетать. Эрзя внимательно глянул на Извека, двинул усами. – С собой не возьмешь? А то тоскливо тут что-то. Прогуляться бы... – Велено одному. – Ну, тогда хоть до околицы проводим, – хитро прищурился Мокша. – У нас с Эрзей кувшинчик сладкого ромейского припасен, как раз проводить хватит. – Гоже! – рассмеялся Извек. – От сладкого ромейского, да при нашей кислой жизни, разве откажешься. Не спеша дошли до дома, оседлали коней. Сотник заметил как оба пристегнули к седлам колчаны с луками и охотничьими стрелами. После проводов, небось, свернут поохотиться, руку потешить, да глаз проверить. Выехали. Мокша откупорил полуведерный кувшин и, соорудив на лице подобие серьезности, подражая интонациям Сарвета изрек: – Да пребудет еще при нашей жизни то, что обещано нам после оной! Под смешки друзей ливанул из кувшина в раскрытую пасть, передал вино Эрзе. Тот размашисто перекрестил кувшин снизу вверх и тоже вознес взор к небу. – И да снизойдет на нас благодать... То-то нам похорошеет! Содержимое кувшина уменьшилось еще раз и сосуд перекочевал к Извеку. – И да упокоится душа Егория – Холма Огородного, и да простит ему бог все его прегрешения, вольные и невольные!... – Тако бысть, тако есть, тако будет! – с хохотом докончили Эрзя с Мокшей. Кувшин вновь пошел по кругу. Прозвучали здравицы друзьям, врагам, бабке Агафье, Деду Пильгую и верным коням, кои несут столь славных ратоборцев. Когда настало время прощаться, все трое были уже изрядно навеселе. Хлопнув по рукам, разъехались. Друзья неспешно свернули в поле, а Сотник пустил коня в галоп, чтобы встречный ветер выдул из головы лишний хмель. В перелеске Ворон пошел рысцой, но Извек уже почувствовал, что маленько растрясся. Весь день не слезал с седла. Под вечер, заметил поляну со следами торговых обозов: в траве тянулись следы телег, а среди горок засохшего конского помета, чернели круги недавних кострищ. Не мешкая съехал на обочину, расседлал Ворона и, напоив у родника, оставил пастись. Сам же, наскоро закусив, улегся на плащ и заснул без задних ног. Поднялся с первым проблеском солнца. Поеживаясь от росы, быстро собрался и тронулся в путь, не забыв достать из сумы горсть сухарей. Слыша хруст, Ворон ворочал ушами и тряс шелковой гривой, но Сотник, чувствуя ногами набитое травой брюхо, был непреклонен. Ярило восполз над деревьями и сквозь листву все чаще пробивались связки солнечных лучей. Просветы между деревьями увеличились и полоска утоптанной земли вывернула на опушку. Дальше стелилась по полю, то скрываясь в низинках, то вновь выпрыгивая на возвышенности, тянущиеся до самого виднокрая. Ворон припустил было бодрой трусцой, но замешкался, углядев вьющееся неподалеку облако пыли. Дальше пошел шагом, то и дело косясь на хозяина. Извек улыбался, смотрел вперед, похлопывая коня по шее. Впереди, над желтыми клубами торчала лохматая голова. Изредка копна черных волос дергалась и голова смещалась из стороны в сторону. Рядом с ней то и дело появлялись макушки посветлей, но тут же опять скрывались в облаке. Скоро проступили силуэты полудюжины мужиков, азартно барахтающихся в пыли. Еще через десяток шагов стало ясно, что молодцы резво наскакивают на обладателя лохматой головы, но получив оплеуху, кубарем катятся в песок. Взбив в воздух очередную порцию пыли, поспешно вскакивают, благо здоровьицем не обижены и, собрав глаза в кучу, бросаются за новой затрещиной. Было похоже, что волтузятся долго. Однако, при такой прыти, легко протянут до вечера. Благо и лохматый с ног не валится. Ворон брезгливо встал, не заходя в пыль. Извек облокотился на седло, щурясь наблюдал мужицкую потеху, ждал: вдруг да разглядят – дадут проехать. Всадника же заметил один лохматый. Бросил на подъехавшего пару косых взглядов. В глазах промелькнуло обещание отвесить тумаков и путнику, коли тот вмешается. Поглядев еще немного, Сотник зевнул и нарушил идиллию негромким свистом. Молодцы остановились. Разгорячено дыша, углядели Ворона, вопросительно уставились на седока. – Почтенные, почто пыль гоняем! – улыбнулся Сотник. – Может пособить чем? Бойцы переглянулись, размазывая грязь по потным лицам. Один сплюнул кровь с разбитой губы, кивнул на лохматого. – Ага, пособи! Вот энтому гаду шею намылить. – Так он вроде и так чистый! – удивился Извек, глянув на "гада". – А вот вам помыться в самый раз. – Ниче, сейчас помоются! – съязвил "гад" и оправил пятерней растрепавшуюся шевелюру. Извек поймал на себе выжидательные взгляды