Текст книги "Крест"

Автор книги: Светлана Прокопчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Оттар добрался до самого конца зала и застыл в недоумении, узрев дверцу. Странно, он же десять раз, или больше, ходил здесь – никакой дверцы не было! А стояла кушетка, современная. Она казалась сиротой на фоне голой стены, замыкавшей галерею. Эрик часто говорил, что надо бы повесить там гобелен, но не вешал. И вот теперь кушетку убрали, а за ней обнаружилась дверца. Невысокая, Оттару едва-едва в рост, обитая латунью, ненатертой, без блеска. Только ручка – большая, вычурная, громоздкая – сияла ярко и зовуще.

В Найноре разрешалось входить в любое помещение, если дверь в него не заперта на ключ. Так что если эта дверца открыта, можно глянуть, что за ней, и никто не заругается. Только Оттар долго не мог решиться толкнуть ее. Как будто святотатство. Собравшись с силами, переставил ватные ноги.

Ручка сама повернулась, едва он коснулся ее. Дверца подалась легко, без скрипа. И тут же Оттар понял, что находится в маленькой круглой комнате, залитой сверху ярким светом. Плясали пылинки в солнечных лучах. И тихо было так, словно звуки умерли.

Оттар неуверенно огляделся. Стены голые, только по левую руку стоит что-то плоское и большое, закрытое ветошью. Присел на корточки, потянул тряпку. Она прямо в пальцах рассыпалась на ниточки, а он отпрянул с криком.

Он попятился, потом запутался в ногах и грохнулся, но, даже сидя на заду, все отползал, пока не уперся лопатками в стену. Там Оттар и замер, всхлипывая и позорно скуля.

Напрасно он думал, что Валенсары не догадались создать портрет Хироса… Нет, на том портрете запечатлели не Хироса, нет. Оттару никто не говорил, кто это, и ни в одной книге не встречал он гравюр с изображением этого человека. Если, конечно, то был человек. Сейчас Оттару казалось, что никак он не мог быть человеком.

Седые волосы, серые глаза. И в этих серых глазах – боль вечная, бессловесная. Он не был воином, он не был святым. Он был тем, кого нынешние пастыри подвергают суровым наказаниям, – магом. Но все же именно он, никогда не державший в руках оружия, выступил против Устаана. Он не мог победить, все, что оказалось ему доступно – задержать черного бога. Он отдал свою жизнь за единственный миг, приняв на себя смертельный удар. Но раньше, чем прервалось его дыхание, свершилось то, ради чего он умер: на Устаана обрушился Свет. И властелин Тьмы отступил.

А Юлай Валенсар, грешник и волшебник, обрел прощение в смерти.

И вот сейчас этот мертвец смотрел в глаза Оттару. Смотрел так, как ни один живой не смог бы. Оттар обливался ледяным потом, чувствовал: еще немного, и он постыднейшим образом испачкает штаны. И еще ему было совестно. Он даже сам не мог бы сказать, что хуже – страх или муки совести. Муки, что Юлай Валенсар, вовсе не солдат, а маг и ученый, ненавидевший кровопролитие, – погиб в бою. За всех, за весь мир. А сегодня его имя покрыто забвением, его день запрещено праздновать, он уже не герой, но жалкий колдун… А ведь он спас мир. Он и Хирос. Сначала умер Хирос, потом – Юлай. А Оттар среди тех, кто живет и радуется… и тоже считает его колдуном.

– Он родится в полночь Юлаева дня, если на нее придется переход Луны, а на рассвете расцветут розы цвета крови…

Слова стучали звонко, как молоточки по серебряному щиту. Оттар скосил глаза и обомлел. В комнате он был уже не один.

Рядом с ним из ниоткуда появился человек. Высокий, немолодой уже, лет тридцати или больше. Рыцарь, верно, – уж больно хороша осанка. Только одет как браконьер: кожаные штаны, заправленные в высокие сапоги с плоскими подошвами, куртка из оленьей шкуры с короткими рукавами и капюшоном. Такую одежду носили гиты, Эрик показывал Оттару на картинке в одной книжке. Только думалось, что никакой он не гит.

