Текст книги "Дети разбитого зеркала. На восток (СИ)"

Автор книги: Светлана Жуковского

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Стрелок из бойницы сверкнул молодыми крепкими зубами:

– Так мы у тебя в гостях, Тони? Слушай – отличная вечеринка! С фейерверком. Может, и танцы будут?

– И танцы, и девушки, – проворчал из другой ниши лучник, пуская подряд несколько стрел, – лучшее общество съезжается. Жаль, до главной красотки не дотянуться.

– Ничего, братец, – тихо сказал кто-то из раненых, – может, ещё представится случай. Мы никуда не торопимся. Можно и подождать.

В наступившей после этих слов тишине можно было заметить, как изменился и замедлился ход времени – уходило возбуждение битвы, тела обретали привычную тяжесть, умы примерялись к осмыслению произошедшего. Раненых наиболее опасно ома уже баюкала в хрустальных колыбелях, остальным сообщила какую-то особую яркость и остроту восприятия. Сет видел их блестящие глаза, осмысленные лица и понимал, что ополченцам как-то удалось вовлечь его в своё безумное сопротивление, превратить, вопреки обыкновению, из наблюдателя в соучастника – и почему-то теперь это было правильно. Что-то важное должно было решиться здесь, в этой башне – где, если рассуждать беспристрастно, Сету не было никакой необходимости находиться. Оставаясь одиночкой, он обладал свободой действий, и в самом неблагоприятном случае мог напрямую обратиться к Роксахору – когда-то Сет относился к числу тех немногих, к кому прислушивался в монастыре маленький дикарь.

Заскучавшие было стрелки вновь оживились.

– Нет, ты посмотри, какая сволочь! Гас Полуда, драный лис, вот куда он делся!

– На коне, в доспехе, чистый принц.

– Ну, ещё ему бы не нашлось коня! Сколько их прошло через эти руки.

–Может, и сволочь, но не дурень, – хрипло прокаркал одноглазый, – точно знал, откуда ветер дует. Кто-то должен быть зрячим в городе слепцов, вооружавшем Пустыню.

На несколько мгновений повисла зыбкая виноватая тишина. Потом спокойный, почти равнодушный голос Тони произнёс:

– Всё так. Выходит, мы жили неправедно. Вот и кара Божья.

– Мы просто жили. Разве мы делали что-то плохое? – на красном безбровом лице недавнего булочника читалось напряжение мысли.

– Одну плохую вещь. Мы делали деньги, – бородач с выбитым глазом был чёрен, космат и страшен, но по-своему очень красноречив, – Таомера поднялась на торговле с Пустыней. Но и Пустыня поднялась – и сожрала Таомеру. Мы ведь дали им всё – лошадей, зерно и железо. А теперь – наши жизни. Но для них – это только начало.

Сет поднял руку, привлекая внимание.

– Одного не могу понять: чем вам платили варвары? Чьи это были деньги?

Одноглазый хрипло хохотнул и насмешливо уставился на еретика.

– А ты не знаешь, брат?

Окружающие ухмылялись и отводили глаза.

– Не знаешь?

– Ты правда не знаешь?

– Ну, знай. Твои, брат. Ваши.

Снова бесцветно и ровно заговорил Тони:

– Это секрет, давний секрет, но тут все свои. Волшебный порошок, который ты носишь с собой, уже не возят кораблями через три моря. С тех пор, как гонцы протоптали тайные тропы сквозь адское пекло Глубокой Пустыни. Алхимики, врачи щедро платят за ому. Но главным покупателем было Братство Огня. Кое-что они брали у варваров напрямую, но обычно – при посредничестве наших купцов.

В голосе одноглазого больше не было гнева, лишь горечь, когда он устало бросил Сету:

– Думал, ты ни при чём? Еретики взрастили Таомеру. И Роксахора – ей на погибель.

Давно перевалило за полдень и в редкие прорези верхнего ряда западных бойниц вместо бесцветного дневного солнца проникали снопы тёплого золотого света, в котором плавали частицы пыли. Бледный музыкант молча рассматривал пылинки. Тони шептал про себя слова молитвы. Один из лучников, стройный красавец с забранными в короткий хвост светлыми волосами, окликнул со своего поста:

– На кого уповаешь, наследник? Думаешь, есть ещё кто-то на небе, не глухой к нашим просьбам?

