Текст книги "Дети разбитого зеркала. На восток (СИ)"

Автор книги: Светлана Жуковского

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Пожалуйста.

– Что было с тобой у Зеркала? Что заставило тебя закричать?

– А ты разве не знаешь? – спрашивает Джеди, отворачиваясь к окну.

Брови Мары удивлённо ползут вверх.

– Никто не знает. Князь с каждым общается наедине.

– Что это бывает обычно? Предсказание? Предостережение? Что-то ещё?

– По-разному. Видения даются не всем. Некоторых они убивают.

Джеди понимающе кивает.

– События, которые я видел, обрушились на меня подобно горному обвалу, стремившемуся меня похоронить. Боль и ужас. Смерть. Всё было смертью, бесчестием и истязаньями. Люди, пожираемые адскими тварями, множество людей. Некоторые лица были мне знакомы, другие – нет, но то, что проделывалось с их телами, мне никогда не придётся забыть.

– И только?

– Не только это. Я видел места, где жизнь была добра ко мне... или не очень добра. Я видел улицы городов, постоялые дворы на Дороге, хижины рыбаков. И везде... о, я видел императорский дворец в Меде. Видел Ченана со свитой. Они смеялись, упиваясь происходящим. Он стоял посреди пыточной камеры, прекрасный, свободный, гордый, и шутил со своим фаворитом, тогда как его одежда и туфли были забрызганы густеющей человеческой кровью с прилипшими волосами.

Джеди встаёт у окна, повернувшись к Маре спиной.

– Ты так чувствителен...– тянет женщина. Но вот другая мысль приходит ей в голову, и в одно неуловимое движение она оказывается рядом, а голос выдаёт нетерпение и возбуждение.

– Ты... так ты его видел? Ты видел его лицо? Того, кто был с Ченаном?

Джеди медленно поворачивает голову. Теперь он смотрит ей прямо в глаза.

– Кто он?

– А разве ты не знаешь?

– Кто?

– Амей Коат, живая магия, Великий Змей Освободитель...

***

– Какой он?

Ответ замирает на кончике языка и Джеди чувствует его вкус, отравленную сладость случайного преимущества, полученной над Ченаном власти. Но силы неравны, и Джеди больше не медлит с ответом.

– Очень юн, почти ребёнок. Я никогда не представлял его таким. Ничего змеиного, звериного в облике. Красив, почти как девушка. Светлые волосы, тонкие черты. Глаза, между прочим разные, прекрасные необычайно. Правый светится, как одинокий изумруд... а может, левый... И сила его обаяния, его власть над душами очень велика. Ты околдован им, Ченан, он – твоя гибель, как отвратить от тебя это безумие...

Смех Принца звучит сердечно, но с ноткой смущения, вызванной неуместностью прерванных излияний.

– Ты ничего не понимаешь, Джеди, друг мой. Я буду самым счастливым из смертных. Величайшим из великих. Не надо пытаться меня удержать. А сейчас я прошу тебя об одолжении.

– Чем я могу помочь тебе, Ченан?

– Нарисуй его для меня. Слышишь? Хочу увидеть своими глазами...

– Я подумаю.

– Я прошу.

– Да, мой принц. Я попытаюсь.

***

С непонятным упрямством Джеди не прикасался к краскам. Он не мог уклониться от исполнения желания Принца, о нет, но ощущал непривычную неуверенность.

В живописи Джеди был мистиком. Божественное говорило с ним на языке цвета. Древняя традиция цветовой символики нередко занимала его размышления.

Белый цвет, вмещающий все остальные, всегда был символом Господа Адомерти, сотворившего видимый и невидимый мир. Отец Берад в детских воспоминаниях Джеди предстаёт облачённым в белое, окутанным великой безмолвной тайной. И как белый солнечный свет распадается многоцветной радугой в каплях дождя, так и безбрежность божественной власти нисходит к людям чистыми цветными лучами.

Красный – цвет вечно юного бога страсти, влечения и красоты. Его имя Эмор, повелитель наслаждений и страданий любви.

Тыквенно – оранжевый цвет Торве, бога довольства и радостей жизни, того, что дарит удачу в делах.

Жёлтый, как золото – цвет львиной гривы Орендо, могущества Господа.

