Текст книги "Извек (Княжье похмелье)"

Автор книги: Святослав Аладырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 27

Плакать пришлось всерьез... Дмитрий Ревякин

...Дана с холодным любопытством рассматривала юную русалку. Та дерзко взирала на всемогущую владычицу вод и сама удивлялась, что удается выдержать этот властный взор. – Если и боится, – думала Дана. – То очень хорошо скрывает. Два жутких зверя, по обе стороны от богини, медленно ворочали морды с одной на другую. Чудовища ничего не понимали, отчего в рыбьих глазах хранителей застыло подобие растерянности. Лелька же напротив, не замечая стражи, неотрывно смотрела в синие глаза богини. Решив закончить поединок взглядов, Дана чуть улыбнулась и откинулась на высокую гранитную спинку. Под сводами зала мягко зазвучал ее спокойный насмешливый голос: – Так вот ты какая, упрямица-Леля, не убоявшаяся гнева Даны. Что ж, садись, поговорим. Рука повелительницы вод плавно качнулась, указывая на ступень у подножья трона. Русалка гордо вскинула носик и стрельнула глазами по громадным стражникам. Потом покосилась на предложенное место но, укутавшись сполохами чудесных волос, опустилась на пол там, где стояла. Дана едва не рассмеялась такой детской непокорности. Вспомнила далекую юность, когда сама гневила отца подобными выходками. Чудища выпучили и без того круглые глаза, едва не выронив их из орбит. Однако, повернувшись к повелительнице, увидели ее спокойное лицо, захлопнули отвисшие челюсти и вновь замерли как подобает грозной охране. Справившись с ползущими вверх уголками рта, Дана вздохнула. – Мне известно о твоем желании покинуть нас. Ведомо ли тебе насколько это неслыханно? Русалка медленно кивнула, на отводя решительного взгляда. Дана опустила глаза, разглядывая сверкающие перстни на длинных пальцах, обронила равнодушным голосом: – А ведомо ли тебе, девочка, что это невозможно? Русалка поборола волнение и медленно проговорила: – Невозможно без ведома великой Даны... – Да и с ведома такое неспособно! – перебила владычица. – Лучше бы ты передумала. Не по нраву мне такие хлопоты! – Но я все равно уйду. – почти прошептала Лелька. Дана подняла на непокорную холодный взгляд. Точеные пальчики русалки нервно теребили прядку волос, но глаза смотрели так же твердо. Частое колыхание волос, прикрывавших грудь, выдавало, какой ценой дается видимое спокойствие. – Вот как? Ты готова уйти, зная, что не проживешь среди людей и тридцати трех дней? – Да, великая Дана! Потому как и здесь мне не жить. Лелька наконец отвела вызывающий взгляд, шмыгнула носом и добавила: – Отпусти! Дай волю! Брови богини взлетели вверх, глаза сыпанули искрами. – Волю!? – вскинулась Дана. – Тебе захотелось воли!? Того, чего нет ни у одного из богов! Того о чем и сам Род не мечтает! Воли этих злополучных смертных? Воли мучиться, воли умирать? Воли терять самое дорогое во имя неведомой сумасшедшей цели!? Волю брести, не зная куда, только бы не стоять на месте! Дана вдруг осеклась, и уже бесстрастно продолжила: – Я все сказала. Ступай, глупенькая, и забудь эту блажь. – Я все равно уйду. – еле слышно прошептала Лелька и, в сопровождении чудовищ, обреченно двинулась прочь. В просвете выхода остановилась вполоборота, метнула взгляд полный отчаянья. – Прощай, великая и счастливая Дана! Ты не знаешь что такое любовь! И не узнаешь... Когда контуры трех фигур растаяли в дымке солнечных лучей, с лица Даны сошла маска величия. В синеве глаз блеснула давнишняя неизбывная тоска. Она опустила лицо в ладони и замерла под сводами величавых стен маленьким беззащитным комочком. В мокрых пальцах скрылась горькая улыбка. Столетия невыплаканных слез неслышными словами слетели с губ. – Я не знаю что такое любовь!? Я не знаю?...

