Текст книги "Дети разбитого зеркала. На восток (СИ)"

Автор книги: Светлана Жуковского

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Энтреа расположился неподалёку. Из разговоров он понял, что женщина ведёт свой отряд в обитель Госпожи Энаны, что в лесах. И путники возлагают на этот поход какие-то особые надежды.

Когда, заметив интерес Энтреа, женщина кивнула и поманила его рукой, по лицам окружающих юноша понял, что ему оказана большая честь. Он подошёл. Паломники притихли. Смерив его с головы до ног внимательным взглядом, тётушка заключила:

– Достойный молодой человек.

Энтреа поклонился.

– Нет ли у тебя дела к моей богине?

– Я еду в столицу, госпожа.

– Что ж. Пару дней пути нам по дороге. Милости просим в наше общество. Может, ещё передумаешь.

Энтреа оставалось только поблагодарить. Когда он вернулся на своё место, напротив уже сидел один из пилигримов, на вид самый юный и наиболее трезвый. Длинные волосы молодого человека лежали на спине, заплетённые в косу. В его облике было что-то от птицы, и голову он держал немного набок, разглядывая Энтреа бойкими чёрными глазами.

– А ты изменился, Франи. Не было щенка смешнее тебя – там, дома. А теперь... Учитель шепнул тебе волшебное слово? Как тебе посчастливилось выйти на этот след? Я-то считал себя самым умным. Эмор и Энана голосовали на Суде против приговора падшей парочке и больше всех пострадали после. По слухам, оба они навещают обитель в лесах. И это интересно.

– Вы обознались. Простите.

– Ну да. Так и надо. Всё правильно, будем незнакомы. Но страшно рад, что отправляюсь в змеиное гнездо с кем-то из своих.

– Я еду в столицу.

– Мне почему-то кажется, что ты передумаешь.

У мальчика с чёрной косой была очень хорошая улыбка. Он вернулся за свой стол и больше не пытался вступать в разговор, лишь иногда Энтреа чувствовал на себе его внимательный взгляд. Определённо, юноша был еретиком. Определённо, он с кем-то его путал.

Эта история стоила того, чтобы в ней разобраться, но у Энтреа были дела в златоглавой Меде. Впрочем, за пару дней совместной дороги многое могло проясниться.

Примерно так оно впоследствии и вышло.

Небо было цвета разбавленного вина. В его аметистовой прозрачности над почерневшими кронами деревьев таяла жемчужина бледной луны. Энтреа и сам не заметил, как задремал в тряской повозке. А теперь его разбудило какое-то странное чувство.

Перебраться в повозку ему предложила женщина в платке. Энтреа в последнее время не везло с лошадьми. Его новое приобретение на второй день пути стало заметно прихрамывать и после обеда осталось поправлять здоровье под присмотром добрых поселян. Повозка везла дорогие подарки паломников – Госпожа Энана любила щедрых гостей. Но её покровительство того стоило: в обрывках тихих разговоров спутников сквозила затаённая надежда на приобщение к секретным мистическим практикам, прославившим монастырь. Духовный опыт, который, к зависти прочих, получали в обители немногие избранные, делал людей бесстрашными перед лицом смерти и ужасом Последних Дней.

Без сомнения, знаки избранности легко читались на челе Энтреа, но предводительница пилигримов вряд ли могла даже представить, насколько редкая птица сидит в эту минуту рядом и встревожено трёт спросонья глаза. Однако она насторожилась.

– Что-то приснилось, дружок?

– Мне и сейчас снится. Кто-то идёт сюда через лес. Я чую, как им хочется крови, как мокрые, все в росе, хлещут по лапам ветки. Зови своих цыплят, их скоро не будет больше.

Окликнув ближайших всадников по именам, женщина отдала пару коротких команд. Зашелестели клинки, высвобождаясь из ножен.

И тут они все услышали вой.

Многоголосье вышедшей на охоту стаи наплывало из глубины лесной чащи, и на первый взгляд казалось просто волчьим воем, но каждый в отряде почему-то сразу понял, что это не так.

