Текст книги "Извек (Княжье похмелье)"

Автор книги: Святослав Аладырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

Целый день Извек не трогал повода. Согласный с такой расстановкой, Ворон топал по какой-то, одному ему известной, дороге. Брел допоздна, пока хозяин не очнулся от дум и не остановился на ночь. Стащив с жеребца упряжь, тяжело улегся и уставился на холодные равнодушные звезды. Проснулся перед рассветом, хлебнул воды и двинулся в путь, не дожидаясь появления солнца. Все утро плелись волглой лощиной. Так себе лощина: не разбери поймешь. Пахло болотом, под ногами Ворона иногда почавкивало, но через десяток-другой шагов копыта снова стукали по сухой земле. К полудню выехали на ровное, остановились возле исковерканной сосны. Казалось, будто дерево вдруг решило завязаться в узел, но не успело и замерло, при появлении путника. Жуя оставшиеся сухари, Извек двинулся вокруг перекрученного ствола, прикидывал, что же его так скрючило. Если бы не стройные деревца по соседству, подумал бы, что причиной тому частый и сильный ветер, даже ураган. Пару раз подходил совсем близко, рассматривал кору, вдруг да обнаружит следы веревок и распорок. Как-то слыхал, будто есть народы, которые только и занимаются тем, что берут росток дерева и мучают его потом долгие годы, загибая в замысловатые зигзаги. – Не по-божески! – проворчал Извек. – Куда ж Род зрел, когда тебя так выворачивало?! Ворон поднял голову от аппетитной кочки, с опаской глянул на хозяина. Сотник заметил взгляд, кашлянул и недовольно пробурчал: – Не бойсь, не спятил! Чудно уж больно! Доев последний сухарь, подошел к жеребцу, подождал, пока тот дожует очередную щепотку травы, и ловко накинул уздечку. Конь шумно вздохнул, но терпеливо замер, давая застегнуть ремешок. Уже отъехав на сотню шагов, Извек последний раз обернулся на изуродованную сосну. Издалека почудились черты морщинистого лица с беспорядочными клочками шелудивых волос. Ворон прибавил шагу. Еле заметная тропа забежала на макушку холма и растворилась в засыхающих на корню островках чахлой травы. Сотник привстал в стременах, высматривая тропинку, но Ворон топотал не останавливаясь, будто забрел на знакомую улочку. Спустившись с холма, повернул в сторону леса. Зеленая масса деревьев огромным языком всползала на пологий склон и резко обрывалась, будто не найдя силы взбираться дальше. – Ты что, за шишками собрался? – участливо поинтересовался Сотник. – Или за грибами? Конь и ухом не повел, деловито ступал вперед, все ускоряя шаг. Скоро Извеку пришлось наклоняться, чтобы не снести лбом встречные сучья. За плечи то и дело цеплялись ветки потоньше, но скоро деревья расступились, и показалась вполне сносная дорожка, струящаяся меж вековых елей. Ворон раздул ноздри и, жадно втягивая лесной дух, пустился рысцой. Сотник, настороженный оживлением коня, озирался по сторонам, ловил каждый звук и всматривался в причудливые лесные тени. Дорожка спустилась в ложбинку и выскочила на светлую полянку. На ней, как гриб-дождевик, торчала коренастая избушка, насаженная на огромный пень. Кое-где из пня пробивались молодые побеги с нежно-зелеными листочками. – Это сколько же дубу было лет? – с уважением присвистнул Извек. Приглядевшись к черным бревнам, понял, что и сама изба сложена из ветвей этого исполина. Потому и стоит прочно, намертво вросшая в родную древесину. Ворон направился к избушке. Не задерживаясь у крыльца, зашел с задней стороны. Увидав небольшой навес, под которым сохли крупные связки травы, приблизился, сцапал губами пучок и принялся с наслаждением жевать. Сотник не выдержал подобного нахальства и дернул повод, заставив коня попятиться. – Ну, братец, ты уж совсем хвост за мясо не считаешь! А ежели сейчас хозяин выскочит!? Он же не поглядит, что это ты у нас такой глупый коромыслом обоих приласкает. Извек спрыгнул на землю, подтащил упирающегося Ворона к избе и накинул повод на росток потолще. – Постой пока, а я осмотрюсь, где тут и кто, – проговорил он, направляясь к деревянному крылечку. Шагнул на первую ступеньку и замер. У двери, уперев руки в бока, дожидалась бабка. На голове белый платок, сарафан чистый, даже не мятый, будто бы переоделась для встречи гостей. Оглядев дружинника с ног до головы, скользнула взглядом по русой бородке, жесткой линии губ, прямому носу с малой горбинкой. Задержала взор на грустных серых глазах, под жгуче черными бровями. – Поздорову ли живешь, молодец? Да нешто это жизнь, подумал Сотник, а вслух сказал: – Поздорову, бабуля, поздорову! И надо бы здоровей, да некуда! Вот, тебя решили проведать. Шли мимо, дай, думаем, заедем к бабушке в лесок, дорогу спросим, может пособит чем... А если честно, то это коняга мой так решил. – Пособлю, пособлю! – перебила старуха. – Зайди передохни, коль заехал, посидим, посудачим, угощения