...Лелька, с отрешенным личиком, неподвижно сидела у кромки воды. Рядом с ней, на бревно то и дело опускались пугливые стрекозы и бабочки. Один раз, преодолевая принесенную рекой преграду, промелькнул уж. Взобрался на гладкую древесину, блеснул черными бусинками глаз и скользнул в воду. Над поверхностью осталась только изящная головка с двумя желтыми пятнышками. Вряд ли Лелька заметила охотника за лягушками. Ее взгляд был прикован к речной глади. Легкий ветерок давно просушил волосы и теперь робко перебирал длинные пряди, будто хотел заплести их в косу, да не находил нужной силы. Гонимая ветром рябь переливалась на закатном солнце и покрывала реку причудливой сверкающей чешуей. Русалка пребывала в том оцепенении, когда тело словно растворяется в окружающем мире, а глаза не могут оторваться от одной единственной точки, дающей покой и отдохновение. Краешком сознания Лелька заметила как недалеко от берега брызнула в рассыпную стайка плотвы. Воображение вяло нарисовало вечно голодную щуку, гоняющую на мелководье рыбью мелочь. Однако, вместо спины промахнувшегося хищника, из воды возникла косматая макушка водяного. Старый Щитень болезненно щурился, для его глаз и вечернее солнце было слишком ярким. На берег выходить не спешил – отдыхал, утомленный поисками любимой ученицы. Наконец, разглядев примостившуюся на бревне Лельку, ласково улыбнулся и двинулся из реки. Несколько мальков выскользнуло из спутанной бороды и серебристыми искорками шлепнулись в воду. Щитень остановился, загреб бородищу узловатой рукой и бережно потряс, выгоняя то, что не успело выпутаться само. Последним отцепился мелкий рачонок, ухватившийся клешней за кончик длинного уса, и упрямо не желающий возвращаться в родную реку. Убедившись, что живности не осталось, водяной встряхнул мочалкой бороды и ступил на песок. Подковыляв ближе, погладил Лельку по голове, помолчал. Будто вспомнив зачем пришел, вытащил из подмышки маленький сверток, развернул, встряхнул и расстелил на бревне рубаху с неброским узором по вороту и рукавам. Присев рядом, поинтересовался: – Узнаешь? Русалка оторвала взгляд от воды и несколько мгновений неверяще смотрела на принесенную одежду. – Деда, откуда? – Да все из старых укромов. – улыбнулся водяной. – Как чуял, что приберечь надо. Вишь, не ошибся, пригодилось. Эт мы, старики, без одежи подмерзаем. Вы же, все больше волосами наряжаетесь, а середь людей нагишом не можно. Вот только коротковата, думаю, будет. Ну, уж лучше, чем ничего... Он замолчал. Русалка задумчиво провела ладошкой по мокрой холстине, тронула пальчиком вышивку, подняла глаза на лешего. – Спасибо, дедушка Щитень. – На благо, внученька, на благо. – вздохнул старик. Он тронул ладонью лицо, будто бы смахивая капельки воды. Зажмурился, снова утерся и, часто заморгав, отвернулся. Лелька перевела взгляд на реку, еле слышно обронила: – Наверное... попрощаться надо... со всеми. – Не трудись, к чему кручину множить. Нынче наши собирались, поручили проводить, велели сказать... – водяной прерывисто вздохнул. – Народ твой тут, ты нам как дочь, не забывай и, да пребудут с тобой Светлые Боги... Щитень, не оглядываясь, двинулся в воду. Русалка еле заметно кивнула вслед. Глаза заблестели отражая бегущие по воде круги. Когда истаял последний, Лелька медленно двинулась вдоль берега. Приближалась первая из тридцати трех оставшихся ночей...

...Ярило, будто умытая детская мордашка, выглянул из-за холма и по траве наперегонки побежали неугомонные золотистые лучи. Один раньше всех добежал до Лельки и коснулся лба светлой теплой ладошкой. Русалка наморщила носик, поежилась от утренней свежести и открыла глаза. Уселась столбиком, тряхнула волнами волос, сладко потянулась. Ослепительный лик солнца вырастал на глазах, неумолимо вздымаясь над макушками деревьев. Лелька вдохнула и замерла, всем телом впитывая давно забытое дневное тепло. Именно эти ласковые прикосновения Ярилы и должны были погубить ее на закате тридцать третьего дня. Но в этом возрасте тридцать дней как тридцать лет. Да и наставница нагадала куда идти, чтобы до срока встретить того, кто ранил сердце и полонил душу. И обнадежила, что случится это гораздо раньше означенного дня. Теперь главное дойти, добежать, глянуть хоть разок, послушать голос, побыть рядом... а там не страшна и смерть, избавления от которой так и не дала жестокая Дана..