– В детстве он слышал меня. И отец его чтил, его одного.

– Что за святой?

– Так Тони же, блаженный зодчий. Меня и назвали-то в честь.

Лучник присвистнул:

– Чем тебе подсобит строитель? На что вообще годится мёртвый маленький горбун, когда война – и время рушить построенное?

– Не знаю. Но смысл в этом есть, я чувствую.

Лучник уже не слышал ответа – мимо него пролетела стрела и, выбив мелкую крошку из свода бойницы, упала на каменный пол. К стреле была привязана записка.

Под дюжиной напряжённых взглядов Сет развернул лист бумаги. Начал читать вслух:

"Приветствую, герои!

Думаю, что вы ещё не успели навоеваться, и будет глупо сообщать вам о том, что наступил самый подходящий момент, чтобы сложить оружие – но я всё-таки это сделаю.

Дело, как видите, к вечеру, и город взят – но победитель желает въехать через главные ворота. А поскольку он молод и нетерпелив, то ждать, когда защитники воротной башни героически передохнут, ему скучно. Кроме того, он великодушен, вам предлагают не плен, но службу. С почётом и уважением. Возможно, когда Пустыня двинется дальше на запад, это поможет вам сохранить жизни своих родных.

Для всех будет лучше, если таким, как мы, удастся склонить к бескровной сдаче города Края Пустыни. Роксахор намерен царствовать, а не зверствовать. И за ним будущее. Что нам Империя, за что тут биться насмерть? Её время прошло. Юный лев возьмёт то, что ему полагается, и будет весьма дальновидно присоединиться к этому походу.

Решайте. Через часок подойду за ответом.

Гас, прозванный Полудой, по поручению Роксахора."

– "Таким, как мы..." – плюнул под ноги светловолосый лучник, нарушив затянувшееся молчание.

– Говорят, он был конокрадом, – неизвестно кому сообщил, отвернувшись в сторону, Тони, – до того, как попал в Таомеру.

– И пройдохой с рожденья – припечатал одноглазый.

– В предложении есть резон, – размышлял вполголоса Сет, – но пахнет дурно.

– Обманет, – уверенно бросил кто-то ещё, – хочешь – проверь.

– Я-то как раз обойдусь. Как вы решите?

– Что тут решать? К бесам Полуду!

"К бесам" – мнение было единодушным.

Когда Гас на гладком вороном коне приблизился к стенам башни – на этот раз, со стороны города, – то в качестве ответа получил красочный и задорный поток отборного сквернословия. Чуть склонив голову, переговорщик спокойно выслушал неожиданные соображения о разнообразных отношениях, в которые ему надлежало вступить с противниками, вороным конём, Роксахором, роксахоровым колдуном и всем роксахоровым войском, а затем кивнул и резко взмахнул рукой.

Прикрывая головы маленькими круглыми щитами, враги бросились к башне, стаскивая под стены и в проём ворот груды всевозможного топлива – связки поленьев с дровяного склада, доски с заброшенной стройки, обломки оборонных машин и просто столы и лавки из оставленных жителями домов.

– Это я понимаю, – сказал смуглый ополченец с самострелом, разрядив оружие и вновь натягивая тетиву, – но зачем им было тратить время на балаган с запиской?

– Шанс всё-таки был, – отозвался недавний булочник.

– Да ну!

– Теперь, – терпеливо объяснил сын строителя, – у них не получится въехать в город красиво. Провозятся вечность, изгадят ворота. Первая победа – как первая любовь. Надо, чтоб было красиво.

– Будет, – не отрываясь от дела, пообещал белобрысый лучник.

Луки нашлись и для других горожан, что были в силах держать оружие. Башня стала островом посреди враждебного моря, и требовалась круговая оборона. Тони забрался в бойницу верхнего ряда и разглядывал даль, не замечая суеты внизу. Мечтательно сказал:

– А ведь ближе мелькает, золотце. И чёрный вместе с ним. Сейчас бы лук мощнее – кривые варварские бьют подальше наших – и попытал бы счастья. Глаз у меня верный.

– Возьми самострел, – ответил, не глядя, смуглый.