моего отведаешь. А аргамака своего отвяжи, пусть побродит. Да узду сними. Тебя б заставить жрякать с железкой поперек хари. Извек скорчил недоуменную гримасу, пожал плечами, направился к Ворону. По дороге вздохнул. – Ну, гляди, бабка. Отвязанный да без узды он у тебя все веники схрупает. Хотя это твое дело, я тебя за язык не тянул. Конь, таращась на лакомые стебли, в нетерпении переступал ногами. Освободившись от уздечки, радостно ржанул. Сотник цыкнул. – Не бузи, мы вроде как в гостях! Сзади скрипнули ступеньки. Из-за угла показалась старушка с изрядным ковшом и рушником через плечо. Предложила умыться, подождала, пока гость вытрется, пригласила в дом. Извек оглянулся на довольного конягу, погрозил пальцем и последовал за хозяйкой. Внутри все было на удивление обычным. Те же лавки и утварь, что в обычных домах. Конечно, если не считать выползающих из стен жилистых побегов. Они то выныривали из плотной древесины, то вновь ныряли в стену несколькими бревнами выше. Небогатая обстановка оказалась из того же дерева, что и сам дом. Все срослось со всем, и жилище представляло собой одно целое, за исключением глиняной посуды и каменного очага. На столе уже дымились две плошки, распространяя запах травяного завара. Извек определил только мяту и смородину, дальше запутался в гуще ароматов. Не успел опуститься на лавку, как старуха поставила на льняную скатерку блюдо с пирогами. – Не побрезгуй, отведай, чем сами кормимся, небось, не хуже прочего будет. Извек невольно вспомнил ромейскую присказку: "чем бог послал". Когда слышал эту дурь, всегда хотелось самому послать и говорившего, и их бога. Человек создан Родом для того, чтобы самому всего добиваться, не дожидаясь подачек ни от богов, ни от кого другого. Сотник взял плошку, отхлебнул, принялся за пироги. Бабка, прищурившись, с удовольствием поглядывала на гостя. Какой женщине не приятно, когда ее стряпня нравится, а судя по лицу Извека, пироги пришлись по вкусу. – Давно ничего вкусней не пробовал, – похвалил Сотник. – Спасибо тебе, хозяйка. – Да не хозяйка я, – отмахнулась бабка. – Хозяйка тут Наина, сестра моя младшая. Только уехала она. На старости лет дождалась наконец достойного героя. Пока молодая была, все кичилась красотой, мудростью, да колдовским умением... дура. А теперь, когда все окрестные тропинки песком засыпала, все-таки смилостивилась, подпустила к себе. И то признать, герой терпеливый попался. Иной бы давно плюнул и, за полвека, другую бы нашел, детьми обзавелся. Этот – нет, каждые три года приезжал, пока ее руки не добился. Такой верности поди уже и не сыcкать. – Чудно! Право слово! – согласился Извек. – Выходит, теперь ты всем заправляешь? – Теперь я. Чугайстыри здешние все больше в норах обретаются, да в пещерах. Изба совсем без присмотру. Иногда, как анчутки налезут погостить, так весь дом вверх дном. Шалуны, язви их в душу. Вот и наведываюсь, временами, приглядеть. Извек оглянулся, поискал глазами ступу или помело. По углам не увидал, а интересоваться – неловко. Спросил о другом: – Слушай, бабуля, а с чего ты к коню такая ласковая? Он же у тебя все травы пожрет, а ты собирала, сушила. – Не я – Наина, это все от нее осталось, да теперь вряд ли пригодится. Сама-то я другую волшбу пользую. Мне травы ни к чему. А ушастый твой пусть побалуется. Я ведь про него давно знаю, сестра рассказывала перед отъездом. Сотник застыл с пирожком в зубах. Старуха, заметив его удивление, с улыбкой продолжала: – Он ведь у тебя недавно? – Двух лет не прошло. – А до того чей был, не ведаешь? – У Юсуф-хана был, пока в того стрела не попала. Хан помер, а коня на торжище привели – никого к себе не подпускал. Я возьми и купи, сдуру. Все деньги отдал, да еще и у друзей занял. Меня почему-то принял, вот теперь и езжу. – Это потому, что чует в тебе... хорошего человека. А ведаешь ли, откуда Наина его знает? – Откуда? – От Юсуфа, его хозяина, который этим конем больше всего на свете дорожил... ты пирожок-то ешь, а то встрющился, как горох на плетне. Ешь, а я рассказывать буду. Извек торопливо кивнул, куснул забытый пирожок, отхлебнул завару. Вкуса уже не ощущал, слушал бабку. – Начнем с того, – продолжала рассказчица. – Что жеребчик твой, один из потомков крылатых коней, а они твари с характером. Даже когда, по воле богов, крыльев лишились, лучше не стали. Хан с ним изрядно намаялся, пока не примучил. Хотя конь хорош, умен, в бою силен, в беге вынослив... – Не знаю как в бою, а пожрать любит! – пробурчал Извек с набитым ртом. – Про бой еще узнаешь, какие твои годы. Сейчас речь о другом: появилась у Юсуфа мечта, чтобы у коня этого вновь крылья отросли. Так он этой мечтой заболел, что объездил всех известных магов и волшебников. Да все напрасно. Ни один за такое дело не взялся, и не мудрено – супротив