Текст книги "Лотерея "Справедливость""
Автор книги: Сухбат Афлатуни
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Поднялись?
– Не то слово. Слышит, в подъезде – бах-бах; дверь открыла, смотрит, сосед ее голый летит, а они ему карате, карате! Всю квартиру ей отремонтировал.
– Ой... Кто бы с нашими соседями так поговорил...
Вошел новый больной и лег на свободный коврик:
– Ключ из меня вынула!
– Да, она сегодня что-то из всех ключи вынимает.
– Сама, говорит, удивляется. А ничего поделать не может: энергетика, говорит, сегодня такая или дьявол к вам с ключами приходил.
– Ой, не произносите, не произносите это слово...
– А я, между прочим, по ее диагнозу, ну, что на меня начальница заклятие за опоздания наслала, – написала в Лотерею и цепочку к письму приложила.
– Какую цепочку?
– Да которую из меня Бибихон вытащила, когда заклятье снимала.
– Хорошая цепочка-то?
– Да не проверяла. Как доказательство в письмо засунула, пусть теперь в своем международном суде рассматривают.
– Да бросьте вы... Наверное, уже чья-то любовница в ней щеголяет и над вами в стороночку смеется.
– Ну и пусть смеется, мне главное, чтобы справедливость установили и начальницу мою обезвредили...
Вера потерла заледеневшими ступнями о коврик и неожиданно для себя сказала:
– А я тоже им писала...
Коврики посмотрели на нее.
–...только не отправила, – закончила Вера.
– А что писали-то?
– Так... жизнь свою писала. О мужчинах писала, что ноги об меня вытирают. Что постоянно на горле чью-то подошву чувствую. Потопчутся и дальше пойдут.
– Это точно, – закивала женщина с соседнего коврика. – Я сама такая раньше была; последний алкаш ко мне ползет, а я уже его идеализирую так, идеализирую. Вот, думаю, мой принц и алые паруса. Потом решила: все. Хватит быть бесплатной давалкой. Не для того на бухгалтера училась.
Больные стали говорить о любви и женской гордости.
Вера мерзла. Падение потолка, наконец, прекратилось: Вера почувствовала носом, губами и подбородком его ледяную эмульсионную побелку.
Вчера позвонила свекровь и сообщила, что переезжает в Россию, в Самарскую область. “И Алешеньке там будет лучше”, медленно, процеживая через марлю каждое слово, закончила свекровь.
Вера долго смотрела на телефон.
Потом сняла с дивана сонную ненавистную кошку и стала ходить с ней по комнате. Она качала кошку и пела ей, фальшивя: “Баю-баю-баиньки, спи, Алеха маленький...”. Кошка дергалась, пытаясь вырваться из тисков материнской любви. Пришел Славяновед и стал кричать, целовать и угрожать; Вера села на ковер, выпустила полумертвую кошку и стала смотреть, как Славяновед пытается разогреть себе макароны.
Ночью, в постели, она зачем-то соврала ему, что сделала аборт.
Диалог первый
А л е к с. С о з д а т е л ь б о м б ы.
С о з д а т е л ь б о м б ы (вытирая руки о фартук): Да, прошла уже неделя после смерти Марата, Алекс. Звонила Маша, извинялась, что не может пригласить; ее выселяют из квартиры. Переезжает обратно к матери. Попросила помянуть.
А л е к с (садится за стол): Уже неделя...
Едят. Пьют. Смотрят друг на друга.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Знаете, какую он мне книгу на прощание подарил? “Философия любви”.
Алекс кивает и ест.
С о з д а т е л ь б о м б ы (проникновенно): Он чувствовал....
А л е к с: Я видел эту книгу. По-моему, у любви не бывает философии.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Это замечательная книга... Как проходит наш эксперимент?
А л е к с: Не знаю. Сегодня она как-то так на меня смотрела...
С о з д а т е л ь б о м б ы: Записывайте, пожалуйста, все. Это очень важно с научной точки зрения.
А л е к с: Чем больше я записываю, тем меньше я испытываю... то, что испытывал к ней раньше.
Пьют. Едят.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Вы не хвалите сегодня мое жаркое...
А л е к с: Да-да, очень вкусно.
Молчат. Пьют.
А л е к с (резко): Ваша философия любви – это философия трупа любви.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Алекс, извините, но вы немного эгоист. Вы думаете только о своей любви, другой любви для вас не существует. А человечество...