ЧАСТЬ 5

Глава 28

С пьяных глаз и коза – красавица... Витим – Большая Чаша

По своему обыкновению, Мокша не заходил в харчевни, не испытав плечом крепость двери. Будто ненароком, задевал косяк так, что стена вздрагивала, а те, кто сидел ближе к выходу, вздрагивали и расплескивали содержимое кружек. Мокша же, довольный результатом, как ни в чем ни бывало проходил мимо. И сейчас он вломился в корчму как медведь в тесный курятник. Удовлетворенно крякнул, глянув на крепкую древесину, что только мученически скрипнула под могучим плечом. В самом углу отыскал взглядом Эрзю и прокосолапил к нему, мимоходом приглядываясь к сидящим за столами. Эрзя позевывал, привалясь спиной к бревенчатой стене, лениво хлебал медовуху, вытирая кулаком повисающую на губах пену. Мокша уселся напротив, грохнув о лавку тяжелыми ножнами. Последний раз оглянулся на корчму и водрузил молоты кулаков на стол. Не дожидаясь когда рот Эрзи захлопнется после очередного зевка, проворчал: – Эй, спящая красавица, закрой пасть, кишки простудишь. Эрзя подавил зевоту и вперил в друга самый бодрый в Киеве взгляд. Мокша поощрительно кивнул, бросил взгляд на остывающего жаренного гуся, проглотил слюну. – В общем так! – начал он заговорщически. – Чую, пора пришла Извека искать. – Ой ли? – не поверил Эрзя. – Может пущай еще погуляет. – Нагуляться успеет, покуда искать будем. А время то самое! Намедни к старикам Млавы сваты приходили. Бают будто бы от самого Словиши-Гордого, для его сына. – Бедный сын. – посочувствовал Эрзя. – Вот уж несреча так несреча. Такую невесту и врагу не всякому пожелаешь. Мокша покивал, втягивая носом аромат гуся. – И не говори! Уж лучше хазарин на колу, чем жена дура. – Или Млава в невестках. – добавил Эрзя. – А откуда ведомо? – Да нынче Микулку встретил. Он и поведал. – Эт которого Микулку? Не того ли, что при Полоцке отличился? – Тот самый. – Ну, этот врать не будет. Славный малый. Не зря его Извек среди других отмечает. – Извек зря никого не отметит. – согласился Мокша. – Так как, поедем что ль? – Ты б хоть перекусил на дорожку. А то путь не близкий, когда еще перекусим по-человечески. Мокша не ответил. Поспешно кивнул и, захлебываясь слюной, вцепился в гуся. Тот хрустнул и, выпустив облачко пара, разломился под крепкими пальцами. Зная страсть Мокши, поесть с чувством, с толком, с расстановкой, Эрзя снова прислонился к стене и прикрыл веки. С улыбкой слушал хруст косточек, перемежающийся со стуком кружки и плеском медовухи. Один раз грохотнул полный кувшин, принесенный заботливым хозяином и звуки трапезы продолжились в том же духе. За столами по прежнему велись тихие разговоры, когда с улицы долетел топот полудюжины коней. Однако, копыта стихли, а ни смеха, ни молодецких криков слышно не было. Хозяин, дородный мужик, убивавший в молодости кулаком быка, искоса уставился на дверь. Стоял вполоборота, могучую пятерню опустил на рукоять тяжелого тесака для разделки мяса. Пауза затягивалась, гомон в корчме поутих. Дверь отворилась без привычного грохота, в проем ввалился потерянный Лешка Попович. Двигался, как слепой, ликом черен, глаза неживые. Следом шагнули угрюмые дружинники, придержали друга под локти, повели к пустующему столу. Добрыня, глядя под ноги, безнадежно качал головой, лишь у самого стола поднял глаза на хозяина, двинул рукой, мол, давай как всегда, и тяжело бухнулся на лавку. Остальные тоже загремели ножнами об пол, рассаживаясь вокруг Лешки, по вытертым до блеска лавкам. Последним в дверях показался Илья. С укоризной посмотрел на опустившего голову Лешака, дверь прикрыл бесшумно, чем удивил больше, чем неживой Попович. Прогромыхал сапогами к рассевшейся компании, придавил могучими чреслами край лавки и тяжко вздохнул, едва не загасив ближний светильник. Молча приняли кружки, одну вдвинули в бессильную руку Лешки, выпили. Муромец утер седеющие усы, окинул печальным взглядом настороженную корчму. – От так, други, в жизни бывает, – скорбно изрек он и, сурово глянув на пустую кружку, продолжил. – Идешь, идешь... и вдруг вывалишься! Все сделали умные лица, дескать, понятно, че ж непонятного. Однако, наморщив лбы, ждали разъяснений... Гадали: неужто князь из дружины выгнал, или, чего недоброго, отец помер, а все, что нажито, завещал соседу-жиду... Видя их недоумение, Илья крякнул, отхлебнул из спешно наполненной хозяином кружки и, снисходительно, как малым детям, разъяснил: – Шилом моря не согреешь,... хреном душу не спасешь! За соседними столами облегченно закивали, забулькали наполняемые плошки, послышались сочувственные вздохи. – Это верно! – А то как же! – Правильно! Не хрен без коня на пашню! – А мы уж подумали Татары Киев взяли! Муромец сморщился, как мулла в свинарнике, дождался когда стихнет гомон, насупился, подбирая слова для непонятливых. Грохнув