Небесно-голубой – Девы Амерто, Мудрости Господа.

Глубокий синий Госпожи Лекс, Хранительницы Справедливости.

Тёмно-фиолетовый Энаны, ведающей тайнами произрастания, рождений и материнства.

Одни цвета рвались вперёд и грели и требовали мужских имён, другие манили и отступали, окутывая прохладой и женственностью.

Чёрный... ну, чёрный был отсутствием цвета, его противоположностью, Мраком до Творения. Джеди не использовал чёрной краски, никогда. Его мир был цветным. И один из цветов всегда смущал его и притягивал любопытство.

Что-то с ним было не так.

И трудно понять, что же.

Вокруг его было в избытке, он горел со всей откровенностью в середине радужного спектра, но люди словно бы и знать его не желали. Дети начинали распознавать зелёный позднее других. Он не встречался в знамёнах, гербах, рисунках разукрашенной одежды и утвари. И это объяснялось несложно: в природе не существовало ни одной сколько-нибудь устойчивой зелёной краски. Изыскания Джеди ни к чему не привели. Зелёные пигменты, которые он испытывал в живописи, очень быстро теряли цвет, искажая гармонию оттенков, и даже смеси красок, образующие зелёный, были неустойчивы и ненадёжны.

Не тёплый и не холодный, не женский и не мужской, зелёный цвет в народной речи всегда был связан с чем-то лживым, безумным, болезненным и противоестественным – взять хотя бы "зелену тоску" и "зелено вино", абстрактно отсвечивающие чем-то потусторонним. Единственный из цветов радуги, зелёный не соотносился ни с каким божеством. Джеди подозревал, что это было не по правилам, ведь всё небесное должно находить отражение в земном, а всё земное иметь соответствие в области духа.

...Так же, как нынешняя душевная раздёрганность Джеди отразилась на его работе живописца. Что-то произошло с его восприятием цвета. Он больше не чувствовал краски, как прежде, всем своим существом, и в смятении отложил палитру.

Вместо этого он взялся за резец.

По его рисунку был изготовлен и установлен (в Меде, а не в Инфламмаре) небольшой печатный станок и вскоре Джеди сделал на нём один-единственный оттиск награвированного портрета, так нужного Принцу. Медную же доску, с которой печаталась гравюра, тщательно завернул и спрятал в своей комнате.

– Это он? – рука Принца тянулась к ещё не просохшему листу, подушечки пальцев ласкали едва уловимый рельеф штрихов, разбросанных по бумаге. Из линий и пятен складывалось лицо, в котором Ченан пытался прочитать ответ на ему одному ведомый вопрос.

– Не совсем. Если быть точным, это его зеркальное отражение. Лицо, что я запомнил, а потом нарисовал и вырезал на доске, ты можешь увидеть, приложив этот лист к зеркалу.

– И что изменится?

Джеди пожал плечами.

– Правое станет левым, левое – правым. Во всяком случае, впечатление не то же самое, есть нюансы. А у меня из-за этих мелочей ощущение, будто вышел портрет какого-то другого человека.

Принц разыскал зеркало.

– Тебе следует отдохнуть, мой Джеди. К тебе приходят странные мысли. Но работа прекрасная. Ты лучший из художников, друг мой. Я вижу, что это Он.

Джеди незаметно ушёл. Он и в самом деле устал. Перед глазами медленно плыли, извиваясь, змеи зелёного огня.

***

Крик павлина. Медленное пробуждение. Энтреа оставляет постель для нового дня. Его ждут умывание, завтрак и книги, приготовленные матушкой. Очень необычные книги. Но и его нельзя назвать обычным ребёнком. В свои тринадцать лет Энтреа разумнее многих взрослых, и душа его знакома с далеко не детскими страстями. Матушка гордится им. Матушка живёт для него. Она – его единственный друг (ровесники только забавляют Энтреа), его наставник и воспитатель.

Отец надолго уезжает из дома. Дорога благосклонна к нему и торговля процветает. И дом полон дорогих и красивых вещей, но также он наполнен тишиной, зеркалами и шелковистым сумраком. И это радует Энтреа. Он не любит яркого солнца и громких голосов. Он не любит глупых и грубых людей. Он способен не любить очень сильно.