А л е к с: Человечеству, по-моему, глубоко наплевать, что я о нем думаю... и что я думаю о любви. Пусть я эгоист, но большинство вашего человечества состоит из таких же эгоистов.
С о з д а т е л ь б о м б ы: Эгоист не способен любить.
А л е к с (размахивая вилкой): Зато он способен размножаться! А ваши мистики, философы и идеалисты или бегали за мальчиками, или жили всю жизнь, как монахи.
Создатель бомбы мрачнеет.
А л е к с (смущенно): Извините, я не имел в виду...
Доедают. Создатель бомбы счищает объедки в ведро.
Алекс берет книгу “Философия любви”, листает.
А л е к с (громко читает): Не следует наслаждаться следующими женщинами: больной проказой; сумасшедшей; очень белой женщиной; очень смуглой женщиной; женщиной-другом; женщиной, ведущей аскетическую жизнь и, наконец, женой ученого.
Создатель бомбы печально смотрит на него.
Темнота.
Темнота ползла по городу, наваливалась на позвоночники деревьев, топталась в арыках, текла из глаз и носов.
Славяновед, продав вторую квартиру, стал тихим и нежным. Лицо его стало худым; у него выпал зуб, и он долго показывал его Вере. На место выпавшего зуба вползла темнота; она беспокоила Славяноведа, он щупал ее языком.
Вдруг на несколько дней исчез Акбар.
Мобильник сонно врал, что абонент недоступен. Оказалось, его семья уже была отправлена в Лондон или еще куда-то; Билл заперся в кабинете, потом вдруг повысил зарплату охраннику Сереже. Хотя срок приема писем закончился, люди около офиса не заканчивались; некоторые держали листы бумаги со словами “Справедливость!” и “Верните наши деньги!”.
“Какие деньги? – спрашивал на экстренном совещании Билл, – Мы же ни у кого ничего не брали...”. Сережа, которому повысили зарплату, кивал, как китайский болванчик, и разводил руками.
Через три дня Акбар вернулся, посмотрел на выбежавших к нему сотрудников и сказал: “Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел”.
После чего заперся в кабинете с Биллом.
Проходя через час мимо кабинета, Алекс услышал высокий голос Билла: “...наживаться на чужом горе?”. “А ты забыл, с чего мы с тобой начинали?” – перебивал голос Акбара. “Ты на что намекаешь?” – говорил Билл. “Да так... Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел...” – смеялся Акбар.
Неожиданно дверь кабинета распахнулась; Алекс отпрянул.
В кабинете никого не было. Темнота, ранние сумерки. В приоткрытом окне бродили фигуры с плакатами. Над ними горели первые звезды.
Тупики
Алекс погасил свет в детской. Соат продолжала всхлипывать во сне.
В ванне отмокали четыре уцелевшие розы.
Вся квартира была в цветах разной степени увядания.
– Алекс!
Сунул голову в детскую:
– Ну что?
– Я исколола в кровь все пальцы, я не смогу завтра печатать...
Алекс закатил глаза и бесшумно выругался.
Наконец, выдавил из себя:
– Сейчас пойду поищу йод.
– Нет... – сказала детская. – Просто поцелуй. Этого хватит.
– Ты после этого уснешь?
– Да.
– Обещаешь?
Он вошел в темноту с приторным запахом валокордина. Согнулся над своим детским диванчиком. Пальцы Соат лезли ему в лицо.
Наконец, с поцелуями было покончено. Ненавидя самого себя, Алекс вышел из детской.
Розы. Лилии. Гвоздики. Снова розы. Завтра он все это выбросит. Его квартира стала похожа на школьный праздник или могилу неизвестного солдата. Из всех углов с ненавистью смотрели цветы.
Алекс вышел на кухню. Кипел забытый чайник.
Выключил. Достал мобильник. Потыкал пальцем.
– Владимир Юльевич? Да... Да... Да, она здесь. Нет. Ну вы можете что-нибудь сделать?! Ну, есть у вас какое-нибудь... противоядие, в конце концов? Что? Кто за вами следит? Опять следят? Вы уверены? Нет... Хорошо. Хорошо, я завтра к вам приеду... Что? Куда? Опять записать? Владимир Юль... сколько я могу это записывать! Да мне плевать на вашу науку, вы слышите? До завтра.