кулаком по столу, предпринял последнюю попытку донести до этих тупоголовых простую мысль: – Курица – не птица, блоха – не кобылица, все бабы – дуры! – выдохнул он убедительно. – Окромя наших жен, конечно,... да и те не умней курей! Тут уж все поняли окончательно. Лица просветлели, многие ретиво кивали, вспоминая каждый свое. Сочувствовали Муромцу, себе и всем, кого так же угораздило. Гомонили, пока Велигой, не обронил вполголоса: – Млава нынче с сыном Словиши помолвилась... Стало слышно, как в подполе мышь устраивается на ночлег, все не решаясь на какой бок лечь, правый или на спину. Весенней грозой прогрохотала отодвигаемая Лешкой кружка. Лицо Поповича снова упало на чеканные наручи. По пальцам просеменила одинокая муха, остановилась, радостно потерла лапки: человек не замечает – значит не сгонит. Эхом кружечного грома отозвалась выволакиваемая хозяином бочка крепкого ромейского. Илья поощрительно кивнул, примерился к кружке – не самая ли маленькая досталась. Убедившись, что посудой не обидели, повел курганами плеч. – Вот и я говорю, баба с возу – мужику работы меньше. А Лешка вон, с тоски, умирать собрался, нечто льзя так! Хозяин, с подобающим случаю лицом, уже лил в кружки густой рубиновый напиток. Как бы невзначай, уважительно пробурчал: – Коль такие дела, можно чего и покрепше. Добрыня приложил руку к груди, мол, спасибо за заботу и понятливость. Потянулся вперед, вдвинул кружку Поповичу, разом осушил свою. Лешак медленно разогнулся, будто на плечах стоял княжий терем, не видя ничего вокруг себя, поднес бадейку к губам. Неверная рука дрогнула, по щекам побежали красные струйки, встретились на гладком подбородке, оросили кольчугу на груди. Пустая посудина стукнула о стол. На плечо легла пятернища Ильи. – Пей, друже, пей! Ты пьяный лучше... А то совсем с лица спал. Рази так можно! Дурной кобыле сам знаешь... – Извека! – перебил Лешак. Слова, будто ежи, с трудом лезли из горла. Други, сыщите Сотника... Повиниться надоть, зря на него гневился... Сыщите, други. Он потянул руку за второй кружкой. В корчме одобрительно загудели. – Вот это дело! – Повиниться для мужа не зазорно, да и нам не помешает мировую с ним осушить. – Однако где ж его сейчас сыщешь... – У Эрзи спроси, – прервал всех Велигой. – Либо у Мокши. Про Извека ежели кому и знать, то им одним. Токмо скажут ли!? За друга осерчали... И, выходит, поделом... Не-е! Думаю не скажут. – Не скажем! – громыхнуло от дальнего стола. Все головы повернулись на голос Мокши. Дородный великан, рядом с дремлющим у стены Эрзей, ломал ногу гусю. Отхватив от румяной ляжки изрядный кус, неспешно прожевал, запил из кувшина и, так же не оглядываясь, добавил: – Потому, как сами не ведаем. Эрзя приоткрыл один глаз, стрельнул по корчме, двинул носом и снова прикрыл веко. – Однако... – пробасил Мокша и вновь, под нетерпеливыми взглядами корчмы, принялся за ногу. Пока хрустел косточками, в его сторону обернулся и Лешка. В потухших глазах – отчаянье пополам с надеждой. Мокша степенно дожевал, побулькал вином, утерся. Длань вновь зависла над раскуроченным гусем, выцеливая кусок поаппетитней. Будто вспомнив о чем-то, помедлил, затем передумал и опустил руку на стол. – Однако, узнать-то можно. Бабка Агафья, ежели из ума не выжила, может подсказать. Ну, там... в воду поглядит, пару мышей сгрызет, поганку понюхает... О прошлом годе, помню, Эрзю так разыскала, когда тот, в соседней веси, у девок пропадал. Тады аж трех кажанов загубила, пока разглядела, где он обретается. Зато без ошибки... Ватага Лешки подхватилась как по тревоге. Об пол грохнула опрокинутая лавка. Кто-то спешно дохлебывал из кружек. Кто-то по привычке вставлял монетки между досками стола, дабы те не свалились на пол и не затоптались при потасовке. Мокша с сожалением оглядел остатки утки, однако тоже поднялся и, степенно утерев усы, развел лопатами ладоней. – Ну и пойдем, что ли. – Ага, – отозвался Эрзя. – Пока бабка не померла. Хотя, ее, поди, и палкой не уколотишь. Все подались из корчмы. Без промедления заняли седла и, дождавшись Эрзю с Мокшей, направили коней на отшиб, где в перелеске приютилась изба старой ведуньи. Почерневший дубовый сруб увидали только подъехав к опушке. Дверь, свидетельствуя о присутствии хозяйки, была открыта и все заметно взбодрились – ехали не зря. Лешка первый соскочил на траву, но замешкался, пропустил вперед себя Мокшу. Тот лучше всех знал бабку. Не раз обращался к ней за помощью, предпочитая выспросить о чем-либо у мудрой старухи, чем утруждать себя излишними раздумьями. Та тоже привечала уважительного балагура, частенько привозившего с собой разную хозяйственную утварь. И теперь все с надеждой поглядывали на Мокшу – как никак знакомый. Мокша, чувствуя свою значимость, степенно направился к крылечку...

