Текст книги "Хроники империи, или История одного императора"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Если начнется сражение, Марк может погибнуть.

– Тут уж ничего не поделаешь, – ответил Барден бесстрастно, окончательно вогнав придворных в состояние шока.

…Труднее всего было не сказать Туве. Императрица хоть и привыкла к тому, что смерть вот уж который год ходит рядом с ее сыном, но Барден отнюдь не был уверен в ее реакции. За всю совместную жизнь она ни разу не устраивала истерик и даже не плакала (а если и плакала, то лишь в отсутствие супруга), но как знать… все-таки она женщина и мать.

Поэтому вечером, вместо того, чтобы отправиться в спальню к супруге, Барден открыл портал и вышел из него в комнате деревенского постоялого двора в двух лигах от Северной крепости. Его появлению никто не удивился; хозяин двора знал его и встретил со всеми возможными почестями. Через час Барден верхом въехал в военный лагерь и потребовал встречи с дюком Антрессом.

Дюк Антресс, в отсутствие Марка принявший на себя обязанности командующего войском, пребывал в состоянии крайнего уныния, которое еще усилилось, стоило ему увидеть мрачное лицо императора.

– Ваше величество… – слабым голосом проговорил он.

– Как вы вообще допустили эту вылазку? – без вступления начал Барден, с трудом сдерживая гнев; он даже не мог стоять на месте, и маятником расхаживал по шатру, стискивая кулаки. – Куда смотрели часовые?

– Двух часовых нашли мертвыми…

– Проклятие! Неужели никто не слышал криков? Шума?

– Все произошло очень тихо, ваше величество. Эти проклятые медейцы как будто отвели всем глаза.

– Скажите, дюк, – сказал Барден, пристально глядя в глаза собеседнику, – как вы считаете, эту вылазку они затеяли ради того, чтобы захватить принца?

– Я… не знаю, – смешался дюк Антресс. – Я не уверен в этом, ваше величество. Видите ли, я не уверен даже, что они точно знают, кого взяли в плен. Я писал вам об этом.

– Да, я помню. Они уже предъявили какие-нибудь требования?

– Нет, ваше величество. Именно поэтому я и думаю, что они еще не разобрались…

– Понятно, – оборвал его Барден и задумался. Дюк Антресс молча смотрел на него, не смея прерывать размышления августейшей особы, но пауза затягивалась, и он снова заговорил:

– Если медейцы выдвинут условия освобождения его высочества, что им ответить?

– Смотря что это будут за условия.

– Поставить вас в известность?

– Да, разумеется. Но действовать вы будете по своему усмотрению, исходя из следующего: мне нужна эта крепость! – свирепо сказал Барден. – С Марком или без Марка, вы должны получить ее. Если медейцы потребуют снять осаду и выпустить их, вы сделаете это, но после атакуете их с тыла!

– А как же ваш сын?

– Что – мой сын? – прищурился Барден.

– Если они будут продолжать удерживать его?.. Ведь его высочество – лучшая гарантия безопасности медейцев. А в схватке что угодно может случиться.

– Что вы так переживаете за Марка? – резко спросил Барден. – Он же мой сын, а не ваш. Я уже сказал вам: единственная уступка, на которую вы можете пойти, это снятие осады. И все!

– Но мы должны хотя бы попытаться отбить его высочество.

– Попытайтесь, если представится возможность, и если это не пойдет в ущерб нашим интересам. Вы меня поняли, дюк?

– Понял, ваше величество, – ответил бледный, как сыр, дюк Антресс.

– Нет никаких условий, – повторил Барден и подумал: если Марка отправят в столицу, Тео отыграется по полной, зная, что мне придется солоней, чем ему. Дэмьен всего лишь его пасынок, а Марк – мой родной сын… Впрочем, разве впервые ему придется убивать свои чувства ради исполнения долга правителя империи?.. Поглощенный этой невеселой мыслью, он на несколько минут даже позабыл об Эве, и об ее присутствии ему напомнили тихие сдавленные всхлипы. Он медленно, не до конца еще переключившись, перевел взгляд в сторону и вниз и увидел, что невестка сидит, уткнув лицо в ладони, и плачет тихо, отчаянно и безнадежно. Крупные соленые капли просачивались сквозь ее неплотно сжатые пальцы и пятнали подол.