И тогда Энтреа становится опасен.

Он и сам пока ещё не знает, насколько.

А матушка знает. Матушка всё про него знает. Вот и сейчас в искусно подведённых глазах госпожи Ифриды, таких блестящих и таких больших на удлинённом белом лице, светится знание того, что сон, посетивший минувшей ночью ложе мальчика, не был обычным сном.

– Он звал меня,– говорит Энтреа,– не вслепую, как раньше. Он меня видел. Я должен идти, благословишь ты меня или нет.

– Что ж, – лицо матушки затуманивается, но голос тих и нежен, – значит, пришло время. Думаю, мы всё делали правильно и ты готов исполнить предначертанное. Но скажи, догадываешься ли ты о том, что тебя ждёт?

– Нет. Но в любом случае не могу жить так же, как прежде. Голос судьбы позвал меня, и нет другого пути.

Госпожа Ифрида кивает.

– Да. Пусть поможет тебе богиня.

Энтреа неожиданно улыбается:

– Не слишком ли я стар, чтобы поручать меня заботливой Энане, пекущейся о младенцах?

Глаза госпожи Ифриды становятся строгими.

– Кто здесь говорит об Энане?

– Перестань, всем известно, куда ты уходишь вечерами. Скажи, ведь ты не из последних жриц её тайного культа?

– Из первых. Но Энана здесь ни при чём. Пойдём. Я кое-что тебе расскажу, прежде чем ты нас покинешь.

И госпожа Ифрида ведёт сына сквозь шелковистый сумрак просторных и тихих комнат, заполненных зеркалами.

Где-то кричит павлин.

Глава восьмая

Халла

Старый священник растерянно озирался в человеческом водовороте, грозившем смять и растоптать его, как того беднягу, на чьей пятерне он только что поскользнулся. Остального, к счастью, увидеть не пришлось, так плотна была толпа и так неумолимо её движение, вынесшее священника к высокому помосту, с которого далеко вокруг разносился голос худого человека в красных лохмотьях:

Кайтеся, братья, кайтеся-

Мир в преисподнюю катится-

Станут погостом поля,

Пеплом станет земля.

Тучи прольются желчью

В алую кровь человечью.

Благо главу сложившим

В безвременной жаркой жатве,

Мора и глада вкусившим-

Судьба их не стоит жалоб.

Молить о спасенье не надо-

Спасение станет адом.

Имперскую бранную славу

Спасут изменой кровавой,

Господней воле изменой,

Призвавши из бездны Змея,

Змея и змеево семя,

Злом засевая землю.

Враг не посмеет тронуть

Град обагрённого трона,

Убережёт столицу

Гвардия Рыжего Принца.

Лихо ли в битве сражённым?

Бесы войдут к вашим жёнам,

Страхом всё будет и срамом,

Лягут руинами храмы.

Змеева время срока:

Слушайте слово пророков!

Толпа грозно колыхалась. Как удалось старику в красном собрать столько слушателей? Берад был поражён его талантом проповедника. Голос старца, сильный и звучный, коршуном парил над толпой, а иногда опускался и бил – без промаха, точно в сердце.

Он обвинял. Обвинял Святую Церковь, Императорский Дом, армию, весь народ в том, что сошли они с путей Господних и забыли про долг и закон, и отвратил Господь от них своё лицо и беззащитны будут дети человеческие к приходу адских тварей, которые пожрут весь их род и унаследуют землю. Призывал бодрствовать и пребывать на страже, ждать явления вестников Последних Дней, искать знаки Змея на лицах подростков, любой из которых может оказаться вместилищем проклятой силы.

Но про знаки Берад уже не дослушал. Тело охватила внезапная слабость, стало трудно дышать, острая боль вспыхнула в грудной клетке. Только не сейчас! Упасть означало погибнуть под ногами сотен обезумевших людей. Быть втоптанным в камни, мостившие площадь города, куда он проделал такой долгий путь, северного города, хранившего свою зловещую тайну.

В гаснущем сознании мелькнула смутная картина: на том же помосте другая фигура в красном с огромными мускулистыми руками и в маске палача заносит тяжёлый холодный блеск над головой распростёртой на плахе женщины. Какое-то мгновение женщина кажется священнику мучительно знакомой, потом топор обрушивается, и Берад падает в душный и липкий мрак, сожалея, бесконечно сожалея.

