Текст книги "Дети разбитого зеркала. На восток (СИ)"

Автор книги: Светлана Жуковского

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Но если это война людей против демонов, предсказанная в пророчествах? – маленький братец не только думал быстрее других, но и высказаться торопился.

– Тогда возглавьте её. Но лучше будет предотвратить.

– А если для этого нужно убить в колыбели – ну, скажем, Змея?

Старый еретик обвёл взглядом притихших учеников.

– Для того ли вам нужен свободный дух, чтобы я вам указывал, кого спасти, а кого предать смерти? Идите с Богом, и делайте сами свой выбор. Отец не сулил вам награды, а бездна расплатится с вами сполна – но невозможно любить за плату или из страха. Я верю в вас, дети, и буду молиться, чтобы всё у нас получилось.

Так каков же будет его выбор? Решать ему самому. Есть мальчик и девочка, по-видимому – близнецы, неотличимые внешне. Одного выследил он сам, другого Рав-воронёнок. Один убил его друга, второй уничтожил Учителя и обитель. И оба подходят по всем приметам. В ком из них он отыщет Змея?

Сету вспомнилось чудовище из старинных бестиариев – двухголовая амфисбена, зародившаяся из праха поверженных демонов. Что, если этот образ не пустая фантазия древних, а забытый символ, полный глубокого смысла? Тем более что все пророчества о Змее подчёркивают его двойственную природу, как двойственна и природа Ангела Хаоса, падшей зелёной звезды. Чудище, пожирающее пролитую в битвах кровь, способное, заглотив одной из своих голов другую, смертоносным колесом прокатится по всей земле.

Это надо обдумать.

Но, похоже, он уже сделал свой выбор.

Он убьёт их обоих.

В лучшем кабаке Таомеры дым коромыслом. Хотя особенно никто не напивается. Лица и без вина хмельные и шальные – собралось ополчение.

Таков он, народ восточных окраин – не ждут милости от Империи, спасают себя сами. И упрямые – совершенно всем очевидно, что город отстоять не удастся. Кому было что терять – ушли и унесли всё ценное. Но самые отчаянные остались. К ним прибился люд с тех земель, где вовсю хозяйничали варвары – правда, были и те, кто предпочёл прибиться к армии Роксахора, чёрная туча которой зреет на подступах к городу. Всё лето бродит, поднимается Восток, но с падением Таомеры начнётся настоящая война, и в столице больше не смогут делать вид, что ничего не происходит.

Сет сидит за столом в затенённом углу и ловит обрывки разговоров. Удивительно, но город, выстроенный торгашами и авантюристами всего-то полвека назад в самой заднице мира, город без знати и славного прошлого дорог этим людям так же, как дорога была Меда рыцарям старых времён, уходившим на смерть под знаменем своего короля. У многих – хорошие чистые лица, в большинстве своём молодые, неуловимо напоминающие о товарищах по Братству Огня. Другой огонь зажигает их отвагу – Сет давно не помнил, каково это – любить место, где родился и вырос и уже не представлял, как можно умирать за подобные вещи. И ещё у него не получалось понять, что мог искать среди этих людей пробудившийся Змей в теле девицы – подростка.

Вот сейчас она негромким глуховатым голосом объясняет что-то пареньку с гитарой. Тот кивает, посмеивается, хмурится и переспрашивает. Те, кто рядом, проявляют живой интерес к разговору. Девочка с готовностью отвечает на вопросы. Понемногу стихает шум, и музыкант играет песню про потерянное кольцо, песню об утратах и поражении. Но мотив постепенно приобретает какой-то лихой застольно-разгульный характер и есть в его звучании последняя решимость и вызов судьбе.

Кто-то вкладывает в руку Фран огромную кружку с чем-то дымящимся и горячим. Ещё ей достаётся тарелка с бобами, ломтями окорока и сухариками. Она немного растерянно смотрит на угощение и отправляется искать свободное местечко где-нибудь в стороне.

Некоторое время Сет смотрит, как она ест. Потом, неожиданно для себя, садится с нею рядом.

– Хорошие ребята,– осторожно говорит он.

– Они покойники.

Фран смотрит в стол и ковыряется в тарелке.