Барден поморщился – женских слез он не выносил, – и сказал, угрожающе понизив голос:

– Хватит разводить сырость, Эва. Вспомни, кто ты есть.

Эва отняла руки от лица и честно попыталась успокоиться, но у нее не получилось. Из глаз продолжали катиться слезы; нос ее покраснел, губы припухли, и красная кайма обвела их.

Если бы женщины чаще смотрелись в зеркало, когда плачут, с гневным раздражением подумал Барден, то, возможно, они реже проливали бы слезы, заботясь о сохранении своей красоты.

– Возьми, – он протянул Эве платок, и она стала послушно вытирать мокрые щеки. – Успокойся и иди к себе. Займись каким-нибудь делом. Между прочим, императрица уже знает?..

Эва покачала головой.

– Хорошо. И ты ей не говори.

– Да, ваше величество, – пролепетала Эва.

– Поди, побудь с ней, да смотри – не вздумай при ней реветь.

– Да, ваше величество.

Эва встала и, не сказав больше ни слова и не глядя на Бардена, ушла. Оставшись один, Барден оперся кулаком о стол, опустил уставшие плечи и приложил свободную руку ко лбу. Ему было нехорошо. Впервые в жизни ему захотелось отдать кому-нибудь императорский венец и заодно сложить с себя всяческую ответственность за людей и события.

Но кто все-таки сказал ей?..

Повинуясь приказанию императора (или, возможно, это была просьба, но высказанная столь резко, что походила более на приказ – Эва так и не научилась различать их), Эва медленно побрела в покои императрицы Туве. Слезы продолжали тихо струиться из ее глаз, но она не делала попыток утереть их. Ей хотелось выплакаться, и времени для этого было предостаточно, поскольку, чтобы попасть в покои императрицы, Эве предстояло пройти через весь дворец. Конечно, она рисковала тем, что кто-нибудь увидит будущую мать наследника престола в столь недостойном виде, но сейчас она меньше всего думала об этом. Да и дворец казался вымершим.

Но шагов через двести Эве пришло в голову, что и перед императрицей не стоит представать в слезах. Как ни сдержана Туве, она все же поинтересуется, что расстроило ее невестку. А сказать ей правду… о, это было бы ужасно! Эва содрогнулась при мысли, что она может стать тем человеком, из уст которого мать услышит страшную весть о сыне. Нет, нет, ни за что, пусть это будет кто-нибудь другой! Подумав об этом в великой панике, Эва тут же принялась вытирать слезы платком, который она до сих пор сжимала в руке. Платок этот принадлежал императору и, осознав это, Эва вздрогнула, выронила платок и чуть было снова не разрыдалась. Как это у нее хватило смелости пойти к этому ужасному, жестокому человеку и молить его за Марка?..

До сих пор она не могла забыть свой первый разговор с императором. Происходил он в зимнем саду, среди странных и ярких южных растений и необычных запахов. Император усадил ее в легкое плетеное кресло под невысоким деревом с мясистыми листьями, а сам сел напротив, на нижнюю ступеньку забытой садовником лесенки, в свободной, расслабленной позе. Во время разговора он все смотрел, не отрываясь, Эве в лицо, а она не смела поднять на него глаз и смотрела на его свободно лежащие на коленях большие веснушчатые руки. Он задавал ей множество, как ей казалось, отвлеченных вопросов: о родителях, о сестрах, об ее занятиях и любимых местах и книгах, – и голос его был низким, гулким и невыносимо холодным. Холодом жег Эву взгляд желтых глаз императора, и она почти чувствовала, как душа ее покрывается инеем под этим взглядом. Лишь спустя ужасно долгое время голос его, вроде бы, смягчился, и когда Эва осмелилась поднять на него глаза, то увидела, что и лицо императора переменилось. Оно уже не напоминало неподвижностью черт камень; в нем Эве померещилась и задумчивость, и мягкость и даже как будто нежность… Тогда она решила, что глаза обманывают ее; и впрямь, ничего подобного на лице императора ей видеть больше не приходилось. Вдруг он спросил, мягко и почти вкрадчиво, любит ли она Марка. Вопрос этот застал Эву врасплох, она не успела даже подумать и выпалила горячо и искренне: "Да, очень!" И тут же смутилась почти до слез, и снова спрятала лицо. Не говоря и не спрашивая больше ничего, император встал, чуть коснулся ладонью ее волос и ушел. Оробевшая и растерянная Эва осталась в зимнем саду, не зная, как найти выход из дворца; через несколько минут за ней пришел герр Альберт Третт, чтобы проводить ее.