Когда он вновь открывает глаза уже ночь, рядом горит костёр, из темноты доносятся разговоры, пение, смех. Запахи еды. Слева болит, губы пересохли. Рядом сидит человек с короткими, как у солдата, волосами и внимательно читает какие-то бумаги. У него крепкая шея и уверенное жёсткое лицо. «Наёмник» – решает про себя Берад, – «наёмник, охраняющий купеческий караван». Звуки вокруг принадлежат постоялому двору. «Грамотный» – не успевает удивиться Берад, как человек склоняется над ним с чашкой воды. Его движения точны и осторожны, как у монахини, дающей больному напиться.

– Как вы?

– Неважно. Но вроде бы ничего серьёзного.

– Вы не слишком молоды для таких приключений.

Незнакомец не хочет ни обидеть, ни посочувствовать. Его светлые глаза внимательно изучают собеседника.

– Я вынес вас из толпы. Языки Огня собирают всё больше народу.

– За кого мне молиться?

Беглая скупая улыбка.

– Меня зовут Сет.

Берад слегка приподнимается.

– Это значит "пёс"?

Та же улыбка на миг освещает лицо напротив.

– Пёс, идущий по следу.

– Я бы сравнил вас с волком. Песочным волком пустыни. Или диким степным.

Блеснули зубы.

– Край Пустыни – мой дом. Но волк служит лишь собственной алчности, а пёс – воле господина. Вам-то это должно быть хорошо известно.

– Я никогда никому не служил, кроме Господа нашего Адомерти, и, говоря по совести, делал это плохо, очень плохо.

– Священник, – кивнул незнакомец,– так я и думал. Вас-то что привело в этот проклятый город?

– Вопросы. Если можно спрашивать мёртвых.

– Можно, конечно. Но с этой малышкой у вас ничего не выйдет. Она мертва иначе, чем другие.

И Сет протянул Бераду листы бумаги, исписанные смятенными строчками Саад.

Когда мы уходили с площади, из вашей одежды выпала тетрадь и рассыпалась у нас под ногами. Я собрал всё, что смог, это было не так-то легко. Я не знал тогда, что это за рукопись.

Одну или две страницы Сет незаметно сунул себе в карман.

– Остаётся надеяться, что утерянные листы будут втоптаны в грязь никем не прочитанными.

Священник потянулся за бумагами и застонал от боли.

Минуту незнакомец внимательно смотрел на него, потом отвернулся, порылся в своих вещах и вытащил круглую медную чашу. Отмерил и ссыпал туда ножом горку бурого порошка, добавив воды, поводил над огнём и долил до краёв. Вода стала белой, как молоко.

– Пей. Тебе станет легче.

Берад не шевелился.

Тогда незнакомец медленно, церемонно поднёс чашу к губам и сделал глоток. Потом протянул снова.

– Это ома. Огонь не опаляющий.

– Господи, ну, конечно же,– подумал Берад и взял чашу,– как же я сразу...

– Ты идёшь по следу Змея. Я не думал, что Огонь рассылает вас так далеко на Север.

Еретик кивнул.

– Ты тоже записал нас в язычники. Огонь – это только метафора. В Огонь мы уходим беседовать с Господом. Это средство освободить сознание. Годится и ома.

И старый священник Святой Истинной Церкви, когда-то добившийся изгнания Братства Огня за пределы Империи, отведал сомнительного питья.

Еретик не обманул. Боль уходила, а разум прояснился и приобрёл прозрачность и многогранность кристалла. Всматриваясь в открывающиеся глубины, Берад услышал извне, издали голос незнакомца:

– Я иду по следу Змея. Ты можешь мне помочь. Сделай это, брат. Расскажи мне всё.

И душа старого священника доверчиво потянулась к чужому человеку и раскрылась перед ним, как ладонь, полжизни сжатая в кулак стыдом и страхом.

Они говорили всю ночь, а утром простились, чтобы пойти каждый своею дорогой. Они благословили друг друга каждый по-своему, и это не показалось им неуместным. В Последние Дни они будут сражаться на одной стороне.