Сумерки сгущались. Совсем скоро должен был показаться ночлег, но, судя по тому, откуда и как быстро приближались потусторонние голоса, укрыться в спасительных стенах путники уже не успевали. Несколько человек разводили костры, другие распрягали испуганных лошадей, иные молились вслух, иные богохульствовали – где поминают Энану, там порой и не разберёшь.

Энтреа чувствовал себя маленьким мальчиком на цирковом представлении, у его души сейчас не было границ, она вмещала и весь этот лес, и разгоравшуюся луну, и восхитительных хищников, чьи тела рвали сырой лесной воздух, и храбрых рыцарей на деревянных лошадках, готовящихся к игрушечному бою. Он был всем этим – и в то же время был зрителем, восхищённым, очарованным и неуязвимым.

Женщина озадаченно смотрела ему в лицо.

– Так вот ты какой. Ну, что ж. Самое время.

В одно из мгновений вой смолк. Наступившая тишина нарушалась лишь треском занимавшихся огнём веток, неопределёнными лесными шорохами и горячим дыханием насторожившихся мужчин. Энтреа улавливал страх и возбуждение, источаемые всеми порами их подобравшихся перед битвой тел и ощущал, как кружат головы нападающим эти оттенки вкуса в холодном настое запахов мха и земли, смятой травы и раздавленных ягод.

А потом началось самое страшное.

Они вылетали из-за кустов как пушечные ядра, как огромные хвостатые кометы, оставляющие за собой светящийся след.

Подобие честных земных тварей, внутри себя они несли ледяную ярость недоступной человеку бури страстей и разум, лишённый всякого тепла сотворённых из праха тел.

Храбрые рыцари не могли устоять против демонов. Кто-то сразу упал, салютуя небу кровавым фонтаном из разорванного горла, кому-то было позволено немного пофехтовать. Нападавшие могли прикончить отряд одним махом – но они растягивали удовольствие.

Энтреа перелез через борт повозки и теперь стоял, раздумывая, в какой из моментов будет удобно окликнуть резвящуюся стаю. Он был уверен, что имеет над ними власть, но из-за своей неопытности ощущал некоторую неловкость.

Внезапно одна из косматых туш свернула в его сторону, оборачиваясь на ходу клубком дыма, бешено мчащимся смерчем. Перед самым носом у Энтреа вихрь сгинул, развеялся, оставив звёздную, млечную сердцевину – нагую прекрасную женщину с бездонным пытливым взором. Перламутровое сияние бродило по её телу, как у русалки, освещённой луной сквозь подвижную воду. И когда она ему улыбнулась, сияние стало ярче. А когда заговорила, её голос обещал больше, чем любая русалочья песня.

– Ого, это второй. Первый раз они встретили девочку, мои серые друзья. Дед не пожалеет, что отпустил меня прогуляться с ними. А как обрадую Принца! Значит, Саад родила двоих – и князю, и сестрице его по утешеньицу. Чудны дела твои, Господи! Так кто же из вас нужен Принцу?

Девичьи пальцы, нежней монастырских лилий, погладили его по щеке. Энтреа почти не слышал слов, очарованный сверхъестественной, немыслимой красотой удивительного создания. Он никогда не доверял женской прелести, всегда отчётливо разбирая в облаке благовоний ноту неизбежного разложения плоти, гниения и тлена. А здесь – ничего. Победоносное сгущение волшебного эфира взамен принаряженного сосуда с нечистотами. И эти пальцы так же ласкали Принца,– от ослепительной догадки захватывало дух, и какое-то время Энтреа не замечал, что многое вокруг изменилось.

Теперь они оба вглядывались в темноту. Где-то поодаль шёл настоящий бой. Как такое было возможно? Каким диким, немыслимым чудом человек побеждал демонов ночи, и что это был за человек?

Наконец, шум утих, и из мрака глубокой тени выступил в поле лунного света молодой еретик с птичьим профилем и растрёпанной чёрной косой. Он был грозен, как ворон с императорского штандарта и в каждой его руке блестела сталь, омрачённая вязью текучих тёмных разводов. Когда еретик поравнялся с костром, пламя взметнулось вверх, осветив картину ужасного побоища. И тут юный гончий заметил Энтреа и женскую фигуру рядом с ним.

