Текст книги "Вознесение черной орхидеи (СИ)"
Автор книги: Светлана Тимина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)
Быстро хватаю сумку, – убеждаю себя, что просто замерзла, поэтому спешу поскорее убраться восвояси. Я зачерствела до такой степени, что даже на могиле некогда близкого и... да, когда-то любимого мужчины не могу проявить внутреннего подобия такта и скорби. Не бегу, потому что от долгого сидения на корточках слегка кружится голова, делаю несколько быстрых шагов, и непроизвольно хватаюсь за выступы чужой оградки, чтобы отдышаться и прогнать яркие звездочки перед глазами… И… лучше бы мне это не удалось. Лучше бы я рухнула без сознания на асфальт, где, наверное, меня бы быстро нашли – око камеры прямо над моей головой…
Фигура белого ангела с распахнутыми крыльями. Она стоит, словно символ защиты и спокойствия, но почему именно в этом месте… за могильной оградкой… И почему у ангелочка человеческий лик, который…
Боже мой. Это девочка. Я не успеваю осознать шокирующей действительности, скольжу невидящим взглядом по светлому обелиску… Множество цветов. Маленьких розочек в вазонах. Стеклянный купол, где поникла фигурка плюшевого тигренка в обнимку с куклой… до последнего контрольного удара – так четко выделяющейся при свете фонаря рамкой… Черные, неумолимые цифры убивающей хронологии… я не читаю ее имени, мне достаточно дат… 2008-2013…
Вихрь нечеловеческой, разрывающей боли крушит лед моего защитного купола, врываясь через распахнутые глаза в сознание, запустив огонь какого-то … боже… не хочу это видеть…
Она замерзает. Совершенно одна… Под белоснежным обелиском… я практически вижу ее, но не так, как видят обычно… тлеющий огонек сердечка, которое билось… яркие искры пролитых слез убитых горем родителей… Я ее не знаю, но, черт возьми… я это вижу! Я чувствую!
Слезы прорываются неудержимым потоком растаявших льдов, а меня против воли разворачивает обратно, цепкой хваткой к барьеру его могилы. До сжатия и почти содранной кожи о бездушный металл нулевой температуры…
Почему я увидела на чужой могилке то, что должна была увидеть на твоей… как?! Я чувствую? Я могу улавливать эти поля… но почему с тобой это не срабатывает?! Может, потому, что тебя здесь нет?..
…– Ну ты и долго… Поехали уже! Я только что видела, веришь, настоящих, натуральных готов! Они перелезли через забор! – я вжимаюсь в обивку сиденья автомобиля, все еще не соображая, как именно сюда добежала, дрожащими руками разрываю молнию, чтобы найти хоть какие-то салфетки, если им под силу будет унять мои слезы. Лена обрывает свои возмущения на полуслове, оценив мое состояние. За что я ее люблю, так за то, что в критических ситуациях она вспоминает о своем интеллекте. В мои губы настойчиво стучится стакан с водой, слезы стирает мягкое касание ароматизированного платочка, который так успокаивающе скользит по коже, замерзшие руки обдает теплой конвекцией. Она не произносит ни слова, пока я не успокаиваюсь и не начинаю дышать ровнее. Нежное поглаживание мягкой ладони поверх моих замерзших пальцев, урчание мотора – и вот уже ее маленькая «микра» уносит нас подальше от этого места, умудряясь плавно лететь в темноту даже на ухабистом выезде к центральной магистрали.
Если лед так легко растопить… Почему мне так больно от этого долбаного глобального потепления?!..
– Юля, нам надо поговорить. Не по телефону. Хватит уже. Считай это моей просьбой! – режет бескомпромиссным приказом голос Александра, и мое воображение рисует замерзшее пространство беспроводного вакуума мобильной связи.