Встал, посмотрел на стену. На стене темнела “Смерть Марата”.
Зашел в ванну. Забыл, для чего зашел. Посмотрел в зеркало. Наклонился над ванной, выловил розы. Сжал мокрые колючие стебли. Шипы впились в ладонь. Вспомнил. Залез в аптечку, вытащил тетрадь, открыл. Сжал губы, стал читать.
“...10 апреля. Объект пригласила к себе. Вся ее комната обклеена моими фотографиями. Объект отсканировала все фотки, которые брала у меня посмотреть. Объект говорит, что хочет заказать мой портрет в старинном костюме знакомому художнику. Объект повторяет, что ей от меня ничего не нужно.
Мне тоже уже, кажется, от нее ничего не нужно.
Ночью Объект плакала, а я рассматривал свои фотографии на стенах. Много детских.
11 апреля. Утром Объект установила на свой комп заставку: Алекс, ты – солнышко. Ты – самый классный, Алекс. Ты просто великолепен. Убрать отказалась. Полчаса спорили. Я поставил на свой комп заставку: Лечиться тебе надо, дура. Посмеялись. Пришел Митра; вчера какая-то неловкая танцовщица заехала ногой ему по пальцам; один палец забинтован. Объект назло мне стала целовать ему этот палец, Митра убежал”.
Алекс перелистал еще несколько исписанных страниц. Две последние страницы были еще чистыми. Поставил число, почесал ручкой затылок.
“Утром к нам в кабинет пришел весь офис, с цветами и голубым зайцем. Оказалось, что у Объекта день рождения, а мне она ничего не сказала. Спели “Хэппи бёздэй”, спрашивали: “А что подарил Алекс?”. Объект идиотски улыбалась”.
Подумав, Алекс зачеркнул слово “идиотски”.
Владимир Юльевич требовал объективности, только объективности.
“Еще сотрудники не ушли – Объект стала перекладывать цветы и зайца на мой стол. Зачем? Говорит, мне ничего не нужно. Это тебе...”.
Ручка остановилась. Стоит писать, что он ответил?
Зазвенел мобильник. Номер Билла.
“Алекс? Слушай внимательно. Только что забрали Акбара. Куда? На пляж! Спокойно, не дергайся; может, отпустят... Сатурн пока не трогают, работаем как раньше. Короче, нужно поговорить. Соат у тебя? Спит? Пускай спит. Сейчас за тобой Батыр заедет, поужинаем”.
Голос исчез.
Мобильник лежал на ладони. Алекс вдруг почувствовал острую боль от шипов, как будто она его, наконец, догнала.
...А голубого зайца он швырнул ей в лицо.
...“Спра-вед-ли-во-сти!” – скандировали люди, когда он выходил вечером из офиса. И трясли плакатами. “Кто вернет мне мою сестру?” – было написано на одном плакате. Лицо было похоже на лицо Соат. Или ему показалось?
Как же так получилось с Акбаром?
...А недавно звонил отец и рассказывал, что стал выращивать цветы. “Да, да”, – говорил Алекс. От слова “цветы” его мутило. “Расскажи лучше про картошку”, – перебил он отца. “А? Картошку... какую?”. “Обыкновенную!” – крикнул Алекс и вдруг испугался, что отцу уже шестьдесят два года и может в этот момент в его организме происходят какие-то неизлечимые, смертельные процессы... К счастью, отец ничего не понял и продолжал говорить о цветах и подорожавшем навозе.
Около подъезда сигналил Батыр.
Диалог второй
А л е к с. Б и л л.
Б и л л (поглаживая пальцем скатерть): Я уже заказал для вас греческий салат и курицу по-тайски с рисом. Выпивку можете заказать сами. У них неплохие белые вина.
А л е к с: Что с Акбаром?
Б и л л: Советую заказать “Ок мусалас”, полусладкое. А “Мону Лизу” не советую – чистый портвейн. Жаль, не завозят венгерские, итальянские вина... Не нервничайте, Алекс, не суетитесь. От правильно подобранного ужина зависит, каким у вас будет следующий день. Да-да. Вы случайно не помните меню Тайной Вечери? Ну, что они там ели?
А л е к с: Не помню... Вино. Хлеб?
Б и л л (весело): Вот именно, вино и хлеб. И какой результат? В ту же ночь ученики в Гефсиманском саду, вместо того чтобы бодрствовать, заснули. Потом Петр отрекся...