– Бей! – закричал он отчаянно, – Франи, бей! Руби ведьму, бесову суку, поганое отродье!

Энтреа вынул из ножен стеклянный клинок.

– Бей, не спи!

В одно мгновение еретик оказался рядом. Стальные лезвия полыхнули алым и голубым, кромсая нежное перламутровое сияние, бросая на траву невесомое, угасающее, изломанно-прекрасное нагое тело.

Из глаз Энтреа бежали слёзы.

– Не смотри, что баба. Заморочила тебя, мара, бесовка.

Сквозь слёзы Энтреа следил за тем, как призрачная плоть истаивает паром, едва заметно пылит в воздухе мельчайшими мерцающими блёстками и исчезает, будто и не было никогда.

– Она не мара, – говорит он, быстрым и точным движением снизу вонзая клинок в живот юноши с чёрной косой, – она Мара. А кто я такой, ты и вовсе понятия не имеешь.

Тень смертной муки скользит по исчерченному кровавыми полосами лицу охотника и неуверенно отступает. Осознание роковой ошибки и окончательного поражения сменяется в его глазах каким-то другим пониманием.

И только тогда Энтреа видит в этих глазах настоящую смертельную угрозу и постигает, что неопытность и самонадеянность сыграли с ним злую шутку.

Каждой собаке было известно, что питомцы Края Пустыни бьют врагов их же оружием и довольно ловко управляются с элементарной магией. Но сейчас Энтреа столкнулся не с дешёвыми фокусами полоумных сектантов,– ему противостояла железная воля настоящего талантливого и обученного мага, в одиночку одолевшего несколько адских тварей и теперь признавшего в нём главную цель своей жизни,– пусть этой жизни осталось от силы на пару минут. Пусть даже редкая одарённость еретика не шла ни в какое сравнение с могуществом Энтреа, вышло так, что Энтреа сам вложил ему в руки оружие против себя. Не совсем в руки, но всё же...

Юноша с косой не дал ему вытащить клинок. Зазвенел отброшенный в сторону меч огнепоклонника. На тонком запястье мальчика сомкнулись стальные пальцы. Оба чувствовали, как пульсирует в обсидиановом ноже разбуженная кровью магическая сила. Еретик закрыл глаза. За помертвевшей маской лица угадывалось последнее чрезвычайное усилие незаурядного духа. На коже проступили светящиеся пятна тусклой гнилушечной зелени.

Энтреа фатально проморгал момент, когда его противнику удалось подчинить себе вырвавшийся из древней реликвии поток сокрушительных энергий. И этот поток обрушился ему на голову вместе с мечом еретика, так и не выпущенным хозяином из левой руки. Отпор, который успел оказать Энтреа, уже не мог спасти дела – слишком поздно он понял, что сильно недооценил своего противника.

Прежде ему не приходилось встречаться с фанатиками. В возвышенном и абстрактном смысле Энтреа был готов к великим битвам, но не имел навыков убийцы, тогда как столкнулся с тренированным, самоотверженным и убеждённым в своей правоте палачом.

Когда Энтреа удалось вырвать нож, капли крови еретика светлячками взметнулись в воздух – и погасли. Древняя магия покидала его тело. Жизнь покидала. Охотник проиграл. Но в невозможном посмертном броске ему удалось увлечь за собой в падение своего врага. Их тела безжизненно рухнули внахлёст, словно брошенные балаганными комедиантами марионетки. Меч еретика вошёл в землю и остался стоять могильным крестом – вроде тех, что встречаются порой возле стен старых храмов Господа Адомерти. В силу странной игры роковой случайности меч прошёл точно через печень Энтреа, пригвоздив, пришпилив того к земле, как любители редкостей накалывают на булавки диковинных насекомых.

Так они и лежали почти до самого рассвета – белая голова и чёрная голова, и разметавшиеся пряди волос отяжелели от ночной лесной сырости и остывающей крови. Два необычайно талантливых мальчика – и на каждого кем-то возлагались очень большие надежды. Но только в одном из них неверным колдовским огоньком ещё теплилась жизнь.