– О чем? – безразличным тоном интересуюсь, подавив язвительное «вам попробуй откажи!». В голос удалось вложить апатичное спокойствие, осталось только не замечать реакции тела, приоткрытого ротика, участившегося дыхания, и быстрого, но неумолимого выстрела прямо в эпицентр между сдвинутыми ножками, до интоксикации – накат беспощадного желания. Один голос имеет надо мной куда больше власти, чем безопасные (теперь я уверена!) зеркала и самая жалящая из плетей его арсенала.
– Для начала, я могу войти?
Шок леденящих иголок, вслед за которыми – жар зашкалившей аритмии, подпрыгиваю на кровати, едва не уронив планшет на пол. Цепляюсь взглядом за серую, безрадостную картину подкрадывающихся сумерек за окном.
Можете… вам реально ничего не запретишь. И я не хочу этого делать… Черт, я до боли, до искусанных губ и выгоревшей от слез сетчатки, хочу одного… чтобы меня лишили права принимать решения. Взвалили на плечо и уволокли в пещеру, закрыв рот поцелуем… Вы же тоже хотите этого! Не верьте слезам и сопротивлению. Я замерзаю в собственном ледяном дворце.
Последний отсчет… Пожалуйста… Я не хочу и не умею быть одной. Даже если мне больше не страшно!
Возможно ли настолько сильно принять чужую боль, вобрать ее в свои стальные рецепторы до последнего глотка, судорожного вздоха, широко распахнутых глаз, надрывного сухого рыдания? Возможно ли остаться к ней бесчувственным и равнодушным, в свете того, что ты осознаешь, понимаешь и ни за что не отпустишь родного и любимого человека? Ваш мир стал цельным. Одним на двоих, сотканный шаг за шагом, петля за петлей, словно в самом искусном шибари, он замыкался в стремлении к своему абсолюту день за днем, с каждой минутой раскрываясь новыми гранями и оттенками только для вас. Счастье стало общим, но, увы, боль потерянных моментов прошлого – тоже. Когда ты любишь, ты не делишь чувства, эмоции, поступки любимого человека на «подходит» и «не подходит». Если больно ей, ты не можешь отмахнуться от этой боли и закрыться непроницаемой стеной. Ты можешь ее разделить. Минимизировать. Перенастроить на физическую, усыпляя властной анестезией.
Такому, как он, всегда было мало полумер. Если возникала проблема, ее необходимо было деактивировать полностью, моментально, с купированием корневой и очисткой файловой системы. Позиция, выработанная годами, десятилетиями, истинно верная и правильная, никогда не подводила.
Он видел ее внутренний мир со всей болью. Со всем отчаянием, стремлением к избавлению, детским восторгом и желанием вырываться из этого замкнутого круга до мельчайшей частицы. Иногда он не верил даже сам себе, что судьба в который раз оказалась благосклонна и не оттолкнула от него эту необычную, так горячо обожаемую девочку безжалостным штампом вердикта «невзаимность». Он мог перечислить моменты, которые заслужили право называться «счастьем», по виткам-сжатиям их феерической хронологии. Первый неосознанный взгляд широко распахнутых глаз, без страха, с прорвавшимся через блокаду тревоги интересом и предрасположенностью. Первый искренний смех, когда она на время забыла о своем трагическом прошлом. Первый неосознанный всплеск доверия, желания прижаться к нему, чтобы ощутить тепло и защиту, которую он готов был давать ей без остатка до конца своих дней. Первые горячие усилия такого храброго, израненного сердечка, когда она приняла его истинно таким, каким он был, без мифических «если». Активация отчаянной смелости под допингом проснувшихся ответных, пока еще робких и осторожных чувств.