...Бабка отставила веник в угол, прислушалась. Кот, по обыкновению путавшийся под ногами, вздыбил шерсть, сверкнул желтыми углями глаз, и сиганул на печь. Старуха подтянула платок, вздохнула, уперла руки в бока. Сквозь дубовую ляду различила шаги многих человек. Мужчины. Не из пахарей. Скорее дружинники. Торопятся, но сдерживают шаг. Впалые щеки Агафьи растянулись в подобие улыбки. Опять кого-то потеряли, подумала она и, не торопясь, заковыляла навстречу. В дверь три раза бухнуло. Тут же послышался чей-то грубый голос: – Ты б еще тараном постучал, дурья башка. Перепужаешь бабульку, еще сподобится со страху. Постучали потише, но так же настойчиво. – Сподобится? Да я еще ваших внуков женить буду... – проворчала старуха. Она толкнула дверь и уперлась взглядом в кольчужную стену. Чуть выше нависал тяжелый подбородок, нос и глаза загораживал косяк. Богатырь отшагнул и, облокотившись на верхний край ляды, заглянул в проем. – Жива ль, бабуля?! Как здоровьице? – Сдохла! – съехидничала та. – Неужель не видишь. Вон – лежу в переднем углу и воняю, а крадовать* некому. За спиной Мокши кто-то поперхнулся смехом. Ведунья ткнула кулачишком в могучую грудь и тоже осклабилась.. – А здоровья? Здоровья на троих, таких как ты, хватит. Ну да заходите, чего на дворе топтаться. Почто ноги-то трудили? Либо нужда приключилась? Без нужды-то ко мне не ходят. Без нужды все чаще в журку заглядывают... Мокша вовсю щерился, слушая привычное ворчанье старухи. Махнув остальным, шагнул внутрь. Один за другим сгибаясь под притолокой, ватага потянулась следом. Кое-как уместившись в невеликой избе, обступили Мокшу и Поповича плотным гуртом. Сухая ладонь старухи повелительным жестом заставила вошедших расступиться и дружинники почти вжались в стены, высвобождая пространство посреди избы. Лешка с Мокшей поначалу остались впереди всех, однако, спешно посторонились, когда Агафья выволокла из-за печи кованный треножник. Постановив его на свободном месте, указала на ведро и проворчала, будто сама себе: – Во дворе бочка с дождевой водой, надо бы принесть ведерко. Мокша выхватил взглядом одного из молодцов, кивнул на дверь. Румяный гридень тут же бросился исполнять. Когда вернулся в дом, на треноге уже покоился широкий котел, а бабка копошилась у стола, перебирая холщовые мешочки и пучки сушеных трав. Не оглядываясь, коротко распорядилась: – В котел! Гридень исполнил и, не выпуская ведра, отступил к стене. Молчали. В тишине шуршали сухие травы, да старуха что-то бормотала, откладывая нужное в сторону. Эрзя, прислонившись к бревнам в самом углу, снова начал задремывать, когда в избе громыхнул неуместный смешок Мокши. – Эй, други, целоваться никто не желает? Двенадцать пар удивленных глаз уставились на весельчака, но тот ткнул пальцем в сторону треноги. – Да не со мной, с ней. Гости повернулись к котлу, в котором на поверхности воды маячили два выпуклых глаза. Лягушка не рисковала высовывать голову целиком и осторожно осматривалась. На лицах дружинников обозначились сдерживаемые улыбки. – Наслушались сказок, – проворчала старуха. – Готовы всех жаб перецеловать, лишь бы на халяву царевну заграбастать. Лентяи! Царевны то вокруг вас ходят. Их только глупые, да слепые не видят. А вы все за морем надеетесь сыскать. А что там за морем? Ерунда и бестолковки. Она сгребла травы в ступку, кинула сверху затертый до блеска пест и зашаркала к треноге. Приблизившись, не глядя окунула руку и ловко выудила лягушку из воды. Зеленая добыча дернула лапищами и затихла в цепкой длани старухи. Пальцем поманив водоноса, Агафья всучила квакушку молодцу и, направилась к столу. – Отнеси обратно. – бросила она через плечо. – А будешь возвращаться, дверь приткни поплотнее. Гридень поспешил выполнять. Пока бегал к бочке, бабка похрустела пестиком в траве, тряхнула ступу и, удовлетворившись результатом, отставила в сторону. Проковыляв за печь, долго гремела чем-то костяным, деревянным и железным. Наконец вынесла странный масляный светильник с болтающимися по трем сторонам цепочками. Умело приладила концы цепей к крючьям треножника и светильник оказался точно под дном котла. Зацепив с печной полки связку лучин, выбрала одну, что потоньше. Ткнула в угли, пождала