– Не привычный я к адской машине. Для вас, богатеев, игрушка. Мы и в руках не держали.

– Тогда молись. Авось святой пошлёт тебе другую.

Тони неловко спрыгнул вниз.

– А знаете, о чём нам, братцы, надобно молиться?

– О дожде? – просто спросил краснолицый пекарь.

– Не только. О том, чтоб Полуда не знал о лазе, который папаня оставил в толще стены. Гас хоть и пришлый, а всё же мог где услыхать. К тому ж его конюшни стоят бок о бок с казёнными погребами, куда выведен лаз.

– Брось, – посоветовал смуглый, – тут и местные мало что знают. Погреба, говоришь?

Тони принял простодушный вид:

– Я не думал, что это секрет. Полагал – просто всем пока не до выпивки.

Множество взглядов сошлось на нескладной сутулой фигуре сына строителя башни.

– То есть как? Значит, можно уйти, когда совсем будет худо? – пробормотал поражённый булочник.

– Куда тут уйдёшь, – сдержанно заметил владелец второго самострела – крупный седой человек с серебряной серьгой в ухе.

– Под погреба, – удивлённо вспоминал паренёк с забинтованной головой, – были заняты подземные полости. Там, в пещерах, есть ещё тоннель, выходящий за город, к реке.

– Но это же всё меняет. Или нет? – чей-то голос звучал неуверенной надеждой.

– Нет, – безжалостно отрезал одноглазый.

– Да, – без особой радости возразил ему Тони, – мы можем уйти – я, ты и ты. А вот он, – последовал кивок в сторону музыканта, – он не может. И другие, кто ранен. Узкий лаз, как печная труба.

– Что ж, – сказал парень с забинтованной головой, – не очень-то и хотелось. Но если вдруг – где искать этот лаз?

– Этажом ниже, – Тони кивнул на люк в полу, – главное, чтоб они не нашли его раньше.

– Вот уроды, – необыкновенно отчётливо донеслось от одной из бойниц, – поджигают.

И ничего нельзя было поделать – оставалось только смотреть, как варварские стрелы с горящей привязанной паклей вонзаются в груды натасканного хлама, в неубранные тела товарищей и врагов, как медленно занимается бледное пламя, почти невидимое в свете закатного солнца.

Сначала огонь казался совсем нестрашным. Жар медленно поднимался вверх. Но дыма становилось всё больше, и вскоре часть запаса питьевой воды пришлось пустить на тряпки, сквозь которые было чуть легче дышать. Кто-то возмутился подобной расточительностью и заметил, что намочить лоскут ткани каждый может и не расходуя воду, – но остальные на предложение не откликнулись.

Иногда ветер относил дым в сторону и слегка продувал помещение. Многие разделись по пояс. Загорающиеся сквозь мутное марево красные блики на взмокших телах напоминали то ли об общей бане, то ли о преддверии ада. Медный диск солнца опускался за крыши погибшего города.

Стрелять стало почти невозможно, но Тони терпеливо караулил у верхней бойницы, щуря слезящиеся глаза.

– Пусть подойдут поближе. Представление в самом разгаре. Топчутся, выжидают. Давайте же, тут интересно.

Сет полагал, что сознание музыканта затуманено болезненной полудрёмой, но тот неожиданно схватил его за руку и спросил, тихо, настойчиво:

– Ты можешь что-нибудь сделать?

Пробиравшийся мимо одноглазый ополченец развернулся и уставился на еретика:

– И верно, огненный маг, тебе ведь это под силу? Туши!

Сет ответил тяжёлым взглядом.

– Не могу. Кто-то мешает мне. Пространство, где действует магия, занято чьим-то присутствием, мне туда не пробиться. Не представлял, что такое возможно. Не могу понять, природу этого могущества – человеку с подобным не совладать.

– Это может быть Фран? – еле слышно спрашивает юноша. Но Сет не знает, что ответить. Всё совсем непохоже на то, к чему он готовился. И ощущения пока не поддаются истолкованиям.

– А нечего тут понимать, – доносится сверху голос Тони, – Тёмный Одо смотрит на нас. Ты против него не колдун, еретик. Так – дитя. Попробуй после заката. Говорят, Роксахорова колдуна никто не встречал в потёмках. Уходит к себе в шатёр. Немного осталось.