«Просто не позвольте мне передумать!»…
Она не стеснялась проявлять эмоции и быть сама собой с ним наедине. С какой легкостью слетела пока еще тонкая, первоначальная маска с ее растерянного личика, не в состоянии выдержать улыбку зарождающегося счастья от возможности быть любимой и не бояться своих чувств! Как легко она отпускала себя в свободный полет в его руках, перестав видеть в собственной беззащитной уязвимости исключительно болевую точку, по которой легче всего было ударить размахом собственной властной артиллерии – в такие моменты она знала, что он никогда этого не сделает. Он принимал дар ее трепетной покорности как самое высшее благо из всех существующих, которое не измерить ни одним материально-эмоциональным эквивалентом, и она это чувствовала, раскрываясь сильнее, находя неизбежное, острое, запредельное удовольствие в праве отдавать себя без остатка, получая взамен гораздо больше. Она кричала, мышечная память тела сокращала мускулы в жестах не нужной сейчас защиты, с молчаливого позволения уверенного в обратном сознания. Иногда даже плакала, но слезы очищающего удовольствия не разрушали, нет – они созидали ее новую, несломленную до конца, сильную и чуткую, нашедшую непередаваемое наслаждение в уникальном праве разделить на двоих только их всеобъемлющую вселенную.
Он прикасался к очагам ее боли теплом своих пальцев, безошибочно считывая пылающий код убывающей пульсации. Он видел за этой остывшей пеленой лавы не столь давнего извержения слабый свет пробивающихся, словно росток, широких крыльев, которые бились о твердую поверхность, в отчаянном стремлении вырваться и наполнить мир своим алым рассветом нового начала. Он знал, что с этим делать.
…Уязвимые девичьи колени касаются пола, смягченного мягкой поверхностью защитной подушки, и по застывшей пустыне обсидианового мрака пробегает сейсмическая волна. Первый залп по куполу вражеского ограждения сопротивляющейся воли. Руки скользят по глянцу пола, скрещиваются узкие запястья, которые жаждут цепей его абсолютной воли, и столкновение атомов начинает свой неумолимый разогрев застывшей скальной породы. Выверенный удар стека пробивает эти нерушимые стены, и неумолимая реакция разрушения во благо запускает свой обратный отсчет. Она не пылает, чтобы не опалить его девочку жаром, она распадается, осыпается черным песком, пропуская свет ласкового солнца – и сложенные крылья тянутся, словно после долгого сна, готовые раскрыться и запылать в полную силу над дрогнувшей пустыней, которая обречена на свое разрушение во имя перерождения…
Ее боль мечется пойманной птицей, которой так комфортно в хитине скафандра, что она не хочет покидать его пределы. Она прочно оккупировала ее израненное сердечко, отравляя дозой тяжелого наркотика, вытрави – не будет сокрушающей ломки, но избавление будет долгим и непростым… Капли воска касаются мерцающей кожи. Физическая боль играет белыми фигурами на поле запутавшейся душевной. Она не отступит, она неумолима и беспощадна, она наделена уникальным даром – касаясь тела, вытягивать под воздействием термического разногласия черные воды эмоционального страдания, вбирать в себя, вырывая на свет, чтобы навсегда заточить в застывшей капле. Ускоряет свой ритм исстрадавшееся сердечко, льнет к солнечному свету, успокоенное ласковым бризом распустившихся крыльев, принимая эту боль за самую тонкую ласку. Боль не знает обмана, она так непостижимо прямолинейна, нацелена стоять до конца. Она не жестока. Она кратковременна и призвана уничтожить страдания души навсегда. Ради искренней улыбки этой необыкновенной девочки. Его такой желанной невольницы, в которой заключен весь его мир, который она уже разделила с ним.
В восточном диалекте «я люблю тебя» означает – «я возьму твою боль на себя». Он не кричал и не содрогался, впервые прикоснувшись к самой глубокой боли запущенного некогда разрушения. Он не имел права быть слабым перед ней, никогда. Он не имел права наблюдать это в ее глазах и оставаться безучастным. Шокирующий выбор поставил под угрозу все, что они так тщательно выстраивали все это время.