пока займется и бережно понесла огонек к фитилю. Довольно хмыкнула, когда вспыхнувшее пламя колыхнулось раз-другой и уткнулось в выпуклое дно. Вернувшись к столу, собрала несколько странных стеблей с почерневшими соцветьями и, тронув их пламенем лучины, пошла вкруг треножника. Воздух начал наполняться густым горьковатым запахом. Каждый круг возле котелка погружал пространство избы в голубоватый туман. Муромец, стоявший возле дремлющего Эрзи, повертел головой, прислонился к бревнам и тоже прикрыл глаза. За последние дни спать приходилось мало и Лешкина маета изрядно утомила немолодого богатыря. Мокша, привыкший к бабкиной волшбе, довольно поглядывал на молодых парней, что застыли у стен с остекленевшими глазами. Один Лешка в нетерпении следил за действиями старухи: его горькую кручину не пробивало даже заполнившее избу марево. Мокша приблизил лицо к уху Поповича и со знанием дела объяснил: – Ща будем смотреть, где Извек ошивается. Поглядим, а там и увидим... – Вы-то увидите? – перебила Агафья сварливым шепотом. – Да у вас и средь бела дня глаза будто гонтой обшиты, под собственным носом ни рожна не видите, пока рожей не ткнуть... Мокша почтительно приложил руки к груди. – Вот ты, разума наша, и ткни перстом, где надо поглядеть, а уж мы расстараемся. Мрак в избе все сгущался, пока соцветья не дотлели и бабка не ткнула стебельки в воду. Высыпав содержимое ступки на ладонь, Агафья повыдергивала крупные кусочки и черенки, с оставшимся вернулась к котлу. Сотворив одними губами короткий наговор, сдула с руки на воду. Чешуйки молотой травы разбежались по поверхности, полностью прикрыв воду. – Так кого говорите ищете? Извека чтоль? – Его! – с готовностью откликнулся Мокша. – Или его конягу! А где конь, там и хозяин отыщется. – Ну, Извека так Извека. Старуха нагнулась у котла. Пальцами, не боясь обжечься, вытянула фитиль подальше. Лепестки на поверхности чуть колыхнулись, в середине обнаружился маленький темный прогал. С каждым мгновением черный глаз воды разрастался, пока все лепестки не прижались к краям котла. – Поглядим где проехал. – вздохнула Агафья и, сложив руки на груди, прищурилась. Мокша вытянул шею, вытаращился на темную гладь воды. Лешка подался вперед и замер, вглядываясь в призрачные сполохи поднимавшиеся со дна. Скоро оба рассмотрели еле различимую картинку, что росла, становилась ярче, отчетливей. Глаза едва успевали схватывать меняющиеся изображения. Поначалу шли знакомые места, да безлюдные дороги. За ними промелькнули толстые изумленные лица проповедников нового бога, пару раз показалась морда Ворона, которую сменили рожи степняков и какая-то маленькая весь. Один лишь раз вода осветилась прелестным девичьим личиком обрамленным чудесными волосами и, опять потянулись дороги, поля, леса. Бабка озадаченно крякнула, но следующая смена картинок заставила затаить дыхание. Скалы застило роскошным столом, над которым показалось жесткое сухощавое лицо. Следом обрисовалась приметная кайма леса оторочившая поле, хари лихих людей и невеликое городище с характерными сторожевыми башенками. Лешка встрепенулся, но озадаченно закусил губу. То, что увидели дальше, удивило еще больше. В немыслимом хороводе закружились невиданные рогатые рожи, брызги крови, кучерявый детина с шестопером и окровавленный старик на жертвенном камне. Затем блеснула стоячая вода, на миг застыл мальчонка в медвежьей душегрейке и белая голова конеподобного зверя. Появилась морская гладь, берег, две фигурки у костра, колченогий зверь, пробитый прутом, понурое, безмерно уставшее лицо, и зеленые веселые глаза под огненно рыжими прядями волос. Агафья всхлипнула, но тут же забыла как дышать, когда в чьих-то крепких ладонях показалось крупное яйцо. Непонятное метание темных пятен внезапно сменилось пространством, заполненным конным войском, поверх всего стриганули уши Ворона, полыхнул огонь, ощерилось лошадиное лицо могучего воина и... снова поля, стежки, лесные просеки. Картинка постепенно спуталась, пошла рябью и потухла. Бабка, остолбенев, молчала. Мокша таращился как отрок, равно готовый сменить воду или вскопать огород. Лешка же продолжал пялиться в воду. Судя по глазам, с отчаянным усердием обмозговывал