А л е к с: Скажите еще, что Иуда предал тоже из-за... ужина.
Б и л л: Кто знает... Кто знает... Хлеб, вино. Что вы можете сказать об израильских винах? Правильно, ничего. И даже не слышали о них. Ни с греческими, ни с итальянскими не сравнить. Не тот воздух, почва... Плутарх, который, кстати, был современником Христа, прекрасно понимал важность ужина. И того, что за ужином пить. Да-да. Два сочинения этому посвятил, не поленился. Не читали? Почитайте. Правда, никакой религии Плутарх после себя не оставил, не оставил...
А л е к с: Билл, вы – верующий?
Б и л л: Я – больше, чем верующий... А вот и официант с греческим салатом.
О ф и ц и а н т (нежно ставя салат на скатерть): Пить что-нибудь желаете?
А л е к с: Да. Минеральную. Без газа!
Б и л л (с улыбкой): Ну-ну.
Официант уходит.
Б и л л (медленно пьет вино): Что, Алекс, сильно вас Соат достает?
А л е к с: Вы меня за этим пригласили? Это мое личное дело.
Б и л л (примирительно): Алекс, Алекс... Конечно, личное. Только вот... (наклоняясь через стол к Алексу, тише). Только вот опыты с человеческой психикой – это вы тоже вашим личным делом считаете?
О ф и ц и а н т (подходя): Курочка... в соевом соусе, по-тайски.
Ставит перед Алексом, уходит. Лоб Алекса покрывается мелкими каплями пота.
Темнота.
В темноте зеленели листья. Некоторые были просвечены фонарем и казались ярко-серыми. Под фонарями, дыша весенним воздухом, шли люди с детьми и мусорными ведрами. Им навстречу шли люди без детей и с пустыми ведрами. Дети бегали и пытались поймать мусорного котенка, чтобы помучить и напоить молоком.
Медленно поднимался месяц.
Создатель бомбы просматривал папку с надписью “Лотерея Справедливость”.
Все становилось ясно. Он сам виноват. Те десять дней, пока он жил у Алекса, его расслабили; он опьянел от неожиданного уюта, опьянел от Алекса, как стареющие родители пьянеют от своих молодых детей и внуков.
У Алекса было лицо тридцатилетнего вундеркинда. Он все понимал и оставался при этом ребенком. Обаятельным, бестолковым, циничным. По ночам Алекс разговаривал во сне, жаловался в международный суд и сбрасывал с себя одеяло.
Создатель бомбы шел в комнату Алекса, укрывал его. “Восторжествует?” – кричал Алекс, дрыгая ногами. “Восторжествует...” – тихо обещал Создатель бомбы и смотрел, как Алекс, успокоившись, улыбается, поворачивается на бок и укладывает ладонь под щеку.
Почему бы Алексу не жениться, не стать отцом, думал Владимир Юльевич, возвращаясь в детскую, и чувствовал во рту кисловатый привкус зависти.
В один вечер, когда они сидели на кухне, пили чай и вспоминали детство и больницы, Владимир Юльевич вдруг рассказал Алексу о своем увечье. Неожиданно для себя, быстро, сухими медицинскими словами.
Да, на производственной практике, в лаборатории. Да, несчастный случай. Да, врачам не удалось сохранить ему... Да, у него не может быть семьи... Да, поэтому сразу после окончания аспирантуры он бежал из Питера, с направлением в Ташкент в кармане пахнущего химчисткой пиджака...
Создатель бомбы закрыл лицо руками. “Зачем я ему это рассказал?” – думал Владимир Юльевич.
Алекс, уже довольно пьяный, сидел и испуганно хлопал глазами. Обаятельный, бестолковый Алекс. Его сюрреалистический сын.
Нет, Алекс, конечно, не причастен. Наоборот, от Алекса он узнал немало интересного о Лотерее. Рассказ Митры о вирусах, например. Особенно заинтересовал этот Билл. Бывший психолог? Интересно... Значит, говорите, бывший? На следующий день Создатель бомбы уже выходил из интернет-кафе, возбужденно потирая руки. Экс-психолог “наследил” на нескольких научных сайтах. Была даже вывешена одна его статья.
Исследователь измененных состояний сознания. Однако!