– Они знают, что ты – женщина?

– Ты говоришь, как будто обвиняешь. А! Здравствуй, пёс. Тебя зовут Сет? Учитель говорил, ты можешь мне помочь.

– Что ты здесь делаешь?

Фран отложила ложку.

– Испытываю судьбу. Узнаю, что такое война. Размышляю о мести. Нам говорили, что месть удел рабов самых низких страстей. Но разве не заслуживает мести ученик, погубивший наставника?

Сет не собирался беседовать долго и оставил без внимания слова, в которых увидел попытку вовлечь себя в лукавую игру намёков и полуправд. Он верил, что демонические сущности нелживо отвечают на прямо заданный вопрос – и спрашивал дальше.

– Почему он отпустил тебя?

– Он боялся ошибки. А потом он умер. Но он сказал, что ты меня найдёшь. И просил кое-что передать.

– Хорошо. Мне тоже нужно что-то тебе передать, без лишних глаз. Ты сказала им, что ты – женщина?

– Это важно? Некоторым сказала, тем, кто спрашивал. Музыканту много чего рассказала, ему интересно. Но это не имеет никакого значения. Они все покойники. До конца недели не доживут.

– Мне важно, чтобы нам не мешали. Когда касается сердечных чувств, люди непредсказуемы. Я не хочу с ними ссориться.

– Сердечные чувства к юродивой дурочке? Они видят во мне ребёнка. Ты – нет? Но, если надо, заступятся. Ты ведь не станешь меня обижать?

– Нет. Я должен помочь.

Сет не кривит душой. Это вообще ему не свойственно. Он знает о безотчетной симпатии, внушаемой людям Змеем, и потому она не имеет над ним особой власти. Но за внешней обманчивой прелестью он рассмотрел неожиданное. В душе собеседника, куда он постарался незаметно заглянуть посреди разговора, действительно зиял вход в бездну. Но он почувствовал и сопротивление строптивой маленькой личности, стремление отгородиться от гулкого тёмного провала, сдержать рвущиеся на свободу могущественные энергии. Это было поразительно. Ровно столь же безнадёжно, как намерение отстоять от варваров покинутый город, и столь же достойно уважения.

То, что он собирается сделать, действительно будет помощью и освобождением для героической маленькой крепости, для изнурённой одержимостью души.

Он договаривается с Фран дождаться её на улице и выходит из душного зала.

Свернуть шею – не самый красивый способ убить человека. Зато тихий, чистый и быстрый. И вполне в духе древнего обычая, по которому проливать девичью кровь вообще не полагалось. Его, бывало, нарушали, но ничего хорошего из этого не выходило. Как тогда в Халле.

Нападение со спины – вещь довольно бесчестная, но к этому Сет относился спокойно. Необходимо было не только убить, но и выжить – для того, чтобы убить ещё один раз.

Он стоял за дверью кабака в глубокой тени, переходящей прямо в звёздную ночь и творил молитву. Давно отрёкшийся от собственных желаний, он вручал себя воле Господа, создавшего и наполнившего смыслом бесчисленные миры, плывущие в сверкающей бесконечности над его головой, и, как обычно, всеми чувствами пытался уловить хотя бы слабый намёк на ответное движение из сокровенной сердцевины мира. Весь он стал чем-то вроде зеркала, которым давно перестала служить Господу Адомерти земля, и лишь в тысячах варварских костров отражались нынче созвездия царственных светил. И впервые за всю свою жизнь он услышал, как что-то летит ему навстречу сквозь потоки видимого и невидимого света из запредельной немыслимой дали.

И в этот момент отворилась дверь.

На короткий миг застыло в освещённом тёплым огнём проёме тонкое девичье тело перед тем, как было сорвано и брошено в темноту, стиснуто в стальном безжалостном захвате до страшного влажного хруста, невозможности вдоха и животного смертного ужаса.

Но в этот короткий миг, когда Фран щурилась на пороге, холодный осенний воздух был взрезан сотнями острых ножей, сотнями чёрных молний, гремящими, словно жесть и отливающими синевой перьями огромных, как вёсла, вороновых крыл. Призрачная, но не бесплотная птица врезалась еретику прямо в лицо, точно лошадь на полном скаку, оглушая, когтя и гвоздя его исполинским клювом. И где-то во мраке, куда провалился Сет из-под звёздного неба обречённого города, голос мёртвого друга кричал: "Не трожь её, братец, не смей, брось, отдай, отпусти..."