богов не попрешь. – Эт точно! – со знающим видом подтвердил Сотник. – Хотя старики рассказывали, что в давние времена шатались по земле трое, из леса. Лихие ребята были. Говорят и богам от них доставалось... – Были, – отмахнулась старуха. – Двое из них и сейчас где-то бродят, может еще встретишься, сам порасспросишь. – Так что хан? – напомнил дружинник. – Хан загрустил но, лета три тому, услыхал, что осталась еще одна ведьма, самая сильная. Долго донимал волхвов расспросами и, разузнав дорогу, явился к Наине. Обещал горы злата и груды каменьев, но сестра только посмеялась. Сказала, что проще сделать крылья самому Юсуфу, чем его скакуну. Правда потом, когда понурый хан собрался уезжать, сжалилась. Предложила на время превратить коня в человека, дабы тот речь людскую понимать научился. Юсуф тут же согласился и, оставив скакуна, воротился домой... Челюсть Извека отвисла, брови скакнули к потолку, волосы и борода стали дыбом. Старуха, не замечая его оторопи, неспешно продолжала: – Целый год в услужении сестрицы был здоровенный детина с разумом ребенка. Дрова колол, сено косил, помаленьку учился говорить. Перед приездом хана – уже все понимал, но слова складывал худо и лопотал как двухлетка. Я тогда заезжала на денек. Помню, Наина даже прослезилась, перекидывая парня обратно в коня. Однако, деваться некуда, обещала – надо отдавать. – А потом? – еле вымолвил Сотник. – Потом приехал Юсуф, забрал поумневшего скакуна и распрощался, а вскоре после этого погиб. Теперь ученик моей сестрицы у тебя. – Так я что, на человеке езжу? – Да нет, – хихикнула бабка. – Конь он! Простой конь, только гораздо понятливей других. Так что радуйся, таких лошадей по всему свету не сыщешь. Сотник недоверчиво посмотрел в окно, где виднелся черный хвост, пригладил бороду, поднялся. – Ну, бабуля, спасибо тебе за угощение, а мне пора и честь знать. Поеду наверное, дорога не близкая, раньше поедешь – раньше доедешь. А то, боюсь, еще маленько поговорим, и выяснится, что я раньше конем был. Старуха помолчала, вспоминая, отрицательно покачала головой. – Нет, про тебя Наина не говорила. А если решил ехать, то так тому и быть, неволить не буду, езжай. Разве что гостинцев тебе на дорогу соберу. Конь твой и так пропитание отыщет, а твоя сумка у седла – совсем пустая, тоньше попоны висит. На ко, захвати! До ближайшей веси два дня шагом, скоком день, все одно проголодаешься. Ее сухие морщинистые руки уложили оставшиеся пирожки на чистую тряпицу и ловко скрутили узелок. – Кушай на здоровье, – улыбнулась она. – И погодь, еще кой-чего принесу, пригодится. Старуха взяла корзинку и направилась к двери. Извек с опасением глянул вслед, в голове мелькнула мысль: кругом, кроме леса, ничего, уж не поганок ли с мухоморами решила набрать. Ухватив узелок, неторопливо двинулся из избы. Ворон уже топтался у крыльца. Осоловевшие глаза говорили, что ни одного пучка под навесом не осталось, да и не известно, цел ли сам навес. Проскрипев по ступеням, Извек запихал пироги в сумку, огляделся. Хозяйку заметил на краю поляны, возле неказистого деревца. Расторопная бабуля накладывала в корзину желтые плоды, то ли груши, то ли яблоки – не разобрать. Пока одевал уздечку, та вернулась, протянула корзину с наливными яблоками. – Возьми вот. Правда одичали, но кое-какая сила еще осталась, хоть и не такая как прежде. Наина забросила совсем, вот и выродились, а может перероднились с лесными дичками, леший их знает. Но, чем богаты – тем и рады. – А что, – не понял Извек. – Раньше какие-нибудь непростые были? – Были, милок, были. Очень непростые, можно сказать особенные, молодильные, слыхал про такие? Теперь, конечно, не молодят. Хотя сил прибавляют впятеро, а то и всемеро, но ненадолго. Извек скрыл в бороде улыбку, молодильные только в сказках бывают. Чудит бабка на старости лет, но и на том спасибо. Натощак и дичка в радость. – Спасибо, бабушка, бывай здорова, может еще свидимся. Он вскочил в седло и тронул повод. Ворон пошел легкой грунью. Когда выехали на край леса, Сотник вынырнул из задумчивости и огляделся: – Ну, умник, ищи дорожку, по которой прежде ехали. Ворон зацокал чаще и, скоро, под ногами опять потянулась тропка, заросшая пятнами высохшего мха. Извек глянул на небо, присвистнул, брови поползли вверх: солнце даже не начало сползать с зенита, хотя на поляне погостили изрядно. Не иначе как бабуля начудила, хотя, вроде и не колдовала... Вечер застал у неширокой речушки. Мосток, соединявший оба берега, давно развалился и Сотник решил перейти вброд, благо неглубокое дно хорошо просматривалось. Почему-то после встречи с бабкой, на душе стало легче. Рассеянный взгляд свободно скользил по дороге, на языке вертелись смешные слова плясовой, слышанной недавно от Ревяки. Ворон, побывав в знакомых местах, кажется тоже оживился.