Костры погасли. Луна ушла за верхушки деревьев. Как только серое небо тронули первые краски зари, в повозке неподалёку раздался шорох и на землю ловко спрыгнула женщина, поправляя монашеский тёмный платок. Женщина не спеша обошла свежих покойников, внимательно изучив их раны и все следы ночной схватки. Над каждым из мёртвых мужчин она прочитала отпускающую молитву. Над мальчиками какое-то время постояла в задумчивости. Потом подвернула рукава.

Еретика женщина перекатила на спину и закрыла ему глаза. Погладила по голове.

– Рав, воронёнок. Передавай привет своему учителю. Он здорово вас подготовил. Отличная работа.

Вынув сталь из раны Энтреа, женщина каким-то хитрым жестом остановила кровь, вновь побежавшую из изуродованного бока. Затем осмотрела разбитый череп.

– Это всё ерунда, малыш. Пустяки для таких, как ты. Погостишь у нас, подлечим – будешь лучше прежнего. Тоже, придумал,– отказываться от приглашения Госпожи Энаны. От своей-то доли не уйдёшь, голубок.

А столица тебя подождёт.

Глава шестнадцатая

Арсенал

Это было невыносимо тягостное, бесцельное и безнадёжное существование. Джеди чувствовал, что опускается куда-то на самое дно – отупевший, потерянный, способный лишь с каким-то жалким смирением дожидаться тех редких моментов, когда Ченану зачем-то вновь потребуется его общество.

Теперь он понимал, какая страшная вещь дружба, и в какие глубины адской бездны способно завести верное и преданное сердце. Он не мог ни спасти, ни покинуть Принца, и потому его живая и деятельная натура медленно и бессильно угасала – и не было в этом ни чести, ни красоты.

Взять, к примеру, принцессу Сель – сколько поэзии в этом надломленном цветке императорского сада, сколько прелести в её жертвенной покорности. Или полночную волчицу Мару – разящего ангела, не знающего пощады. Мара – истинное чудовище, но чудовище великолепное. А он, Джеди – ничтожество. Раньше он был художником. Но Инфламмар сделал его чем-то другим. Может, настоящий Джеди давно упокоился, сгорев от чёрной оспы, а то, что происходит сейчас – галлюцинации оживлённой колдовством игрушки. Игрушки, давно не нужной своему хозяину – как не нужна больше Мара, пропажу которой Ченан едва ли заметил. Потому что он – вот новость – очень занят.

Потому что дни напролёт, в шутку или всерьёз, Четвёртый Принц Империи решительно готовится к войне с варварами. И делает это так эффектно, что даже горюющий старый Одвиг со сдержанным одобрением взирает на не такого уж, в сущности, пропащего сына.

Утопающая прежде в складках затканного цветами и птицами бархата фигура Принца нынче затянута в узкое и чёрное, с небрежным штрихом белого кружева под подбородком, ниже которого, по новой дворцовой моде, холодит шею латный воротник.

Принц стремителен и настойчив. Ему несут книги и карты, ведут под уздцы лошадей, подбирают оружие и доспехи. А он подбирает людей. Вокруг него полно подающей надежды молодёжи – никогда ещё Принц не применял так расчетливо свой дар очаровывать. В череде охотничьих вылазок, импровизированных поединков и военных игр – неуместных во времена мора и траура, но поэтому как-то особенно бодрящих – он присматривается, выбирая самых талантливых, самых надёжных. Свой маленький секретный двор.

Джеди как-то остался за пределами этого круга. Его обычной компанией в эти дни стала принцесса Сель. С ней можно было подолгу безмолвно бродить по бесконечным дорожкам сада, прихватив с собой книжку какого-нибудь забытого старого поэта, смотреть на начинающие желтеть листья, крошить хлеб воробьям и точно знать, что спутница великодушно и чутко подыграет в наивном стремлении сделать вид, что это и есть настоящий мир, обладающий всеми правами подлинной реальности.