Наваждение было неодолимым. Чья-то воля заставила Сета очнуться под бледным небом Края Пустыни в позднее утро давно прошедшего лета. Он только что потерпел поражение в учебном бою и лежал, запрокинув голову, отдыхая от напряжения поединка и подыгрывая младшему товарищу, торжествующему победу. Тот подошёл, закрывая собой солнце. И сказал – смутный, тёмный, весь в сверкании лучей:

– Ты не оплакивал меня. Это хорошо.

– Ты не жена мне, чтобы я тебя оплакивал.

– Друг лучше, чем жена.

– Ты мой брат, такой же, как и я. Зачем оплакивать того, кто не боится смерти?

– А я рыдал бы по тебе, братец. Честно. В этом ты сильнее меня. Наверное, поэтому ты здесь, а я ушёл туда, откуда не возвращаются.

– Но у тебя и на этот счёт своё мнение?

Воронёнок просиял.

– Верно! Ты думал, я пропущу самое интересное?

Сет поднялся на ноги, но ничего вокруг не изменилось, лишь воронёнок смотрел теперь на него снизу вверх – взъерошенный, юный и дерзкий.

– Я думаю, что ты демон, который явился мне помешать.

Рав радостно улыбнулся ему в лицо.

– Я постараюсь являться чаще. И вот ещё что – Учитель просил сказать тебе пару слов. Он бы никогда не позволил девчонке распоряжаться часом, когда ему покинуть белый свет. Другое дело – спалить монастырь. Но для этого не надо быть Змеем. Надо быть таким, как ты и я. Подумай об этом.

– Изыди.

Воронёнок кивает и пропадает, разительно преображаясь перед самым исчезновением. Сет на мгновение видит его фигуру на фоне ночного леса в пляшущем свете костра, зажигающем алыми вспышками лезвия мечей в каждой руке еретика. Он грозен, как ворон с императорского штандарта и страшен расписанным кровавой тушью лицом и суженным безжалостным взглядом. Сейчас он больше, чем когда-либо раньше похож на демона, но Сет вдруг пронзительно чувствует подлинность этого облика и близость порога смерти того, кто всегда был его другом.

Наваждение выбивает еретика из равновесия. Когда он приходит в себя и смотрит по сторонам, рядом с ним никого нет.

Глава восемнадцатая

Кислота

Невозможно без ужаса думать о том, что происходит вокруг.

Но, говоря по совести, самому Джеди было сейчас не то, чтобы плохо. Ему было почти хорошо.

Он работал. Сквозь мелкое стекление широкого окна виднелся подмерзающий сад. На подоконнике выстроились пузатые бутылки, пропускающие свет сквозь цветные бока и прозрачную едкую влагу. Столы заполняли стопки бумаги, пучки гусиных перьев, залежи тряпок и губок, ванночки, банки и плошки с вязким, жидким, чёрным, янтарным, благоуханным, зловонным и боги знают ещё каким содержимым,– и множество самого разного железа. Белую рубашку Джеди исполосовала чёрная краска и запятнал липкий бурый лак. На рукаве виднелись дыры, прожжённые каплями кислоты. Совсем недавно Джеди закончил печатать и отправил сушить последние листы с портретом Амей Коата, а теперь экспериментировал с травлением металла. Он наносил рисунок на лезвие крошечного кинжала, который готовил в подарок новорождённому бастарду принца Хеды. Игла легко скользила по тёмной лаковой плёнке, тонкими серебристыми линиями вскрывая спрятанную под лаком сталь. Два леопарда распластались в долгом прыжке друг против друга, став одним симметричным узором. Как быстро! Не то, что резать медь.