Так же, через Алекса, Владимир Юльевич установил, с какого времени Билл поселился в Ташкенте. Полгода назад. Сопоставил. Все сходилось. С этого времени он чувствует слежку.
Боковым зрением он постоянно чувствовал силуэт, идущий за ним, по его следам, по его тени, по его дыханью. “Почему они ходят кругами? Для чего вся эта Лотерея?” – спрашивал себя ученый, ворочаясь в своей бетонной берлоге. Иногда ему становилось страшно, он включал свет и радио. Из радио текла хрипловатая узбекская песня. “У этого народа даже песни, как у наказанных детей”, – думал Владимир Юльевич, чувствуя, что он не прав...
Иногда, в полночь, приходили нищие дети.
Он перестал их бояться. Он оставлял им за дверью хлеб и черные волокна мяса.
...Как же он мог так оплошать с этой Соат? Теперь Билл может так же, как и он, наблюдать весь эксперимент...
Правда, это произошло до того, как он вышел на Билла. Но ведь он же и тогда уже знал, что вся эта странная Лотерея затеяна совсем не ради справедливости...
Хотя какие-то неизвестные в уравнении с Лотереей все еще оставались. Сегодня в автобусе... Два старика с лицами, вылепленными из воска и бараньего жира, обсуждали новость. Где-то в области нашли дома мертвым одного большого начальника. Говорили, он имел привычку бить подчиненных, а также вымогать такие суммы, “что нули на странице не поместятся”. И вроде на лбу у мертвеца было вырезано ножиком Адолат, то есть “справедливость”...
...а несколько стоявших рядом пассажиров стали кивать и говорить, что у них в районе недавно тоже похожий случай был, только на лбу ничего не резали, а просто записку, как культурные люди, оставили. “Справедливость”.
Что-то сгущалось в городе. Сегодня, по дороге на Спецобъект, у него трижды спросили документы. Милиционеры говорили с ним шепотом и смотрели тихими эмалированными глазами.
Гульба скоробогача взвинтила цены на гейш
Ташкент – город слухов. Маленькие горбатые бабочки. Город шелушится ими, как чешуйками кожи.
Их не пускают в газеты, гоняются за ними всей редакцией, пытаясь прихлопнуть. Напрасно. Слухи собирают пыльцу с губ и опыляют кожаный цветок уха. Лепятся на столбы и двери. Оседают на стенках остановок. На растрескавшихся внутренностях телефонных будок.
В отличие от объявлений, способных подниматься в небо и даже склеиваться в особое облако, слухи редко летают выше ртов и ушей. Их любимая высота – уровень бедер. Здесь они устраивают настоящие воздушные парады, выполняя на своих волосатых крыльях то бочку, то мертвую петлю.
А вот и Алекс.
От него утром ушла женщина. Ушла, когда он спал.
Напоследок сделала одну странную вещь. Кто-то ей помогал, конечно.
Когда он зашел в ванную...
Все цветы были вытащены из ваз и брошены в пустую ванну. Все цветы, которые Соат дарила ему. Огромной разноцветной кучей.
Поверх всех этих стеблей и лепестков лежала дохлая собака.
“Тут его, конечно, вытравило”, – кружились около идущего Алекса бабочки. “Хи-хи”. – “А откуда он узнал, что кто-то ей помогал?” – “Глина, следы мужской обуви в коридоре”. – “Хи-хи-хи. В Ташкенте появилась новая услуга – доставка дохлых собак на дом. Надо будет сказать об этом Объявлениям. А то они со своим массажем и потерей бедер совсем от жизни отстали...”.
Алекс шел, отмахиваясь от этих капустниц, лимонниц, стеклянниц; его мутило. Вчера, вернувшись после разговора с Биллом, он долго и безрадостно пил. Потом ему захотелось послушать любимую кассету со смехом. Он достал ее, рассыпав все остальные, поставил и вздрогнул. Вместо смеха – кто-то плакал. Несколько голосов – плакало. Вытащил, проверил: нет, та же самая кассета. Включил: снова плач.
Цветы. Мертвая собака. Зачем?
В ушах шумели маленькие крылья.
Район бывшего метро Горького светился и кипел торговлей.
Алексу предлагали носки, хлеб и одноразовые женские колготки. Морщинистые, перезимовавшие яблоки. Средство от летучих мышей. Шоколад, вяленую рыбу, ботинки. Крем для обуви, понюхав который становится безразлично, начищена обувь или нет. Старые советские утюги, напоминающие танки. Снова хлеб и яблоки.
