Текст книги "Вознесение черной орхидеи (СИ)"
Автор книги: Светлана Тимина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
– Адрес… Где мы? – не проникаюсь смыслом отчаянных аргументов хриплого тембра. Который еще совсем недавно мог опустить меня на колени своей потрясающей силой и освободить сложенные за спиной крылья. Их сейчас ничто не в состоянии расправить для отчаянного рывка в свободный полет. Мой арктический холод погасил бордовое свечение, покрыл тонкими иглами инея каждую линию тонкого перышка, сковав вынужденным летаргическим сном. В этом сне мне предстоит переждать зиму, которая может не закончиться даже в первых числах июня.
Чувствую кожей вибрацию чужого отчаяния вместе с рефлекторными сжатиями слегка расширенных зрачков потемневшего малахита. Да, я готова расписаться в том, что ловлю убивающие волны чужой боли, но им больше не пробиться девятым валом через массив застывших льдин моего сознания. Каждый из нас получил то, что давно заслуживал. Мне все равно какие именно высшие силы раздавали эти черные бонусы и какой логикой руководствовались.
Я перестала бояться отражения. Потому что я перестала чувствовать.
Повторяю его слова раздраженному диспетчеру службы такси, киваю на резкое «ожидайте» и устало отбрасываю телефон в сторону. Его взгляд прожигает меня со спины, а мне все равно. Роняю расстегнутую рубашку на пол, натягиваю платье, даже не обратив внимания, как именно. Укол острого льда заставляет кожу ощетиниться воображаемыми иголками, когда Алекс пытается подойти. Я сама справляюсь с молнией. Я невозмутимо, без всяких масок, натягиваю колготки под его пристальным взглядом. И только после этого пугающая пустота обрушивается холодным огненным дождем на разорвавшиеся осколки того, что еще пару часов назад было целым. Слова не нужны, они замерзли под стужей нулевых градусов. Почему он тогда с последней надеждой обреченного на взаимное одиночество пытается достучаться до одной на двоих остывающей сути?
Я просто закрываю глаза (болят от яркого света и пролившихся слез, ничего более). В темноте спокойнее наблюдать, как рушится зеркальное небо так и не ставшей реальностью истории. Следить за этими катаклизмами начавшегося апокалипсиса со спокойной невозмутимостью наблюдателя и даже не вздрагивать от закадрового голоса, от неожиданного тепла чужого присутствия, которого, увы, больше недостаточно, чтобы растопить осколок льда вместо сердца. Никогда смысл песни не доходил до меня с такой силой, как сейчас, в этот момент!
Часть меня еще помнит… Может, даже надеется и верит. Именно поэтому я не открещиваюсь от его слов, не закрываюсь на семь тяжелых замков, я даже пытаюсь понять смысл сказанного с каким-то апатичным любопытством. Он садится почти рядом со мной, скрежет стула по полу – даже не вздрагиваю. Схвати он меня за шею и начни душить – не замечу, отобью атаку ледяным касанием без какого-либо усилия со своей стороны!
Попытка безболезненного внедрения величественного Гольфстрима в каналы моих северных истоков-течений не встретила никакого сопротивления… Я позволяю ему разбавить ледяные воды теплом, которого, увы, уже так недостаточно… так мало!
– Девочка моя, просто выслушай. Я знаю, на что это похоже и как именно выглядит… Ты должна понять, что все не так, как тебе показалось! Именно поэтому я не могу тебя отпустить. Ты просто не справишься одна!
Пусть… пусть говорит. Пока это происходит, есть один ничтожный шанс, что мои эмоции переживут глобальное похолодание. Из последних сил восстанут, преодолевая затянувшийся холод, разожгут огонь трясущимися руками под безмолвными ясными небесами, не позволяя смертельному холоду с высших слоев стратосферы обрушиться на землю и заморозить все живое в одно мгновение… Вот у героя Дэнниса Куэйда в фильме «Послезавтра» это получилось на последних секундах, ничтожный шанс, что и меня не позволит убить… максимум, вознаградит иммунитетом от сковывающего холода.