И это оказалось правдой. С последними лучами вечерней зари таинственный чёрный всадник на чёрном коне удалился в сторону вражеского лагеря. Спустя некоторое время потянулись следом и растаяли в темноте остальные разочарованные зрители. Тони утверждал, что юный полководец медлил и оборачивался, словно не в силах признать досадную неудачу, но, возможно, Тони было просто приятно так думать. Вряд ли ему удалось рассмотреть всё в подробностях. Быстро и бесповоротно наступила ночь.

И тогда дело пошло на лад. Сет достаточно быстро справился с пламенем и немного развеял чад. Горькая дымная тьма по эту сторону стен была заполнена движением, огнями и голосами, но вся эта возня уже не имела отношения к уцелевшей горстке горожан. Победители осваивались в городе.

Стало ясно, что защитники башни получили какую-никакую, а передышку.

Глава двадцать вторая

Лаз

Утром они были ещё живы. Не все – накрытое с головой тело лежало у стены. Ночью умер один из раненых. Но остальным стало легче.

Кое-кто безучастно жевал сыр, сухари и сушёные груши, мешок которых обнаружился среди припасов, другие приводили в порядок оружие и разминались, расправляя мышцы, скованные после неудобной ночёвки и вчерашних трудов. Лучники вполголоса препирались, пересчитывая оставшиеся стрелы, ополченец с серебряной серьгой наполнял и передавал по рукам кружку с водой.

Сет спал.

Добрую часть ночи он провёл, врачуя и исцеляя. Не омой, нет. Беззаконным тёмным искусством, дерзкой игрой против природы и неразрывности причин и следствий. Это куда тяжелее, чем убивать. И происходит реже: не годится чинить препятствия божьей воле – без чрезвычайных на то оснований. Но теперь выпал особый случай. Сет чувствовал, что господняя воля несёт его, как волна, он стал ею сам и всё, что он делал, было правильным и праведным – даже магия. Он дошёл до предела своих возможностей и заступил дальше – в тот край, где каждое движение рождает каскад отголосков в составе эфирных материй, магическую рябь, меняющую реальность как настоящую, так и будущую. Сет сделал выбор, хоть и не мог предвидеть всех его последствий. И этот выбор забрал очень много сил.

Ребята неловко пытались беречь его сон – насколько это было возможно посреди разворачивающихся событий нового дня.

Музыкант чистил секиру, брошенную накануне без должного ухода. Он думал, что потерял её после ранения. Выходит, Сет и это прихватил во время отступления в башню. Бок ещё болел, но дышалось уже без помех, и голова стала ясной. А в голове крутилась только одна, произнесённая еретиком, фраза: "Они не обманывают". Смешно сказать, он беспокоился. Что-то случилось с юродивой дурочкой, внезапно оказавшейся коварным исчадием тьмы и воплощением зла.

Тони снова занял свой пост у восточной бойницы. И вскоре сообщил остальным голосом, в котором одновременно звучали злость и восторг:

– Едут. Чую, не слишком спалось победителям ночью, нас вспоминали, ворочались. Может, чего придумали?

– Сильно-то не зазнавайся, – осадил его одноглазый, – хотели бы – давно бы с запада заехали. Малые ворота, похоже, свободны. И стена изрядно прохудилась, проходи – не хочу.

– Только тут им кажется слаще. Вот с чего бы? Может что-то из детства? Так и вижу – отец маленького дикаря везёт мальчишку в своём седле на лошадиный рынок, а солнце зажигает горячие блики на крыльях грифонов, распростёрших медные крылья на створках парадных ворот – высоко над его головой. Город похож на волшебный вертеп, на редкую дорогую игрушку – и мальчишка твёрдо решает, что игрушка будет его.

Казалось, взгляд единственного глаза косматого бородача подозрительно затуманился, и, после небольшой запинки, он почти мирно произнёс:

– Болтушка ты.

Тони дёрнул плечом:

– Так я ж не впустую. Я вот о чём: говорят, Роксахор – талантливый юный варвар. Но вот это упрямство, непонятная прихоть – это слабое место.

– Ты прав, – седой горожанин с серьгой заинтересованно посмотрел на Тони, – и как это можно использовать?