Гравировать при помощи крепкой водицы придумали довольно давно, однако способ не пользовался популярностью. Возможно, из-за подозрений, что волшебная лёгкость получения изображения не обходится без присутствия магии и чертовщины. А может, техника просто ждала своего художника, с верным вкусом и твёрдой рукой. Приставленный к оружейному делу, Джеди сразу увидел, что этим манером очень ловко покрывать чернёными узорами любые поверхности, а если травление делать глубоким, то и инкрустировать – хоть бы и золотой проволокой. Да и на бумаге печатать с гравированных кислотой металлических досок тоже будет весьма интересно – что рисунки, что книжные листы.

Джеди погрузил клиночек с леопардами в лоток с кислотой. На тонких серебристых линиях постепенно собрались крохотные бусины воздушных пузырьков. Джеди терпеливо смахивал их краешком пера, щурясь от резкого запаха. За этим занятием его и застиг неожиданный визит принцессы Сель, тихо прошедшей в двери и теперь растерянно озиравшейся по сторонам светлыми, детскими, и, кажется, заплаканными глазами.

– Вот где ты пропадаешь. Милый Джеди, мне стало тебя не хватать.

Он жестом попросил её подождать, потом вручил кувшин с водой, полить готовую вещицу. Хорошенько промыв клинок, Джеди бережно промокнул его ветошью.

– Простите, моя госпожа, мне не терпится снять с него лак. Интересно, что получилось.

Пахучий скипидар легко смыл лаковую плёнку, обнажив светлую сталь с безупречно чётким рисунком углублённых штрихов и линий. Поворачивая лезвие под разными углами к свету, Джеди радовался тому, как играют на стали солнечные лучи. Он был доволен. Оставалось только решить, что сделать с рукоятью.

Сель провела пальчиком по кинжалу.

– Красиво... Ты очень занят сейчас. А мне одиноко. И нужно поговорить.

Джеди взглянул на принцессу и в который раз отметил про себя загадочное свойство её внешнего облика. Утончённой, хрупкой, безусловно привлекательной Сель не хватало какой-то малости, чтобы считаться настоящей красавицей. И совершенно не удавалось понять, в чём именно дело, уж точно не в какой-либо отталкивающей черте – таковые отсутствовали. Изменчивая, ускользающая внешность принцессы заставляла напряжённо ждать момента, когда благодаря какой– либо случайности – внезапному жесту или эффекту освещения – вдруг сойдётся одно к одному, сложится неповторимая гармония – и разобьёт тебе сердце. Но этого не происходило. Чего-то не хватало – всегда чуть-чуть, но это ожидание завораживало не хуже подлинной красоты.

– Разве вы не видитесь с Ченаном?

Сель покачала головой.

– Все считают – и ты, милый Джеди, не спорь,– что я делю ложе с собственным братом. Если бы это было правдой! Но моя тоска неутолима.

– Вам бы не стало легче.

– Кто знает. Ты ведь не знаешь, Джеди?

– Нет. Но могу постараться представить.

– Знаешь, что он сказал? "Кровосмешение – слишком пресная радость. Всё равно, что стянуть яблоко с собственной кухни. По-настоящему желать можно лишь далёкого и невозможного". Тебе ведь почти посчастливилось стать тем далёким и невозможным?

– Это была ошибка,– спокойно ответил Джеди, – что вас тревожит, моя госпожа?

– Тебе не понять, милый мастер. Никому не понять. Но ты хотя бы попытаешься – ты добрый.

– Я очень изменился, принцесса. Но говорите.

Такой Джеди видел Сель впервые. У неё словно бы закончились душевные силы поддерживать обычную видимую кротость. Во взгляде плескалось отчаяние, прерывистое дыхание и беспокойные движения рук выдавали биение нервной дрожи.

– У меня, пожалуй, не будет детей. Он не хочет меня, а мне не надобны другие.

– Он ваш брат.

– По отцу, а такое родство не всегда несомненно. Но речь не об этом. Ты, наверное, слышал – одна из моих дам родила ребёнка, и брат Хеда признал его своим сыном.

Джеди кивнул.

– Из меня вышла бы славная тётушка. На младенца можно смотреть бесконечно. Трогать пальчики и пух на голове, вышивать ему рубашечки. Но Ченан... знаешь, какие слова он сказал мне, когда узнал, что я брала дитя на руки?

Лицо девушки исказилось, из глаз побежали слёзы. Джеди неуверенно потянулся навстречу, и через минуту Сель уже плакала, вздрагивая всем телом, уткнувшись ему в плечо.