Я так много страдала и сгорала в душераздирающих эмоциях! Бог не дает испытаний не по силам. Должно быть, именно тогда я подошла вплотную к пределу, и вся боль моего переживания погасла, вспыхнув ярким огнем, в последний раз. Недели сладкой неги и эйфории излечили выжженную напалмом пустыню вместо души, которая сделала вывод из всего предшествующего. Анестезия. Холод. Нечувствительность к боли. Очередной юмор от инстинкта самосохранения.
– Ты думаешь, я тебя наказывал? Ты решила, что я хотел сломать тебя зеркалами? Неужели ты не слышала меня, когда я так часто повторял, что тебе ничего не угрожает? – Его голос спокоен, так вещают политики европейских стран с трибун, Ирина Милошина, Дима в свой период пробуждения монстров… очень опасные люди, в общем. Я не замечаю ноты отчаяния, раскаяния, желания защитить только потому, что такие эмоции чужды непробиваемым киборгам типа Александра. Они даже любят молча, никогда не раскрывая своих истинных порывов души! – Останься. Я не могу тебе приказывать, я прошу тебя об этом. Ты же хочешь проснуться утром и встретить свое отражение без страха, оставив все позади, как кошмарный сон, который никогда не вернется? Не смей убегать сейчас! Не закрывай себя в клетке нового страха!
Его ладонь резким движением обхватывает мое запястье, потянув на себя… Вздрагиваю всеми рецепторами и порами обмороженных нейронов от атаки жидкой плазмы по замерзшему сознанию, с глухим воплем вырываю руку обратно, не желая терять холодную защиту шокового синдрома. Игнорирую покалывания чужой боли, навязчивого купола, который так легко может проникнуть внутрь и растопить эти льдинки в одно касание.
– Прости… Если бы ты только знала, насколько мне дорога… Если бы ты только это знала, страх бы навсегда тебя оставил! – сбивчивый шепот, замкнутый периметр чужой близости. – Ты сама, собственными руками, убила в себе свой страх… Но ты бы никогда этого не сделала, если бы я тебя не подтолкнул! Останься, и утром сама в этом убедишься… – его голос сбивается, режет мои нервы лазерами уже с трудом скрываемой боли. – Даже если ты не скоро сможешь меня простить, Юля… Позволь мне окончательно забрать твои тревоги… позволь подарить тебе новую жизнь!
«Прости» от Дома?! Можно ли измерить его цену в материальном эквиваленте? Можно ли последним рывком, усилием воли сбросить цепи льда? Впустить в себя это «прости» так глубоко как никогда прежде, вплести его в отбивающий биты ритм собственного пульса, наполнив единой симфонией? Рассыпаться на мириады горячих искр, готовых пронзить панцирь шока, понимая, что он прав во всем… до последнего слова. Мои страхи лежат осколочными бриллиантами на черном ламинате зеркальной комнаты. Он никогда не бывает не прав и не делает лишних движений! Прав во всем! Ничего для себя… альтруизм на грани, во имя… чего?..
Рок-версия украинского гимна сотрясает мои ледники неуместной мелодией, разорвавшей хрупкие сваи так и не возведенного моста между мной и Алексом…
– Серебристая «Субару», 20-41, приятной поездки, – мне хочется и дальше держаться за мелодичный голос оператора, но желание исчезнуть, раствориться, убраться подальше от эпицентра моего же шока заглушает голос разума. Возможно, Александр прав во всем, а я бегу от своей судьбы и спасения с упорством раненой хищницы, которой так тяжело ступить за флажки для окончательной сдачи на милость победителя.
Серебристая, как все оттенки моего вечного холода, «субару». Мой путь в никуда, подальше, оставив позади орбиту того, что могло стать началом, жизнью, моим спасением. Так ничтожно мало и так невыносимо много…
Не делай этого! Останься! Позволь забрать твой вечный холод остановившихся полюсов одним касанием магической росписи, кольца властного единения, деактиватором боли, одной на двоих. Просто прими этот Свет и не смотри, что он окрашен условностями глухого социума во все триста оттенков Тьмы, слушай только свое сердце, оно никогда не будет подвластно чужой доминантной сущности! Ты же чувствуешь это в себе… Не ты застываешь льдом, арктический холод был призван всего лишь выморозить твой страх и ужас, освободив место нашему чувству, которое ты не просто готова, ты жаждешь принять! Ради нас, сделай последние усилие! Борись с этим холодом, не причиняй боль нам обоим!..