увиденное. Старуха поправила платок и затушила фитиль. – Ну и вляпался... – обронила она хрипло. – Поглядим теперь куда поедет. Она взболтала воду, выловила неутонувшие ошметки, швырнула размокшее месиво на пол и замерла над успокаивающейся водой. Показалась уже виденная скала, стол, который прежде был завален роскошной снедью, явил опрокинутые кувшины и раздавленные заморские плоды. Аскетическое лицо теперь явно отдавало синевой. Туча пыли поднятая стаей степняков, река за деревьями, гибкий силуэт длинноволосой девки в странно коротком платье... Теперь уже Мокша хмыкнул, узнав знакомые места. Неожиданно в углу раскатисто грохотнуло и, вода, дрогнув, потемнела. – Ах, чтоб тебя! – прошипела бабка и метнула гневный взор на Муромца. Тот, проснувшись от собственного храпа, пристыжено хлопал сонными глазами, озирался то на застывших у стен дружинников, то на невозмутимого Эрзю. Встретившись со взглядом Агафьи, развел руками. – Виноваты будем, почтенная! Совсем Дрема глаза застил. Три дня ни разу не спамши, не емши, и не... – он запнулся. – Не отдыхамши в общем, только пимши! – Так ступай, поспи, – властно приказала старуха. – У этой ватаги в тебе нужды нет. Сами сдюжат. А вот за порядком приглядеть, пока их не будет, на то лучше тебя не найти. Агафья перевела дух, еще раз замороченно ругнулась, припомнив душу Чернобога, помет Рода-сокола и хвост Ящера. Завершив хитроумную тираду, уже мирно добавила: – Ступай, Ильюша, ступай. Ты в те края все одно не хаживал. Мест тамошних не видывал, тебе и оставаться. А за молодцами да Поповичем Эрзя с Мокшей приглядят. Тебе же надобно измудриться, да отваду перед князем придумать, чтобы Красно Солнышко наше ни мгновенья не сомневался. – Добре, уважаемая! – согласился Илья и поклонился хозяйке. – Оглядев дружинников, поправил ножны и, враз посуровев, повысил голос. – Ну, хлопцы, смотрите, чтобы мы за вас не краснели... Гридни медленно кивнули, смотрели очумело, будто спали с открытыми глазами, Мокша успокаивающе махнул рукой, мол, очухаются опосля. Протопали тяжелые сапоги и дверь за Ильей тихо прикрылась. Агафья прошаркала к столу, согнулась, выволокла лавку, пристроила сухое тело на самый краешек и, будто забыв про всех, уставилась в половицы. Поморгав выцветшими глазами, качнула головой. – Да-а, насобирал Извекушко на голову хлопот, как конский хвост репьев. Ну, две своры ворогов по своим следам таскать – дело привычное. Ну, не беда еще, по недомыслию с русалкой связаться – тут вы, мужики, все не башкой думаете... так ведь угораздило еще и с Кощеем схлестнуться... Над печью зажглись два зеленых огня. Кот помаячил в темноте, покрутился, устраиваясь поудобней среди черепков, и огни потухли. Старуха прикрыла глаза, покачалась из стороны в сторону, вздохнула. – Знаю где едет, немудрено узнать куда приедет, токмо мешать ему не след. Чую непростые веревочки на нем завязались. Ну, да каждому своя тропка... Однако, встретить Вешу надобно, а то как бы не сгинул вблизи родных земель. Нам и пропавшего Рагдая хватает. Хороших робят беречь надоть. Мокша, узнал ли ты стежку, по коей дружок уехал? – Как не узнать. – отозвался Мокша, глянув на Поповича. – А речка знакома ли? Тут уж кивнули оба. – Да как-то бывали... – Только не по дорожке речка-то! Бабка ухмыльнулась. – Эт смотря как ехать! Извек ваш токмо поначалу прочь от Киева правил, потом все одно по границам завернул. Видать оглядями на речку и выехал. Мимо нее и вернуться сбирается, коли жив будет. Посему езжайте по прямоезженной, пока о левую руку не покажутся три холма. Аккурат по правую руку роща березовая начнется. Тут и сворачивайте от дороги. С полдня проедете, попадете на другую. Доберетесь до развилки, там еще деревце должно стоять, думаю большое уже вымахало, годов то сколько прошло... Извеку мимо того места никак не проехать, так по моим думкам выходит. А уж по какой из двух стежек прибудет, того не ведаю. Там на месте разберетесь. А как разберетесь, поспешайте, помощь ему понадобиться может. Бабка покинула лавку, окунула руки в котелок и, подняв ладони, звонко хлопнула над головой. В избе посветлело. – Ну, в добрый путь! – закончила Агафья и простерла перед собой морщинистые ладони. Она едва успела