Джеди гладил её по волосам, по спине до тех пор, пока рыдания не стихли и приглушённый, безутешный голос не произнёс:

– Он сказал, что мне не нужно к нему привыкать.

Зловещий смысл короткой простой фразы был очевиден. Бастард наследника престола не мог оказаться помехой Четвёртому Принцу, но неисповедимы пути того, кто назвал себя Рдяным Царём. Джеди ответил жёстче, чем хотелось ему самому:

– Разве вы не видите до сих пор, что он такое?

Сель замерла на его груди. Прижалась лицом, неуверенно скользнула ладонями.

– Наверное, я не хочу видеть. Мне легче, я не была с ним в городе демонов.

Джеди слегка отстранился, взяв её за руки.

– Скоро городом демонов станет Меда. Пойдёмте, я кое-что покажу.

Произошла небольшая заминка. Пальцы принцессы зацепились за шнурок амулета в вырезе его рубахи, и неожиданно шнурок поддался и разорвался, уронив сомнительное украшение в ёмкость для травления. Сель было сделала движение достать ушедшую на дно вещицу, но Джеди вовремя его перехватил.

– Не троньте. Будет ожог. Я выну потом, это пустяки. Пойдёмте!

И он повёл её длинными тёмными коридорами в отдалённый зал, окна которого были зашторены, а стены отделаны зеркалами. Но зеркала Сель увидела не сразу. Сначала ей показалось, что помещение огромно и заполнено целой толпой застывших в неподвижности нечеловеческих фигур.

Джеди сдвинул пыльный бархат на одном окне. Белый холодный свет обрисовал звериные головы, слепые глаза. Сель всматривалась в них жадно и испуганно, обходя ряды изваяний.

– Это виги? Ты сделал их? Зачем?

– Я вылепил пару моделей, а мастера их размножили в гипсовых слепках. Это для доспешников – трудно не глядя подогнать латы на такие фигуры. Скоро война и работы у нас по горло.

–Скоро?

– Дело за малым. Как только Ченан отыщет змеёныша, он сможет перетащить в этот мир кого угодно. До сих пор лишь немногим из демонов удавалось пересечь границу, и не в полной силе. Но их сюда тянет, очень. Гвардия будет верно служить своему Освободителю.

– Зачем ему нужен Змей?

– Чтобы сделать Существующим Несуществующее, совершенно необходима одна вещь. Сила, страшнее которой нет во вселенной. Сила, выделяющая Слепого Обманщика между всеми богами, превращающая в ничтожества слабых и нерешительных – вроде нас с Вами, принцесса, – словно солнце, испепеляющая и животворящая.

– Любовь.

– Чтоб ей провалиться.

Сель кивнула. Она как-то внезапно вся замкнулась и погасла. Джеди нечем было её утешить.

Он проводил принцессу к выходу и вернулся в мастерскую.

Джеди чуть не забыл об амулете. Он не относился серьёзно к таким вещам и носил на шнурке невзрачный камушек с вырезанным изображением глаза скорее в память о приключении, едва не стоившем ему жизни.

С камушком, канувшим в едкую влагу, происходило что-то странное. Его поверхность выглядела рыхлой и пористой, из некоторых углублений тянулись вверх цепочки мелких пузырьков. Затаив дыхание, Джеди наблюдал за таинственным процессом преображения привычной вещицы. Кислота не должна разъедать камень – однако памятной безделушке грозило оказаться серьёзно попорченной, а то и вовсе разрушенной. Немного подождав, Джеди осторожно выудил из жидкости то, что осталось от амулета. Смыл водой разложившуюся скользкую оболочку, из которой выглянуло гладкое, блестящее, дымчато-прозрачное тело спрятанной реликвии.

Джеди задумчиво рассматривал неожиданную находку. Так вот чем его одарил колдун из диких варварских земель. Вырезанное из камня изображение глаза – только камень похож на священный древний обсидиан, вроде того, что носит в кольце Ченан после давней злосчастной охоты. Что же значит этот подарок? Вольно или невольно загадочный предмет определён во владение незадачливому художнику, бестолковому детскому другу Четвёртого Принца?