и запрятал улыбку в светлую бороду. – Не, ребята, так не пойдет. Вы хоть расскажите о чем бранитесь. А то как бы ненароком дров не наломать. Лохматый оглядел нападавших, упер руки в бока. – Эт ты их спроси! Мне сие не ведомо. Шел себе, шел – никого не трогал. Тут догоняют эти соколы и... в морду. Ну а мне куды бечь? Я – в ответ. Вот и гоношимся с утра. "Соколы", тем временем, снова сжали кулаки, зыркали то на мужика, то на всадника. Один сморкнулся под ноги, вскинул покрытую пылью голову. – Вот, конья грыжа,... конокрада поймали. Ночью у нас коней увел. Мы по утру – на большак. Туды-сюды глядь, а на дороге этот маячит. Ну, мы в догон. Вот поспели, покуда не ушел. Сотник поглядел в обалделые глаза лохматого, перевел взгляд на валяющуюся в трех шагах палку с привязанным мешком, кинул взор на дорогу впереди, хмыкнул. – Вот так у нас всегда – сначала в морду, потом спрашивают. Мужики задвигали бровями, силясь понять сказанное. Один, подбоченившись, прищурился на всадника. – Эт ты про че? – Эт я про вас. – миролюбиво улыбнулся Сотник. – Коней не видать, следов на дороге тоже, а морды уже разбиты. Конокрад, надо думать, на коне должен быть. А у этого штаны ни разу седла не знали. Да и с такой поклажей конокрады не бродят. Может он их просто съел? Так это не грех. Ну проголодался парень, ну перекусил маленько с дороги... Сколько говорите коней увел? – Троих... Или четверых... – буркнул кто-то. – хотя, в первый пересчет аж пятерых не хватило. Извек безнадежно покачал головой. – Ну тогда понятно. – подытожил он серьезно. – Троих этот коноед схрумкал вместе с копытами, остальные от страха крылья отрастили и, от греха подальше, в теплые края подались. Ретивые молодцы завертели головами, за взглядами Сотника. У самых догадливых лица начали потихоньку светлеть. Они еще и еще раз оглядывались, тыкая пальцами то на дорогу, то на конокрада, то на сотника. Кто-то уже чесал пыльные вихры, досадливо покрякивая. Один обернулся к лохматому, пожал саженными плечами. – Так что ж ты раньше не сказал? – А ты спросил? – оправдался черноволосый с невинным видом. – Откель я знаю за что напустились! Вдруг да за дело, так че ж хорошим людям перечить. – Ну ты даешь! – подал голос парень с разбитой губой. – А кабы прибили тебя? А? На хрена нам, доброго человека за так губить! – Так не прибили же! Меня так запросто не прибьешь. – лохматый подмигнул. – Меня и мечем-то не сразу зарубишь. Раз десять уже пробовали, да все как-то неудачно выходило. – Мечем? – переспросил детина с распухшим глазом и оглянулся на Сотника. Глаза оценивающе пробежали по истертым ножнам, вопросительно уставились в лицо всадника. – Пробовать не будем! – твердо заявил Извек ко всеобщей досаде. – Вам еще коней искать, а времени и так потеряно немало. Хлопцы переглянулись, как растерянные пацаны. Тот, что постарше махнул рукой. – Да что там кони, чай не всех скрали, у нас еще есть. Тем более обедать пора, а мы еще и не завтракали. Утром, как глаза продрали, так сперва за табуном гонялись, не похмелясь, потом пересчитывали. Потом вдогон пустились, да пешком. Ни одна коняга к себе близко не подпускает, конья грыжа. Как дыхнешь, так нос воротит и галопом прочь. Не! Пропали так пропали! Ящер с ними, а нам обедать пора. Остальные охотно закивали, а мужик продолжил: – Уж коль так случилось, может с нами откушаете? Весь наша вон за тем перелеском. Будем рады принять гостей, заодно и познакомимся. – он тронул шишку на лбу, поморщился. – Хотя, и так уже почти свои. Лохматый поправил пояс, одернул рубаху и задумался, прикидывая в уме, стоит ли соглашаться. Однако скрип в брюхе отмел последние сомнения. – Ну, коль не шутите, не откажусь. Я вроде тоже ничего не ел... с вечера... с позавчерашнего. Кто-то уже подобрал его мешок, поправил узел на палке и подал в руки. Лохматый благодарно приложил руку к груди и закинул ношу на плечо. Все обернулись к Извеку. Тот улыбнулся. – Ну, если не обременим... а то как бы вас не объесть, рты то у нас здоровые. Молодцы дружно загоготали, охотно расшиперив свои, тоже немалые, пасти. Тронулись. Извек переглянулся с чернявым конокрадом и направил коня за мужиками. За пригорком показалась весь с аккуратными домишками в два ряда. За домами тянулся просторный загон. Ограда из ровно отесанных жердей кое где желтела свежим деревом. Чьи-то заботливые руки своевременно подправили и ворота. Столбушки так и сияли на солнце, будто специально обозначая вход. За