Джеди ни о чём не расспрашивал младшую из принцесс и мог только догадываться о скелетах в её шкафу. Одно он знал наверняка – его собственный заветный шкаф открывается тем же самым ключом. Сестрой по несчастью – вот кем она была, сестрой по больной разрушающей любви. Глядя на неё, Джеди понимал, во что превращается сам. Такая готовность отринуть свою волю и вверить себя власти другого человека пугала и завораживала. Это было неправильно, но какой это был соблазн – отдаться, забыться.

Мара как-то объясняла ему, что демоны любят именно так. А как любят люди, он бы и сам сейчас не смог ответить.

И вот, настало утро, когда всё внезапно изменилось.

Раздался стук в дверь и заспанному Джеди вручили записку. "Бросай хандрить, ты мне нужен. Галерея Арсенала, в восемь".

С бьющимся сердцем шёл Джеди на эту встречу. Шёл и спрашивал себя, отчего его сердце стало похоже на сердце женщины и откуда в нём эта девичья пугливость и затаённая надежда.

Где она, его смелость, смелость человека, довольно всего повидавшего за тридцать без малого лет. Когда-то он лихо дрался с уличными грабителями и побеждал в поединках бродячих мастеров фехтования. Дикие звери не пугали его, дикие люди и дикие пустыни. Ничего не боясь, он скитался по свету, как заговорённый. Его судьба ждала его здесь. Его смерть носит бархатный берет, и, быть может, станет императором.

Арсенал возвели на остатках древней крепости, ровесницы столицы, и со стороны города он напоминал стоящий особняком утёс, уходящий обрывом в реку. Его множество раз перестраивали – корпус мастерских и ведущая к ним застеклённая галерея появились сравнительно недавно. Мастерские особо не пригодились – военных конфликтов не случалось слишком давно,– и всех дел у императорских оружейников было только починка и полировка древней и славной коллекции,– а заказывать новинки полагалось у городских умельцев. Арсенал был храмом, музеем давнего боевого величия. И в этот ранний час поблизости наблюдалось подозрительно много далеко не праздного народа.

Рассветные лучи насквозь прошивали стрельчатые окна галереи. Янтарные ломти света лежали на мозаике каменного пола, окрашивая квадратики плитки всеми оттенками мёда и хлеба. На древних вымпелах и штандартах, подвешенных под потолком, ярко и выпукло высветилась рябь цветных нитей, пронизанная зёрнами золотых искр. Солнечные блики на лезвиях копий, рогатин и алебард, снопами установленных в простенках, дымились и расплывались в дрогнувшем от напора холодного блеска взоре. Чёткие косые тени рассекали сияющий ковёр освещённого пространства. Из сумрачной глубины, пахнущей пылью, металлом, маслом и воском, шагнул вперёд Ченан, и лицо его было белым, как ночные цветы, а кудри горели огнём.

– Тебе будет интересно,– принц не тратил времени на приветствия,– пойдём, я покажу самое лучшее.

Джеди даже отдалённо не представлял, какие богатства собраны в этих стенах. Груды искусно украшенного панцирного железа – серебрёного, воронёного, расписанного золотыми вензелями и словно изморозью покрытого тончайшей гравировкой, пузырящегося чеканными рельефами и ребристого, как створки морских ракушек – венчались каскадами колышущихся от сквозняка плюмажей, где-то свежих, а где-то совсем истлевших. Круглящиеся бока кубков и чаш, обрамлённые замысловатым сплетением диковинных лоз и зверей, смотрели множеством драгоценных глаз. Геральдические создания, распластанные на щитах и нагрудниках, украшающие навершия шлемов и знамён, беспрестанно меняли облик, приобретая всё более фантастические очертания. Ножны и эфесы – то простые и строгие, то нарядные и вычурные, и, словно смородиной, осыпанные самоцветами,– принадлежали клинкам, чьи имена давно превратились в легенды. Не веря своим глазам, Джеди разбирал знаменитые клейма нифламских и магаридских мастеров, оружейников Чёрной Земли и северных островов.

Принц вёл его сквозь анфиладу немыслимых сокровищ и держался хозяином, угощающим на пиру дорогого гостя – точно угадывая, что придётся по вкусу и произведёт впечатление. Но был во всём этом какой-то скрытый умысел.