Я умею слышать чужие мысли, пропускать их через фильтры сознательного восприятия, но не тогда, когда шок взорвал мои города, превращая их в обледенелые руины! Алекс не делает ни малейшего движения, чтобы меня задержать, меркнет трассер невысказанных слов, обреченного ментального признания в последней попытке остановить, достучаться, проникнуть, спасти то, что мы строили без права на погрешность в расчетах! Моя свобода больше не в отражении его Света. А моя психика наделена жестокостью обособленного эстета. Она даже стоп-слова не могла выкрикнуть без примеси стиля и аристократичного пафоса.
Последний аккорд перед безболезненным разрывом всех связей с тем, что с этих минут можно считать прошлым. Замираю у огромного зеркала во весь рост, путаясь в пуговицах пальто. Подземный толчок сейсмического испуга зарождается в глубине души и… гаснет, не успев достигнуть поверхности земли. А девочка в отражении такая несчастная, хотя и глаза ее стали какими-то иными: посеревшими, спокойными и равнодушными. Но уж никак не испуганными – красные слегка, это да, но водостойкая тушь выдержала слезы. И как я не заметила тонкой морщинки на лбу? Точно, я же смотрелась в него только мельком раньше, внутренне вздрагивая от ужаса.. Красилась быстро автоматическими движениями, опасаясь, что диктат стекол пробьет мою защиту. Какой диктат, если вся угроза распалась на микроатомы под яростными ударами? Победитель один, и это далеко не бездушный предмет!
Ролета ворот поднимается вверх, управляемая автоматикой, когда я, спрятав руки в карманы пальто, выхожу к ожидающему меня такси. Алекс остался в доме, а мне все равно. Побеги он следом и шмякнись на асфальт в обледеневшую грязь, я не пошевелюсь даже внутренне. Киваю на приветствие водителя и откидываюсь на спинку пассажирского сиденья. Без слов давая понять, что не настроена ни на какой разговор.
Моя Тьма и мой Свет стали моим льдом. Так проще и легче. Возможно, мой Ангел выбил аудиенцию со Всевышним и выпросил для меня спасение в виде этого льда, погасившего все эмоции без исключения. И я была бы благодарна ему, если бы в пакетных программах не шла также и апатия…
Я не рыдала, не царапала стены и не крушила зеркала в своей квартире, стоило переступить порог, нет. Я спокойно разделась, повесила пальто на крючок вешалки и прошла на кухню, привычно заставляя темную тень моего уже не опасного фантома пятиться назад под моими уверенными шагами. Он попытался обнять кисеей серо-черного угольного тумана, чтобы как-то утешить – о, меня не обмануть, исключительно в садистских целях! – но я цинично улыбнулась ему, выстреливая навстречу спиралями новообретенного холода, почувствовав, как неистребимая сущность забилась в кратковременной болезненной агонии. Я была закрыта от любого воздействия настолько, что спокойно уснула без снотворного и успокоительного… чтобы проснуться утром, не растеряв шипов непримиримого льда.
В академии я вела себя, как прежде. Успокоила издергавшуюся Элю, шутила и смеялась, забавляясь растерянностью обеих подруг. Они заметили перемены, но так и не смогли постичь их источника и смысла.
В этот вечер Александр прислал за мной Дениса. Только я дружелюбно похлопала его по плечу и гордо продефилировала к автомобилю приятеля с четвертого курса, который жил недалеко от меня и иногда подвозил к дому. На звонки Алекса не ответила. Денис доложит, что я не билась в истерике на парковке и не ползала у него в ногах с мольбой замолвить слово у Мастера за косяки стрессующей сабы, значит, не надо больше меня спасать и переживать, что я утону в слезах. Мне не было больно. Мне не было плохо. Наверное, я еще не осознала нашего разрыва и ранения хрупкого сердечка.