створками, убранными на дюжий засов, толпился табун. Кони как на подбор. Богатые гривы спорили длиной с хвостами, не достававшими земли полутора вершков. Извек уважительно посмотрел на старшого из мужиков. – Добрые кони! – Есть маленько, – сдержанно отозвался тот с плохо скрываемой гордостью. Плохих не воруют. А наших, конья грыжа, любой норовит спереть. – А сколько было то? – Должно быть... – мужик почесал во лбу и прищурился в небо, зацепив пальцами нижнюю губу. – Ежели без тех, что надысь на торжище отвели... да без тех, что под седло взяли... да с теми, что Сузюм пригнал... да без кобыл, что с жеребятами... почитай полста три хвоста быть должно. Остальные, в подтверждение, дружно замотали пыльными головами. Лохматый исподлобья глянул на табун, перевел взгляд на Извека. Тот, прищурившись, не сводил глаз с загона. Не заставив себя долго ждать, цокнул языком и отрицательно покачал головой. – Не, ребят, не выходит! – Знамо дело, не выйдет, коли пяток сперли. – Не выходит, – повторил Сотник. – Потому как полста четыре гривы в вашем табуне. Ежели не считать во-он ту клячу с телегой. Рожи коневодов вытянулись как у кобылы, родившей порося. Похлопав похмельными глазами на табун за загородкой, опять повернулись к дружиннику. – Сочти еще раз! – А че там считать, – вмешался конокрад. – Двапять светлогривых, полторы дюжины трехлеток, молоди семеро, один вожак и трое, что скоро с вожаком погрызутся. Полста четыре и есть. Мужики зашагали, сконфуженно глядя под ноги. Старшой некоторое время брел, вздыхая и сокрушенно качая головой. Наконец глянул на ухмыляющегося чернявого и виновато развел веслами рук. – Звиняй, дядько, обмишурились. Опосля вчерашнего очи и поля не зрят, куда там табун счесть. Вот и сдурковали малость, конья грыжа. – Ниче, бывает и хуже, – примирительно протянул чернявый. – У нас, как-то, один заезжий навечерялся так, что всех утром измучил, дознаваясь как его зовут и откуда он прибыл. А мы разве упомним, кого и откуда принесло, чай сами всю ночь не простоквашу пили. Хорошо один к обеду вспомнил, что имя какое-то деревянное было, а ехал откуда-то недалече на торг. Оказалось Дубыней кликали, рыбарь из соседней деревни, за солью ехал. И то! Как вспомнил, так в тоску ударился: кошеля на поясе нет, а с ним и денег немало. Ну, знамо дело, с горя – опять за бражку. Опосля третьей кружки взвился, будто змеей ужаленный, кулаком себе в лоб, да с размаху. Глаза бешенные, как у лося гонного. Думали с горя умом повредился, ан нет, припомнил куда кошель дел. Рукой за пазуху шасть, так и есть, висит под одежкой, на шнурке, целехонек. Токмо лоб потом с шишкой был. Зато сам счастливый. Все захохотали весело и беззаботно, но дружный смех прервало ржание Ворона. Все опасливо отшатнулись от длинноухого пересмешника, обратили взоры на спокойного хозяина. Тот невозмутимо махнул рукой. – Ниче, эт у него случается, любит за компанию поржать, особенно ежели громко. Мужики оценили шутку, однако смешки на этот раз были тише. Подмигивали Извеку, мол, дело понятное, конь просто забавам обучен – по знаку хозяина голос подает. Лишь лохматый путник серьезно посмотрел на Сотника, встретился взглядом с Вороном и хмыкнув отвел хитрые черные глаза. Миновав треть домов, зашли на широкий двор, пестреющий двумя десятками кур под началом грозного на вид кочета. За углом дома, в большой луже, островками подсыхающей грязи, подремывало семейство свиней. Между неподвижными тушками гордая гусиная ватага гнула толстые шеи, являя готовность защипать насмерть все, что движется. Заранее оголив клыки, из-под крыльца полез матерый пес. Старшой мужик топнул. – Цыть, конья грыжа! Ворть на место! Волкодав, прекратив рычать, подался назад под дубовые ступени, а мужик, взойдя на крыльцо, обернулся и громогласно, чтобы слышали в доме, изрек: – Добро пожаловать, гости дорогие! Заходите, отдохните с дороги, потрапезничайте с нами! Из двери выскользнул шустрый малец, явно сын старшого, сходу рыпнулся к коню, едва не спотыкнулся, разглядев чудные уши Ворона, но быстро опомнился и скроил бывалое лицо. Не успел Сотник покинуть седло, пацан подхватил повод и припустил к конюшне. – Обиходит в лучшем виде! – улыбнулся старшой, заметив внимательный взгляд дружинника. Конюшня и впрямь выглядела справно. По всему, лошадей здесь знали, любили и лелеяли. В дверях показались две молодухи с кувшинами и рушниками через плечо. С любопытством поглядывали на гостей, но встречаясь