двинуть глазами, как Лешака вынесло из избы. От удара в дверь дрогнули бревенчатые стены. Давно не смазанные петли выгнулись и явили на свет перекрученные гвозди. В гадальный котел посыпалась труха пополам с пылью. Очумелые от волшбы витязи затрясли головами, таращились вслед Поповичу. Непробиваемый чудесами, Мокша, радостно потер руки, глянул на притихшего возле Велигоя Репейку, указал на помятый крепеж. – Возьмешь плотника Мотрю, поправите дверь... Остальные вдогон! – рявкнул он и ломанулся наружу. В проеме, не успев повернуться боком, вломился плечами в косяк. Корни четырехгранных гвоздей покинули свои норы, и освобожденная дверь птицей отпорхнула во двор. С улицы донеслось: – Да косяк гляньте, тоже раскачался! Остальные, кто был в избе, вывалились в клубы пыли, поднятые летучей дверью. Лешака догнали только на излучине Лебеди. Поравнялись, крикнули, чтоб помедлил. Попович будто не слышал, несся вперед, изредка смахивая с лица клочки пены, летящие с конской морды. – Придержи повод, дурья башка! – взревел Мокша. – Коня запалишь! Дальше пешком пойдешь?! Лешка наконец внял голосу разума. Конь пошел легче, косясь на скачущих рядом, налитыми кровью глазами. Скоро пустился легкой рысцой, пока лапища Эрзи не протянулась к узде и не заставила идти шагом. Попович смотрел прямо перед собой. Губы все так же сжаты, но щеки от скачки потеряли землистый оттенок и слегка порозовели. – Вот и гоже, – успокаивающе пробормотал Мокша. – Сгоряча голову ломать не след. Дорога она ни куды не денется, разве что длиннее станет. За день все одно не доскачешь, а роздых, он и людям и коням нужон. Лешка медленно кивнул, соглашаясь, но из глубин тягостных дум не показалась даже кудрявая макушка. Так и ехал, перемалывая в голове черные глыбы кручины. Очнулся только когда конь под ним стал, а над ухом напомнила о себе луженая глотка Мокши. – Пандя*, гои! Привалимся! Спутники немедля расседлали коней, натащили сушин, запалили костер. Откуда ни возьмись у костра определились несколько походных фляг, не с водой, знамо дело. Над огнем, проколотые насмерть, зашипели куски молодой кабанятины, добытой Велигоем по дороге. В небо потекли будоражащие нутро запахи, в чарки полилась веселящая душу медовуха. Как водится, плеснули богам на четыре стороны, расселись. Двое гридней, наскоро перехватив полусырые куски, разошлись в стороны от костра – первый дозор, пока прочим роздых. Над головами, одна за другой, замерцали первые слезы Макоши. Нынче больше чем обычно, будто весь день проплакала за Лешку. Подсунув седла под голову, улеглись спозораночные – кому ни свет ни заря в дозор. Остальные потихоньку судачили, глядя на нервные языки пламени. Поглядывали на Ревяку, ждали песен. Молодой кощунник тихо сидел, уставившись в огонь широко раскрытыми глазами. Изредка рассеянно отхлебывал из чарки, молчал как и Попович. Но если в глазах Лешки темнели омуты тоски, то в очах Ревяки блестели озера чистой и светлой печали. Говорили, что вот в такие моменты и слагались в его душе песни. По началу многие злились, когда посреди пира или беседы, он забывал про все и впадал в оцепенение. Однако каждая новая песня с лихвой окупала прерванные разговоры и покинутые пиры. И сейчас все терпеливо ждали, когда Ревяк вынырнет из забытья и порадует души. Кое-кто уже гадал, чем утешит на этот раз. Раздольной плясовой, от которой хочется гоголем да в круг... или той, тихой, от которой у девок промокали платки, а у суровых мужей под бородами вспучивались желваки и к горлу подкатывал ком. В очередной раз поднеся к губам давно опустевшую чарку, Ревяк вздрогнул от щелкнувшего уголька и повел глазами вокруг себя. Эрзя с готовностью потянулся долить, однако певец опустил плошку на землю. На удивленный взгляд дружинника, с улыбкой помотал длинными волосами, схваченными слева в косичку, на манер варягов. Руки, лихо управляющиеся и с мечем, и с гуслями, легли на колени, веки опустились. Не найдя привычных струн, чуть дрогнули пальцы и, над затаившими дыхание спутниками, в ночи потекла долгожданная песня. Думал птицей лететь над водой В зов проститься, молиться о той, что сберегла крыла Криком помнить изгибы степей, В лапах бойни пропеть о тебе, Что сберегла крыла