Потом они остановились перекусить в маленьком кабинете, где на застланном белым полотном углу дубового стола, загромождённого книгами и гравюрами, был накрыт скромный завтрак: ветчина и холодная курица, фрукты, пирог и вино.

Сделав последний глоток из высокого бокала с пупырчатой ножкой, принц взялся чистить яблоко небольшим кинжалом из удивительного набора: в продольных прорезях лезвия свободно двигались три круглых рубина. Джеди заворожено смотрел на то, как алые искры вспыхивали в луче света.

– Ты заметил самое главное?

– Думаю, да. Превосходство старых мастеров. Разительное превосходство. Я думал, так только в живописи. Таланты мельчают. Мы живём в век упадка.

– Молодец. Только, знаешь – этой заразе куда больше века. Всё гниёт и разлагается с тех пор, как у человеческого духа была отобрана свобода. Кому-то, может, сойдёт и так, но мы ведь с тобой из тех, кто видит ущербность этого мира и не согласен принять подделку.

Джеди поймал брошенное ему яблоко.

– Если честно, я вижу только свою ущербность. Но помню, что вокруг множество славных вещей и за редкие проблески ошеломляющей красоты готов простить миру его несовершенство.

– Для тебя счастье – это красота. Но красота всегда обман. А мне нужна истина.

– Какая?

Джеди едва дышал, боясь спугнуть минуту откровенности – если только это была откровенность.

– Помнишь – в далёком детстве,– что ты сказал мне в тот день, когда наш добрый священник вручил тебе твой первый ящичек красок? Наивысшее благо для человека – знать, что такое он сам и для чего он пришёл в этот мир.

Так вот – я знаю.

Думаешь, мне нужен трон?

Мой трон всегда со мной. Я – Рдяный Царь и императорскому престолу меня не возвысить. Он нужен для дела. И ты – тоже нужен, Джеди.

Но сначала попробуй понять.

Со стороны может показаться, что меня ведёт непомерное честолюбие, что я кровожаден и мстителен – на самом деле всё это не так.

Просто этот мир скроен не по мне, меня оскорбляет его бессмысленность, ранит его порочность, бесит его ничтожество. Я достаточно умён, чтобы видеть, как всё катится прямо в пропасть, в безблагодатную бесславную тухлую пучину. И достаточно силён, чтобы всё изменить. Вправить вывих. Восстановить гармонию, вернуть недостающий элемент. Потерянное звено радуги.

Только это будет непросто.

Впереди у нас война – и такая, что небесам станет тошно.

– Я не люблю войн.

– Ты никогда не был трусом.

– Это другое. Я жалостлив, и не могу не думать о слабых. Наверное, я и сам такой.

– Ну да. Батальный – не твой жанр. Но это полотно писать не тебе. Я сам намешаю краски. А тебе поручу обрамление – позолоту и завитушки.

– Что это значит?

– Вверяю тебе надзор за мастерскими. Здесь нужен человек со вкусом и фантазией,– буду требовать небывалого.

– Но я никогда подобным не занимался.

– Пустяки. Ты умеешь работать руками – быстро вникнешь. В старые времена придворные художники нередко делали рисунки для доспехов. Пойдём, покажу тебе, как что устроено.

Джеди оторопело следовал за Принцем, обозревая склады и кузницы, спальни работников и кухню с просторной столовой, бесконечные залы, где трудились точильщики, чеканщики, гравёры, золотых дел мастера и прорва разного другого народа, набранного, казалось, по всей Империи,– а ведь этот сорт людей совсем не просто бывает сманить на новое место. Принц распоряжался, как о деле, уже давно решённом:

– Нужен лёгкий доспех, под стать такому у кочевников. Но чтобы в традициях – дух боевого прошлого, древняя слава Империи. И новая надежда, моя верная гвардия в сияющих латах. И вот ещё что учесть – не все они будут люди. Дальше – особенно. Ты видел подобных созданий, продумай для них защиту. Так, чтоб вписались в общую картину. Чтобы всем было видно – так надо, и это очень большая удача, иметь на своей стороне подобных бойцов.