взглядами, кротко опускали очи долу, отгораживаясь длинными пушистыми ресницами. Пухленькие губки то и дело подрагивали в улыбке. Хозяин с гордостью и любовью покосился на красавиц дочерей, однако, напустив в голос строгости, прикрикнул: – Ну, че выставились! Слейте гостям! Чай с дороги умыться надо. Девки засеменили с крыльца. Извек с лохматым переглянулись и зашагали следом. Пятеро спутников старшого незаметно исчезли, но скоро вернулись умытые, причесанные, переодетые в чистые рубахи и порты. Из дверей потянуло съестным. Видно издали приметили приближающихся мужчин и успели затеплить очаг. Повинуясь взмаху хозяина, все неторопливо прошли в просторную светлую горницу. Дочери уже суетились у застеленного льняной скатертью стола. Стол быстро нагружался мисками, чарками, ложками по числу едоков, запотелыми кувшинами с квасом и бражкой, горшочками с маслом, сметаной, блюдами с луком, горохом, полевым чесноком. Последним появился пышный каравай и кубышка с солью. Старшой жестом пригласил садиться, сам вышел вслед за дочерьми. Когда все расселись, в дверях показался круглобокий чугун на пожившем ухвате. Следом, удерживая тяжелый комель ухвата, обозначился осторожно ступающий хозяин. Проплыв через горницу, чугун медленно опустился посередь стола на круглоплетенную рогожку. У кого-то в брюхе звонко воркнуло. Хозяин отставил ухват к стене, отвалил закопченную крышку. Плотный клуб пара вылетел вдогон, но быстро растаял, втянутый носами сидящих. Заурчало громче. В душистое варево погрузился ковш и миски одна за другой стали заполняться густыми щами. Пацан, на краю стола, терпеливо ждал своей очереди, с тоской глядя как те, кому уже налито, разбирали краюхи ноздреватого утреннего хлеба. Когда перед каждым поплыли зыбкие змейки душистого пара, хозяин взял чарку и, расправив плечи, степенно изрек: – Да пребудут с нами светлые боги! – Тако было, тако есть, тако будет! – отозвались за столом, и чарки дружно расстались со своим содержимым. Застучали ложки, захлюпало в губах сытное варево, сдобренное густой сметаной, захрумкал на зубах окунутый в соль чеснок. Ели молча. Пошкрябав по дну, высвобождали миски, сливая остатки в ложки. Забрав ухват, хозяин вышел и воротился со вторым чугуном, испускавшим могучий дух гречневой каши, распаренной на мясной подливе. Заскрипели распускаемые пояса. Каша с щедрыми кусками мяса занимала опустевшие миски. В чашках забулькала бражка, в горницу заглянула одна из дочерей, бросила взгляд на стол, скрылась и вернулась с новым караваем хлеба. Принялись за кашу. Покрякивая, к вящему удовольствию старшого, нахваливали хозяек. Один за другим начали сыто отдуваться, потягиваться. Пошли тихие разговоры. В первую голову о конях. Лохматый с интересом слушал. Выказывая немалую осведомленность, изредка вставлял слово, на удивление точное и веское. Отодвинув миску, облокотился на стол, потянул руку к кувшину и невзначай задел пяткой дорожную суму. Под лавкой звякнуло. Хозяин двинул кувшин навстречу, кивнул на звук. – Не коваль ли будешь? – Был, – неохотно отозвался мужик. – Пока прадеда в ремесле не догнал. Старшой двинул бровями, хмыкнул удивленно. – Почто так? Не доброе ли дело нагонять и выпереживать пращуров? – Выходит не все гоже, что добро тоже. Пока подковы, косы, да топоры работал, всем благо было. Как дальше двинул, нехорош стал. Люд прознал мои успехи, да роптать начал, что добра от них не ждать. Посудили, порядили, токмо я ждать не стал, а двинул восвояси, пока все умничали. Вот и гуляю нынче. Над столом стихло. Вопрос, вертевшийся на каждом языке, сорвался с губ наивного мальца. – А что, дядечко, за успехи такие? Лохматый с усмешкой глянул на малого, но видя общее любопытство, заговорил. – История не короткая, да нам, поди, не к спеху, -он вздохнул и хлебнув бражки уставился в полупустую чарку. – Сколь себя помню, вся родня судачила об одном моем предке, что выковал вещь непобедимую, с коей все, чего душа не пожелает, поиметь можно. Будто бы он, после этого, и кузню забросил, и из родной веси ушел. Однако вернулся скоро, да не тем, кем был. С корзном на плечах, дружиной за плечами и обозом немереным. Взялся обустраивать из веси городище. А пока мастеровые его чаяния в жизнь плотили, сам каждые две-три седмицы походами пропадал. Возвращался с добычей немалой. Приводил новых мастеров, множил казну, да свою славу. Погодя, стали доходить и вести о делах его удалых. Выходило, что каждая добытая гривна