Глава 10

...Раз пост, два пост, а за третьим – на погост... Детская языческая считалочка

Пунцовое яблоко солнца сплющилось и придавило полоску холмов, еле заметную у виднокрая. Пора было становиться на ночлег, но Извек все ехал в поисках подходящего места. Ровный, безо всякого подлеска, сосновый бор, идущий вдоль дороги, просматривался вглубь на полет стрелы. Стройные стволы взметались к темнеющему небу и, лишь на самом верху вспучивались густой зеленью. Ворон шел монотонным шагом и Сотник чувствовал, что скоро начнет клевать носом, однако навстречу попадались только редкие островки кустов. В закатных лучах они казались маленькими тучками, не способными ни улететь, ни растаять. Расположиться в таких на ночь – то же, что лечь в чистом поле. Даже слепой от самого небозема увидит и огонь, и могучую фигуру коня. Понося Ящера и все его царство, Извек протер глаза и вгляделся вперед. Справа от дороги, в вечернем тумане вился еле заметный дымок. В обе стороны от дыма тянулась темная полоска. Один ее край почти упирался в дорогу, другой – уходил в поле. – Дыма без огня не бывает. – задумчиво проговорил Извек. – Видать кто-то в ложбинке костерком балуется. Он проехал еще чуть-чуть, а когда до дыма осталось совсем немного, спешился, похлопал коня по шее и, крадучись, двинулся вперед. В сумерках стали видны взлетающие к небу искры. Дружинник пригнулся и почти ползком подобрался к краю мелкого овражка. В поросшей травой низине весело потрескивал костер. Вокруг огня темными грудами возвышались человек пять, все как один, откормленные, в широких суконных одеждах. – Монахи новой заморской веры, – определил Извек. – На Руси в таких черных балахонах отродясь никто не ходил. Неподалеку маячила большая телега, видимо купленная в какой-нибудь веси. Рядом пара лошадей щипала траву. Чернецы беседовали, перемежая разговор возлияниями из пузатого кувшина. Судя по лоснящимся от жира губам, и догорающим в огне костям, трапеза подходила к концу. На тряпице возлежали недоеденные куски мяса, и пара караваев хлеба. Кое-где белели богатые россыпи яичной скорлупы. Не удивительно, в каждого из дородных носителей культа, мог войти не один десяток. Сотник вернулся к коню, громко кашлянул и повел Ворона к ложбине. Подходя, заметил, что тряпица со снедью исчезла. На краю ложбины остановился, кашлянул еще раз и жестом поприветствовал сидящих. – Будьте здравы, уважаемые. Наспех утерев хари, все с невинным видом воззрились на дружинника. Самый объемный, судя по всему глава, прокашлялся и зычным голосом ответил : – И ты здравствуй, во славу господа. Сняв с коня поклажу, Извек двинулся вниз, приглядел у костра свободный камень, устало сел. Поглядывая на встревоженные лица, стал неторопливо расстегивать переметную суму. – Доброй трапезы вам. – Так пост ноне! – отозвался чернец поменьше. – Приспело время о душе думать, скоромное вкушать грех... – Тото у вас лица салом лоснятся, – улыбнулся Извек. Все повторно утерлись широкими рукавами, один быстро нашелся: – То не сало! – величественно произнес он. – То всеблагие слезы! – Что так? – встревожился Сотник. – Слезы вселенской скорби о мире нашем, – пояснил глава и, обратив лик к спутникам, истово взревел: – Восплачем, братья, о грехах человеческих, горько восплачем, хлебнем слез греха... Наскоро скроив постные рожи, все усердно перекрестились и, творя горячую молитву, задвигали губами. Извек покосился на усыпавшую землю скорлупу и темнеющие в огне ребра, усмехнулся неуклюжей хитрости: – Пост дело доброе, а овечьими мослами костер растапливали, чтобы, значитца, горело лучше. Пост это да, это конечно. Даже скорее всего. Знамо дело пост, пост – всему голова. Монахи переглянулись, сообразив, что попали впросак. Один, все же попытался отбрехаться: – А кости, э... они рядом валялись. Видать, остались от нечестивых язычников, что