– Но разве они уязвимы?

– Да.

Так прозвучал этот простой ответ, что Джеди вдруг понял, что Принц не забыл о Маре и что полночная волчица уже никогда не вернётся. На один краткий миг по лицу Ченана пробежала дымка неведомого воспоминания.

Джеди увидел ту же тень в глазах Принца позже, когда был съеден дружеский ужин и наступила пора расставания.

– Она позвала меня, когда умирала. Я был с ней её последнюю минуту, смотрел вместе с ней. И я видел мальчика с твоей гравюры.

– Он был убийцей?

– Нет. Но боюсь, что убийца мог ему повредить. Я перестал его чувствовать. Что-то случилось. Где доска, которую ты резал для печати? Мне нужно много таких портретов. Армия, чиновники, сборщики налогов – я разошлю их повсюду. Пусть ищут.

И в этот момент Джеди неожиданно и с окончательной ясностью осознал, что никому и никогда не суждено вызвать в душе Ченана хоть слабый отблеск того же участия, что и таинственный змеёныш с двусмысленными разными глазами. И понял, что единственное, что ему остаётся – это взять свою жизнь, словно горсточку праха и бросить в пламя великой судьбы.

–Всё, что Вам будет угодно, мой принц,– он поклонился и вышел в звёздную синеву вечера,– всё, что угодно.

Глава семнадцатая

Воронёнок

Плохо видеть друзей во сне. Слишком часто – плохо.

Среди Гончих не принято использовать магию в личных целях, но чутьё – его никуда не денешь. Сет понял, что с воронёнком беда в тот самый день, когда оказался на остывшем, размётанным ветром пепелище монастыря. Изначально далеко не бессердечный, он знал, что ради общего дела не должен впускать себе в душу эту потерю, эту вину – Сет рос без родителей, и в его жизни не было никого дороже этих двух еретиков – старого и молодого. Но теперь это было неважно.

Произошла странная вещь – что-то поджидало его на месте бывшей святыни, бывшего дома. Сет сутки провёл на пожарище в молитве и медитации, пытаясь прозреть картину событий, уловить за пределами сверхчувственных ощущений подсказку, как наилучшим образом выполнить свой долг, обуздать вырвавшуюся в мир людей злую силу, которая – и только она одна – могла сотворить здесь такое. И в то же самое время: разве какая-то другая сила могла погубить маленького братца? Сет в это не верил. Будучи моложе на добрый десяток лет, Рав-воронёнок почти ни в чём ему не уступал, – разве что в выносливости, а скоростью реакций и быстротою мысли, пожалуй, что и превосходил. В этом было противоречие. Каждый из этих двоих не мог бездарно пасть жертвой случайных обстоятельств, а уж одновременно, и вдалеке друг от друга...

Что-то здесь было не так. В этом месте прерывался след, которым шёл Сет – запутанный, сложный, но всё более несомненный. А теперь он всматривался назад в поисках своей ошибки. Всё вокруг говорило о том, что он не мог ошибаться и светловолосая дева с цветными глазами действительно та, за кого он её принимал. Но кого тогда повстречал воронёнок? Да, пророки говорили о двойнике Амей Коата, но разве оба мистических близнеца могут быть воплощенным злом? Хлай тоже рассказывал о близнецах, и, если второго младенца взаправду растили ведьмы, ждать Спасителя с этой стороны будет очень наивно. Правда, насчёт Спасителя у пророков говорится очень мало, вскользь и туманно. Среди братьев даже существовало мнение, что Эвои Траэтаада следует рассматривать лишь как вероятность, зыбкий и призрачный шанс, робкую надежду на, с Божьей помощью, выживание человечества. В то время как пришествие Амей Коата было делом решённым. И потому-то, готовясь к войне, такие как Сет, учились рассчитывать только на себя.