немалых кровей стоила, не своих, знамо дело: дружина была для охраны на привале, да захваченное довезти. А на бранном поле, кровь лило кованное чудо. Вещь неведомая, покорная лишь хозяину. Рассказывали, что пущенная в дело, металась птицей, сея смерть неминучую, ни пощады, ни края не зная. По слову же хозяина падала к его ногам без силы. И что одно прозвище этого чуда вызывало ужас. После тех вестей радость в городище поубавилась. Ведуны роптали, что нет славы и почести в успехе, добытом без труда и доблести. Сие, мол, достойно Чернобоговых внуков, но не доброго гоя. После этого отказались все от его благодатей. Мать прокляла и дела его, и тот день, когда понесла в себе будущий позор рода. Однажды после этого ушла из городища и больше не вернулась. Предок, после этого, заперся в тереме, почернел и осунулся. Наконец, в один из дней, выехал куда-то со всем войском, а воротился через несколько лет, всего с тремя ратниками. Однако, был уже плох и вскоре после возвращения умер. Плода же рук его никто с тех пор не видел. Куда канул – неведомо. Старая кузня так и осталась заброшенной на несколько колен. Проклято ли, нет ли, но я с детства лег душой к горну. Поначалу пошел в соседнее селение, побегал в учениках у тамошнего коваля. Когда же мал-маля уяснил дело, вернулся домой, стал переделывать то, что от предка осталось. Дела спорились. Да и не диво – все в кузне, от гвоздя до наковальни, чудо какое спорое да прихватистое. Пройди от Царьграда до Ругена – такого ни у одного коваля не встретишь. Понял, что кое-что могу ловчей предка сотворить. А предок, как говаривали, еще будучи отроком прослыл прилежным учеником. Каждый, даже самый мелкий наказ совершал со вниманием и завидной сноровкой. Потому и знал все премудрости, накопленные аж в пяти коленах до него. К тому времени как стал мастером, открылись ему и секреты железа, причем не только горного или того, что из болотных руд вытапливали, но и того, что небесным зовется. В старые времена, говорят, пал в наших краях камень с неба. Люди находили осколки камня: кто – с горошину, кто – с кулак, кто – с лошадиную голову. Несли все в кузню. Слышали, что ежели добавить камня в простое железо, то быть поковке крепче и к износу упористей. Говорили, с такими вещами и работать, и охотиться, и воевать способней. Они будто бы сами чуют хозяина и под руку подлаживаются. Сказывали еще, будто дед моего предка столь вызнал свойства небесного камня, что выковал однажды птицу, коя запущенная с руки выписывала круг, да снова в руки возвращалась. Научил этому и внука. Предок же, дабы ничего не забыть, чертал самое важное на дощечках, увязывал в одно, да упрятывал. А уж когда смастырил свое чудо, так забросил все и к делу кузнечному уже не вернулся. Добра же осталось много. И хитростей, и того камня, и прутов железных разнодольного замеса. Думали угробил все, да только оказалось, что не поднялась рука на плоды трудов, своих и пращуров. Припрятал он то добро, да славно так припрятал. Ежели не случай, не отыскать бы его укром. Однако, по воле богов нашел. Дернуло меня как-то сковать крючки для рыбарей, чтобы были малые, да крепче больших. Когда взялся цевья в петели гнуть, один сорвался со щипцов и на пол отскочил. Я на карачки. Глядь-поглядь, а ни хрена не видать. Досадка взяла, ухватил куцую щетку, да вокруг наковальни, ползком. Сметаю в кучу слежавшуюся труху, ищу. Отыскал в щели. Махнул разок – щелка как щелка, только длинна больно. Смел повдоль, заметил угол, дунул на труху и оторопел. Под самой колодой, что под наковальней, крышка, будто от погреба. Сволок колоду в сторону, потянул за кольцо и сел. Тамочки они, предка секреты. Ну, тут пошло и поехало. Что на досках разберу, тут же в железе пробую. Дело спорилось. Скоро и про чудо проклятое нашел. Смастерил как начертано, поглядел, где можно улучшить, перековал, опять посмотрел. Потом сделал такую же, но потоньше и целиком из одного небесного камня. Ну а дальше знаете. Забрал свою манатку и ушел. – Так как называлось то? – не выдержали за столом. – Называлось то? А что разве не сказал? Называлось просто: поначалу Смерть-Борона, потом... Бивни Саморубы. – Бивни Саморубы? – переспросил хозяин недоверчиво. Глаза присутствующих остекленели. Взгляды буравили лохматого, но один за другим тупились о его лицо и втыкались в столешницу. По всему было понятно, что лохматый не врал. – Так ты сработал эти самые Бивни? – медленно проговорил старшой. – Стало