Через день радостный Марк сказал, что отец дал согласие на их брак.

Тот разговор в зимнем саду Эва помнила еще и потому, что в первый и в последний раз она увидела не властелина империи, но человека. Больше подобного не повторялось – с ней император был иногда резок, чаще бесстрастен и всегда – очень властен. Во взгляде его никогда не мелькало и тени человеческих чувств. У Марка, при всем его внешнем сходстве с отцом, и лицо было мягче, и взгляд – теплее. Во всяком случае, в те минуты, когда он смотрел на Эву…

– Ох, Марк… – прошептала Эва, всхлипнула в последний раз и попыталась все-таки взять себя в руки.

При всем своем жестокосердии, в одном император прав: хватит разводить сырость, пора вспомнить, кто она есть и вести себя соответственно. Да и ребенку едва ли понравится, что она льет слезы не переставая, забыв о достоинстве. Эва вызвала в памяти гордое холодное лицо императрицы, ее высокую шею, красиво поднятую голову, и невольно выпрямилась сама, приподняв подбородок. Слезы высохли сами собой.

* * *

Утро начиналось весело, даже, можно сказать, жизнерадостно. Еще до рассвета Марка разбудили, помешав ему досмотреть приятный сон про солнечный летний день и радостную смеющуюся Эву, бросили ему чью-то поношенную, но еще крепкую куртку (со вчерашнего дня он оставался в одной рубахе и озяб прохладной майской ночью), связали руки и вывели во двор. Двор тонул в густом тумане, пронизанном первыми солнечными лучами. Прищурившись, Марк поднял глаза и невольно вздрогнул. На фоне затянутого дымкой нежно-голубого неба отчетливо вырисовывались контуры некоего зловещего приспособления, в назначении которого не могло возникнуть никаких сомнений; слишком часто Марк видел подобные ему. Несомненно, приспособление это, похожее на тощего верзилу с вытянутой в сторону рукой, дожидалось именно его. В сопровождении конвойных Марк пересек двор, который быстро заполнялся людьми в медейской форме, и поднялся на стену, где его встретили медейские офицеры. Среди них Марк увидел капитана наемников Изолу и давешнего надменного медейца. Похоже, подумал он, командование решило-таки проверить утверждение Пса и последовать его совету, то есть предъявить меня как заложника. Он бросил невольный взгляд вниз, туда, где стояли шатры и развевались касотские флаги. Но лагерь почти полностью был скрыт туманом; к тому же обзор закрывали зубцы стены. Ему, однако, удалось вроде бы рассмотреть несколько темных фигур на самой границе лагеря.

Медейские офицеры окинули Марка свирепо-оценивающими (если только возможно подобное сочетание) взглядами и перестали обращать на него внимание. Гораздо больше их интересовало происходящее в лагере противника, то и дело бросали они вниз обеспокоенные взгляды. Марка же возвели на помост и поставили рядом с виселицей, поручив заботам конвойных и предоставив возможность поразмыслить над своим положением.