Убить самый тяжелый страх. Вслед за этим – новое начало, жизнь без боли и разрушения… или окончательное крушение их реальности. Оставить ее страхи нетронутыми было невозможно – они не позволяли двигаться вперед, чтобы достичь абсолюта стопроцентного доверия. Такое не лечится ласковыми словами и лишенными смысла заверениями в том, что все будет хорошо. Такое режут безжалостным лазером по уязвимым тканям ослабленной сущности, вырывают беспощадным рывком, испепеляют одним ударом молнии. Когда ты один держишь в своих руках право выбора и необходимость решать за двоих, ты не чувствуешь себя богом. Скорее, опытным хирургом, который не застрахован от роковой ошибки. Рывком на поражение, выбивая боль… и тут же, не давая опомниться, рубцевать кровоточащий надрез новым росчерком более щадящего лазера. Закрепить в визуально-тактильном биополе, с последним вздохом-поцелуем втянуть этот кошмар любимой девочки в свои легкие – он справится с ним без труда, не позволив никогда вернуться… остается самая малость… Причинить ей последнюю боль ради освобождения! Ценой возможной, так ужасающе вероятной потери… отказывая себе в праве на счастье ради того, чтобы никогда больше не коснулась ее боль уничтоженной души…
Жалел ли он о том, что все же это сделал, вместе с последним авансом логической цепочке, связав воедино с Юлиным проступком? Он не считал его таковым ни на минуту. Он никогда бы не стал вырывать ее из привычного поля зажигательной студенческой жизни, расцвета стремлений и желаний, и, тем более, причинять ей боль за то, что посмела улыбнуться и почувствовать себя свободной без него. Он искал любой повод – но совсем с иной целью. Если крушение зеркальной комнаты сработает без сигнального звонка в виде привязки к ложному штрафному удару, им не вернуться обратно уже никогда.
Они сроднились в этот вечер, когда он практически потерял ее. Он это почувствовал. Выпивая ее боль, лишая навсегда, до тех пор, пока она не покинула сознание его малышки с последним агонизирующим воплем, встрепенулась загнанным зверем в недрах теперь уже его души – и умолкла навсегда, не в силах противостоять волевому диктату доминантной сущности. Как ему хотелось тогда обнять, не замечая криков, не слушая протестов, закрыть полем своей защиты, заполнив образовавшуюся пустоту новым светом единения, которому не мешало больше ничего!.. Почему устало уронил руки, наткнувшись на острые грани моментально застывшего льда… новой стены… не остановил… отпустил мучиться послеоперационной агонией вдали от собственного тепла?
Закрыть глаза. Прочувствовать боль потери до конца, до разорванных альвеол последнего судорожного вздоха. Никогда его маленькая и так горячо любимая девочка не узнает его таким. Никогда не прикоснется к пылающим надрезам окрепшего сердца, даже ценой вероятного воссоединения. Живи без шипов, которые резали твое сознание. Ты больше не содрогнешься от этой боли, она больше не твоя… Но как забрать иную, жестокий реверс обманутого доверия, без права давления и принуждения?.. Как сломать новую стену между нами за шаг до счастья?
Ее боль стала его страданием. Но одно он знал наверняка – пройди эти минуты по шагам, он бы ничего не изменил. Он подарил ей право жить и дышать полной грудью без удушающей раковой опухоли недавней фобии. Она не была окончательно потеряна. Он чувствовал, как прорывался ее ласковый огонь сквозь толщи льда, ежеминутно, незримо, но это было! Ведь нее все еще потеряно? Сможет ли он снова вернуть их целостный мир, один на двоих, снова, отказавшись от тактики давления во имя ее спокойствия и окончательного принятия себя новой, свободной и почти счастливой?
Он не привык отступать. И лучше бы этому сработать. Потому что не ему, сложив руки, подчиняться ударам судьбы. Не сейчас, когда его смысл жизни стал гореть во имя любви к ней.
Никаких рискованных шагов… только ждать. Ради нее одной. Той, для которой он был готов перевернуть мир и отстроить заново. Любишь – отпусти? За свою любовь надо стоять до последнего, но при этом помнить, что вас теперь двое… И ты не имеешь права причинять новую боль. Нет, он и не собирался этого делать. В этот раз способность видеть ситуацию наперед и со всех сторон была его неоспоримым козырем.