проезжали до нас. А мы решили тут прибраться, ну, и... побросали все в огонь. – Эт правильно, вокруг себя надо прибираться. – согласился Извек. – Ну как тут не прибраться, если под ногами валяются шесть гусей, один жирный барашек и корзинка куриных яиц. Он махнул рукой. – Ну да ладно, язычники так язычники. Не разделите ли со мной легкий ужин? Небогато, конечно, но как у вас говорят "чем бог послал". Не знаю, правда, кого послал и куда, но пирожки – вот они. Отведайте, авось понравится. Сотник развязал узелок и в воздухе поплыл сладкий дух бабкиных гостинцев. Глаза чернецов блеснули и уставились на угощение. Носы с шумом втягивали дразнящий запах. – Отведайте, уважаемые. Вы такого отродясь не пробовали – знакомая ведьма состряпала. Между прочим, самая могучая из всех. Вкус необычайный! Руки, потянувшиеся было за угощением, мгновенно отдернулись, будто по ним хлестнули крапивой. Монахи отшатнулись. На пирожки уставились, будто те сейчас прыгнут и вцепятся в горло. Главный судорожно глотнул и попятился к своему камню. – Благодарствуй, мы молитвами сыты, тем паче, что пост ныне, – вспомнил он и уселся к огню, опасливо косясь на Сотника. – Ну, как знаете. – пожал плечами дружинник и принялся за еду. Когда съел третий пирожок, монахи дурными голосами воспели псалом. То и дело, как по команде, с усердием осеняли себя святым знамением. Сотник, продолжая жевать, покачал головой и глянул на Ворона. Тот брезгливо дернул губой, скосил глаза на ревущие рожи и прижал уши. Монахи тем временем затянули мощней, все больше распеваясь и входя в раж. После того, как все в очередной раз размашисто перекрестились, Ворон с шумом отвалил несколько парующих "каштанов" и обдал чернецов облаком утробного аромата. Лица постующихся окислились, дух сперло, песнь прервалась. Извек порадовался, что сидит с наветренной стороны, спрятал виноватую улыбку в усы, но на коня посмотрел понимающе. Чернецы с трудом откашлялись, но вторично запевать не рискнули, с опаской поглядывая на черный лошадиный хвост. Ничего, подумал Сотник, Аппетит вам не испортишь, коль у вас пост. Доев, ведьмины гостинцы, отошел в сторонку, набросил плащ на седло, прилег и, сладко потянувшись, сложил руки на груди. Сквозь сон слышал, как чернецы долго и шумно укладываются, с трудом устраивая объемные тела под открытым небом. Разбудил Извека монотонный запев. Монахи старательно стонали непонятные фразы, из которых дружинник разобрал только странное утверждение, что блаженны нищие духом... Удивленно приоткрыв глаза, заметил что чернецы собрались завтракать. Однако на этот раз перед каждым стояла чашечка воды и краюшка хлеба. Заметив, что дружинник проснулся, глава хлебосольно повел пухлой ладошкой и смиренно изрек. – Добрый путник, не разделишь ли с нами трапезу. Сотник отрицательно мотнул головой. – Благодарень, вам, почтенные, но я не голоден. Разве что коника моего угостите, то-то он рад будет! Ворон будто ждал этого. Как ни в чем не бывало, двинулся к оторопелым монахам и, в мгновение ока схрумкал полкаравая хлеба. Нюхнув плошку с водой, фыркнул и вернулся к хозяину. Сотник нацепил уздечку, взялся за седло. Сзади послышался шорох крестных знамений и дрожащий голос главного: – Чудны дела твои, господи... – У нас чудес хватает, – согласился Сотник, затягивая подпругу. – Мне, пока я мелкий был, бабка много такого рассказывала. Вот, к примеру, чудо так чудо... Он, почесал затылок, сделал вид что вспоминает, наконец, встряхнул русыми волосами и таинственно начал: – Жили были старик со старухой, навалили три пуда с осьмухой, взялись мять – стало пять, взялись весить – стало десять. О, как! Взобравшись верхом, приложил руку к груди, вежливо склонил голову. – Бывайте, почтенные! Спасибо за хлеб-соль! Не успели чернецы изречь ответ, как Ворон привстал на дыбы и, порубив копытами воздух, сорвался с места...