Размышлять, впрочем, о нем совсем не хотелось, будущее рисовалось Марку в самых мрачных тонах. Он почти не сомневался, что отцу известно о его положении. Не было сомнений так же и в том, что отец и пальцем не шевельнет (и своим офицерам запретит), ради того, чтобы вытащить его, если это как-то затронет военные интересы империи. Весьма живо Марку припомнился эпизод с пленением медейского принца Кириана; с ним теперь происходило то же самое. Но ему, с детства усвоившему формулу "император всегда прав", и в голову не пришло отца осудить. Хотя, что и говорить, мысли его посещали самые горькие. Вспомнив отца, Марк вспомнил и мать, Эву, друзей… Что будет с Эвой, если он погибнет? У нее нет и половины душевной силы императрицы Туве, не говоря уже об императоре…

Нет, лучше об этом вовсе не думать, решил Марк, только сердце напрасно истерзаешь.

Среди офицеров произошло движение, очень кстати отвлекшее Марка от горестных рассуждений, и в первый, ближний к нему ряд, протолкался высокий человек с головой, повязанной черным платком на разбойничий манер. Марк узнал в нем Пса. Одежда сидела на нем кое-как, словно он одевался впопыхах, а лицо выражало сильное волнение. Он окинул Марка быстрым, злым взглядом, искривив тонкие губы; потом выглянул за зубцы, оценивая обстановку, и сразу же повернулся к Изоле. Некоторое время они о чем-то быстро и яростно шептались. Было видно, что эти двое с трудом выносят друг друга, и лишь крайние обстоятельства заставляют их действовать сообща. Марк очередной раз подивился на демократические взгляды, царившие в медейских войсках. Попробовал бы кто-нибудь из имперских солдат заговорить в подобном тоне со своим командиром! Уже через несколько часов он качался бы на виселице.

Вскоре на стене появилось еще одно знакомое лицо. Поодаль от офицеров возникла Джулия, при утреннем свете показавшаяся Марку еще красивее, чем накануне. Темные вьющиеся волосы ее были распущены и пушистой массой окутывали плечи и спину. На ходу она пыталась собрать и поднять их, но они выскальзывали из рук, и через минуту Джулия оставила попытки. Вместе с ней пришел долговязый мужчина, чем-то неуловимо смахивающий на Пса. Если судить по его длинной светлой косе, были они земляками, и что-то северное отчетливо проступало в их чертах. Он сказал Джулии несколько слов и указал на Пса, который продолжал беседу с Изолой, кривя при этом рот в презрительной гримасе. Потом Пес подошел к ним и заговорил тихо и гораздо спокойнее, чем с Изолой, хотя вид у него был весьма взвинченный. Щека его дергалась, а глаза неистово горели. Марк встретился с ним взглядом, и его обожгло ненавистью. Ему снова захотелось спросить: "За что?", но в глубине души он знал ответ. Ах, отец, великий умелец ломать и перекраивать людей…

Солнце уже поднялось довольно высоко и разогнало туман. Представление затягивалось. К Марку подошли двое медейских солдат и, понукаемые Изолой, взяли Марка за локти и довольно грубо потащили к виселице. Его заставили подняться на деревянную приступку, и на плечи ему легла петля. Ощущение это было жуткое. Изо всех сил Марк старался сохранять спокойный и безмятежный вид, и даже улыбнулся. Судя по пойманному им восхищенному взгляду Джулии, улыбка удалась в полной мере. Но утешение это было слабое.

Рондра! взмолился он. Дай мне сил достойно принять эту позорную смерть, раз ты не желаешь, чтобы я пал в бою…

– …Едут! – хрипло крикнул Пес и отпрянул от стены.

Марку со своего места не было видно, кто едет, но он легко мог догадаться. Офицеры командования решили вступить в переговоры с медейцами. Мысленно Марк обругал их. Вот идиоты! Если они сейчас признают его высокое происхождение, все его усилия пойдут прахом, и Двенадцать знают, чего потребуют медейцы в обмен на сохранение жизни важного заложника!.. Как только отец позволил им дать понять, как важен для них этот пленник? Впрочем, ему нужна Северная… И если это способ получить ее, рассчитывая на то, что медейцам едва ли нравится сидеть в осаде, из которой у них почти нет шансов выбраться… Марк усмехнулся, подумав об этом. Не стоит забывать и о том, что отец привык любыми способами добиваться желаемого, а нужды империи он всегда воспринимал как собственные нужды.