Над всем этим кружились желтые, черные, радужные слухи.
Алекс почти привык к ним. С того дня, как Соат согласилась еще раз прийти к Алексу в гости, он непрерывно слышал шорох этих крыльев. Уже на следующий день в офисе все всё знали. “Ну, ты молодец”, – поздравил его охранник Сережа, причесываясь и играя мышцами. “Ты о чем?” – спрашивал Алекс. “Да так, к примеру”, – улыбался Сережа.
“Запущенный случай культуризма”, – думал Алекс.
Еще пара сотрудников попыталась выразить поздравления. Правда, первые дни Алекс сам ходил счастливый и солнечный. Постоянно хотелось улыбаться.
Он улыбался.
Даже люди, дежурившие у входа в “Сатурн”, перестали казаться толпой прокаженных. Алекс постоял с ними, купил холодный пирожок у парня с коляской. Выслушал маленькую круглую женщину, у которой прежний муж украл дочь, а когда она приходит к нему под окна, дочь кричит ей: “Мама, уходи!”. Потом поговорил с другой женщиной, с большими, как люстры, серьгами: ее облучали через розетку и кухонный кран. “Хорошо, – улыбнулся ей Алекс. – Мы позвоним, чтобы вас не облучали”. Женщина просияла и пошла прочь, покачивая люстрами. Больше Алекс ее не видел – наверно, облучение действительно прекратилось.
И получил нагоняй от Билла.
“Вы не имели права этого делать! – кричал Билл. – Что за дешевый популизм, Алекс? Вы что, хотите, чтобы наш Сатурн лишили из-за вас лицензии? Запомните: мы осуществляем только первичную обработку писем. И всё. Никакой политики...”. “Бил, а как же ваш прошлый совет, насчет бездомной старухи... Помните?” Две свинцовые рыбы уставились на него. “Алекс... Я ведь говорил о тайной помощи. Тайно, незаметно от всех, помочь... А не устраивать спектакль. Вы сказали этой сумасшедшей, что позвоните, чтобы ее не облучали? Отлично. Завтра еще десяток страдающих манией преследования придут сюда, будут хватать вас за рубашку... И вообще, Алекс... Контролируйте себя”. – “Что вы имеете в виду, шеф?”. “Ничего”, – сказал Билл и произнес глазами несколько халдейских формул.
Он, конечно, имел в виду Соат. Бабочки, бабочки...
Иногда, кроме слухов об Алексе и Соат, в офис залетали другие слухи. Черные тревожные мотыльки. Тогда в офисе становилось тихо, было только слышно, как молится у себя в кабинете Билл. “Бу, бу-бу-бу, бу...”, – говорил Билл и покрывался благочестивым потом. Бабочки...
“Слышали, объявилась какая-то тайная Лотерея, розыгрыши проводит, и уже несколько трупов. А известному бизнесмену Илиеру вернула фирму, и дочерей его пристыдила. В результате одна другую отравила, а потом сама зарезалась”.
Бабочки...
“А еще, говорят, старушка одна из Учкудука, Саломатхон-опа, вдруг буддизм приняла. Одна половина ее родни по этому поводу плачет, другая – тайно смеется, не знают, что делать. А сама почтенная Саломатхон сидит, косы себе отстригает и говорит: “Так надо”. Сажает в пустыне лотосы и хочет создать там первую общину...”
Бабочки...
“...и вот, эта секретная Лотерея, наконец, явилась людям в образе Черной Пери и Белой Пери. При этом Белая Пери была одета в черное, а Черная Пери – в белое. “Как же вас различать?” – спросили свидетели этого аномального явления.
“Легко!” – ответили пери. “Черная Пери – это наркомания, религиозный фанатизм, стяжательство, скудость душ”. “Понятно”, – сказали люди, разглядывая большие груди и бедра наркомании и скудости душ. Но тут приехала милиция и увезла брыкавшихся пери в неизвестном направлении...”
Бабочки...
– У нас происходит утечка информации! – говорил на стаф-митинге Билл и смотрел в сторону Акбара.
– Ну, утечка... – миролюбиво соглашался Акбар. И смотрел на Билла.
А Алекс стал получать первые благодарственные письма от прежних жалобщиков: ай, спасибо, ай, помогли. Одно было даже написано стихами.