– Пока не знаю. Важно то, что он здесь проедет. Но что нужно сделать? Притаиться, усыпить бдительность? Притвориться сломленными, мёртвыми, обезоруженными, пообещать сдаться? Чем приманить эту дичь? Сделать вид, что закончились стрелы и ждать, когда в это поверят варвары?

– Ну, – донёсся голос белобрысого лучника, – делать вид особо не придётся. Осталось всего ничего – вчера раздавали без счёта.

– Мы не протянем долго, – сказал краснолицый булочник, – вода на исходе.

– Но и они не будут тянуть, – продолжал размышлять Тони, – Роксахор уже лопается от нетерпения.

– То есть прикинуться мёртвыми нужно прямо сейчас? – с сомнением уточнил лучник.

– Прямо сейчас ребята Полуды рыщут по городу, собирая все табуретки, что по случайности не спалили вчера, – раздался голос парня с забинтованной головой, – если дальше пойдёт, как было, к вечеру некому будет прикидываться. А до вечера далеко, и кто согласится сидеть всё это время со сложенными руками? Кроме того, не верю, что мы проведём их колдуна. Я бы рискнул уйти в погреба и попытаться пробраться на Запад.

– А дальше, – стремительно повернулся к нему Тони, – зачем на Запад?

– Если бы мне повезло, – лицо под грязной повязкой стало очень серьёзным, – я бы продолжил войну. Бить Пустыню везде, куда она доберётся. Ты ведь не думаешь, что всё закончится здесь?

– Я думаю, это было бы наилучшим выходом.

Вид Тони показывал, что он принял решение, которое не станет менять.

– Мы можем и разделиться, – мягко заметил смуглый молодой стрелок, – теперь уже дело каждого, как кому умирать. Лично мне по душе идея устроить засаду в городе. А может, и не одну – если этот ваш ход действительно существует.

В наступившей напряжённой тишине все обдумывали небогатый выбор из немногочисленных призрачных возможностей.

И в эту самую минуту проснулся Сет, очнувшись от сна, где чешуйчатые тела наполняли движеньем змеиные норы.

А ещё мгновением позже раздался стук в дверь.

Точнее, стучали в крышку люка. Словно высвеченные вспышкой молнии, люди замерли, вслушиваясь в слабый тихий звук.

Седой человек с серьгой бесшумно, одними глазами, отдал распоряжения, кому из бойцов и откуда взять на прицел железную дверцу – и сам осторожно, прикидывая, как не задеть ненароком товарищей, направил в сторону люка взведённый самострел.

Еретик попытался разведать обстановку, распространив своё восприятие за пределы видимой реальности – и испытал ошеломительный, но вполне предсказуемый удар по насторожённым обострённым чувствам. Магическое пространство, которое давно уже стало привычной, хоть и чужой территорией, не впускало его, вытесняя диким напором неведомых энергий. Что-то похожее мог бы ощутить слепой пёс посреди дубильни – таким резким, сильным и чужеродным было полученное впечатление. Сет понял, что на этот раз ему не помогут особые способности. Сейчас он представлял собой только хорошо тренированный кусок мяса – один из многих на этой адской кухне.

Осторожный негромкий стук повторился снова.

Ничего не происходило. Капли пота чертили дорожки на грязных лицах.

Опять и опять – негромкий, неровный, прерывистый.

Вдруг – встрепенулся и прислушался музыкант, а его пальцы на полотне секиры дрогнули, словно в поиске гитарных струн. Отложив оружие в сторону, мальчик задумчиво похлопывал себя по коленке и вдруг, поймав нужный ритм, жестом привлёк общее внимание. Двое или трое поняли его почти сразу, и лишь немного погодя вспомнили остальные, как стучали по кабацким столам в такт странной, растравливающей самые глубины сердца песни – песни о потере и поражении, и о спасительном безумии несбыточной надежды, которое одно продолжает вести человека, уже уничтоженного ударами судьбы.

По полю, где войско легло, ступаешь ты, как по цветам...

Их прекрасной мёртвой девой была Таомера, и если кто-нибудь из собравшихся в башне сподобится покинуть её живым, то потратит свой век на поиск подношений, которые будут способны утешить призраков прошлого. Но и здесь, если вдруг улыбнётся удача, остаётся возможность предложить им последний прощальный подарок.