Однако, несмотря на все эти патриотические рассуждения, было Марку весьма тошно чувствовать себя всего лишь ставкой в игре двух королевств.

Позабыв о зловещей петле на шее, он внимательно прислушивался к переговорам. По сорванному хриплому голосу, доносившемуся снизу, он узнал дюка Антресса. Со стороны медейцев выступил надменный офицер, который, наконец, назвал свое имя: тан Твирс Локе. Имя было знакомо Марку, поскольку частенько фигурировало в рапортах. Храбрый офицер, известный своими рискованными предприятиями. Так вот, значит, с кем его столкнула судьба…

Дюк Антресс нервничал, и оттого держался не слишком вежливо. К беспокойству, которое он испытывал по поводу опасного положения наследника, примешивалось раздражение от унизительной необходимости драть горло, чтобы докричаться до собеседника. В крепость его не пригласили, равно как и медейцы не собирались покидать пределы ее стен ради переговоров. Эрл Локе тоже не стремился разводить церемонии, держался агрессивно, и его можно было понять. Положение медейцев было тяжелое, если не отчаянное. Каково им было день ото дня смотреть на касотские сотни, стягивающиеся к стенам Северной? А тут представился такой шанс…

Несмотря на свое нервное состояние, дюк Антресс головы не терял и статус Марка озвучивать не спешил. Но Марк все равно скрежетал зубами от злости. И без того медейцам все уже было ясно, без всяких подтверждений. Уж наверное, ради простого адъютанта командующий войском не явился бы лично хлопотать о его судьбе.

К счастью, пока медейцы хотели немногого. Они требовали отвести от стен войско и дать им уйти из Северной. Ясно было, что своими силами им крепость не удержать, а подмога не очень-то к ним спешила. Им очень не хотелось терять такую выгодную позицию, да и Тео за отступление их по головке не погладил бы, но речь шла о сохранении их жизней… и жизни пленника. Живой и невредимый наследник империи в руках медейцев искупил бы все их просчеты. Тан Локе понимал это, и дюк Антресс тоже. Но Антресс желал, чтобы после исполнений требований медейцы выдали им пленника, а Локе это было ни к чему. Это был настоящий камень преткновения.

Спорили они до хрипоты. Марк уже начал чувствовать себя полным идиотом, красуясь у всех на виду рядом с виселицей, которой, судя по всему, не суждено было исполнить своего назначения. Касотцы сдавали позиции. Слушая резкий хриплый голос дюка Антресса, Марк размышлял, беседовал ли командующий с императором, и если да, то что император ему сказал. Должен же был император дать какие-то распоряжения касательно разрешения ситуации с Северной. Одобрил ли он предполагаемый отвод войск, на который дюк Антресс уже почти согласился?

– Хорошо, – сказал (или, вернее, крикнул) наконец дюк Антресс. – Мы принимаем ваши условия. Наши сотни отойдут от стен за пределы видимости и позволят вам покинуть крепость. Взамен, вы гарантируете нам неприкосновенность нашего человека.

– Слово чести, – сказал тан Локе.

– Слово чести, – эхом откликнулся дюк Антресс и развернул коня.

Такое завершение переговоров немало удивило Марка. Противники полагались на крепость слова друг друга, такое происходило нечасто. Он-то полагал, что будет подписан хотя бы краткий договор… Впрочем, его мнение никого не интересовало. Его, наконец, освободили от петли и без лишних слов и всяческих нежностей препроводили обратно в темницу.

Там ему пришлось пробыть довольно долго. Несмотря на договоренность, медейцы отчего-то медлили и оставались в крепости. Может быть, они ждали, пока касотцы уберутся от стен. Может быть, не решались выступить. Как ни крути, численное превосходство оставалось на стороне касотцев.