“Вирусы! Вирусы!” – кричал Митра и бегал по офису.
Один раз Алекс застал Митру вдвоем с Соат; это было, когда Соат уже стала доставать Алекса своим обожанием. Соат плакала; Митра смотрел на нее собачьими глазами, грыз ногти и успокаивал: “Вери-вери... Вери-вери...”. Над ними, почти под потолком, кружила бабочка со злым рогатым лицом...
Алекс остановился.
Он стоял около почти достроенного здания, выросшего на месте букинистического пепелища... С пластиковых стен еще не содрали наклейки; внутри рабочие бодро стучали по кафельным плиткам.
Алекса поразило название, которого еще вчера не было.
“СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Фирменный магазин. Широкий ассортимент товаров и услуг”.
Затишье
За ночь толпа у офиса еще выросла; два новых горбуна устанавливали палатку. Появился милиционер. Стоял сбоку и философски курил.
– Ваши документы, – обрадовался он Алексу.
Обнюхал паспорт, проверил прописку.
– С какой целью направляетесь в это здание?
– Я здесь работаю… – раздраженно сказал Алекс. – А вы сами с какой целью здесь стоите?
Милиционер кивнул на толпу:
– За порядком слежу.
– Это, по-вашему, порядок? Работать невозможно… Почему их не разгоните?
Милиционер пожал погонами:
– Приказа нет… – Помолчав, добавил: – И не будет.
– Почему?
– А здесь разгоним, они около МВД собираться начнут. Или в Верховный суд пойдут, а по дорожке еще какая-нибудь зевака к ним прицепится. Опять правительство огорчать будут. А здесь место тихое, начальство не ездит, иностранный посол не гуляет.
Попрощавшись с мудрым милиционером, Алекс направился в офис.
“Иностранец… Иностранец…” – зашумели, пропуская его, люди.
– Ты зачем Ирак бомбил, говори?! – крикнул женский голос.
– Да нет, это не он, не он бомбил... – защищал его кто-то.
Охранник Сережа нервно играл телефонной трубкой.
– Алекс, Акбара забрали! Надо что-то делать…
– Билл уже здесь?
– Нет… Позвонил, что задержится.
Добавил шепотом:
– У него был очень странный голос...
Соат в кабинете не было. В двух баллонах стояли цветы. Алекс вспомнил собаку.
Срок приема писем прошел, работы почти не было.
В обязанности Алекса входила только переписка с МОЧИ. Отвечать на их вопросы. Задавать им свои. Общаться.
За последнюю неделю он получил из МОЧИ только два запроса.
Вначале попросили прислать карту Афганистана. Через час написали, что не надо. Потом запросили статистику о количестве влюбленных в Узбекистане, в разрезе по возрастам и областям. Билла тогда в офисе не было, Алекс бросился к Акбару. Акбар издал ртом неприличный звук и сказал писать запрос в Министерство статистики.
Знать бы, что сейчас там с Акбаром... Вчера, глядя на то, с каким спокойствием Билл режет, накалывает и пережевывает мясо, Алекс думал: “А не сдал ли Билл сам своего дорогого компаньона?”
Кроме карты Афганистана и статистики по влюбленным, от МОЧИ никаких вестей не приходило.
Хотя по Проектному документу они уже должны были “сообщить и распространить предварительные результаты по концептуализации первоначальных результатов”. Что означала эта абракадабра, Алекс не знал, но, на всякий случай, отправил запрос в МОЧИ. “Дорогой Алекс, – отвечала МОЧИ, – мы перегружены работой. Мы даже были вынуждены уничтожить многие классные игры в наших компьютерах. Мы еще только заканчиваем подсчет несправедливостей. Более подробно я отвечу тебе по возвращению из отпуска”. Письмо было подписано какой-то африканской фамилией, казавшейся длиннее, чем само письмо.
Разоблачение
Алекс проверял электронную почту.
Пять писем предлагало возбуждающие средства.
Облако объявлений плыло по интернету и орошало почтовые ящики.
Алекс принялся удалять; яростно защелкала мышь.
И чуть не удалил письмо Билла.
“Привет, Алекс! Помнишь, я говорил тебе о том, что наш гренландец готовит разоблачения Лотереи? Смотри приложение”.