– Открывайте, – нарушил молчание взволнованный голос музыканта, – кто тут спрашивал белую ведьму?

– А кто это? – растерянно произнёс недавний пекарь, но не дождался ответа.

– Ты уверен? – уточнил у гитариста седой с самострелом.

И скомандовал открывать.

Из проёма люка показалась голова, до самых глаз укутанная в богатый, но очень пыльный шёлковый платок.

– Покажи лицо, – потребовал седой.

– Ладно вам, братья, – вмешался повеселевший Тони, – разве не видите эти глаза? Тут уж не ошибёшься. Я, помнится, как-то советовал девке – на случай, если придётся скрываться – выбить себе один глаз. Одноглазых-то много, – он покосился на бородача с зияющей раной вместо правого ока, – а такая игра природы – большая редкость.

Фигура в люке приветственно махнула рукой, нырнула обратно, и, распрямившись, выбросила на каменный пол неумело обвязанный верёвками небольшой дубовый бочонок.

– Не понял, – казалось, лицо булочника стало ещё краснее, – так это, выходит, девка?

Лёгкий смешок пронёсся по башне, слегка разрядив напряжение.

– А столько времени потрачено впустую, – съязвил кто-то из молодёжи, – придётся помирать нецелованным.

Когда гостья поставила ногу на край проёма, Тони азартно и восхищённо выругался самыми ужасными словами. Девушка бережно прижимала к себе великолепный варварский лук – из тех, что клеятся мастерами из рога и воловьих жил и напружинены так туго, что выворачиваются наизнанку, свиваясь кольцом, если лопается тетива.

– Ради этакой штуки я бы сам кого-то ограбил, – заметил вполголоса один из стрелков.

– Откуда и с чем идёшь? – самострел ясно указывал, к кому обращался седой.

Тонкая девичья лапка с чёрной каймой под ногтями метнулась к горлу, потом туда, где под платком угадывался рот.

– Не может говорить, – догадался Тони, – похоже, ей изрядно досталось.

– Но она всё же здесь, – звонко прозвучал голос музыканта, – я скажу за неё: маленькая упрямая бестия явилась убить Роксахора. Как обещала.

Фран кивнула.

Седой человек с серебряной серьгой опустил самострел.

Светловолосый красавец первым нарушил затянувшееся неопределённое молчание:

– Ну что ж, милости просим. Только у нас тут очередь.

Наливалось, булькая, вино. Бойцы помоложе рассматривали надписи на бочонке.

– Из-под кухни городского совета добыто.

– Неплохо?

– Сойдёт для поминок.

Темнолицый бородач размышлял, сделав первый глоток:

– Если б Полуда действительно знал о лазе, было бы очень умно послать нам бочонок отравы.

– Что ты хочешь сказать? – подозрительно прищурился Тони.

– Ничего, – буркнул одноглазый и допил остаток до дна.

– Нет, Гас не знал, – рассуждал про себя сын строителя башни, разглядывая напиток, казавшийся почти чёрным на дне жестяной кружки, – хвала небесам, кто-то слышит мои молитвы. А может, не только мои? И если нас много, что делать богам, когда просьбы перечат друг другу?

Смуглый яркий парень – белые зубы сверкают в чёрной бороде – похлопал его по плечу:

– Да ты праведник, брат. Замолви за нас словечко.

Неуверенно и медленно Фран, осматриваясь, передвигалась по башне, пока, словно бы ненароком, не оказалась у стены, где молча стоял Сет.

От девушки сильно пахло вином: на пути ей не встретилось иной влаги, чтобы промочить горло и утолить жажду, но это и было хорошо – сбитая точность восприятия помогала ей путать следы, уходя от преследования внутри собственной головы, скрываться в поверхностной лёгкости впечатлений от засевшего слишком близко врага. Он пытался заговорить с ней, её двойник, получить отклик, получить доступ к её сокровенным мыслям и тайнам. Пугало, что на просторах её души чужак становился сильнее и занимал всё больше места. А что она могла противопоставить? Она исчезала. Делала то, что умела лучше всего.