У него были длинные, почти по пояс, светлые волосы, небрежно схваченные шнурком. Несколько прядей выбивалось, падая на уши и плечи. Талию его стягивал широкий пояс с серебряным шитьем. На плечо, будто моток веревки, он повесил свернутый кольцом кнут. Замечательный кнут. Оттар немало повидал всяких диковин, так что сразу догадался: то не погоняло для скота, а боевое оружие. Наверное, страшное оружие. Кнутовище отделано костью, и отчего-то не оставалось сомнений, что кость эта – человеческая. Наверное, незнакомец пустил на украшение череп какого-нибудь мага. У них, в древности, такое за подвиг считалось – съесть печень врага, скажем, или выточить серьги для любимой девушки из лопаток поверженного демона… А в том, что гость явился из глубокой древности, Оттар не сомневался.

– Кто? – едва шевельнул он пересохшими губами.

Незнакомец повернулся – спокойно, будто присутствие Оттара его нисколько не удивляло.

– Юлай, – пояснил он. – Кто ж еще-то? Да он уже родился.

Оттар не мог отвести взора от его глаз. Жуткие они какие! Синие, как небо на закате, яркие, и из них будто глядела Вечность – равнодушная, видавшая смех и слезы сотен тысяч людей, и не изменившаяся от того ни на йоту.

Это Альтар Тарнисский, озарило Оттара. Конечно, кому еще это быть, как не Альтару Тарнисскому? Странно только, ведь его же вроде как казнили Валенсары. Наверное, обманули. Потому что вот он – живой и невредимый.

– Когда наступят сумерки, начнется страшная буря, – декламировал Альтар Тарнисский. В руках он держал старинную пергаментную рукопись, неторопливо перелистывал страницы, но читал ровно, словно бы наизусть. Оттар еще обратил внимание, что на обеих руках тот носил черные перчатки – на правой с обрезанными пальцами, а на левой полную. – Ибо Устаан приложит все силы, дабы помешать его рождению. Ну, у нас с этим чертом, с Устааном в смысле, старые счеты, он мне всюду поперек дороги норовит встать, – фамильярно сообщил Альтар Оттару, чем поверг того в изумление. – Мать будет уже слишком стара для родов, но Хирос даст ей дитя. Он увидит свет в другом клане, но люди забудут уже клан его потомков, а оттого не признают сразу. Последней же приметой станет Печать на левом его плече – белая роза с бордовой каймой. И от того дня до смыкания времен останется…

Кнут зашевелился. Оказалось, что не кнут то был, а зеленая змея. Свернулась кольцом на плече прорицателя, и гипнотизировала Оттара холодными глазами, красивыми, золотыми с вертикальными щелями зрачков. Змея раскрыла пасть, высунула раздвоенный язычок и с шипением потянулась к нему, разматывая кольца прекрасного и ужасного тела.

Она приближалась, и уже положила голову на грудь Оттару. Его затрясло, будто кто-то схватил за плечи и принялся раскачивать. Потом из пасти гадины брызнул яд, но отчего-то совсем не жгучий, а чистый, как ключевая вода. Оттар кричал и отбивался, но змея была сильней…

Открыв глаза, он еще некоторое время вопил, и дергался, и извивался в крепких худых руках отца Франциска. Лишь когда Эрик второй раз плеснул ему в лицо водой из кувшина, Оттар проснулся окончательно.

Он лежал на кушетке, той, что в конце зала, из-за длины своей и узости прозванного галереей. Над ним с озабоченными лицами стояли Эрик и отец Франциск.

– Здесь нельзя спать, – запоздало предупредил Эрик. – Может всякое примерещиться.

Оттар согласно закивал. Он не чувствовал облегчения от того, что тайная комната ему только привиделась. И в глаза Эрику он теперь боялся заглядывать. Мало ли, что в них примерещится?

***

Эрик за зиму вытянулся, из мальчишки превратившись в юношу, правда, не очень высокого. Но это только по сравнению с Оттаром, который для своего возраста был крупным. А так никому б в голову не пришло назвать Эрика низкорослым, особенно когда он двигался, держа спину прямой, а голову – высоко поднятой.

Он начал часто выезжать из Найнора, посещая отдаленные вассальные имения. Оттар всегда держался рядом, внимательно слушая, и частенько мечтал: а хорошо бы со временем стать правой рукой князя, управляющим! Понимал, что для того нужно много знать, и еще старательней исполнял уроки отца Франциска.