...Извек ехал и размышлял вслух. Как замечали друзья, привычка эта, появилась одновременно с покупкой Ворона. С тех пор, стоило остаться одному, как мысли сами облачались в слова и перли наружу. Коню это видимо нравилось. Во всяком случае он не выказывал никакого неудовольствия. Напротив: шаг становился ровней, уши втыкались в зенит и поворачивались на голос дружинника каждый раз, когда тот выдавал особенно замороченную фразу. Теперь перед Сотником снова маячили два бархатных лопуха, чутко отмечая самые ценные мысли. – Вот же наползает! – досадовал Извек. – Как червей на дохлую корову. И чем дальше тем больше. Лезут и лезут, будто тут салом намазано. Он помолчал, почесывая русую бороду. – Хотя, в общем-то намазано, и изрядно. Земель – богато, народу – богато, рек и лесов – богаче некуда. Разве эти опарыши упустят такой кусище. Тем паче, что сам Хозяюшко-Красно-Солнце расстарался и, своими руками мосток чужакам выстелил. Идите, мол, гости дорогие, пока у меня глаза цареградской приманкой обшиты! Мол, для меня главное – мясо в мясо воткнуть, да поглубже, а там заплыви все дерьмом. И невдомек похотливому, что эти гости скоро пуще хозяев на шею сядут... В дорожную пыль плюхнулся злой плевок. Ворон крутнул ухом, блеснул встревоженным глазом, но шагал ровно. Сотник надолго замолчал. Вспомнил кучи порубленного народу, что, вопреки княжьему приказу, не шли креститься. Припомнил и десять заповедей оглашенных на княжьем дворе. В голове, подобно вороньему карканью, снова зазвучал полузабытый голос чернецов Сарвета: ...не убий... не укради... не возжелай... Перед глазами одна за другой вставали картины последствий этого крещения и вечер проклятого дня... ...Ворон споткнулся в кротовьей норе и воспоминания пугливой стайкой юркнули в стороны. На смену им снова встали невеселые мысли. Что за тяжкие времена, сокрушался Извек, с каждым днем все хуже и хуже. И ладно бы ему одному, так нет, вся Русь корчится. И никому не ведомо, чем завтрашний день обернется. Все с ног на голову: тати в знатных боярах ходят, чужеземцы хозяевами смотрят. Честной народ только зубами скрипит. Грустные думы давили, как могильная плита. Собственная участь только добавляла кручины. Прав был Микулка, хватит мотаться неприкаянным, пора тылы укреплять, а там и домом обзаводиться. Вот только переждать дурацкую историю с Лешкой Поповичем и его вредной зазнобой. Извек вздохнул. Надоело пробираться окольными дорогами и за три полета стрелы объезжать свои же дозоры. Три дня уже не слышал иных звуков, кроме топота коня. Завидев у окоема одинокую фигуру или сторожевой разъезд, останавливался и спешно высматривал, куда свернуть. Бывало, Ворон быстрее хозяина определял укромное место и добирался до него, ловко держась в тени, или ступая по неглубоким ложбинам. К полудню четвертого дня дорога вывела в степь, свернула вдоль опушки, но вскоре удалилась от кромки деревьев и, на другой день, вышла на бесконечный простор. Вокруг, куда ни глянь, катились волны высокой травы, гонимые теплым ветром. Извек сразу почувствовал себя неуютно. Не спрячешься – все как на ладони. Изредка видел вдали столбики каменных баб. Вскоре приноровился не обращать на них внимания, но поначалу, когда заметил впереди первую, подумал, что кто-то идет пешим. Подъехав, разглядел круглую отполированную дождями и ветром фигуру, высеченную из темного гранита. Постоял рядом, рассматривая древнюю хранительницу равнин, двинулся дальше. В голове мелькнула мысль: а если прикидываться столбом, когда вдалеке кто-нибудь появится? Ворона в траву уложить, а самому встать рядом, вот и будет хорошо. Издали кто хочешь на столб похож – ни обходить, ни скрываться не надо, постоял чуток и езжай дальше. Случай испытать новую хитрость представился очень скоро. Солнце уже тянулось к глазоему, когда Ворон вдруг остановился. Извек проследил за направлением морды и, против света, с трудом разглядел несколько точек. Пора становиться каменюкой, подумал он, соскальзывая в траву. Начал было тянуть уздечку вниз, но жеребец сам послушно улегся на бок, вытянул шею и опустил голову на землю. Черный глаз вперил в хозяина, который действительно замер столбом. Даже выражением лица стал напоминать каменную бабу. Некоторое время стоял, всматриваясь в мелкие фигурки всадников. Те, не сворачивая, продолжали путь. – Не заметили, – вздохнул Сотник и стал подумывать о том, чтобы убраться подальше, так же тихо и незаметно. Однако, к его досаде, всадники спешились и начали топтаться на месте, устраиваясь на ночевку. Сотник задумчиво глянул на Ворона, который блаженно лежал на боку и, не поднимая головы, лениво щипал траву. Нехотя крутнул одним ухом когда услыхал заговорщицкий голос хозяина. – А может подкрасться по темноте? Ежели свои, то хоть новости подслушаю. А ежели нет... Ворон, ты как?! Сможешь подползти тихонечко, как лисичка? Конь двинул головой, оглядел свою тушу, фыркнул и опять принялся за траву. – Ага...