быть в мешке то самое и лежит? – Не совсем то, но лежит, – кивнул чернявый. – Мои поменьше, да поумней старых. Те всех подряд клали, мои же чуют вруженного, злобного ли, простого. Можно приказать рубить мужей на тыщу сажень вокруг, можно на полет стрелы. Бабы же с детьми нетронуты останутся. Можно древа валить, либо городские ворота в мгновение извести. Однако, беда та же. Все в округе едва прознали про мою работу, отвернулись как встарь. Слушать не стали, что для добра я их сработал, да для защиты земель наших. Вот и гуляю теперь... – Покажи! – выпалил мальчишка, подавшись вперед. Все тупо обернулись на голос, но, осмысливая сказанное, даже не окрикнули за дерзость. – Показать не мудрено! Лохматый запустил руку под лавку, вытянул мешок, уцепил пальцами шнур. Узел легко поддался, будто давно ждал этого. Пятерня чернявого окунулась в горловину и потащила на свет странное, в полтора локтя, кольцо из двух изогнутых лезвий с плоской перекладиной посередке. По блестящей поверхности металла разбегались волны булатного узора, хищная режущая кромка сверкала как грань яхонта. Лохматый вытянул руку над столом. Давая разглядеть всем, медленно повертел разными сторонами. По стенам и потолку побежали яркие отблески. – Вот такая штука, – вздохнул кузнец помрачнев и стал расправлять горловину мешка. Убрав Бивни-Саморубы, долил бражки, медленно выпил. Забулькало и в прочих чарках. Все постепенно отходили от удивления, на лохматого поглядывали с уважительной опаской, осознав, на что могли нарваться утром. Сотник же размышлял о том, как справиться с такой штуковиной, коли придется повстречать. Однако, очередная доливка браги переложила думки на веселый лад и скоро все уже покатывались со смеху, слушая заковыристые байки лохматого. На смену обеденному раскладу уже появились медовые орешки, когда хозяин вдруг посмурнел. Брови зажали переносье, собрав лоб в глубокие складки. Не говоря ни слова, со всего маху грянул кулаком по столу и зло закачал головой. Все замерли, едва не поперхнувшись угощением. Хозяин же на глазах светлел лицом и наконец обвел всех победным взглядом. – Вспомнил, конья грыжа!... Вспомнил, откель в табуне полста четвертый взялся! Собун, копытом его по голове, своего коняжку еще не забрал. Мышонком пискнул мальчишка, упрятав в кулачок смех над батькой. Сердце не успело стукнуть трех раз, как стены дрогнули от раскатистого гогота. Дух перевели лишь когда в дверь заглянули испуганные дочки. Увидав смеющихся мужчин, охотно хихикнули и так же быстро скрылись. – Ну, гои, – вздохнул старшой, насмеявшись и поднялся из-за стола. Спасибо этому дому, а мы пойдем в гости. Надоть вас с родственниками познакомить, посидеть, новости послушать, какое в свете чудо узнать. Хотя, одно чудо уже зрили. Хозяин подмигнул лохматому. В горницу забежала девчушка лет восьми, поманила старшого пальчиком и, косясь на гостей, на цыпочках потянулась к отцовскому уху. Тот пригнулся, с довольной физиономией выслушал и, погладив по голове, выпрямился. – Все уже собрались, столы под снедью! Не откажите, други, тут недалече через пяток домов. Перекусить перекусили, а там ужо посидим по-человечески. Извек, порадовавшийся было завершению застолья, распрощался с намерением передохнуть после обеда. Ну что ж, на княжьих пирах бывало и похуже, иной раз по пять раз за день харч метать приходилось. Чернобородый кузнец будто прочел его мысли. Понимающе улыбнулся, подергал за ремень, выпуская из под пряжки еще одну дырочку. – Воля ваша! Отчего ж не пойти? Рады будем добрых людей уважить. Все подались наружу. Под крыльцом опять заурчал пес. Извек хмыкнул. – Ну и кобель... Того и гляди, ползадницы отъест. Не кобель – Волкодав! – Да от этого волкодава один шум по всей округе, – откликнулся хозяин. Вот все и думают, что страшнее не бывает, а толку чуть. Ну бегает, ну задирает всех, кого не лень, ну морда толще других, а ведь дурак дураком. – Ну, тебе лучше знать, – вставил чернявый, пожав округлыми плечами. – А народ по шуму судит. От кого шума больше тот и знаменит. Едва сошли с крыльца, дорогу перегородили грозно шипящие гуси. Неторопливо косолапя через двор, выгибали шеи, гоготали и бестолково щелкали клювами. – Ого! – хохотнул Сотник. – Друзья Волкодава подоспели. – Да это вовсе не мои, – отмахнулся старшой с досадой в голосе. Семешкины гуси, соседские. Любят в моей луже поплескаться. Птицы плотной кучей миновали крыльцо. Люди, посмеиваясь, двинули со двора. Уже