В год, когда Эрику исполнилось четырнадцать, а Оттару шестнадцать, отец Франциск возглавил кафедру в Сарграде. И молодой князь поехал сопровождать любимого в княжестве священника в его прощальный обход. Оттар, разумеется, не остался дома.

Два года назад он счел бы недостойным златирина путешествовать так – почти налегке, останавливаясь в деревенских избах вместо замков и особняков. Но за два года хорошо усвоил, что не внешний блеск отличает человека благородного от простолюдина. Рыцарю вообще не пристало требовать для себя удобств.

В это лето он еще сильней привязался к Эрику. Как-то вечером, когда отец Франциск, по обыкновению, собрал вокруг себя деревенских детей, Эрик и Оттар сидели позади священника и молча внимали нехитрой проповеди.

– В начале времен, – негромко и ласково говорил отец Франциск, – миром правил Изначальный Отец. У него много имен, и всякое из них – верное. Потому, чтоб не возникало споров, принято называть его Изначальным Отцом. Он создал все, что мы видим вокруг – и землю, и горы, и реки, и траву, и деревья, и всех птиц, животных и гадов земных и водных. Мир был богат и красив. Создал Изначальный Отец и людей. Люди тогда были юны и неопытны, и потому Изначальный Отец назначил им учителей из числа своих верных слуг. А сам отправился в странствие, создавать миры иные. Вернулся и видит: слуги его возомнили себя богами, а люди построили капища и поклоняются им. Разгневался Изначальный Отец, молниями сжег все капища, а бывших слуг своих проклял и низверг в преисподнюю. Но возроптали люди, оставшиеся без высшей власти. Дай нам другого бога, сказали они, коль эти не милы тебе. И дал им Изначальный Отец в цари земные собственного сына, названного Хиросом. Был Хирос светел и чист, и сразу возлюбили его люди. Даже многие слуги наказанные – их теперь называли демонами – поклонились ему искренне, и пожелали служить ему. Из них Хирос выбрал себе наперсника по имени Устаан. Был он бывшим верховным демоном, но уверил Хироса, что станет ему лучшим другом.

Дети молчали. За ними стояли взрослые, чутко прислушиваясь: уж больно понятно и гладко проповедовал отец Франциск.

– Так возлюбил Хирос Устаана, что ни в чем ему не отказывал. Возвысил его пуще прежнего, когда Устаан был лишь языческим божком, кумиром да демоном. Во всем Хирос полагался на мудрые советы Устаана, давал ему поручения. Даже разделил Царство Земное, данное ему Изначальным Отцом, поровну: в одной половине правил сам, другую подарил Устаану. Был тогда трон Хироса в Румале, а Устаана – в пустыне Юграж, только была она не пустыней, а цветущей землей. Так они и правили, и не знал того Хирос, что Устаан, обязанный ему величием своим, за спиной его гадости людям нашептывает. Говорит Устаан: не слушайте Хироса, без меня он ничто. Не посредник его я, но Мастер. Зачем нам Хирос, если есть я? Поклонитесь мне, люди, ибо буду я вам лучшим хозяином.

Оттар потихоньку наблюдал за Эриком. Тот сидел, не двигаясь, глядя перед собой чуть мерцавшими глазами. Губы его тронула легкая улыбка, и даже выбившуюся из пучка прядь волос, шевелимую ветром, он не замечал. Так красив он был в этот миг, таким внутренним светом полнился его облик, что защемило сердце у Оттара. "Да, – подумал он, – ты тоже вознес меня, недостойного, как некогда Хирос Устаана. Кто я такой, сын мелкопоместного барона, твоего вассала, чтобы ты называл меня другом и сажал за свой стол по левую руку? Нищ духом и разумом я рядом с тобой, но ты говоришь со мной, как с равным. И я никогда не совершу такой подлости, какую совершил Устаан. Никогда я не предам тебя, твоей любви и твоего доверия". И почувствовал себя Оттар от этой мысли просветленным и таким могучим, будто крылья у него за плечами выросли.

***

Наступил самый важный для всякого молодого человека год: Оттару исполнялось восемнадцать, и он достиг возраста, в котором посвящают в рыцари.