Сет редко нуждался в поддержке и совете другого человека, поскольку искал их в общении с более могущественной силой. Но сейчас, когда небеса стали вроде бы дальше обычного, он жалел, что утратил такую возможность и впервые болезненно ощутил наступившее одиночество. И вместе с ним ощутил ещё кое-что. Не то чтобы чьё-то незримое присутствие, скорее лишь слабое эхо, мысленное послание, оставленную ему весточку. Но после Сет никогда не сомневался, что такова была воля Учителя – передать ему своё дело. Дело, важнее которого нет на земле.

Он обошёл весь неспокойный Восток в поисках потерянного следа. Но больше не ведал уверенности человека, который знает, что происходит. И каждую ночь ему являлся маленький братец и пытался о чём-то сказать.

Вот и теперь, пробудившись в совсем уж забытой всеми богами дыре, еретик, разматывая в памяти клубок сновидений, задумчиво брился острым ножом над плошкой с водой, где слегка подрагивало опрокинутое отражение. Водяное зеркальце дробило упавший из крошечного окна луч солнечного света и тянуло взгляд в несуществующую глубину, требуя отрешиться от сиюминутных дел и прислушаться к внутренней тишине, которой известны все на свете тайны. Прозрачный лёгкий транс отгородил стеклянной стеной окружающий мир. Лицо в отражении изменилось.

Мальчик с чёрной косой смотрел на него из-под воды – взрослее, чем Сет его помнил, растерянней и бледнее. Беззвучно шептали бескровные губы:

– Мне надо вернуться. Никак не выходит. Вы совсем без меня пропадёте, дружище...

И Сет увидел иное: седая от ночной росы трава вперемешку с рассыпанным чёрным шёлком, из-под которого узким полумесяцем виднеется край мёртвого лица. А рядом другое лицо, тоже не слишком живое, и кровью залита белая голова, но тонкие девичьи черты удивительно хороши и нежно, как во сне, сомкнуты тёмные ресницы.

Капля крови из порезанной Сетом щеки падает в воду, разбивая видение.

Он понимает, что, помимо всего остального, только что видел лицо своего врага, врага рода человеческого, и в этом лице не нашёл ничего отвратительного. Если это существо способно выжить после схватки с воронёнком, Сет непременно его отыщет. Неужто и его способна заморочить безобидная лживая маска? Навряд ли. Но придётся привыкать к этой мысли, против которой восстают все инстинкты, все навыки воина и защитника: ему нужно будет убить ребёнка. Девочку. Юную девушку, коей бесстыдно прикидывается нечеловечески жуткое нечто, готовое бросить в пасть адской бездны всех народившихся на земле детей.

Однако возможно, что демоническая сущность не является истинной природой девы, а проявляется сродни одержимости, и в этом случае участь Фран заслуживает некоторого сожаления. Но это ничего не меняет.

Даже если – вдруг – в каких-то расчётах случилась ошибка и имеется вероятность напрасной невинной жертвы, нужно спокойно принять этот риск, ведь в решающий момент может быть губительной даже тень сомнения.

И всё-таки их – двое. Значит, невинной жертвы не избежать? Но может ли кто-то из них быть невинным? И кто из них точно Змей? А если – кто уцелеет? Если оба они – пустые формы, сухие вершины, в одну из которых должна ударить молния?

Больше всего на свете Сет не любил вопросы такого толка. Его не пугала трудная и опасная работа, но нужна была ясность задач, чего не было и в помине.

Что бы сказал Учитель?

Сет помнил его слова.

– Вы пришли сюда, чтобы стать свободными, и я сделал вас свободными. Над вами не властны привязанности и заблуждения, и я не беру с вас обетов. Просветлённый плачет с теми, кто печален и смеётся вместе с радостными. Просветлённый свободно принимает предназначенный ему путь. А поскольку между землёй и небом слишком многим вскоре придётся плакать, путь свободного человека – путь милосердия. Поэтому я сделал вас псами. Псами, охраняющими колыбель.

Это единственный мой завет: самое важное в мире – святость колыбели. Бессмысленные слабые создания, не ведающие зла, окружённые беспомощной любовью, не способной ни от чего уберечь – вот ваши господа. Не дайте разорить тёплые гнёзда, убивайте хищников, гасите пожары и останавливайте войны.