Возможно, Джеди слишком пристально всматривался в глубины обсидиановой дымки. Возможно также, что, забыв об осторожности, он слишком долго дышал едкими парами кислоты. Ощутив наплыв дурноты и головокружение, Джеди опустился за стол. Голова склонилась вниз, чёрные кудри упали на лицо. Прямо перед глазами был амулет, а пространство вокруг него начинало дрожать и расплываться. Видение настойчиво завладевало его вниманием, уводя его сквозь дальние дали туда, где...

...сквозь разбитые окна начали пробиваться первые утренние лучи, медленно прорисовывая изломы складок многочисленных кусков ткани, скомканных, скрученных и размётанных по всему пространству заброшенной лавочки. На гребнях изломов мягко проступала пыльца чистых нежных оттенков – изумрудных, пунцовых, лимонных, заискрилась рябь золотого и серебряного шитья. В дальнем от окна углу складки драпировок сходились водоворотом в подобие воронки, на дне которой, словно паук в центре паутины, лежало человеческое тело. Пластом, ничком, с неловко вывернутой рукою.

Лица лежащего не было видно, но Джеди он сразу не понравился, ещё до того, как художник узнал слишком светлые волосы и подростковую хрупкость фигуры. И только потом пришла догадка – Ченан не зря боялся, что с Амей Коатом произошло какое-то несчастье. Но магия не помогла Принцу узнать о случившемся. Значит, варварский амулет обладает особенной силой, раз Джеди видит змеёныша и даже, кажется, ощущает запах нечистой плоти и засохшей крови.

Время тягостно тянулось, но видение не отпускало. Солнце поднялось выше и заиграло в крупной резьбе деревянной мебели и богатой зеркальной раме. Наконец, из логова Змея послышалось какое-то движение. Медленно и мучительно скрюченная фигура приподнялась, ощупывая лицо и шею, осторожно пробуя повернуть голову, судорожно, со стоном, вдыхая перед очередной болезненной попыткой. Один из хаотичных, на первый взгляд, бросков из стороны в сторону вынес изломанное тело к большому зеркалу, где страдальцу удалось слегка распрямиться, совладав с сотрясающим ознобом и уплывающим из-под ног полом.

Из зеркала глянул на Джеди Змей, – но, в отличие от Змея из предыдущего видения, цветущего, как бутон среди чужих мучений, этот Змей, похоже, изрядно хлебнул лиха. Вокруг рта осыпалась коричневая корка засохшей крови. Что-то странное было с шеей – она явно доставляла боль, распухла и побагровела. Тонкие девичьи пальцы скользили по коже, изучая телесный урон. Когда существо попыталось открыть рот, с трудом разлепив спёкшиеся от крови губы, Джеди почти удивился, не увидев так часто поминаемого в преданиях простонародья змеиного раздвоенного языка. Вместо этого он вспомнил приятеля из далёкого детства, свалившегося с лестницы и так страшно прикусившего язык, что больше месяца всей его едой были пропущенные через соломинку кисель и простокваша. Смахивало на то, что с Амей Коатом в придачу ко всему приключилось похожее несчастье. И это было так нелепо, что Джеди впервые испытал к змеёнышу какое-то подобие человеческого чувства.

Дальше видение стало обрывочным. Вот змеёныш пытается оттереть с лица засохшую корку. Он выглядит ощутимо бодрее, но красоты ему это не добавляет. Вот его вниманием завладел донёсшийся с улицы шум. Насторожились глаза, движения стали точней и быстрее. С треском отрывается кусок шёлковой материи,– Джеди поражается силе, вдруг появившейся в нежных руках и невольно жалеет дорогую красивую ткань. Змеёныш обматывает шёлк вокруг головы, пряча лицо, как делают в непогоду жители пустыни,– и направляется к выходу.

Последнее, что успевает увидеть художник – пламя пожара, уничтожающего оставленную хозяевами на произвол судьбы лавку вместе со всем недешёвым добром.

Глава девятнадцатая

Тело

Сознание Энтреа напоминало сейчас огромный дом, полный запертых дверей.

Душа, испуганная и нагая, пробиралась на ощупь тёмными коридорами, надеясь найти что-то забытое – или хотя бы вспомнить о потере.