Иногда интуиция молчит, но вместо этого действует. Заполняет наши вены спокойствием, замаскированным под апатию, не позволяет болезненным мыслям вырваться наружу из ледяной темницы, потому как знает наперед: нет смысла в рефлексии. Я пока не могла знать, что же именно случилось со мной и что нас ждет дальше. Я просто плыла по течению и ни о чем не думала… В одном Александр меня не обманул.
Зеркал я больше не боялась. Я даже смеялась над своей недавней паникой.
А 2 декабря грянул гром. Он грянул раньше, но я из принципа не смотрела телевизор, занимаясь курсовой работой.
Разговор с Алексом сводился до холодного «нормально, хорошо, пока». Я застегнула себя и свои эмоции наглухо. Он впервые не давил. Он просил, не повышая голоса, выслушать его. Была ли я к этому готова? Мне казалось, что нет.
Мать, Лена, подруга из Липецка и родственница, проживающая в Израиле, обрывали телефон с одним вопросом: что же у нас в стране происходит? А у нас ничего. У нас Революция. Я смотрела пока еще безобидные кадры с Евромайдана, который вскоре будет залит кровью и тьмой пылающих автомобильных покрышек. Страх потихоньку пробивал ауру Снежной королевы. Страх за будущее. За родных. За себя. За нас. Но впервые я была наедине с собой, и сама отталкивала плечо сильного мужчины, который мог меня спасти.
Я приказала себе учиться жить без Александра.
Глава 24
Сегодня уже четверг. Учебная неделя, ознаменовавшаяся робким началом экзаменационной сессии, лишена привычной легкости, взрезает монотонное течение студенческой жизни острыми лезвиями первой зачетной гонки. Погода за окном не располагает ни к чему иному, кроме монотонной зубрежки конспектов под теплым пледом с чашечкой неизменного кофе, от которого так резко скачет давление, не позволяя сознанию застыть льдом пассивной апатии.
Я знаю уже очень много… того, что мне не пригодится сейчас. Как в песне: «Спасет – но не поможет…». Особенности религий – зачет по этому предмету сдан сегодня утром. Трудно не было, я не учила все билеты, просто оседлала любимого конька, взахлеб рассказывая преподу о становлении христианства на руинах развратного Рима. И попробовал бы он меня заткнуть вопросами об особенностях ислама или буддизма как таковых. До экзаменов две недели, пять зачетов – это не много, но я не хочу терять минуты спасительной занятости, погружаюсь в омут информационных технологий, и вполне органично чувствую себя в роли Снежной принцессы.
Было ли мне больно от шока-потрясения? Снились ли мне разорвавшиеся полотна зеркал в кошмарных снах? Плакала ли я хоть раз в подушку от острого чувства потери себя самой в течение этого времени? Билась ли в тисках-оковах обмораживающей пустоты, которая, по иронии судьбы, стала моим спасением? Может, это было так бессознательно и кратковременно, что я больше не помнила? Я не пустила свою боль в замкнутый периметр обновленного Я. Впервые бросила ей вызов и не позволила завладеть сознанием, оставив плавиться в огне треснувшего купола за гранью нового защитного поля.
На следующий день после шокирующего вечера я несмело подошла к зеркалу в ванной комнате. Тому самому, что так часто покрывалось пленкой-испариной от горячей воды, чему я раньше огорчалась, сетуя на слабо работающую вытяжку, а потом радовалась, что не приходится вспоминать кошмар падения в глухую черную бездну. Вспыхнувшие откаты мерцательной аритмии запустили свою беспощадную гонку в первые секунды мучительного ожидания, внутренней борьбы с собой и метаниями страхов, которые не желали исчезать… И пали жертвой фатального столкновения с первым взмахом ресниц, когда я бесстрашно распахнула зажмуренные глаза навстречу своему отражению. Я перешагнула их агонизирующие сущности с достоинством королевы льда и бесстрашия, приближаясь к источнику моего душевного надлома.
