Текст книги "Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками"

Автор книги: Стюарт Исакофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Подобно бабушке Оги Марча из романа Сола Беллоу, пианист всегда был «тонким и изящным, как скрипичная струна» [83]83
  Пер. В. Бернацкой и Е. Осеневой.


[Закрыть]. А в эти дни он еще заметнее терял вес и чувствовал себя истощенным – как от давления публики, так и от борьбы с внутренними демонами. Свою победу в Москве пианист с самого начала прозорливо называл «не столько успехом, сколько сенсацией», и теперь сенсация начинала блекнуть. Тем не менее еще некоторое время звездный статус Клиберна продолжал привлекать публику. В 1962 году пианист выступал на Всемирной ярмарке в Нью-Йорке одновременно со Стравинским – на Клиберне случился аншлаг, а Стравинский дирижировал «Жар-птицей» для полупустого зала.

И все же карьера Клиберна неуклонно катилась под гору. В конце концов пианист замолчал на долгие одиннадцать лет, лишь изредка соглашаясь на спорадические концерты. Тем временем в Форт-Уэрте, штат Техас, его именем назвали фортепианный конкурс – он проводится раз в четыре года с 1962-го и до наших дней.

* * *

Конкурсы имени Чайковского и имени Клиберна не были первыми в своем роде, однако они появились задолго до того, как эта поляна стала густонаселенной. В последующие десятилетия подобные соревнования размножались быстрее, чем кролики Фибоначчи: в 1945-м их во всем мире было всего пять, в 1990-м общее число оценивалось в 114, а сейчас фортепианных конкурсов более 750.

При этом многие выдающиеся музыканты, например Владимир Горовиц, Рудольф Серкин, Гленн Гульд или Байрон Дженис, никогда не принимали в них участия. Кроме того, ранние конкурсы, такие как давно уже не проводящийся Левентриттовский, названный в память адвоката Эдгара М. Левентритта, отличались камерной, простосердечной атмосферой, немыслимой на современных соревнованиях. «Его устраивали лишь тогда, когда Рудольф Серкин и дирижер Джордж Шелл могли гарантировать свое присутствие, – вспоминал Гэри Граффман. Только после этого звали других дирижеров, а также пианистов и мощного антрепренера Артура Джадсона. В финал допускали лишь тех музыкантов, которые действительно претендовали на победу. А членам жюри разрешалось делиться друг с другом впечатлениями. В наши дни на большинстве конкурсов это запрещено, хотя это было по-своему здорово. Помню, как мне позвонил Серкин и сказал, что Бетховен у Вана Клиберна абсолютно не получился, но в целом играет он здорово и я должен обязательно его послушать. А сейчас судьи наверняка отняли бы у него балл-другой за плохое исполнение того или иного композитора. Плюс победители конкурса имени Левентритта мгновенно получали концертные ангажементы прямо от членов жюри – таким образом, их карьера в одночасье получала мощный толчок».

Тогда все вообще было проще. Сейчас основные конкурсы – клиберновский или шопеновский, имени королевы Елизаветы, Джины Бахауэр или Эстер Хоненс, в Лидсе или в Монреале – напоминают крупномасштабные спортивные события. Кроме того, возникла и еще одна тенденция: некоторые победители, например Александр Гиндин, выигравший главные призы на конкурсах Чайковского, королевы Елизаветы, Международном конкурсе в Кливленде и Международном конкурсе в бразильской Санта-Катарине, подают заявку на участие в следующем соревновании, как только денежное вознаграждение и волна концертных ангажементов, которые принес предыдущий триумф, начинают сходить на нет. Таким образом, из конкурсов фактически складывается вся их карьера.

Обойти эту тенденцию попробовали учредители премии Гилмора, организаторы международного фортепианного фестиваля в Каламазу, Мичиган. Изначально проект позиционировался как своего рода «конкурс без конкурса»; каждые четыре года передвижное жюри выбирало победителя среди пианистов, которые вообще были не в курсе, что участвуют в соревновании. Критики отнеслись к идее благосклонно, однако вскоре выяснилось, что у нее есть и обратная сторона. Организаторы заявляли о своих намерениях отыскать в США юные таланты, достойные громкой карьеры, но оказалось, что многие малоизвестные одаренные музыканты вовсе не мечтают о громких карьерах, они вполне удовлетворены текущим состоянием дел и не желают превращаться в постоянно концертирующих артистов. Более того, как минимум в одном случае признание со стороны гилморовского жюри в конечном счете даже навредило. Поэтому принцип был изменен, и теперь награды разыгрывают среди пианистов, уже имеющих какую-никакую репутацию на концертной сцене.