– Интересный вкус, – я слежу за его пальцами, ставшими за столь недолгое время моим персональным фетишем. Они так красиво держат чашку горячего кофе, что я непроизвольно ставлю крестик в пункте «научиться так же». Как такое возможно, что даже лед затихающей боли не может уничтожить желание прикоснуться губами к выступающему рельефу фаланги, задев языком перстень с изображением непримиримого бога египетской тьмы?
Мои ноги предательски дрожат. Мне некомфортно сидеть в кресле в позе Шэрон Стоун в его присутствии. И только взбесившиеся вихри хлопьями холодного снега не позволяют встать и прижаться к его ногам… это не унижение и не боязнь одиночества… теперь я знаю, что это мой кислород, но почему не могу перешагнуть через долбаную воскресшую гордость?..
– Корица и тростниковый сахар. – Из меня, возможно, вышел бы неплохой бариста. Его взгляд скользит по моему напряженному лицу сканером сотни осциллографов, я уже знаю, что прячет за собой непримиримый, но не травматичный лазер посветлевших изумрудов. Он выжидает. Он прекрасно знает, что мое дыхание участилось только потому, что я представила себя у его ног… с этими пальцами, которые зарылись в мои распущенные волосы властным поглаживанием, забирая осколки исчезающей тревоги. Он дает мне выбор.
«Тебе нельзя давать никакой выбор!»… Спасибо, Дима, ты так давно не вылазил из своих закоулков молчаливым напоминанием… И ты был прав как никогда. С этим мужчиной мне и не нужен никакой выбор! А вот к тебе это никогда не относилось.
– Я рад, что ты больше не боишься. Даже если ты сейчас ненавидишь мои методы. – Пелена завораживающей ауры власти ласкает мою кожу, ей не в состоянии сопротивляться даже лед. Но ее не принимает восставшее чувство протеста. Я смотрю в зеркальное отражение собственных глаз. Росчерк самой судьбы или совпадение, потому как они у нас одного цвета? – Мне придется уехать. На неопределенное время. Не буду ходить вокруг да около. Ты хочешь, чтобы я остался.
– Если бизнес не терпит отсутствия, то…
– Это не вопрос, Юля. Ты помнишь, что саба никогда не врет своему дому? – Он отставляет чашку недопитого кофе, и я с замиранием сердца слежу, как смыкаются в замок его умопомрачительные пальцы, а поза небрежно зеркалит мою. – Я останусь. Но если ты сейчас осознанно скажешь, что хочешь этого сама. Это не шантаж и не попытка вывернуть ситуацию в свою пользу и уж, ни в коем случае, не ультиматум.
Меня накрывает состоянием мимолетного шока сжатием ледяных щупалец поверх запылавшего сердечка с поспешной вибрацией голосовых связок, которые вспомнили слово «нет». Оно готово слететь с моих губ, прозвучать в ином контексте, разбить иллюзорную стену отчуждения. Я простила? Еще нет… мне надо немного… его тепла и защиты, больше ничего. Мне невыносимо думать о том, что же с нами сделает одиночество чужих усталых городов с расстояниями в тысячи километров.
– Мне надо побыть одной. И мне не хватит на это трех дней. Это не та сфера, где вы можете приказывать!
Дерзить – не лучшее решение. Но его взгляд не меняется, не застывает тьмой малахита. Обволакивающая пульсация смещается по позвоночнику, готовая разомкнуть плотно сдвинутые ноги… Мне до боли хочется одного… пусть даже резкого рывка… надрывного «моя»… Ошейник, чтобы не посмела сбежать… Эта мысль даже не кроет ужасом, нет, я судорожно втягиваю воздух, сообразив, как быстро намокли мои трусики от одной мысли… Б**дь!
– Ошибаешься, моя девочка. Но ты права: в том, что касается нас, есть одно правильное решение… твое! Но есть приказ, который не обсуждается, и ты сейчас меня выслушаешь. Ты знаешь, что в данный момент происходит в Украине? В Киеве на Майдане?