В отражении не было тысячи беснующихся демонов-призраков. В нем не было бушующего огня преисподней. Лишь подобие мимолетной черной кисеи мелькнуло бесшумной тенью, освобождая арену боевых действий мне одной, тянущей ладонь навстречу гладкой поверхности.
Я знала эту девочку с внимательным взглядом зеленых глаз с искрами холода. Меня так часто пугали холодные нотки в иных глазах, что я непроизвольно забрала эту уникальную способность резать холодным лазером противника и себе. Эта девчонка была потрясающая и яркая, несмотря на все пережитые невзгоды. Давно я не лицезрела своего отражения в полный рост. Макияж – я ограничивалась небольшим зеркалом на протяжении уже четырех месяцев. Я забыла, насколько красивой была, и готова была убить снова и снова того, кто лишил меня возможности это замечать.
Шоколадная кисея атласного халата смело скользнула по плечам на пол. Солярий, контроль питания, танцы вместо зарядки – мое тело могло зажечь с полуоборота кого угодно без дополнительных ухищрений. Пальцы сами по себе, повинуясь безотчетному порыву, заскользили по плавным изгибам выступающих ребер, к излому тонкой талии с едва заметным рельефом косого пресса, упиваясь приятным теплом гладкой, ухоженной кожи без единого изъяна. Ладонь взлетела на подъеме изгиба бедра, очерчивая соблазнительную дугу плавной линии, преодолевая сопротивление прокачанных мышц под кожей, поразившей своей нежностью даже меня саму.
Наверное, в этот момент я могла понять каждого из тех, кто свихнулся на пунктике обладания этим телом до такой степени, что никакие законы и нормы не стали для них преградами. И может, это не было бы так страшно, если бы дальше плотского желания сминать до боли его изгибы, оставляя гематомы на гладкой коже, никто из них не пошел изначально. Такое тело куда ценнее в комплекте с душой, уникальным замкнутым миром, на который большинство не обращало никакого внимания. Как это злит каждую из нас, девочек, в юном возрасте! Мы записываем всех подростков-мальчиков в козлы-дрочеры, потому что весь их интерес сводится к воплю «буфера», и не можем допустить ни малейшей мысли, что, захоти каждый из них нашу душу, детская девичья психика лопнула бы сразу. К счастью, закон равновесия хранит нас от подобных качелей, но юные паршивцы, будущие самцы, уже тогда делают робкие попытки забрать наши эмоции. Довести до слез своими издевками или игнором и упиваться своей значимостью при виде наших слез, и счастье, что мы начинали взрослеть на несколько лет раньше, чтобы понимать соотношение вещей…
Повзрослевшим было мало слез и вырванных косичек. Их методы стали изощреннее и опаснее. Желания, увы, иногда сбываются совсем не так, как бы нам того хотелось. Что есть тело без души для подобных им? Сосуд, в котором пустота. Именно так. Удары плети не ставили метку на теле, нет, они рубцевали сознание, как и поцелуи холодной стали на запястьях – с тем, чтобы подчинить душу посредством физической боли. И это без труда удалось обоим, тем, кто не стал довольствоваться совершенной оболочкой.
Мне хочется закрыть глаза, утопить себя в зарождающейся слабости сенсорной депривации, продолжая касаться тела слабыми мазками пальцев, представив их кистями мастера боди-арта, только я не могу отвести взгляд. Я безумно соскучилась за этим ощущением. За отсутствием страха, за эйфорией осознания своей нерастерзаной, выстоявшей сущности… а может, за шлейфом кометы робкой надежды, что ничто во мне не сгорело и не застыло льдом после того вечера?
Я больше не боялась. И одновременно – не могла простить уничтоженного доверия. Новый клубок потерянных эмоций, который мне предстояло распутывать. Если бы я только знала как!