Марка измучили бесконечные размышления. Ни спать, ни есть он не мог, не мог даже сидеть на месте, и потому часами расхаживал по своей темнице, пока ноги не загудели от усталости. Ему были очень тревожно, на душе скреблись не кошки даже, а тигры. Сильнее всего его убивало то, что он абсолютно ничего не мог сделать. Наверное, первый раз в жизни от него ничего не зависело.

Чуть позже Марк понял, почему медейцы не спешили покинуть Северную. Оказывается, им на помощь подоспело подкрепление, две или три сотни регулярной армии, которых, судя по всему, умудрились прозевать касотские разведчики. Медейцы оживились и решились на прорыв, причем отрезали себе все пути к отступлению, подпалив крепость. Касотцы, которые все еще имели значительный численный перевес, разумеется, не собирались отпускать их просто так, это было бы уже чересчур, несмотря на то (или же, напротив, благодаря тому), что наследник до сих пор оставался в руках врага, и Марк мысленно одобрил действия Антресса. Правда, медейцам позволили отойти от стен Северной примерно на пол-лиги, но еще до того, как они успели соединиться с подкреплением, дюк Антресс неожиданно обрушился на них со всей силой, оставив в стороне данное им слово чести.

Марку предстояло пережить немало тяжелых часов. Находиться в гуще боя и не иметь возможности участвовать в нем! Руки его по-прежнему оставались связанными, и хорошо еще, что спереди, а не за спиной. Возможность держаться за луку седла ему все-таки предоставили. Покидая крепость, медейцы надели на пленника синий форменный плащ, посадили его на лошадь и приставили к нему нескольких конвойных, которые не сводили с него глаз. Конвойные были злы, что и понятно: мало того, что они оставались в стороне от схватки, им еще и приходилось присматривать за пленным. Поводья лошади Марка находились в руках у одного из медейцев, остальные двое ехали по бокам, поглядывая как по сторонам, так и на пленника. Если вначале Марк обдумывал, как бы ему «случайно» выпасть из седла, затеряться в суматохе боя и ускользнуть к своим, то вскоре оставил эту мысль. За каждым его движением неотрывно и пристально следили.

Судя по тому, что видел Марк, медейцам пришлось очень нелегко. Только Двенадцать знали, сколько людей полегло в жарких схватках, и даже Марка зацепило стрелой, чикнувшей по бедру. Нечеловеческими усилиями медейцам удалось все-таки оторваться от противника, и они, как могли, воспользовались полученным небольшим преимуществом. Последовал стремительный марш. Несколько дней шли очень быстрым темпом, делая лишь короткие привалы, несмотря на то, что люди были измотаны до крайности. И лишь убедившись, что противник остался далеко позади, и что люди не могут идти дальше, командование разрешило сделать долгий привал. Марк, хотя ему и приходилось легче остальных, поскольку он не был изнурен боем, этому привалу тоже обрадовался. После долгих часов в седле спину страшно ломило, а опухшие от веревок руки он уже почти не чувствовал. Веревки с него так и не сняли, лишь немного ослабили их, но и это было хорошо.

Все это время Марк старался вести себя как можно тише и спокойнее. Ему хотелось убедить медейцев в том, что подвоха от него ждать не следует. Можно сказать, он затаился и ждал момента, когда его сторожа ослабят бдительность, но пока ничего не дождался. Несмотря на то, что гарантом безопасности он оказался неважным, ценность его как заложника в глазах медейцев оставалась довольно высокой.

Отдохнуть им позволили всего пару дней. После того, как люди немного пришли в себя, тан Локе дал приказ выступать. Лагерь поспешно свернули, войско двинулось к границе Медеи, и тут несчастья посыпались на них одно за другим. Все несчастья являлись в виде касотцев, которых, как оказалось, в этом районе полным-полно. К Серебряной реке пришлось буквально пробиваться сквозь ряды противников. Марк втайне надеялся, что медейцы, наконец, будут разгромлены, но они оказались крепче, чем можно было предположить, и отбивались с яростью отчаяния. Да еще умудрялись уберегать пленника от мечей и стрел. Нельзя было не восхищаться ими, и Марк восхищался, хотя его положение становилось все безнадежнее.