Сет уточнил:

– Так ты после Халлы отправишься в Меду и приглядишь там за Принцем?

– Да,– ответил Берад, – но не могу поверить, что пророчество говорит о Ченане. Вероятность того, что он унаследует трон, всегда была ничтожной. Правда, принцы Идо и Эдвар скончались, но принц Хеда здоров и полон сил, да и Император ещё далеко не дряхл. А ты, куда ведёт тебя твой след?

– Ты указал мне путь на Юг. Я был в тупике, когда встретил тебя.

– Я скучаю по Югу. Будешь в тех местах, передавай привет сёстрам Девы Амерто. А крошки Фран, моего лучшего друга, там уже нет, она направляется в Край Пустыни, чтобы выбрать судьбу, подобную твоей. Если когда-нибудь вернёшься к своим и встретишь её, позаботься о ней. Её легко узнать – белоголовая деревенская девочка, переодетая мальчиком, разные глаза – серый и зелёный...

Они обнялись и расстались.

Сет уходил, не оглядываясь, – высокий статный воин с печатью угрюмого раздумья на лице. Прохожие заблаговременно убирались с его дороги.

У него всегда была прекрасная память. Но здесь она и не требовалась. Эти строчки знал наизусть каждый щенок Края Пустыни, не очень понятные строчки – но лишь они, из дошедших с давних времён, называли приметы предмета священной погони.

Знаки зла в тех глазах

Распознать сможет каждый, по слову пророка:

Справа лето, а слева зима,

Ясный день и могильная тьма,

Взгляд мужчины и девье змеиное око.

Проходя городские ворота, Сет пробормотал про себя какие-то слова. Лицо у него было твёрдым, как камень, едва разомкнулись тонкие губы. Удачи тебе, брат. Прости.

***

И вот что удалось узнать Бераду у жителей Халлы об истории более чем вековой давности. Кое-кто отказывался с ним разговаривать, словно речь шла о позорной семейной тайне, другие охотно делились подробностями мрачной и волнующей легенды, с которой по всей Империи связывали имя столицы Севера.

Девочкой Саад росла в хорошей семье, радуя близких красотой, благонравием и стихотворным даром. Молодёжь пела песни, слова которых рождались в её голове, её улыбка всегда была центром любого праздника. Но родные страшились за неё – слишком глубокими чувствами жила её душа, слишком большой любовью жаждала возгореться.

И, выходит, страшились не зря: достигнув возраста невесты, Саад уходит в монастырь Матери Воздаяния Лекс, монастырь очень строгого устава. Соловей Халлы больше не пишет стихов. С обритой головой и бескровным лицом видеть её можно лишь на открытых судах над колдунами и ведьмами, где девушка прислуживает старшим сёстрам, постигая на опыте, что такое Закон. Закон божественной справедливости.

Спустя два года монастырь изгоняет Саад, и она возвращается домой. Причина изгнания держится в секрете. Но прежних её поклонников снова ждёт разочарование – Саад не выходит, никого не принимает, не появляется на балах. Она всё ещё неимоверно прекрасна, она богатая наследница и многие мечтают ввести её хозяйкой в свой дом. Но с ней начинают твориться странные вещи.

Стихи появляются снова. Но какие это теперь стихи! Вместо ясной сердечной мудрости прелестного ребёнка – мучительные отзвуки потусторонних предчувствий, видения отравленного разума. Бераду удалось поймать обрывок в памяти одного из уличных певцов:

Ждёт меня скоро две тысячи лет

Тот, кто меня поведёт под венец.

Пыль неразбитых истлевших сердец,

Плоть моя – белый неласковый свет.

Розой лесной зарастает мой след,

Кровью окрашены камни колец,

И выбирающих скорый конец

Оберегаю от боли и бед.

В яркие окна не смею смотреть

Взгляд мой порой принимают за смерть,

С ним через ночь поцелуй оборвав.

Но, посвящённые давней поре,

Рдеют волокна пылающих трав

На отдалённом лесном алтаре.

Саад живёт, словно в полусне. Точнее, она спит, как кошка, почти весь день, засыпая порой на полуслове, где и когда угодно. Когда же не спит, то бродит в самых неподходящих местах.