… Порыв холодного воздуха в спину, напряжение света ярких ламп – или их приглушение накидкой мимолетной Тьмы? Ты-то чего хочешь? Можешь радоваться, я больше не с ним, но и не с тобой – тоже! Только что… что мне делать с этой сгустившейся тоской, которую я пока еще держу в кулачке, но вскоре она прорвется и затопит новым паводком черного отчаяния берега застывшего фьорда? Давай просто поговорим. Ты так часто мне отказывал в этом раньше, заставляя кричать и умолять… просить… биться о глухую стену своего молчания, потому как боялся пустить меня ближе. Правда, Дима? Ты боялся того, что я проникла на недозволенные глубины твоей сущности… но сейчас же тебе нечего опасаться? Тебя нет, ты – обычная тень из прошлого, я даже забыла, как ты выглядишь. Ты думаешь, отсутствие твоих фото – совпадение? Нет. Я так хочу вычеркнуть тебя из своего сознания, что совершаю те же ошибки, что и в нашем прошлом. Ты не хочешь поговорить? Тебе не надоело метаться в четырех стенах, в которых больше никто не подчиняется твоему диктату? В тех самых, где тебя больше не ждут и, кажется, не хотят?.. Тебе просто нравится смотреть?
Со стороны могло показаться, что я сошла с ума, особенно когда гладила себя по груди и закатывала глаза, имитируя хриплое дыхание. Мне было все равно: от осознания того, что я не боюсь ни зеркал, ни теней, ни чужой диктатуры, было впервые за долгое время нереально хорошо… если бы еще кто-то поставил барьер для волн приближающейся тоски!
… Я ответила ему только вечером. Сбрасывать звонки – что за детское поведение! Мой голос даже не дрожал, а остывающее сердце раскалывалось на части, ему не позволяла распасться вечная мерзлота, троянская защита… Мне до боли хотелось вырваться из новых оков затянувшегося шока, расплакаться прямо в трубку, дать ему понять, что я не выдержу новых витков одиночества. Я знала, что он это чувствует. Паузы разговора были наполнены этой ответной болью. О нет, он не оправдывался и не говорил, как ему жаль. Даже не заверял в том, что, отмотай время назад, все было бы по-иному.
– Ты больше не боишься? – спокойный, ровный голос, за которым никто, кроме меня, не распознал бы оглушающие ноты выбивающей боли и в то же время, непоколебимой решимости относительно правильности своих действий. Я отвечала, что, кажется, нет… страх прошел, но появилось что-то другое. Я не могла подобрать определения спящей боли, которая обязательно прорвется… накроет… Одно я понимала точно, что есть кто-то, кому гораздо больнее, чем мне. Если бы я только могла помочь, спасла бы нас обоих. Увы, нулевой градус стоял на страже моей пошатнувшейся гордости с ледяным мечом в ладонях, не позволяя оттепели прорваться в освобождающем крике агонизирующего одиночества, а Алекс… он просто не имел права на ошибку в виде очередного давления…
Я пойму это позже. Пока же я сбивчиво попросила не приезжать и дать побыть одной. Мне не было легко выпускать в чужое сердце отравленные стрелы собственного недоверия, но защитная реакция не позволяла остановиться и принять взвешенное решение даже во имя спасения зародившегося чувства.
…На следующий день я увидела его возле академии. Это казалось таким простым и легким – подойти, не произнести ни слова. Уткнуться лицом в мягкую кожу куртки покроя «пилот», вдыхая запах кожи, ощущая прохладу морозного дня первых чисел зимы… Как в сказке, растопить осколки собственных льдин вместе со слезами, без слов упасть в одни на двоих небеса с безмолвным криком последнего отчаяния перед приближающейся бездной, чтобы она захлопнулась от нового апокалипсиса экстренной глобальной оттепели… Я ничего не сделала. Замерла, проглотив комок в горле. Волны чужой боли били даже на расстоянии, ему бы хватило власти ментального поля, чтобы подчинить меня себе и заставить подойти… этого не произошло. Он никогда не ломал мою волю немым давлением даже в мыслях, теперь я это знала наверняка. Я вцепилась в руку Лекси с мольбой увезти меня отсюда, пока не стало совсем поздно.