Но сейчас, глядя в глаза еретика, она внезапно открылась до самого дна своей внутренней сути, без уловок и недомолвок, не столько страшась, сколько взыскуя суда и приговора. Её бросило к Сету смутное внутреннее чутьё, сродни тому, что на последнем рубеже отчаяния заставляет дикого зверя искать помощи у человека. Сет был охотником и убийцей, но на нём лежал слабый отсвет огня, зажжённого Отцом Великой Ереси, а значит, истина и справедливость не могли для него быть просто пустыми словами. В холодном бесцветном взгляде еретика Фран внезапно открылась одна из истин – не главная, но совершенно ей необходимая. Что бы она собой не представляла, кем бы не оказалась в будущем, сейчас, если судить по справедливости, она была вправе надеяться на помощь.

И умел ей помочь только один человек.

Фран подобрала под ногами варварскую стрелу и на мягком светлом камне стены нацарапала короткое слово "Привет". И ещё, немного пониже: "Ты сделал всё, как надо. Я понимаю. Но перед тем, как повторить – поговори со мной".

– Хорошо, – лицо еретика оставалось бесстрастным.

– Поговорить – дело нужное, – громыхнул над ухом голос кривого бородача, – девчонки это любят. Вы когда успели-то, голуби?

Фран медленно обернулась.

– Тьфу, так вы оба из одного гнезда, – вспомнил раненый, – гляньте, братья: теперь у нас два огнепоклонника. Куда бы их применить?

– Огнепоклонникам нынче везёт, – отозвался дозорный от одной из бойниц, – хоть кому-то радость: похоже, опять начинается.

– Стойте! – Тони метнулся наперерез стрелкам, спешившим занять свои места, – сидите тихо, пусть осмелеют.

– Ты рехнулся, – парень с завязанной головой заметно злился.

– Прут к воротам горючую рухлядь, – сообщил человек из бойницы, обращённой в сторону города, всё, как вчера.

– Сквозь проломы в стене беготня из города – в лагерь, – добавил дозорный с востока.

– Что-то гнусное замышляют, – заявил широкоплечий бритый горожанин с кровоподтёком на скуле, – не поверю, чтоб Гас за ночь чего не придумал.

– А почему он Полуда? – неожиданно спросил Сет.

– Ну, он рыжий под сединой. Как фальшивое серебро. Причём седой не от возраста, а так. Бог шельму метит.

– Ну-ка гляньте, – донеслось из восточной бойницы, – не пойму, что несут.

– Похоже на бочки.

– Масло, чтоб ярче горело? Какая– то дрянь, чтоб добавить чаду? Вино?

– А вино-то зачем?

– Может, в жертву своим богам? Или выманить нас отсюда?

– Ха!

– Нет.

Сет и человек с серьгой обменялись хмурыми взглядами.

– Нет. Это не вино. Это порох. Выходит, пора уходить.

– Вы идите, – в глазах Тони разгорался фанатичный огонёк, – а я остаюсь.

– Дай мне лук, – повернулся он к Фран, – и веди остальных в подземелье. Там, под городом, можно скрываться неделями. Порох! Здорово он разозлился. Хорошо, это так хорошо.

– Ты рехнулся, – повторил боец с перевязанной головой, – вот так, просто, их подпустить? Для чего – начинить караулку порохом, разнести ко всем бесам ворота и башню с ними? Ты этого хочешь? Мы положим десяток-другой, пусть попробуют подобраться!

– Там десятков-то – тьмы и тьмы, – Тони словно был словно захвачен могучим потоком особого мрачного вдохновения, – но есть дичь покрупнее. Пусть увидит, что мы беззубы, пусть поверит. Уходите, спускайтесь под город. Если я промахнусь, может, вам повезёт. Дай лук, – вновь обратился он к Фран с неожиданным властным напором. Но она словно не слышала его. Легко, как козочка, как лунатик по залитому серебром карнизу, взбежала она по лесенке к верхнему ряду бойниц и затаилась в проёме ниши, выражая всем видом готовность к долгому ожиданию.

– Сука, – Тони будто подвёл какой-то итог и тут же начал новую мысль, – стрелять-то она умеет? – развернулся он к еретику.

Тот не сводил с девушки внимательного взгляда.

– Нет никакой разницы. Но попасть она попадёт. Куда пожелает. Действительно важный вопрос – чьё это будет желание.