Ему пришлось отказаться от постоянных встреч с Эриком: перед посвящением требовалось четыре месяца прослужить оруженосцем у старшего рыцаря, и таковым Оттар выбрал Эйнара, своего зятя.

Впервые ему показалось, что в Травискаре может быть скучно. Да, Эйнар устраивал лучшие охоты во всем княжестве. Да, в доме его всегда веселилось множество гостей. Да, Оттар теперь выходил на ристалище не в общей куче подростков. Как оруженосец, он сопровождал почетных гостей Эйнара (сам-то хозяин в турнирах участие принимал лишь в качестве судьи), и получил право выступать в поединке с такими же оруженосцами. Конечно, Оттар всегда побеждал.

Он безумно тосковал по Эрику. Не хватало площадки, разбитой для игры в мяч. Не хватало большой, отделанной перламутром доски для шахмат – странной медлительной игры, завезенной в Арабию откуда-то из-за края моря. Эрик говорил, как называется та страна, только Оттар запамятовал. В той стране, да и в Арабии тоже, шахматы считались единственной игрой, приличествующей мудрецам и священнослужителям. А из Арабии игру завезли и в Аллантиду, вместе с дивными исцеляющими лекарствами и благовониями, расползавшимися по миру со странствующими арабами. Эрика шахматам научил Махмуд айн-Шал ибн-Хаман, сарградский врач. Наверное, он же научил молодого князя правильно выбирать благовонные притирания для тела – златирину неприлично пахнуть потом, как крестьянину.

Даже Агнесс изумленно качала головой, видя брата, ежедневно принимавшего ванну, носившего только чистую одежду и старательно подрезавшего ногти. Появиться на людях небритым Оттару казалось немыслимым. Эйнар, кряхтя, признавал, что шурин весьма, весьма культурен, и манеры его за четыре последних года стали почти безупречными. Это что, думал Оттар, у Эрика ногти полированными серебряными накладками украшены, на них – ни царапинки, ни пятнышка. Сияют, как свежевыпавший снег. И четыре зуба – клыки – у него серебром покрыты, а остальные белей жемчуга. На шее у него Оттар ни разу не видел пятен от торопливого, наспех, мытья. И платье было неброским, но безупречно чистым. Оттару же никогда не удавалось сыграть четыре партии в мяч, чтоб притом не выпачкаться.

Казалось бы, Оттару было, чем гордиться в этом обществе, на фоне которого он выглядел выгодно. Но он скучал. От нудных разговоров про хозяйство, от вида перебравших вина гостей. А грубые слова и поступки его шокировали. Дошло до того, что Оттар обрадовался отцу Сигизмунду, который приехал крестить второго сына Эйнара. Все ж духовное лицо, поинтересней, чем эти помещики.

Отец Сигизмунд отметил перемену, произошедшую с Оттаром. Исповедовал его, отпустил грехи и посоветовал:

– Молись почаще, сын мой. Если тебе скучно с людьми, побольше говори с Богом. Тем более, тебе предстоит посвящение в рыцари. И следи за собой: ты можешь впасть в грех гордыни, видя свое преимущество перед другими людьми. Смирись и не проявляй нетерпения.

Но, как бы ни был прав отец Сигизмунд, Оттару приходилось тяжело. Особенно в последние дни. Посвящение назначили на день Властителя, в третью неделю августа. На этот праздник Эйнар всегда устраивал турнир, и Оттар впервые собирался выступать на нем в звании рыцаря.

За неделю до посвящения Оттар перешел на хлеб и воду, чтоб не осквернять дух сытостью, а последний день и вовсе ничего не ел, только пил. Ночь он простоял в часовне, и никогда еще не молился так искренне. Просил ниспослать ему испытания, в которых закалилась бы его вера, молил дать ему шанс отвергнуть нечистого не на словах, но на деле… И к утру вышел счастливым и просветленным, хоть и шатаясь от голода и усталости.

В главной зале его уже ждали. Оттар не поверил своим глазам, увидав Эрика.

– Разве я мог не приехать? – засмеялся тот. – Это же твой праздник.