Говорят, её видели в гиблом окраинном притоне покупающей сонные порошки и восточные зелья у известного изувера и убийцы по имени Вито. Старик, которого боятся самые отчаянные городские подонки, становится её лучшим другом. С ним, на свою беду, однажды встречают Саад Марек и Юго, два молодых кавалера, прежде танцевавшие с ней на балах. Что привело двух блестящих красавцев в тёмные зловонные улицы дешёвого разврата и преступных секретов, осталось неясным, как и то, что именно там произошло.

Позже, на суде, рассматривались две версии.

По словам девушки, Марек и Юго, не стесняясь старика, обступили её, и, мстительно (когда-то она отвергла их ухаживания) поинтересовавшись, нравится ли ей её новая жизнь и не делает ли она скидки для старых знакомых, грубо схватили за руки и потащили в темноту, с далеко, судя по грязным репликам, не благородными намерениями. Не стоит и говорить, что оба прекрасно знали,– Саад, несмотря на все причуды, никогда не была продажной женщиной,– и их действия были предельным оскорблением и неприкрытым насилием.

Марек же и Юго утверждали, что сердца их преисполнились ужасом и жалостью при виде того, в какую пропасть катится барышня их круга и руководило ими лишь желание вырвать девушку из когтей порока и отвести домой, пусть даже против воли, вопящую и брыкающуюся в приступе бешенства.

Как бы то ни было, Марек упал сразу, сбитый с ног силой, с которой старик метнул ему в спину нож, а Юго пришлось пережить несколько мгновений драки, из которой он вышел со сломанной рукой, в кашу разбитой половиной лица и помятыми рёбрами.

До конца жизни самым страшным его воспоминанием останется старик, сидящий верхом на его груди, жёлтые глаза, светящиеся насмешкой на тёмном лице, склоняющемся всё ниже и ниже, истошный крик Саад – "Нет, Вито, не надо!", – и жгучая боль в плече, разрываемом на удивление крепкими и острыми зубами. Рядом, совсем рядом с шеей, повыше ключицы у Юго был вырван клок мяса, и рана долго потом болела.

Марек тоже не умер, но заставил изрядно поволноваться своего отца, главу городского Совета. Отец Юго был городским судьёй.

Наутро Саад была разбужена стражей и арестована за нападение на молодых людей. Старик бесследно исчез, оставив за собой ворох неправдоподобных слухов, поэтому перед судом предстала одна Саад. Проведённое расследование позволило добавить к обвинению колдовство и наведение чар.

Одно удивляло: несмотря на убедительность доказательств вины – а были собраны свидетельства множества людей, при обыске найдены бумажки со стихами, звучащими, как заклинания и склянки с подозрительными порошками и снадобьями – несмотря на бесспорность того обстоятельства, что без помощи магической власти девица и сопровождавший её старец не смогли бы так изувечить двух крепких молодых людей, да и нож, вынутый из спины Марека, оказался ритуальным ножом тайной секты демонопоклонников, испещрённым призывами к Князю Тьмы, – несмотря на всё, орден Матери Воздаяния Лекс отказался судить свою изгнанную сестру и суд над Саад был светским.

Всё же одна из сестёр явилась на суд.

– Она невиновна,– сказала монахиня, пряча руки в широкие синие рукава своего одеяния,– невиновна, пусть не так, как вы можете вообразить. Кто прольёт невинную кровь, сам будет проклят – такова справедливость Господа нашего Адомерти. Отпустите её или ждите беды.

И беда пришла. В час, когда осуждённой и приговорённой девушке отрубили на площади голову, город затопили полчища крыс. Никто не знал, откуда взялось такое множество, казалось, сама земля извергает из себя эту мерзость. Крысы сожрали всё, что смогли найти. Запасы зерна, бочки с вином, ткани в лавках, дети в колыбелях – ничему и никому не было пощады. И они принесли чуму. Смерть в те дни бесстыдно ходила по улицам, не пряча своё лицо.

На день девятый к поседевшим от ужаса отцам обезлюдевшего города явился сомнительного вида молодой чужестранец. Лицо его казалось ещё бледнее из-за чёрной повязки на глазах. На белой коже насмешливо горел ярко-красный рот.