Иногда казалось, что невнятные голоса, доносящиеся откуда-то снаружи, могут в этом помочь.

Голосов было двое – женский и мужской.

– Смотри-ка, – в женском голосе звучала материнская нежность, – как славно всё заживает.

– Он ведь не совсем человек, – задумчиво откликнулся второй.

– Сейчас он вроде ангела – из тех, из старых времён. Дивный возраст. Телесное совершенство, ещё не униженное определённостью пола. Ещё немного – и рисунок изменится. Жаль.

– Дитя превратится в чудовище.

– Я о том, что мальчик станет мужчиной. Впрочем, ты прав, – все вы в чём-то чудовища.

– И только в доме моей госпожи особо везучим помогают узреть путь исправления.

– Не начинай, братец. Знал бы ты, как я рада тебя видеть. Ты нечасто нас навещаешь.

– Я был очень занят в последнее время. Спасал мир. Я тоже рад встрече, сестрица.

В изголовье узкого ложа, на котором покоилось бесчувственное тело Энтреа, стояли женщина в низко повязанном платке и молодой человек, чьи глаза были скрыты полосой чёрного шёлка, отчего его лицо неуловимо напоминало маску с какого-нибудь оренхеладского карнавала. Энана и Эмор наблюдали за тем, как четыре прекрасные девы ловко и осторожно меняли бинты на ранах мальчика, освежали его кожу драгоценными губками, напитанными смешанной с вином и уксусом розовой водой, мыли и расчёсывали его белоснежные волосы. Девы были безмолвны и закутаны с ног до головы в тонкие ткани, сплошь усыпанные тихонько звенящими золотистыми блёстками. Кисти быстро мелькавших рук покрывали сложные узоры, крыльями лазурных стрекоз трепетали подведённые веки. И, кроме запахов душистой воды и благовоний, сильно и свежо веяло от них влажной молодой здоровой плотью, томлением лунных ночей и любовных надежд. Эмор тихо спросил:

– Как вам это удаётся? Каждая из них – словно первая песня соловья по весне.

– Их сила – в их благочестии, – серьёзно сказала Энана. Нет пути достойней, чем дарить людям спасение. Вера творит чудеса.

– Моей веры давно ни на что не хватает. Ей бы просто быть – и с меня довольно. Во что же верят твои пташечки?

– В свою богиню. Ты смеёшься надо мной, милый братец?

– Ничуть. Я растроган. И мне очень нравится стиль ваших духовных практик. Не терпится скорее примкнуть к спасаемым. Как думаешь, я небезнадёжен?

Энана окинула собеседника строгим взглядом.

– Сомневаюсь. Впрочем, развлекайся на здоровье. В этот раз у нас слишком мало гостей. Может, и девушек научишь чему полезному.

– Ну, это-то вряд ли.

– Пожалуй, – вздохнув, согласилась женщина, – всё равно, оставайся подольше. Не сбегай от нас, как всегда.

На лице, похожем на маску, появилась еле заметная улыбка, как на древних скульптурных портретах Слепого Обманщика, перед которыми в старые времена люди приносили жертвы ради успеха в любовных делах – пока не поняли, что от этого нет никакого толка.

– Я ведь бродяга.

– Давно хочу спросить – но почему? Разве плохо иметь, на что опереться? Возделывать свой культ, укреплять людей в вере, придавать смысл их полной скорбей жизни и дарить надежду на окончательное освобождение?

– Я... я боюсь. Боюсь измениться. В миг, когда разбилось Зеркало – я был настоящий. Всё, что случилось потом – опыт ошибок и искажений, бесконечное удаление от источника света, от истины. Теперь, поодиночке – мы не всемогущи. Тысячи жадных глаз имеют над нами странную власть. Потому что каждый из тех, кто смотрит – маленькое, но целое Зеркало. А каждый из нас – только часть давно разбитого, неполного, утраченного Лика.

Энана кивнула, словно прислушиваясь к каким-то своим мыслям.

– Тебе не хватало Наар. Теперь ты доволен? Ты виделся с ней?

Улыбка Слепого Обманщика слегка потеплела.

– На что ты надеялся, затевая всё это?