Посвящение прошло, как в тумане. Эйнар опоясал Оттара, прицепил золоченые шпоры, слегка ударил по плечу мечом, который затем и пристегнул ему к поясу. Меч был подарком Эйнара. Кольчугу преподнесла Агнесс. От отца Оттар получил коня – и внутренне расслабился, ибо ожидал, что скупой отец подсунет ему какую-нибудь клячу. Впрочем, тут же понял Оттар, отец наверняка станет водить к этому жеребцу кобыл, для того и купил хорошего. Копье и щит у Оттара были семейными, старыми, только это не страшно: даже на турнирах копьями уже лет сто как никто не дрался. Но иметь их нужно – такова рыцарская традиция.

А Эрик подарил шпагу, чему Оттар обрадовался. Все-таки шпоры, тяжелый меч, щит и копье устарели. Конница давно бьется шпагами да саблями. Такое современное оружие, годное и для боя, и для ношения в городе, Эрик ему и вручил. И стоила та шпага одна как все, что подарили ему остальные.

Потом сразу начался праздничный пир. Оттар, как именинник, сидел во главе стола, с Эйнаром, Эриком и отцом Сигизмундом. И за столом узнал много нового. Эрик-то, оказывается, рыцарем был давно! Оттар полагал, что Эрик не участвует в турнирах потому, что драться просто так, или драться в качестве оруженосца ему гордость не позволяет. Но его посвятили в рыцари в одиннадцатилетнем возрасте.

– Тогда мне пришлось уехать из Найнора на целых два года, – рассказывал Эрик. – Отец сказал, что нынешние традиции не соответствуют духу нашей семьи. Раньше же как было? Перед посвящением молодой человек должен был отслужить пятнадцать лет в гвардии. Правда, начинали служить с пяти лет… Первые пять лет – обучение грамоте, наукам, всяким нужным вещам. Следующие пять лет – слуга. Причем хозяин был одновременно и наставником. К пятнадцати годам юноша уже владел всеми видами оружия, и следующие пять лет служил солдатом. Только потом лучших из тех, кто вытерпел службу, посвящали в рыцари. Сейчас, конечно, не так, да и смысла нет в ранешних жестокостях. Воинскому искусству меня учили с рождения, но дома, и еще два года я провел в одной обители далеко отсюда. А опоясали меня в Тырянском монастыре.

– А почему никогда не выступаешь на турнирах? – спросил Оттар, любовно поглаживая гарду подаренной шпаги.

– Зачем? – пожал плечами Эрик.

Не выступал он и на этом, праздничном турнире. Зато взялся судить. И показал такое блестящее знание всех правил и их нюансов, что даже Эйнар, знаток, признал его неоспоримое превосходство.

***

Став рыцарем, Оттар счел зазорным для себя водить дружбу с прежней компанией. Немногие из старых приятелей могли рассчитывать хотя бы на то, что какой-нибудь рыцарь возьмет их в оруженосцы. Потому Оттар стал появляться там, где собирались лучшие люди княжества.

Он в простоте своей думал, что его легко примут в братство: ведь у них общие обеты, общие цели и общие идеи. Но ошибся. Старшие рыцари, к удивлению и разочарованию Оттара, вовсе не поговаривали о войнах и блистательных победах. Они вели долгие беседы про то же хозяйство, изредка вспоминая, как пришлось отловить какую-нибудь банду залетных разбойников: в княжестве своих воров было мало, сказывалось отсутствие голодных лет, а вот из Мертии преступники заезжали частенько.

А молодые рыцари, немногим старше Оттара, задиристые и вспыльчивые, восприняли новичка едва ли не как врага. Они видели в нем помеху и всячески насмехались над ним. По их представлениям, Оттар был слишком беден. О заповеди Хироса, велевшего рыцарю не заботиться о богатствах земных, а заботиться о защите мира от Устаана, здесь никто не вспоминал. Здесь хвалились оружием и конями.

Особенно доставалось Оттару от младшего сына косолапого Вальтера – того, с простолюдинскими ногами. Вальтер-младший выглядел вовсе уж крестьянином, но зато его отец был богат. Вражда между Оттаром и Вальтером вспыхнула, словно любовь, с первого взгляда, однако первый год оба, не сговариваясь, еще скрывали ее. На следующий год Вальтер открыто злословил, а Оттар перешел к угрозам. На третий год всем стало ясно, что этим двоим тесно в одном мире.