Пока загружалось приложение, Алекс рассматривал пыль на столе и вспоминал гренландского профессора. Они сидели в тот день вдвоем, перед банкетом. Профессор его о чем-то спрашивал. Алекс что-то отвечал. “А как у вас тут со справедливостью?” – наконец улыбнулся профессор и посмотрел на Алекса добрыми холодными глазами.
По мере того как Алекс читал, в голове возникала и шевелилась картина.
Льдина. От глобального потепления или другой глобальной гадости она отрывается от берега.
На льдине – маленькая фигурка профессора. Вокруг него, притопывая и дуя в ладони, – слушатели; по рукам ходит термос с чем-то обжигающим.
– Друзья, – говорит профессор. Замерзшие глаза и носы смотрят на него. Льдину качает. – Друзья, я давно предполагал, что эта льдина отколется от берега. Я написал об этом две книги и двадцать одну статью. И вот она, наконец, откололась.
– Вы – Галилей, – хрипло говорит кто-то.
– Нет, – не соглашается профессор, – я не Галилей... Время Галилеев прошло.
– Совсем прошло? – спрашивает юноша с термосом.
– Да, – отвечает профессор и взмахивает руками, чтобы не упасть. Качает. – Да, – повторяет профессор. – Я доказал формулу невозможности появления Галилея в современном мире. Формулу невозможности появления Ньютона. Я вывел это из формулы современного мира. К сожалению, наша льдина не оборудована доской...
“...современный мир, – писал профессор в своем разоблачении, – переживает кризис демократии. Из священной ценности она превратилась в дешевый амулет, вроде тех, какими торговали в римских храмах. Современный мир стал миром фикций – миром просвещения без просветителей, гуманизма без гуманистов, демократии без демократов. Парадоксально, но свой вклад в обесценивание демократии внесли как раз международные организации, созданные для того, чтобы эту демократию обеспечивать. Если народ еще может каким-то образом контролировать свои правительства, избирать или свергать их, – то каким образом он может контролировать международные организации? Мне могут возразить, что и сами эти организации тоже не могут ничего контролировать, у них нет ни полиции, ни тюрем, ни бомб и ракет. Но на этом же основании можно сказать, что и религии, и средства массовой информации тоже ничего не контролируют!”
Откуда-то все-таки появилась доска. Как только профессор начинал на ней писать, доска падала.
– Таким образом, – говорил профессор, пока две женщины в одинаковых плащах поднимали доску, – международные организации создают новую реальность, полную фикций. Они наводняют мир профессиональными демократами, профессиональными борцами за справедливость, профессиональными альтруистами.
Качало. Беременную женщину, стоявшую на краю льдины, тошнило прямо в Атлантический океан. “Пирожки!” – кричал по-гренландски парень в тюбетейке и тащил за собой санки с товаром.
(Алекс читал: “...одним из таких проектов стал Проект МОЧИ – Третий мир, который я имел возможность изучить самым внимательным и непосредственным образом. Целью его, как утверждается в его документах, является повышение количества справедливости. В чем же они собираются измерять это количество? Все очень просто: в количестве вмешательств со стороны международной общественности по установлению справедливости”...)
– Обратите внимание, – кричал профессор, – чем больше вмешательств, тем больше справедливости! Но мы... Мы, Люди Льдины, мы должны сказать во весь голос... Сотни людей будут следить за нашим плаванием... – Два горбуна принялись ставить палатку. Мимо них, хрустя босоножками по снегу, шла Ольга Тимофеевна – несла сдавать книги в букинистический. ...мы приплывем на нашей Льдине в Великобританию и скажем: “Потомки викингов! Вы изобрели английский язык, и человечество разделилось на тех, кто может произнести артикль t h e, и на тех, кто не может. Вы изобрели свободы, но до сих пор не сумели произвести их в нужном ассортименте... Вы спрятали у себя в Гринвиче Время, но однажды сундук, в который вы его заперли, откроет трансвестит и все часы начнут показывать пространство, потому что время исчезнет”. ...мы приплывем на нашей Льдине в Россию, и скажем: “Потомки Достоевского! Некогда, для того, чтобы показать миру, что государство есть зло, вы изобрели самое глупое государство. Для чего с тех пор вы пытаетесь его улучшить? Разве можно улучшить то, что изначально создано для ухудшения?” ...мы приплывем на нашей Льдине в Узбекистан и скажем...