значит не можешь. – усмехнулся Извек и снова глянул в сторону заходящего солнца. Видны были только лошади, зато над травой потянулся еле заметный дымок. – Не наши, – решил Сотник. – Наши с собой дрова не возят, но подслушать, на всякий случай, можно. Он достал угощение старухи и уселся рядом с конем, дожидаться, пока окончательно стемнеет. По вечернице* засек направление и захрустел яблоками, погрузившись в прежние кислые думки. Еще раз перебирал в голове события последних трех лет. На третьем яблоке вдруг почувствовал, что больше почему-то не грустится. Все вокруг начало нравиться – и степь, и небо. Ворон, так вообще казался роднее брата. Остатком трезвой мысли Извек заставил себя упрятать чудные плоды обратно в суму и заговорил вслух: – Вот те и яблочки! Почище мухоморного отвара башку чистят. А какие же в полной силе были?! Вообще, наверное, летать смог бы, даже без руля и без ветрил, вернее без крыльев и хвоста. Задремавший было, конь рубанул ушами воздух и уставился на хозяина. Тот щерился во все зубы, глаза блестели, голос тоже был странный, хотя брагой не пахло. – Ниче, ниче, коник, эт я так, сам с собой. Приятно же поболтать с умным человеком. Выслушав объяснение, Ворон лениво перекатился на другой бок и прикрыл глаза. – Ага, вот это правильно, – похвалил Извек. – Подремли маленько, утро вечера мудреней. Сотник встал, всмотрелся в даль и с удивлением обнаружил, что четко видит и коней, и струящийся к небу дым. Окоем будто скакнул ближе. Одновременно с этим в уши хлынул поток звуков. Ясно различал шуршанье жучков и шелест травы. В двух шагах, под землей, кто-то настойчиво скребся. – Ну дела! – оторопел Извек. – Еще чуток и начну понимать, о чем шеборшит мышь. Вот так яблочки, а я, дурак, три штуки сожрал, как Ворон капусту. Им же цены нет! Ежели в дозоре пожевать, любого ворога за тыщу шагов учуешь... Все еще удивляясь новым ощущениям, взял уздечку и собрался спутать коню передние ноги, но конь глянул так, что Сотник порадовался, что лошади не разговаривают. – Ну, если такой умный, тогда лежи здесь и никуда не уходи. Буду возвращаться, тихонечко посвищу. – примирительно проворчал Извек и зашагал в сторону дыма. Все вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся. Неподалеку сидел дозорный и в задумчивости почесывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая черные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щелочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив. – Пой, милый, пой! – подумал Сотник и, как кот, скользнул в сторону. Обойдя печенега по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто оборвал хорошую песню. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша. Неслышно выругавшись на длину песни, все же решился. Подошел вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Лохматая шапка слетела, песня прекратилась и дозорного отбросило в сторону. Со стороны стало похоже, что певец свернулся калачиком и уснул. – Ну вот и гожо, ежели не убил, то к утру проснешься! – прошептал дружинник и двинулся к лагерю. У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало еще две шапки. Третья поблескивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары*, прикинул, получалось, что сменят не скоро. Время есть. На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчетливо, будто стоял рядом. Скоро почти всех знал по именам. Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костер. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему-то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и переметных сум. Прочие негромко спорили, прихлебывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился. – Зачем едем далеко? Далеко засеки встретим, надо ехать по краю, к малым весям. Народу мало – воинов мало, всех зарежем, женщин себе возьмем. Говори, Басай, зачем молчишь? Басай подтянул бурдюк, плеснул в пиалу, покачал головой. – Надо все разведать, разузнать, а веси не уйдут, на обратном пути заедем. Так велено. Остальные слушали. Кто-то согласно кивал, кто-то качал головой, глядя на десятника Салмана, самого старшего из всех. Тот молчал, жевал кусок жареного мяса и облизывал текущий по пальцам жир. Разговор, казалось, не слушал, но неожиданно изрек: – Хан Радман приказал ехать и разузнать. Сделаем – хорошо, не сделаем сикир башка будет. Закончив немудреную речь, Салман в полном молчании приложился к бурдюку. Так вот оно что, подумал Сотник, у наших земель опять Радман-Бешенный объявился. Видать, жажда мести покоя не дает. Оно, в общем-то, понятное дело: отец, взятый с сыновьями, в плену сгинул, проклиная всех и вся, что не дождался внуков. Младший брат нашел смерть уже во время побега, получив под лопатку Извекову стрелу. Теперь Радман, последний из рода Кури, решил отыграться. Ну-ну, добро пожаловать. Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил один, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлекшись работой, запел на малознакомом наречии. Тыне ярин тыне, саны сэвдым ярин санин гезаль гезлярын, санин узун сачларэн бэнзаир дахдан тэчен, сэлларе сэлла-аре гечдан санэ улзун, улзун бахышларен Извек, сносно знавший хазарскую речь, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия: ...