– Разве я скрывал от тебя, сестрица? Я хочу вернуться домой.

Женщина повернулась к нему, поражённая.

– О! Я не знала. Я даже не думала, что кто-то способен на это безумие. Разбитую чашку не сделать целой. Никому из нас это не под силу.

– Нам – да. Но есть и другие.

Лёгким, почти незаметным жестом Эмор указал на недвижного отрока, облачённого лишь в узкие ленты бинтов. Одна из девушек смачивала салфеткой пересохшие губы Энтреа. Остальные скромно и почти неслышно удалились.

От внимания Энаны не укрылась ни одна линия худого, но ладного тела.

– Не знаю. Может быть, я просто не вижу того, что доступно увидеть тебе. Передо мной – дитя, побывавшее на волоске от бесславной безвременной смерти. Она и сейчас ещё ближе, чем нужно. Я знаю, что его рождение было рассчитано силами Тьмы, чтобы дать Ангромади инструмент его влияния на земле, ключ от его тюрьмы – но не замечаю признаков какого-то особого могущества. Похоже, ты немало от меня скрываешь – иначе твои надежды выглядят очень глупо. И ещё – мы всегда были заодно, но эти надежды навряд ли когда-нибудь станут моими.

Эмор повернулся к собеседнице. Казалось, он пристально вглядывается в её лицо сквозь повязку.

– Тысячи жадных глаз... они забирают больше, чем ты отдаёшь. Я всегда буду с тобой заодно, даже если ты будешь думать, что это не так. А мальчик... дай ему себя проявить. Пожелай ты ему помочь, он был бы уже на ногах.

– Пусть сам пытает свою судьбу. Что-нибудь ещё я могу сделать – для тебя?

– Конечно. Сними платок.

Казалось, Энана хотела что-то возразить, но не нашлась с ответом. Пожав плечами, она медленно распустила узел платка и стянула с головы плотную ткань. Высвободившаяся масса блестящих чёрных волос окутала её плечи, крутыми завитками упала на грудь и окружила лицо подвижными волнистыми прядями. Лицо Энаны – строгое и очень взрослое – почти не изменилось, но сквозь прежние черты проступила властная, царственная, ослепительная красота, – и пространство вокруг богини тоже преобразилось.

Многослойным сиреневым сумраком заволокло светлый зал, в окна которого ещё недавно сквозь яркие зеленые листья било солнце. Сумрак тоже был светом – но особым, светом другого мира, открывающим новые глубины реальности. До сих пор неприметное платье Энаны заиграло россыпями серебряных искр, в волосах закачались цепочки с подвесками в виде полумесяцев. На стенах проступили призрачные, светящиеся фрески. Разноцветные кораблики плыли на всех парусах по нарисованным волнам, голоногие жницы кланялись золотому полю, пастухи гнали по дороге стадо – и каждая корова несла на голове тонкий рогатый месяц.

Между плитами пола проклюнулась молодая поросль, – и вот уже вокруг поднимался небывалый волшебный сад. Побеги цеплялись за ноги, карабкались на стены. Набухали и лопались бутоны, вываливая многочисленные языки лепестков, цветущие шапки болотных трав распускались, как праздничные фейерверки. Всё тянулось, вилось, ветвилось и колыхалось. И вот, меж стеблей и лиан стало видно, как отступили и растворились во тьме стены, а вместо потолка распростёрлось удивительно тесно заполненное огнями небо, переливающееся жаром, как угли в жерле огромной печи.

Из под тёмной повязки на белом лице бессмертного бежали слёзы.

Девушка в покрывале вскрикнула и лишилась чувств, – и вот уже новые ростки пробили тонкую золотистую ткань, выпивая, высасывая сладкие соки молодого тела, приобщая проснувшуюся душу к неукротимому и мощному движению стихии. Стихии первобытной женственности – безрассудной, слепой, природной страсти рождать, умножаться, произрастать.

Эмор ловко отбросил ногой плеть лианы, упавшую слишком близко к Энтреа. Энана усмехнулась – весь мир дрогнул до самых звёзд и затрепетал, зарокотал, отозвался подземным гулом – и растительность отступила за пределы широкого круга, став подобием огромной беседки или сквозным цветущим храмом.