Она вряд ли что-то поняла. Мой день сегодня начался хуже некуда – расплескала кофе с утра, слегка заляпав платье, на зачете по интеллектуальному праву едва не срезалась. Выстояла, выкрутилась, сославшись на бессонную от давления ночь, но Сипко был в не лучшем расположении духа.
– Вы меня разочаровали, Беспалова. Я не люблю, когда меня обманывают. – Я едва не закатила глаза, наблюдая за его бегающими серыми глазами, которые изо всех сил пытались сымитировать серьезность и непримиримость. «Тебе до доминанта, как мне до датской королевы!» – подумала я. Но, понятное дело, промолчала, картинно потупив глаза. – Весь семестр вы доказывали мне, что владеете предметом в совершенстве, а сейчас я склонен полагать, что знания не задерживаются в вашей прелестной головке! Если мы встретимся в следующем семестре – а мы встретимся – я прогоню вас по всей программе! На этот раз, так и быть…
Я показала средний палец его спине, пряча зачетную книжку с корявой росписью в сумку. У меня оставалось еще одно дело, которое надо было решить. Утром в квартире рухнула полка с теткиным сервизом. Слава богу, не династия Минь, но, пытаясь смести осколки, я подвисла на закоротившей параллели и порезала пальцы. Когда выводила линию угольного «smoky» перед тем самым огромным зеркалом, резко вспыхнула и погасла энергосберегающая лампа в одном из бра. Я впервые в жизни видела, чтобы они сгорали, как обычные! Паника на время пробила брешь твердого льда, особенно после того, как с полки слетело несколько книг. Моя бабушка всегда говорила, что эта чертовщина неспроста. Чьей-то душе нет покоя, а может, кто-то пытается достучаться до твоего сердца через подобные проявления полтергейста. Какова же сила чувств должна была сжигать изнутри этого «кого-то»?.. Еще с утра я собиралась посетить церковь, но потом резко изменила планы. Может, это был особый протест-ответ Алексу, который пресытил меня болью через расстояние?
– Ты не против, если мы заедем кое-куда? Пожалуйста. – Лекси поспешно закивала и погладила меня по голове в немой демонстрации сострадания. Я лишь цинично улыбнулась, предвкушая ее панику. Хлопья снега бились в лобовое стекло ее автомобиля, расплываясь лужицами в свете ночных фонарей. Темнело очень быстро после перевода часов на зимнее время, но Тьма стала для меня чуть ли не родной. По моему знаку мы остановились у цветочного павильона. Оставив Лекси ждать в машине, я отправилась на поиски гвоздик, которых, как назло, ни у кого не оказалось. Совершенно случайно мой взгляд упал на розы нежно-кораллового цвета. Цвета заката в Симеизе в тот самый вечер, когда мы вырвались на пляж, и я ощутила себя почти счастливой. Передумав, купила сразу шесть, словно часть числа зверя, так сильно напоминающая триксель, была связана с ним напрямую.
– Их же шесть! – испуганно вскрикнула Лена. – Мы же…
– Вбей в навигатор адрес кладбища, и едем, – спокойно велела я, изогнув бровь при виде замешательства подруги. Наверное, в моем голосе было что-то такое, что не позволило ей возразить. В другой раз я бы от души позабавилась над ее побледневшим личиком и дрожащими губами, но сейчас авантюризм спонтанного решения точил изнутри и меня саму.
– Уже стемнело… – последняя робкая попытка Лекси откосить от такой бездумной готовности помочь подруге, но я осталась глуха к ее мольбам. Я бежала от своей тоски и своих оставшихся страхов. Наверное, это было правильно. – Я посижу в машине… хорошо?
– Хорошо, тебе и нечего там делать, – немного грубовато, но Лекс вздохнула с облегчением и больше не пыталась меня отговорить. Мы доехали в абсолютной тишине повисшего молчания. Я подхватила охапку роз и, едва не растянувшись на заледеневшей дорожке, присыпанной снегом, направилась на поиски нужной аллеи. Несмотря на то, что я была здесь всего лишь раз, сориентировалась быстро, даже не пришлось воспользоваться помощью службы охраны. Хотя от моего взгляда не ускользнуло, как поспешно крепыш в форме потянулся к телефону, и я непроизвольно улыбнулась от веселой мысли – надеюсь, он звонил не лидеру сатанистов с сообщением, что жертва для черной мессы сама к ним направляется.