иди ко мне – это раз, я тебя хочу – это два ... и дальше в том же духе. Судя по всему, степняки тоже не особо млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел. – Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым! – А кто первым? – удивился Каймет. – Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос немного лучше. Степняки загоготали, а Радой продолжил: – Ты бы пошел, сменил Аман-Гельтулея. Пусть сюда идет, кумыса выпьет, споет немножко. А ты за него посиди. Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точеной саблей и, бросив ее в ножны, с улыбкой направился в темноту. Не-ет, ребята, подумал Сотник оглядываясь, Аман-Гельтулей нынче не споет. Извек попятился, отступая задом, добрался до глушенного певца, подобрал его шапку, напялил на себя и скакнул в гущу непримятой травы. Высунувшись по плечи, уселся спиной к лагерю. Сзади слышались неспешные шаги, а сквозь хруст травы доносились те же незатейливые слова. Либо Каймет пустился напевать по второму кругу, либо со словами в той песне было не богато. Ненадолго шаги и голос затихли. Каймет всматривался в темноту, пока не узрел в скудном звездном свете шапку Аман-Гельтулея. Подходя ближе, заговорил: – Радуйся, Аман, что бог не дал мне твоего голоса! Хотя, чему тут радоваться, – хвастливо продолжил он. – Когда бог голоса раздавал, я в очереди за силой стоял. А может... Хрястнуло. Короткий удар вбил последние слова в рот Каймета вместе с зубами. – За силой говоришь стоял? – прошипел Извек, потирая ушибленную в темноте руку. – Теперь полежи, отдохни. Силу... ее беречь надо. Он оглянулся на стоянку, тряхнул ушибленной рукой и заспешил к другому дозорному. Тот, что глядел в сторону ушедшего светила, начал оборачиваться на шаги за спиной, заметил темный контур загородивший огонек костра и почувствовал как холодный клинок пробил грудь. Третий дозорный, видимо устав смотреть туда, откуда прилетают птицы, задремал и принял смерть в объятиях сна. Извек уже подбирался к четвертому, когда за спиной послышались встревоженные крики. Звали Каймета и Аман-Гельтулея. Последний дозорный обернулся на шум, углядел Сотника и с криком схватился за оружие. Извек с ходу рубанул степняка и, уже не таясь, направился к огню. От костра, на предсмертный крик, вскочили оставшиеся пятеро. Десятник Салман для острастки рявкнул, чтобы не бежали и степняки сбавили шаг. Дальше двинулись осторожней, выставив клинки перед собой и расходясь в линию. – Ну вот и гоже! – оживился Извек. – Лицом к лицу оно всегда веселей. Бой был недолгим. Бабкины яблоки еще действовали и Сотник успевал замечать каждое движение противников, удивляясь, что те движутся как контуженные мухи. Меч летал с дивной легкостью, вспарывая кольчуги, ломая клинки и разваливая тела. Скоро нападающие закончились и Извек некоторое время оглядывался, продолжая помахивать клинком. Вспомнив, что уложил весь десяток, вернул меч в ножны. Приблизился к стреноженным коням, разрезал путы – не пропадать же связанными. Чувствуя нешуточный голод, вынул из огня оброненный кусок мяса, выгрыз то, что не успело обуглиться и двинулся к Ворону. По дороге наткнулся на тело Каймета и только тут вспомнил про степняцкий малахай на своей макушке. Стащив его с головы, встряхнул взмокшими волосами, сплюнул и наподдал ногой мохнатую, окованную железом шапку. Пока возвращался, почувствовал, что в уши будто вставляют пробки. Звуки глохли, теряли звонкость. Только зрение еще сохраняло остроту. Впереди показался Ворон. Извек едва не рассмеялся, когда конь поднял над травой ушастую голову и замер: видать тоже притворился каменной бабой, только в виде лошади. – Все, травоед, сматываемся. Ворон дернулся и в мгновение ока оказался на ногах. Морду держал в сторону степняцкой стоянки, пытался что-то разглядеть, но ничего кроме темных силуэтов лошадей не видел. Извек запустил руку в суму, нащупал яблоко, повертел в руках, скормил коню. Всяко не повредит, может и к пользе придется, буде случатся ямки-норы разглядит или учует. Вскочив в седло, глянул на россыпь звезд, кое-как прикинул направление и хлопнул ладонью по крупу. В следующий момент почувствовал как седло едва не выпрыгнуло из-под задницы и в ушах засвистел ночной воздух. Копыта почти не касались земли. Сотник покосился, не отросли ли у Ворона крылья, однако, кроме летящей назад травы, по бокам ничего не мелькало. Извек растянул губы в довольной улыбке: яблоко делало свое дело. Край небосклона черпанул белого света и начал растворять ослабевшие за ночь звезды. Скоро озорь прохудился раскаленной дырой, и сквозь прореху показался слепящий лик солнца. Появившись целиком, Ярило на мгновение замер над виднокраем и, уже не спеша, двинулся путь к противоположной стороне земли. Ворон все несся, распустив хвост по ветру, пока впереди не показался лес. Чуть сбавив ход, начал заворачивать вдоль опушки и скоро выметнулся на малоезженную дорожку. Пронесшись по ней еще некоторое время, утихомирился, но хвост все еще держал торчком. Солнышко начало пригревать и Сотник, утомленный бессонной ночью, задремывал. Открыл глаза около полудня, когда Ворон остановился на пригорке, неподалеку от мелкой веси. Поразмыслив, решил все-таки заехать, дать роздых коню, да и найти чего-нибудь в дорогу.