на улице догнал один из молодых парней. Раскрасневшись от пузатого бочонка на плече, поравнялся с Извеком. Понизив голос, радостно затараторил: – Ужо сейчас попируем. Эт тебе не пиво с бражкой. Настоящее ромейское, будь они трижды не ладны. Вино добрейшее. С него ни спасу, ни удержу от веселья нет. Сотник кивнул, на глазок прикидывая количество вина. Выходило кружек по пять на глотку. Правда, не ведомо сколько питков ждет на месте. Ну да ладно, как говаривал Рагдай: – главное ввязаться в драку, а там само пойдет. Лохматый задумчиво шагал рядом с хозяином, рассеянно скользя глазами по улице. Проходя мимо кузни, с тоской поглядел на распахнутую дверь и дымок, вьющийся из трубы. Старшой заметил взгляд, что-то прикинул в уме, хмыкнул собственным мыслям, потеребил мочку уха. – Слышь ко, кузнец... А оставайся у нас. Чай не прогоним, нам толковый коваль страсть как надобен. Мы коней по старинке куем, другие же давно по-новому. Подковки тоньше, да будто бы половчей наших. Да и от конокрадов спасу нет, конья грыжа. Может и здесь пособишь. Лохматый быстро глянул на старшого. – Не шутишь? А как же бивни? – Куда уж шутить, конья грыжа, нам тут не до шуток. Да и бивням твоим работа найдется. Леса у нас вон какие. Степняк, либо ушкуйник забалует... Оставайся! Кузнец нахмурился, пробежал глазами по крепким домам, недалекой опушке леса, оглянулся назад, где виднелся край загона с табуном. – Помыслим. – Помысли, помысли, – спешно согласился старшой. – Мы не торопим. Кто ж с кондачка такое дело решает. Сотник улыбнулся, встретив загоревшийся взор лохматого. – А что? Весь добрая, народ толковый, дело тебе найдется. Че сапоги по дорогам обивать? Хозяин закивал, благодарно глянув на дружинника. Указав рукой в сторону, свернул к одному из домов. – Вот и прибыли! На крыльце поджидал тощий, как камыш, поживший муж. Смотрел открыто с изучающим интересом. Лохматый поглядывал все так же исподлобья, ни на чем не задерживая взгляда, но лицо, как подобает сделал вежественное и приветливое. Извек же решил прикидываться простаком, ибо чем проще человек – тем проще вопросы, чем проще вопросы – тем меньше говорить придется. Как водится, после положенных слов прошли в двери. Глазам открылась огромная, во весь дом, палата со столами вдоль всех стен. В середке по обыкновению было оставлено место для удобства смены блюд. Сидящие на лавках уважительно поднялись поприветствовать вошедших. Старшой поклонился всем и вышагнул вперед. Ручища плавно пошла в сторону двоих гостей. – Прошу принять и уважить по обычаям нашим. Как случаю подобает, поконом заведено, да Родом завещано. Гостями у нас ныне люди достойные: дружинник киевский, имя которому Извек и коваль, каких боле на земле нет, коего звать Буланом. Сотник с лохматым поклонились и, подгоняемые приветственными возгласами, прошли на почетные места в середине стола. Уселись рядом со встречавшим на крыльце мужем, оказавшимся старейшиной веси. Не рассусоливая долго, старейшина встал, с редкостным для этих мест серебряным кубком, и могучим голосом воеводы коротко изрек: – Быть женам верными, мужам честными, детям здравыми! Во славу Рода, да нам, внукам богов, на радость! Молча выпили, закинули в рот кто до чего дотянулся, сели... тут-то все и началось. Извек потерял счет наполненным чаркам, открытым бочонкам и выставляемой снеди. Голова кружилась от перекрестных разговоров, вопросов, ответов, баек, присказок, слухов, да новостей. Кузнец, лихо успевавший отвечать сразу нескольким любопытным, явил хорошо подвешенный язык, живой ум и веселый нрав. Однако, несмотря на то, что оба за словом в карманы не лазили, и Сотник, и кузнец скоро притомились. Отметив это, старейшина мановением руки утихомирил любознательных и, дав гостям передохнуть, негромко проговорил: – Ведаем, что почтенный Извек обременен службой княжей, посему слово мое к тебе, Булан, будет. Прими наше приглашение, остаться. Мы же обязуемся уважить тебя как своего, и делить с тобой хлеб, кров, радость и беду. Ты же волен будешь уйти по желанию, коль житье наше не по душе придется. Казалось воздух над столами застыл, как уха на морозе. Все взгляды обратились к лохматому. Сотник, глядя в скатерть, легонько пнул кузнеца под столом и предусмотрительно подвинул полную чашу. Лохматый не шелохнулся, однако спустя несколько мгновений, упершись руками в столешницу, встал. Голос прозвучал глухо, но услышали все: – Да куда мне уходить, чай нагулялся уже, пора