– Вы отдадите мне её записи. Все, до последнего клочка. А я спасу ваш гнусный городишко от полного запустения.

– Что?

– Избавлю вас от зверья! И сниму проклятье. Больше мне ничего не надо, для меня это дело семейное. Окажу услугу брату.

Чужестранец вышел из города с двумя мешками. В одном шелестела бумага, из другого время от времени тяжело падали крупные вишнёвые капли. Стражники у городских ворот, оторопев, шарахнулись в сторону, когда мнимый слепой поймал ладонью одну из капель и с интересом лизнул языком.

– Ох, непорядок. Ну и худое же дело вы учинили. Девятый день, а кровь-то всё сочится. Да и личико такое свежее – хоть целуй. Хороший у вас палач. Быстрый. Даже поморщиться не успела.

И легко зашагал по дороге.

Обернулся. Тряхнул мешками.

– Да, коли вздумаете вернуть своё добро, ищите в Ашеронском лесу, рядом с озером. Там оно в сохранности будет.

Крупные вишнёвые капли отмечали дорогу, ведущую в Ашеронский лес. Вслед за незнакомцем потянулось из города и сгинуло в лесах всё несметное крысиное поголовье.

***

В чудовищном старике из этой истории Берад не без волнения узнал вампира, на которого Саад оставила заботы о Принце в Месте-Которого-Нет. Вампира, который был предначертанным ему противником в битве за душу Ченана тогда, тринадцать лет назад. И годится ли теперь на что-нибудь его решимость присмотреть за Принцем, после того, как тринадцать лет за ним присматривало это исчадие Тьмы, это ужасное существо?

Глава девятая

Эмергиса

Постройки монастыря Матери Воздаяния Лекс гнездились на вершине островка – скалы, связанного с городом лишь узкой полоской насыпи. Издавна монахини обслуживали маяк северной столицы Империи, и орден был окружён особым, суеверным почтением моряков.

Наверх вела крутая каменистая тропинка, с которой пришельца пытался сбить крепкий ветер Северного моря, весь прошитый криками чаек. Стены монастыря, сложенные из дикого камня, тронутого кое-где ржавчиной лишайников, казались очень старыми, очень прочными и очень неприветливыми. Суровая обитель для суровых женщин.

Берад даже удивился немного, когда привратница впустила его и без слов провела к матери Эмергисе, древнему сердцу обители.

Хрупкая статуя тёмного дерева, некогда бывшая женщиной, спокойно ждала, пока две прислужницы добавят дров в очаг и принесут чашки и чайник с чем-то горячим. Медовый и ягодный запах поплыл по комнате. Монахини, неотличимые друг от друга, неслышно исчезли, оставив священника наедине с живой легендой. Он начал говорить, мысленно гадая, слышит ли его это непостижимое создание, в чью человечность не верилось, такая пропасть времени разделяла его и других людей. Возраста матери Эмергисы не знал никто. Старше всех живущих, она...

– Саад была хорошей монахиней,– перебил его голос, в котором звучала и жизнь и сила.

– Я знаю, зачем ты пришёл. Недавно здесь был другой молодой человек. Ты будешь спрашивать о том же.

– Вы ответили ему, матушка?

– Нет.

В пляшущем свете открытого огня Берад с изумлением видит улыбку на коричневом лице деревянной статуи.

– Я узнала, чего он хочет, и прогнала его. Но ночью он вернулся. Он проник в наше Книгоузилище, чтобы расспросить наши книги и записи. Он ловок и умён, но он чужак и не знает наших ловушек. Ему повезло, что остался жив. Его привели ко мне снова, и я говорила с ним. Он мне понравился. И я позволила ему кое-что узнать.

– Это был еретик?

– Да.

– Что забавляет вас, мать Эмергиса?

– Сет еретик, но он не нарушил Закон. Саад казнили как ведьму, но и она не нарушила Закон. А вот ты, священник, ты не исполнил Его Волю. Тебя бы следовало судить.

– Я знаю, мать Эмергиса. Разрешите ли исповедаться вам?

– После. Сначала я расскажу тебе свои секреты.

В очаге взлетали искры. Берад протянул руки к огню. Волшебные сады горячего пламени вырастали и за мгновение сменялись новыми. Игра иллюзий или дверь к истинному знанию? Он решил испробовать когда-нибудь путь огненной медитации.