Фонари освещали лабиринты асфальтированных проходов, искры снега сверкали в морозном воздухе декабрьского вечера, а я внутренне удивлялась собственному спокойствию. На кладбище, ночью, страшно? Я вас умоляю. Никто из усопших не способен на жестокость, которой наделены живые. Не тишины надо бояться в этом невеселом месте, я бы даже сказала, здесь бояться совершенно нечего!
Пальцы обожгло льдом кованой калитки, когда я, прогнав укол непонятного волнения, толкнула ее вперед. Без малейшего скрипа, в оглушающей тишине она медленно закрылась за моей спиной, щелкнув едва уловимым замыканием магнитного замочка. Я ждала наката привычной тревоги и вполне резонного желания отвести взгляд от припорошенного снегом гранитного изваяния с его фотографией, но ничего не произошло. Волнение улеглось, стоило сделать пару шагов навстречу и небрежно опустить сумку на резную скамью. Я даже вдохнула полной грудью ледяной воздух так внезапно наступившей зимы, расслабившись в замкнутом периметре этого места, которое, казалось, было ограждено особым энергетическим куполом. Он пропустил только меня, другим здесь не было места.
Коралловые головки голландских роз под светом ярких фонарей магистрального освещения кладбища казались практически белыми, холодный галоген поглотил их насыщенный цвет. Снежинки замирали на уязвимых лепестках и быстро таяли, не в силах устоять перед теплом все еще живых роз. Выложив их крестом на граните, с пересечением стеблей в виде буквы Х 3D, я внезапно осознала, что именно показалось мне таким неправильным.
Пустота. Стерильная чистота, ни одного окурка, ни единого сухого листочка, даже сухая трава на клумбе отсутствовала напрочь – вип-аллея не подразумевала ничего другого, но…
Ни единого цветка. Отсутствие венка. Пустые металлические вазоны по периметру обелиска латинской V. Возможно, их недавно убрали, только… Я не могла понять, откуда у меня эта ненормальная уверенность в том, что последними здесь лежали две алые гвоздики. Мои…
Это казалось невозможным, абстрактным, абсурдным, но вместе с тем… Я научилась читать людей. Я видела твоего отца. Ты всегда говорил, что ему, как и матери, было на тебя плевать. Я тогда тебе не поверила. Чуть ли не рассмеялась тебе в глаза, где впервые появилось что-то человеческое и родное. Почему я не смогла допустить даже мысль, что ты впервые мне открылся и не соврал?..
Фотография размыта полутоном снежной пелены. Может, поэтому я тебя не слышу, чувствую под замерзшими ладонями лишь земную твердь… и больше ничего? Тянусь к сумке, сразу нахожу упаковку влажных салфеток, чтобы осторожно снять с глянцевой лакировки остроконечную изморозь.
Вздрогнула? Отшатнулась от твоего взгляда? Нет. Но едва не заорала от накрывшей уверенности, так похожей на ледяное безумие.
Кого, кого ты решил нае**ть? Тебя здесь нет!
Эта мысль напугала даже меня. Я так и не смогла подняться с корточек. Как? Вашу мать, как? Единственным энергополем здесь обладали розы. Биовихри тока моих ладоней проникали сквозь ледяной гранит, прошивая бессмысленным теплом промерзшую землю, не встречая никаких препятствий. Может, так и должно быть? Некий психологический блок в голове, который не позволяет отпустить некогда близких людей навсегда, ищет иллюзорные знаки нереальности происходящего? Или твой взгляд сейчас окутал, именно окутал, а не ударил, клинками кофейного диктата, забирая боль потери в зародыше? Я не хочу больше здесь оставаться. Даже «прости», ради которого сюда приехала, замирает на губах. Еще одна ошибка, но пусть мне зачтется, когда-то, в перспективе…