делом заняться. Благодарень вам! Первый глоток кузнеца был слышен от двери, но второй был заглушен дружным воем пирующих. Застолье продолжилось с новой силой. Тут же решилось с жильем, припасами, утварью и харчами. Не заметили как перевалило заполночь. Услыхав вторых петухов, все повалили из дома навстречу рассвету. Дохнув свежего воздуха, порешили прогуляться к лесу, поглядеть на чудесные Саморубы в деле. Кузнец нехотя согласился, уговорившись, что покажет только один раз, сколько бы еще не просили. Все, сморщив трезвые лица, тут же согласились, застучали кружками кулаков в выпуклые грудины, сулили не просить, даже если ничего за раз не получится. Верилось таким обещаниям с трудом, однако стоило порадовать новых друзей дивом дивным, доселе невиданным. Прихватив пяток крынок с прошлогодней сурьей, потопали к лесу. Пока шли к дальней стене деревьев, Ярило, спешащий ко дню, добавил небу молока. От веси доносились распевки третьих петухов, а в низинках уже скапливался сонный и ленивый туман. Лохматый остановился за полторы сотни шагов от опушки. Повел рукой, понуждая всех отойти за спину и, лишь когда убедился, что ближе пяти шагов никого нет, потянул из мешка зигзаги лезвий. Мудрено взявшись за середку соединения, прищурился на пару высохших исполинов, что стояли особняком, напоминая древних стражей. Покумекав, выверил хват, примерил на вытянутой руке направление, медленно отвел орудие назад. Глубокий вздох и... Сверкающий диск, набирая обороты, со свистом сорвался с ладони. Стоящие за спиной недоуменно ахнули, заметив неверное направление броска. Саморубы пошли заметно левее цели, однако, набрав немыслимую скорость, внезапно, по пологой дуге свернули к деревам. Никто ничего не понял, когда Бивни, не останавливаясь, промелькнули толи перед, толи за деревьями. Лишь когда размытый силуэт, завершив дугу, устремился назад, от леса долетел негромкий звяк, будто по сушине стукнули тонкой заморской сабелькой. Раскрыв ладонь навстречу, кузнец не сводил глаз с мчащегося к нему диска. Выждав до последнего мгновения, быстро отшагнул вбок и резко махнул рукой вниз, будто стряхивал воду на то место где только что стоял. Блистающий вихрь словно бы утратил направление. Вращение мгновенно прекратилось и лезвия с разгона врезались в землю. Лохматый не торопясь присел, выдернул свое детище из дерна и с грустью оглянулся на наблюдателей. Остолбеневшие же мужики, расшиперив пасти, контужено вытаращились за его спину и... в этот момент земля дважды вздрогнула. Все в молчании следили за опускающимся облаком , пока тишину не нарушил печальный голос кузнеца. – Вот и дрова будут. Всяко польза. Сотник со знанием дела цокнул языком. – Лихая вещица. Небось намаялся пока совладать учился. – Было, – согласился лохматый. – особенно пока останавливать приспособился. Не знаю как с руками остался. Благо краешком только и задевало. Булан завернул рукав и показал жуткие шрамы, перепахавшие предплечье. Кузнецу явно везло. Ни один шрам не пересек сухожилия, лишая пальцы подвижности. Извек покачал головой, невзначай глянул на свою руку в булатном наруче. Булан усмехнулся. – Ты думаешь я голышом это колечко покидывал? Ему же все едино, что наручи, что наковальня. Все, что на лету попадется, сечет легче, чем коса дождевые нити. На горы, правда не напускал, но разок, в степи, каменной бабе полбашки снес. Ненароком конечно, просто в траве не разглядел. А рука цела оттого, они сами зависают над тем местом откуда посланы, но пока не собьешь, вертятся как бешенные, ни взять, ни остановить. Слушаются только когда ладонь издали почуют. Тогда выжидаю до последнего, да отмахиваю вниз. Как ладонь пропадает они уж не крутятся, стремятся уследить куда рука ушла, ну и тыкаются в землю. Без закрутки-то большой силы нет. Не страшнее простых клинков, правда хороших. Потихоньку потянулись назад. Гомонили обсуждая увиденное, чесали в головах. Спорили возьмет ли чудная вещь терем или, к примеру, лодью на воде. За разрешением споров обращались к кузнецу. Тот вздыхал, но старательно, как детям, разъяснял – что, сколько и как далеко секут Бивни. Народ потихоньку начал расходиться. Кузнеца с Сотником тоже повели устраиваться на ночлег, но Извек, сославшись на службу, с трудом попрощался с оставшимися и направился за Вороном. Не успел подойти к конюшне, как невыспавшийся мальчонка вывел бодрого оседланного коня. Едва дружинник взобрался в седло, Ворон припустил резвой рысью.