Словом, в один прекрасный день Оттар и младший Вальтер встретились в укромном уголке. Обнажили шпаги. Им не требовался повод для поединка – они так ненавидели друг друга, что оба презрели и законы, и правила чести.

Схватка оказалась короткой. Вальтер долго стоял, глядя поверх головы соперника, что-то шептал. Потом неловко взмахнул шпагой, Оттар легко парировал, пошел напролом, почувствовал, как клинок погрузился во что-то плотное. В запале показалось, что погрузился совсем чуть-чуть, Оттар тут же подался назад. Вальтер выронил оружие и зажал рукой рану на груди. Потекла кровь. А потом он упал. И не шевелился. Оттар подождал, размышляя, с чего бы. Он уже понял, что его противник, хоть и назывался рыцарем, оружием не владел нисколько. Может, он еще и вида крови боится? В обморок упал? Или же это хитрость? Оттар подойдет, а тот снизу пырнет его кинжалом, или до выроненной шпаги дотянется…

Он потоптался на месте еще несколько времени. Потом решился. Ногой отбросив шпагу Вальтера подальше, а свою зажав покрепче, зашел к нему с левой руки, чтоб тому кинжалом бить неудобно оказалось. Осторожно позвал. Вальтер не откликнулся. Странно он выглядел – лицо страдальческое, глаза открыты: не иначе, чтоб за Оттаром следить удобней было. Точно притворяется. Тогда Оттар назвал его самыми ужасными словами, надеясь, что Вальтер не выдержит оскорблений и вскочит. Тот не шевельнулся. И кровь уже не текла. "Я так и думал, – отметил он, – рана пустяковая". Но на всякий случай проверил, бьется ли сердце.

Одежда на Вальтере была толстой. Оттар, ругаясь, расстегнул ее, поелозил ладонью по голой груди. Его прошиб пот: куда бы ни клал руку, нигде не стучало. Да и не дышал Вальтер… Оттар вскочил, попятился в ужасе. Спиной наткнулся на дерево, вскрикнул от неожиданности и кинулся прочь со всех ног.

Однако вскоре остановился. Пот прошиб его вторично. Ведь это же убийство! Златирин может убить златирина на поединке, но только в том случае его не повесят, если были соблюдены все правила и условия "Дуэльного кодекса". А они гласят, что должны присутствовать свидетели и священник. Хорошо бы, еще и лекарь. И дуэлянты обязаны объявить причины своего желания убить соперника, а свидетели уж решают, позволить им драться, или нет.

У этого поединка не было свидетелей. И видимых причин – тоже. Убийство, точно. Теперь его непременно повесят. Он заметался: что делать? Вальтер-старший намного богаче Зигмунда, не позволит оправдать убийцу своего сына. Конечно, Оттар мог бы попросить защиты у Эрика… только он не очень-то надеялся, что молодой князь примет его сторону. Тот соблюдал букву и дух закона даже в мелочах. Да и как он посмотрит на Оттара после такого?! Лучший друг – преступник… Опять же, Эрик в последнее время охладел к былой дружбе, его и в Найноре-то почти не застать. Говорили, мертийскую банду где-то за Сарградом отлавливал.

Нет, понял Оттар, за помощью обращаться ни к чему. Надо сделать вид, что ничего не знаешь. Да мало ли с кем мог подраться Вальтер-младший? Он парень заносчивый… был. И только тут Оттар обнаружил, что потерял шпагу. Ту самую, которую три года назад ему подарил Эрик. Оттар кинулся обратно по своим следам.

Темнело, он порой терял ориентиры, но страх увеличивал силы. Спустя час Оттар вышел на ту полянку, где случилась трагедия, и опешил: над телом Вальтера трудились двое каких-то голодранцев. В стороне уже лежало богато отделанное оружие убитого, там же Оттар углядел и свою шпагу, а оборванцы снимали с трупа одежду.

Не помня себя от гнева, Оттар выскочил из кустов, успел подхватить шпагу раньше, чем в левое плечо ему вонзился арбалетный болт: третьего грабителя, стоявшего на страже, он не заметил.