Я не сразу понимаю, о чем он. Смотрю недоумевающе, не в силах погасить пульс желания, все попытки вспомнить, что же отложилось в памяти относительно политической ситуации в стране, терпят крах. Он так быстро меняет тему разговора, что, возможно, гасит слабый писк прорвавшегося отчаяния… который хотел произнести «не уезжай»!
– Революция. Народ устал от диктатуры. Все хотят нормальной жизни… – зачастила, словно на экзамене по политологии, как будто целью его вопроса была проверка моих знаний. – Негатива так много в жизни, что пока я пытаюсь абстрагироваться от игр вертикали власти и народа.
– Будет хуже. Намного хуже, Юля. Это не закончится за три дня! – Он всегда умел смотреть вперед, редчайший дар человека, который при желании мог удержать в своих сильных ладонях весь мир. От этого я сейчас хотела убежать? Простившая наперед, осознавшая его правоту, но все еще упрямо сжимающая кровоточащими ладонями с лоскутками содранной кожи трос под названием «шаблонная неуместная гордость»? – Слушай меня очень внимательно. Я знаю практику наших вузов и госучреждений при подобной политической обстановке. Достаточно приказа сверху, чтобы вас организованно свезли на майдан в поддержку пока еще правящей силы. Вам будут далеко не цивилизованным тоном пояснять, что это ваша обязанность, и выбора нет, с угрозами отчислений и завала экзаменационной сессии. Так вот, тебя там быть не должно. Ни при каких обстоятельствах. Ни тебя, ни твоих одногруппников. Вы еще пока не в состоянии оценить весь масштаб происходящего. У тебя остаются все мои номера. Дополнительно я оставлю тебе контакты лучшего адвоката, на случай, если будет оказано сильное давление. Я говорю это не для того, чтобы каким-то образом напугать и повлиять на твое решение.
– А если я патриотка своей страны? Если Майдан станет моим добровольным решением? – я не знаю, чего добиваюсь. Может, именно того, о чем подумала, едва не захлебнувшись в водах жаркой эйфории, которая пошатнула лед… Резкой хватки, слов о том, что он сам все свои поездки отменит, лишь бы выбить из меня эту отчаянную дурь игры в патриотов. Но Алекс не двигается с места, а от потемневшего взгляда пульсацию эротического желания кроет куполом тревоги оникса с зеленым отливом.
– Я запрещаю тебе. Если я узнаю, что ты рисковала жизнью, я вернусь и высеку тебя до новой фобии! Если, конечно, сама не остановишь. И да, это не попытка манипулирования в пользу выгодного мне решения! Это не побег и не попытка проучить тебя, – я же знаю, что ты именно такое объяснение уже себе нарисовала в своей хорошенькой головке, девочка моя. За подобное я задам тебе хорошую трепку вне зависимости от того, будем мы вместе, или нет!
Тепло чужой заботы… пусть такой бескомпромиссной и жесткой, начинает разогревать мои ледники подобно микроволновому излучению. Горло сжимает спазмом приближающегося отчаяния… Мне дали понять, что все в моих руках? Что я одна могу принимать решения? Я так устала от этого, но сейчас… Я пойму позже, что именно он сделал для меня своим просчитанным наперед ходом. Сейчас же я делаю над собой отчаянные усилия, чтобы не вскочить с кресла и не кинуться ему на шею… или к ногам, если он сам того захочет! Удержать, остановить, проговорить в сбивчивом сухом рыдании все свои опасения, которые он примет к сведению и никогда не допустит… Я до боли, до острой рези в заметавшемся сердце не хочу его отпускать!
– А… когда вы уезжаете? – мой голос дрожит. Мне сейчас все равно, что я для него эмоционально прочитанная книга, что он понимает, что со мной происходит. Понимает, но не делает никакой попытки шагнуть навстречу, обнять и успокоить. Пусть я двину ему пару раз в неосознанном порыве, когда эти сильные руки сомкнутся на моих ребрах, вцепятся в волосы с хваткой подбородка и пульсации-сжатия поверх дрожащих губок. Пусть я буду кричать на всю квартиру или даже плакать, ледники не могут рухнуть, не причинив боли – но только пусть он это сделает, не спрашивая разрешения…
– В субботу. Вылет из Харькова, в 18.45.