Но когда уполовиненный отряд пересек, наконец, Серебряную, вокруг него воцарилось едва ли не сверхъестественное спокойствие. Никто больше на них не нападал. Вообще, насколько хватало глаз, не было видно ни одной живой души. Медейское командование вздохнуло с облегчением и распорядилось встать лагерем. В течение нескольких часов, один за другим, совсем как грибы стали вырастать шатры. Разумеется, и от этой деятельности Марк оставался в стороне – как и его сумрачные охранники. Ему выделили личный шатер, но пребывать там ему пришлось не только со связанными руками, но и со связанными ногами тоже, то есть в положении неудобном и унизительном. Марк готов был локти себе кусать от бессильной злобы, но напоказ продолжал разыгрывать спокойствие. В душе же у него все было затянуто черными тучами, и с каждым часом становилось все чернее.

Но однажды к нему явился нежданный гость, который принес пусть слабую, но надежду. Посреди дня, когда Марк в вынужденном безделье возлежал на своем скромном ложе и от нечего делать прислушивался к негромкой беседе своих охранников, сидевших тут же, в шатер вошли двое. Один был из числа конвойных, а вот второго Марк никак не ожидал увидеть. Узнать его легко было хотя бы из-за роста – он был так высок, что не мог стоять прямо, и вынужден был наклонить голову, чтобы не задевать ею натянутого полотна шатра. Но самой главной его отличительной чертой оставались, конечно, глаза.

– Я хочу поговорить с ним наедине, – бросил Пес, ни на кого не глядя. Голос у него был низкий и хриплый, и он сильно растягивал гласные, как будто заикался.

– Нельзя, – возразил один из охранников. – Мы не должны оставлять его одного.

Пес смерил его презрительным взглядом.

– Он останется не один, а со мной. Не думаешь ли ты, что я устрою ему побег?

Охранники заколебались.

– Откуда нам знать, о чем ты будешь говорить с ним? Да и зачем тебе?

– О чем и зачем – это мое личное дело, – резко ответил Пес. – Изола позволил мне увидеться с пленным.

– Это верно, – подтвердил пришедший с ним медеец. – Но он ничего не говорил про разговор наедине.

– Ну так пойди и спроси его!

Судя по выражению лиц охранников, идти к Изоле они не хотели. Они переглянулись хмуро, и один из них сказал наконец:

– Ладно. У тебя пять минут, Пес.

Охранники ушли, а наинец присел рядом с Марком на корточки.

– Что, принц, несладко? – спросил он тихо.

– Если ты пришел позлорадствовать, – ответил Марк, – то наслаждайся. Тебе дали на это целых пять минут.

– Позлорадствовать? – повторил Пес, и глаза его сверкнули из-под белых бровей. – О нет. Это не для меня.

– Тогда зачем ты тут? – нетерпеливо спросил Марк. Ему не очень-то хотелось разговаривать с этим человеком, особенно теперь, когда руки и ноги его были связаны.

– Сейчас объясню. Тогда – ты понимаешь, о чем я, – так вот, тогда я был порядочным идиотом, а твой отец… – наинец не договорил и оборвал себя. – Впрочем, неважно. Важно то, что ты, как-никак, пытался спасти меня, ну и я хочу дать тебе шанс. Так будет честно.

– Что? – удивился Марк.

Молча Пес протянул к нему раскрытую ладонь и показал лежащий на ней миниатюрный кинжал. Одно быстрое, почти неуловимое движение, Марк почувствовал мимолетное прикосновение к груди, и ладонь опустела. Да, видно, этот человек и впрямь был когда-то первоклассным вором.

– Вот тебе шанс, – сказал он едва слышно. – Если сумеешь им воспользоваться.

– Благодарю тебя, – сказал Марк.

– Не благодари, – скривился Пес. – Ты еще не раз вспомнишь меня недобрым словом.