Оттар не посрамил своих учителей. Тех двоих, что раздевали труп, он убил сразу, двумя ударами. А за третьим пришлось погоняться. Тот бросил арбалет, как лишнюю тяжесть, зато его подобрал Оттар. И из него же подранил разбойника. Подошел к упавшему. Тот полулежал, снизу глядя в лицо Оттару испуганными глазами.

– Мы не убивали этого парня, – сказал вор. Говорил он с неприятным акцентом. – Мы таким его нашли.

Наверное, он думал, что Оттар потащит его в тюрьму. Но у того были совсем другие планы. Ничего не объясняя, выстрелил грабителю в лицо, утешая себя тем, что те, кто грабит трупы, ничем не лучше разорителей могил. А эти, в свою очередь, ничуть не невиннее убийц.

Затем вернулся на поляну. У одного из грабителей нашелся, по счастью, нож – добротный крестьянский нож. Его Оттар выпачкал кровью, несколько раз погрузил в рану на груди Вальтера, а затем положил рядом. Теперь всякий подумает, что Вальтера убили разбойники.

До жилья он добрался уже глубокой ночью. Его непритворно шатало – от усталости и раны в плече. На стук открыли не сразу. Оттар дождался, когда к нему побегут люди, вымолвил с трудом:

– В лесу… банда. Вальтер… ранен… посылайте за помощью…

И рухнул наземь, делая вид, что лишился чувств от потери крови.

Измученного Оттара взял к себе домой староста деревни, его жена перевязала рану. Он испытывал такую боль от прикосновений грубых рук крестьянки, что едва не потерял сознание в самом деле.

Утром приехал Вальтер-старший со своими людьми. Вломился в избу, большой и неуклюжий, простолюдински топая и выворачивая ступни при ходьбе. Лицо у него было серым и грубым, будто топором тесанным, брови топорщились кустами, рыжая щетина отросла на ноготь. Вальтер-старший уселся подле скамьи, куда уложили Оттара, уставился тяжело. Под глазами у него залегли черные тени, не тени даже, а мазки черной краски.

Он не издал ни звука, но хозяев из избы будто ветром выдуло. Оттар приподнялся, спросил с надеждой в голосе:

– Он жив?

Вальтер молчал и не шевелился, только взирал по-прежнему. Оттар намеренно оперся на больную руку, скривился нешуточно, что запросто сошло за горе:

– Значит, помощь опоздала…

Вальтер опять не двинулся. До Оттара наконец дошло, что убитый горем отец попросту ничего не видит вокруг себя. И когда послышался голос, Оттару показалось, что говорит кто-то другой, а у его скорбного ложа сидит истукан:

– Я любил его пуще других детей. Он мой последний. Мать его умерла, когда Вальтеру было шесть. А я любил ее, сильно любил… Смотрел на Вальтера и думал: он мне от нее остался, ничего не осталось, кроме него. Теперь и его нет. – Помолчал. – Ты, я знаю, ссорился с ним. Что ты делал ночью, здесь, на моей земле? И почему мой сын вышел к тебе, хотя утром сказал мне, что болен и желает до следующего рассвета быть в своих покоях, чтоб никто его не беспокоил?

Оттар знал, что ему зададут этот вопрос. Понимал, что спросят многие. Если ему не удастся обмануть старшего Вальтера, в оправдания не поверит никто… Потому Оттар молча отвернулся к стене.

– Поединок? – уточнил Вальтер. – Так если был повод, чего ж вы дрались в лесу, пешими, как безродные псы, а не при свидетелях и под стягами своих родов?

Оттар опять промолчал.

– Я хочу одного: причина, – не то приказал, не то попросил Вальтер.

Он произносил слова ровно, без видимого страдания. Зато когда заговорил Оттар, в его голосе муки хватило бы на все княжество:

– Не поединок. Мы не были врагами.

– Я слышал обратное.

– Мы поссорились… Потом встретились в храме. Случайно. Ни он, ни я – мы не искали встречи. Тогда мы узнали, что у нас много общего. У нас есть вера, которой большинство предпочитает распутство.