– Но ведь суббота уже завтра!
– Я знаю, моя девочка. Было бы неправильно поставить тебя перед фактом завтра в это время и потребовать немедленного решения. Не так ли? Решать только тебе. Попросить меня остаться или позволить уехать. Это сейчас твое право, которое не в состоянии отобрать никто. Даже я!
– А если я вас остановлю... предположим! Что дальше? Два мнения, ваше и неправильное? Никакого права возразить, молча принять то, что вы мне уготовите, прикрываясь аргументом «ты сама на это согласилась»? – Эйфория еще не отступила, но я извлекла много уроков от подобных отношений, чтобы не растерять здравый смысл. Смотрю в застывший изумрудный агат его глаз, которые уже успели стать моим личным раем под внешней вывеской преисподней с опасным, но неистребимым вызовом.
– Я думал, ты все поняла… Но хорошо, что мы об этом заговорили. Мне не нужна саба ради Темы как таковой. Мне нужна моя девочка, даже если она откажется в будущем разделить мои пристрастия. Просто рядом, день ото дня, позволяя быть с ней, носить на руках, встречать с ней каждый новый день. И просто быть счастливым от мысли, что она со мной! Тебе так сложно в это поверить?
Трещина неминуемого разлома зарождается в недрах кипящей лавы. Это именно то, что я жаждала и боялась услышать… Не озвученное до конца, поэтому отнесенное сознанием в папку «непонятое»? Моя вселенная содрогается атакой миллиарда астероидов, которые вот-вот разметут в остроконечные щепки глыбы айсбергов моей души. Мне хочется зажмуриться, и я опускаю глаза в пол, не в силах увидеть в его глазах то, что сейчас напугало посильнее хард-лимита от БДСМ.
– Ты смотришь на отношения через призму своего прошлого неудачного опыта. Ты неосознанно пытаешься сравнить нас и провести параллели. Так делать нельзя! Не потому, что это оскорбляет мое эго, нет. Это то, что никогда не отпустит твой страх, если ты сама не абстрагируешься от подобного! – Я молчу, только внутренне вздрагиваю, чувствуя кожей его улыбку. Теплую и такую родную. – Просто подумай об этом. Ты спросишь, чего хочу я сам? Это очевидно, но я скажу то, в чем ты боишься себе признаться, хотя понимаешь. Остаться с тобой. Не уезжать никуда. Выбор только за тобой!
Я придавлена этой бескомпромиссной волей и капитуляцией, которая таковой не является… Не в этом случае и не с этим человеком! Много информации, танго сошедших с ума эмоций на фоне климатических разрушений в глубине дезориентированной сущности… Он не торопит. Медленно допивает остывший кофе. Вздрагиваю от мелодии мобильного телефона и сменившего тональность голоса Александра, когда он отвечает абоненту односложными фразами.
– Позволь воспользоваться твоим принтером.
Обессилено киваю. В моей душе хаос и неразбериха. Я не знаю, что происходит. Я отвыкла принимать решения! Неужели ему так трудно это понять?
– Один звонок, моя девочка. Один звонок, и я останусь. Но ты должна сама принять это решение. У тебя достаточно времени.
Сухой поцелуй благосклонного Хозяина в кромку волос, росчерк теплых пальцев по скуле до острого желания словить их губами, без слов сказать то, что боится признать мое сознание. Я ничего этого не делаю. Я просто беспрепятственно позволяю ему уйти.
Лишь спустя полчаса я выхожу в коридор, чтобы прикрыть дверь на дополнительный замок… И замираю на месте, не замечая слез, которые текут по моим щекам и с тихим звуком разбиваются о паркет.
На столешнице тумбы для обуви – розы. Они не красные и не белые. Они желтые с каймой красно-белых разводов.
Глава 25
– Пошлячка ты, Лекс!