– Раньше у меня тоже был дар видеть знаки в огне. Я уж и забыла, как это бывает. Мне сто тридцать лет. Ты не веришь? Да, я ровесница нашей малышки. Её-то я хорошо помню. Саад... Такая красивая, такая талантливая. Ты принёс мне весточку от неё?

– В некотором смысле...

– Я знала, что в конце жизни получу привет от крошки Саад. Я любила её. Я была влюбчивой в молодости, никак не для монастырской жизни.

– Тогда почему?

– А у меня был выбор? Служить Закону трудно, но это отнимает все силы и время на сожаления. А что в противном случае? Стать одной из тех сук, что лижут ноги Тьмы и выстилают своими жизнями путь Амей Коату? Ты слышал об Ордене Чёрного Озера?

– Я много лет провёл в провинции.

– Ну, это давняя история. Бабий заговор. Ещё до бедняжки Саад у Ашеронского леса и озера Наар была ой, какая дурная слава. Раньше столицей ведьм считалась Халла, но теперь эта зараза добралась и до окраин Империи. Посвящённые Ордена умеют держаться в тени и никогда не выдают своих.

Саад чиста. Она прошла все испытания, которые мы ей приготовили. Вы бы сочли их чрезмерно жестокими,– голос матушки звучал по-прежнему ровно,– но мы должны были знать, что не ошиблись.

– В чём же её вина?

Мать Эмергиса пожала плечами.

– Женское любопытство. Роковое любопытство. Недостаток послушания и смирения. Она была такой юной и горячей в своём стремлении служить Господу. Ей казалось, что нам предлагают слишком долгий и медленный путь.

– И решила найти свой?

– Именно. На беду, в неподходящий момент ей попалась на глаза вот эта книжка из нашей библиотеки.

Высохшая тонкая рука протянула Бераду небольшой кодекс, до того лежавший у матушки на коленях.

– "О любви к демонам",– прочитал он название,– ничего себе чтение для хорошей монахини.

– Никакой ереси. Малоизвестное сочинение святого Имы. Трактат о том, что Господу дороги даже падшие создания, и силой Его любви в конце времён будут спасены все до последнего грешника, последнего зловредного духа, вплоть до Ангела Хаоса.

Это ничего. Хуже то, что святой Има полностью приводит легенду о Разбитом Зеркале, которую вообще-то принято замалчивать, как способную довести до греха неокрепшие души. Возьмите. Полистайте на ночь. А утром продолжим разговор. Мне необходимо отдохнуть.

***

... В ту же ночь Фран разглядывала звёзды, лёжа на спине в купеческой повозке, и слушала рассказы собравшихся у костра торговцев о разной нечисти, встречающейся с недавних пор на Дороге.

... В ту же ночь Сет убил двух оборотней, вломившихся в маленькую придорожную гостиницу. Твари, похожие на крупных волков, превратились, издыхая, в красивых отроков и рассыпались пылью.

... В ту же ночь Энтреа получил откровение, из которого узнал имя богини, почитаемой госпожой Ифридой , и то, что богиня назначила ему свидание далеко на Севере, в тёмном лесу у Чёрного Озера.

... В эту ночь Роксахору, молодому царю варваров Глубокой Пустыни, было предсказано, что его армия разобьёт и захватит половину Великой Империи. Сотней непревзойдённых всадников распоряжался Роксахор. Возможно, сотни окажется недостаточно,– задумался с этих пор царь.

...В ту же ночь чьи-то осторожные руки трепетно, как священные реликвии, разбирали и разглаживали грязные размокшие обрывки утерянных Берадом страниц рукописи. Позже их искажённый, переписанный и дописанный текст разойдётся в народе под именем "Листов Саад, невесты Тьмы и матери Дракона"...

... В ту же ночь принцесса Сель рыдала, обнимая колени брата, умоляя сжалиться над ней, слишком слабой, чтобы выдержать весь этот ужас. Ей привиделись демоны у изголовья и в ногах постели. Они тянули к ней руки и звали в царство сладких, сладких снов. "Или пусти нас к себе,– говорили они,– вот увидишь, насколько мы искуснее ваших земных любовников..."