– Брат, ответь по-простому, – приблизился и вмешался в разговор одноглазый, – белая ведьма явилась сюда завалить Роксахора, или всё это слишком славно для правды?

– Да, – сказал Сет, – да. Это так, если кто и способен на это. Попытайтесь уйти. Тут ничем уже не поможешь.

– Тут нечисто, – одноглазый развернулся к остальным горожанам, – темнят что-то пёсьи дети, чую подвох. Я остаюсь. Надо кому-то присмотреть за чужаками.

– Никто не сделает этого лучше, брат, – почтительно отозвался кто-то из молодых зубоскалов.

– Ладно, шут с вами – седой человек с самострелом заговорил сурово, но странно ободряюще, – сумасшедшие – оставайтесь. А поскольку нормальных тут нет – другой сорт безумцев отступает со мной в подземелье.

Светловолосый лучник снял тетиву, и, бережно сложив её в кожаный мешочек, спрятал за пазуху от подземной сырости.

Взвизгнула задвижка дверцы люка.

Парень с забинтованной головой спустился по лестнице первым.

Ребята проходили мимо – все на своих ногах – и скупо, без слов, прощались с теми, кто оставался в башне. Взгляд, кивок, подобие улыбки – кривому бородачу, Сету, Тони. И мертвецу с накрытым чужой рубахой лицом. Они проходили – а в ушах еретика звучали отрывистые слова: "Они все покойники. До конца недели не доживут". А что там оставалось, той недели?

Музыкант помахал девушке рукой. Фран и ухом не повела в своей бойнице. Застыла неживым свёртком, забытой тряпичной куклой. Сет и без магии чувствовал, как внутри этого кокона растёт, вызревает какой-то неведомый ужас.

Напротив Сета замешкался краснолицый пекарь:

– Спасибо. Я помолюсь за тебя, хоть ты и еретик.

Смуглый молодой стрелок вернулся с полдороги, сунул в руки Тони самострел:

– Держи, наследник. Может, и сгодится. От сердца отрываю – не проходит в лаз, слишком тесно.

Второй самострел получил одноглазый.

Склонив голову, кривой бородач со вкусом примеривался к дорогому красивому оружию.

Из проёма люка ещё раздавались голоса и звуки возни вокруг тайного хода, ведущего в странное переплетение подземных пустот, поверх которых когда-то был выстроен город.

Наверху всё заметнее и сильнее ощущался запах дыма.

Сын строителя башни занял одну из восточных бойниц, оставленную дозорным.

Сет молился о том, чтобы сделать правильный выбор.

Неразборчиво выкрикнул что-то Тони, заметив новое передвижение всадников.

Фран подняла лук.

Глава двадцать третья

Падение башни

Винный дух отлетал, и голова неотвратимо трезвела. Впрочем, для того, чтобы замутить воду, не думать о том, о чём совсем не следовало думать, у неё было ещё два безотказных средства. Ненависть. И любовь. Причём первое нераздельно следовало за вторым: стоило Фран только вспомнить о мёртвых руках Учителя, остывающих на её волосах – в душе поднималась такая буря, такое смятение чувств, что у незваного пришельца не оставалось никакой возможности выведать её маленький секрет. Ей и самой было не до него – волшебные линзы её ума приходили в движение и собирали луч небывалой разрушительной силы, в котором ярко сверкала только одна фигура. Юный лев, златогривый царь пустыни.

Тот, что сейчас был у неё на прицеле.

Всё так пугающе похоже – и непохоже – на то видение в монастыре. Как репетиция, как черновой набросок. Только теперь Фран точно известно, почему она ненавидит Роксахора. И за её спиной нет Принца. Когда-нибудь, встретив его наяву, Фран узнает о любви что-то ещё, очень важное. Тот первый урок она усвоила. Но вот что интересно: если благоговейное почтение и бесконечная сердечная признательность старому еретику превращают её в одержимое убийством орудие, что будет, когда она встретит свою настоящую страсть? Или не страстью измеряется подлинность любви? Обычно Фран гнала от себя подобные мысли, – они порождали в душе хаос и раздор, и вместе с ними приходила сила – неуправляемая, неистовая – и весьма сомнительно, что благая. Но сейчас...