И он оказался прав. Его подарок жег Марку бок, а мысли об освобождении перешли в разряд навязчивых идей и не давали покоя ни днем, ни ночью. Но внимание к нему охранников не ослабевало, да и воспользоваться кинжалом было не так легко. Как Пес умудрился одним движением поместить его под одежду, то ведомо только Фексу, но для извлечения его требовалось гораздо больше усилий. Положение осложнялось тем, что руки у Марка оставались связанными, а попробуй-ка залезть связанными руками к себе за пазуху. Марк крутился и так, и сяк, стараясь при этом привлекать к себе не слишком много внимания, но возня получалась слишком уж бурной и могла вызвать подозрения. Наконец, он нашел способ, как, извернувшись, можно дотянуться до кинжала, но резать веревки на виду у охранников он все равно не мог. О, как жалел Марк о том, что не владеет, подобно отцу, магией! Насколько легче было бы освободиться!

Через несколько дней Марк вновь отправился в путь, но теперь в сопровождении лишь десятка конвойных, которые получили приказ доставить его в столицу, к королю Тео. Значит, подумал Марк, они больше не сомневаются, что я – сын императора. Вероятно, Пес сумел убедить их.

Вскоре Марк воспрянул духом. В отсутствие начальства солдаты несколько расслабились, и уже не так рьяно исполняли свои обязанности. Марк внимательно присматривался к ним и видел, что они уже не находятся в таком напряжении, как раньше. Они много разговаривали – шумно, с хохотом и сальными солдатскими шутками, – и временами напрочь забывали про пленника. Во всей своей красе проявлялась знаменитая медейская расхлябанность, от которой, кажется, не были свободны и лучшие представители этого королевства.

Апофеозом всему стал день, когда медейцы разжились в какой-то из близдорожных деревень баклажкой с пивом. Вечером они разожгли костер и сели пировать. Марк смотрел на них во все глаза и не верил себе. Многое он повидал, но такой безответственности не встречал.

Очень скоро пиво сделало свое дело. Медейцы если и не захмелели сильно, то расслабились несомненно, а кое-кто даже и задремал. Пламя начало угасать, но никто даже не поднялся, чтобы подложить в костер дров. Темно стало на поляне, где они расположились на ночлег. Тихо-тихо, пугаясь каждого звука, Марк – которого к костру, разумеется, не пригласили, – перевернулся на бок и, невероятным образом изогнувшись, дотянулся до кинжала. Дальше было уже дело техники, хотя все действия требовали величайшей осторожности. Кинжал был очень острый, это Марк уже испытал на себе, украсив тело под рубахой и плотным плащом порезами и царапинами. Теперь к порезам на боках прибавились еще и порезы на руках.

Если бы в эти минуты кто-нибудь подошел к Марку, чтобы проверить, все ли в порядке у пленника, он несомненно был бы разоблачен, и лишился бы последнего шанса на спасение. Но медейцы, как уже говорилось, пребывали в благодушном настроении, грелись у остатков костра и не желали отходить от него во тьму прохладной июньской ночи даже ради того, чтобы освободить организм от избытков пива. Марку же было жарко и без костра. Терзая веревки, он буквально взмок от пота; никогда он не молился богам яростнее, чем сейчас. Был страшный момент, когда кинжал выскользнул из рук, и Марк не сразу смог отыскать его в траве. Сердце колотилось уже не в груди, а в горле. Но, наконец, Марк освободился от веревок и, не давая себе ни мгновения передышки, ползком двинулся в сторону деревьев, плотной стеной обступивших поляну.

* * *

Письмо от его высочества наследного принца Истрии, Крэста Авнери стало еще большей неожиданностью, чем вести из Северной. Истрийца Барден не видел вот уже несколько лет, еще с той поры, как Илис сопровождала его в качестве ученицы, и только изредка получал известия об его местоположении: судьба Илис и ее благополучие заботили Бардена по-прежнему. Отбыв из Касот, Крэст продолжал свои поиски на материке, но безуспешно, и возвращение его в империю стало неожиданностью. В письме он просил о встрече с императором, и Барден, поразмыслив, решил в просьбе не отказывать и пригласил истрийца во дворец.