– Я знаю, что мой сын набожен, – с едва заметным оттенком удовольствия кивнул Вальтер. – Был…

"Что твой Хирос? Позволил прибить себя, как паршивая собака, у которой от старости вывалились зубы! Смерть на кресте – рабская! И эти евнухи в черных сутанах из всех нас делают таких же рабов! Если ты кланяешься им, ты раб, а не рыцарь!" Вот такой он был набожный, этот благочестивый Вальтер, любимый сын… До Оттара доходили слухи о том, что тот с тремя молодыми рыцарями ходил на черную мессу, а на мессе обычной стоял, держа за спиной фигу, чтобы проверить, обрушится ли на него гнев Хироса. Когда не обрушился, во всеуслышание заявил, что, может, и был когда-то в Румале такой царь, только не бог, да и не нужна Аллантиде религия, завезенная из Румалы. Жаль, что говорил он это давно, года три назад, и не в присутствии Оттара: не пришлось бы искать законный повод для смертного поединка. А то, что он бросал в лицо Оттару, формальным поводом не являлось. Да и шепнули ему на ушко, что Вальтера вызвали как-то на бой за богохульство, только тот, когда потребовалось подтвердить законность вызова, от своих слов лицемерно отрекся.

Словом, Оттар нисколько не раскаивался, что убил его. Боялся лишь, что самого под суд отведут.

– Тогда же Вальтер доверил мне свою тайну, – якобы через силу выговорил Оттар. – Он полюбил одну девицу, благородную, и она ответила ему взаимностью. Но ее отец поклялся, что лучше отдаст ее старику, чем вассальному барону. А Вальтер, к тому же, и не наследником был…

Старший Вальтер крякнул, но не возразил. Оттар догадался – проживи младшенький еще чуток, и поместье досталось бы ему, в обход старших братьев.

– Мы условились с Вальтером, что я помогу ему. Моя сестра пригласила бы эту девицу к себе, и в Травискар девица отправилась бы с должным сопровождением, чтобы ничто не бросило тень на ее репутацию. А из Травискара – в обитель святой Аглаи, это совсем недалеко. До тех пор мы с Вальтером должны были бы на людях притворяться врагами, иначе отец девицы, старый пройдоха, непременно запретил бы дочери навещать мою сестру. Когда девица оказалась бы под защитой обители, Вальтер обратился бы к молодому князю, который непременно помог бы. До тех пор мы с Вальтером иногда встречались в укромном месте, обсуждая план. И приходили туда пешими, потому что старый пройдоха посылал лакеев следить за Вальтером. Я оставлял жеребца в Моховой, и приходил.

Жеребец и сейчас там был – уж заждался хозяина, верно… На тайные поединки конными не являются, это неписаный закон.

– Кто эта девица?

– Я не могу назвать ее имени. Я поклялся в том Вальтеру, что не произнесу его ни на исповеди, ни под пытками.

– Но я его отец.

Оттар доверительным тоном объяснил:

– Да. Но Вальтера нет с нами. И теперь я буду блюсти данные ему клятвы еще пуще. Потому, что Вальтер видит нас с небес, и ему сильно не понравилось бы, если бы кто-то… Слово ведь что? Один скажет, другой услышит – и у девицы погублена репутация. А сейчас, когда Вальтер не может защитить ее…

– Конечно, ты прав, – торопливо согласился отец. – Расскажи, как все случилось.

– Мы встретились, как обычно, за три часа до заката, на поляне. Я сказал, что завтра еду в Травискар, где условлюсь с сестрой. До поры мы не ставили ее в известность, но она никогда мне не отказывала. К тому же, я не сказал бы ей, что девица убегает из дому. Я упросил бы пригласить ее погостить… Впрочем, что теперь об этом? Мы условились относительно всего. Разговор вышел длинным, и, когда я тронулся в обратный путь, уже почти стемнело. Я отошел недалеко, и вдруг услышал странный шум. Кто может шуметь в ночном лесу? Я вернулся, увидал в свете заката, что на Вальтера напали. Я выхватил шпагу и кинулся на разбойников. Кажется, их было четверо или пятеро… Один успел ранить меня, двоих я заколол, и еще одного догнал. К тому моменту я потерял много крови и обнаружил, что в темноте не могу найти свои следы. Я пытался отыскать Вальтера, но… Я не помню, как выбрался из леса. И сейчас корю себя за то, что в беспамятстве выбрал неверный путь. Кто знает, найди я его, он был бы жив… – Оттар ухитрился даже сдавленное рыдание изобразить.