– Магометовна, это абстракция. Каждый мыслит в меру своей распущенности! Юля, скажи ей, что я пыталась сделать букву Т!
Кто-то из них дергает меня за волосы, уложенные с утра в крупные изломанные локоны. Я сглатываю ком в горле, приказав себе не плакать, и поднимаю глаза на Эльку, которая трясет перед моим лицом шпажками для тарталеток с хаотичным нагромождением оливок, кусочков сыра и вишенок.
– Скажу… А кто это член слепил из пищевых продуктов?
– Нда… – Лекси присаживается на колени, сжав мои ладони и обеспокоенно заглядывая в глаза. Мне хочется наорать на нее, чтобы немедленно встала, смыла со своего кукольного личика выражение сострадания и переживания. В конце концов, это было даже не мое решение, закатить пати на троих в субботу! Привычный девичник – с мартини, легкими закусками, сентиментальными или, по настроению, черными комедиями, так и не зная наперед, чем же он закончится – ночными посиделками в пижамах с плетением косичек или же более тяжелой версией в одном из ночных клубов города, куда мы могли все вместе рвануть после полуночи. Все могло бы быть именно так, если бы я не прорыдала полночи в подушку.
Мой лед тронулся под теплом некой сверхъестественной силы, воплощенной в тончайшем сплетении его голоса, взгляда, потрясающей ауры власти и защиты, едва ощутимых тактильных прикосновениях к тем струнам сущности, что не так давно застыли инеем зеркальных осколков. Остроконечные льдины бились о берега моей реки неумолимым тараном, причиняя нечеловеческую боль, оставляя после себя право жестокого, неумолимого выбора. Остановить беснующуюся стихию путем окончательной капитуляции – и это должно было быть только моим решением! – или ждать, содрогаясь от бесчеловечного наказания, от сквозных ранений острыми ледяными гранями, того далекого момента, когда солнце растопит эти глыбы, чтобы залить берега неудержимым паводком, уничтожив эту боль под ласковыми лучами пробуждающейся весны. Только сейчас у меня не было уверенности, что она настанет.
Я смотрела в черный глянец мобильного телефона – я видела его даже в темноте. Черный портал в новое начало. Мне оставалась самая малость, открыть список контактов и набрать Александра. Вырвать из объятий Морфея… а может, от полного погружения в деловую документацию, зная, как он предан работе, даже если меня его тотальная занятость ни разу не коснулась. Предположить то, что он не в состоянии уснуть или погрузиться в работу, что его могут терзать такие же тяжелые мысли, как и меня, я не могла. Этот человек все еще оставался для меня загадкой, человеком выкованным из стали, который прятал эмоции настолько глубоко под кожу, что мне в своей наивности никогда не будет позволено даже коснуться их поверхности.
Я попала в силки собственных сетей. Я хотела оставаться собой без потери права выбора и принятия решений в наших непростых отношениях. Самый большой страх – потерять себя, стать тенью близкого человека, продолжением исключительно его воли без возможности что-либо запретить, жил во мне чуть ли не с детства. При всей своей тяге к подчинению я всегда стремилась сохранить себя как личность, остаться неразгаданной тайной даже для того мужчины, перед которым откроюсь всей душой. Я всегда видела грань между доверием и раболепным растворением, и у меня было достаточно мудрости и сил, чтобы никогда ее не перешагнуть. А такой, как Алекс, никогда бы не стал от меня этого требовать. Он дал мне выбор, о котором я всегда молчаливо молила на уровне подсознания. Уйти или остаться. Остановить или отпустить. Выбор, которого я не хотела. Свобода, которая сжигала посильнее неволи. Вызов моей гордости – и отчаянный призыв для моей женской сущности, которая наконец-то осознала, чего именно хочет… но так и сидела, забившись в угол, не в состоянии предъявить ультиматум гордости.
На исходе второго часа нового дня она сдалась. Гордость вступила в свои права, словно сжалившись надо мной, чтобы позволить погрузиться в затяжной сон без сновидений.