Что касается конкурсов среди талантливых любителей – то есть людей иных профессий, достигших высокого уровня игры на фортепиано, – то первый подобный конкурс был организован в Париже в 1989 году. Затем они возникли в Бостоне, Вашингтоне, Форт-Уэрте и других городах. Вскоре эти соревнования пали жертвой тех же проблем, от которых страдали более крупные, профессиональные собратья, – одни и те же участники кочевали из одного конкурса в другой, словно в результате инбридинга. Уровень исполнения сильно различался, а результаты зачастую вызывали споры.

Впрочем, споры всегда были неотъемлемой частью любых фортепианных конкурсов, иначе на них никто бы не обращал внимания. Когда Иво Погорелич (р. 1958) уступил на шопеновском конкурсе в Варшаве в 1980 году, значительная часть аудитории – особенно молодые дамы, восторгавшиеся его облегающими кожаными штанами, – пришла в ярость. Более того, в сердцах в отставку подала и одна из судей, аргентинская пианистка Марта Аргерих (позже ей пришлось извиниться за это проявление импульсивного южного темперамента). Молодой же пианист благодаря заварухе мгновенно обрел славу и контракт со звукозаписывающим лейблом. А совсем недавно президент конкурса имени Гезы Анды в Цюрихе публично дезавуировал решение жюри, посчитав, что его члены слишком расположены к пианистам, играющим громко, быстро и без должной глубины. Что до конкурса имени Чайковского, то его обвиняли в коррупции на протяжении десятилетий; в итоге в 2010-м организаторы наняли бывшего президента фонда Вана Клиберна Ричарда Родзинского, чтобы тот вернул соревнованию его былой престиж.

Несмотря на все недостатки, фортепианные конкурсы давали музыкантам возможность быть услышанными, и альтернативы, по сути дела, не существовало. Тем не менее до сих пор встречаются истинные солдаты удачи вроде Жизель Бродски, руководительницы Международного фортепианного фестиваля в Майами, которая обладает удивительной способностью отыскивать молодые таланты до того, как они займут высокие места на международных соревнованиях. Среди ее открытий такие музыканты, как Петр Андершевский (р. 1969), Ингрид Флитер (р. 1973), которая впоследствии выиграла премию Гилмора, а также замечательная пианистка и непревзойденный импровизатор Габриэла Монтеро (р. 1970).

* * *

В1958-м году, когда сама идея международного фортепианного конкурса еще казалась свежей, эффект от выступления Вана Клиберна в Москве был огромен. Его победа означала разрядку (по крайней мере культурную) в отношениях СССР и США – именно тогда две страны впервые опробовали практику культурного обмена. В 1960-м Рихтер съездил за океан, а Америка в ответ прислала темпераментного виртуоза Байрона Джениса (р. 1928), ученика Владимира Горовица.

Дженис вспоминал, что выходил на сцену Большого зала консерватории со смешанными чувствами – два обстоятельства, как казалось, были против него. Во-первых, американский пилот Фрэнсис Гэри Пауэрс незадолго до этого был уничтожен, когда пролетал на шпионском самолете U-2над терриТоРией СССР. А во-вторых, сердца москвичей все еще были покорены Клиберном – любой, кто выходил ему на замену, был обречен. И действительно, уходя со сцены в первый раз, он слышал крики «Ю ту» и «Кли-берн, Кли-берн!». Но «после перерыва я почувствовал, что завоевываю их», – вспоминал он. К концу выступления публика была в слезах. «И мне подумалось, что в этом не было никакой магии, – рассказывал пианист. – Когда я появился на сцене в первый раз, я был для них врагом. А теперь они видели, что я обычный человек, который к тому же может удовлетворить их весьма серьезные музыкальные запросы».

В каком-то смысле триумф Клиберна был высшей точкой в истории академических пианистов-виртуозов. Обстоятельства, в которых он получил международную известность, были уникальны – вряд ли подобное когда-нибудь повторится. В то же время, как раз когда карьера Клиберна выходила на пик, в музыкальном мире постепенно (и поначалу незаметно) происходил важнейший тектонический сдвиг. Его инициировал музыкант, чей радикально новый подход по-прежнему эхом отзывается в современной фортепианной музыке. Не будет преувеличением сказать, что канадский пианист Гленн Гульд возвестил наступление новой эпохи.

Глава 15. В авангарде

Он был немножко сумасшедшим. Канадец Гленн Гульд (1932—1982) привлекал внимание в равной степени причудливым поведением и великолепной игрой. Стандартным фортепианным стульчикам он предпочитал самый обыкновенный стул – низкий, ветхий и расшатанный. Даже летом он не снимал шапки, шарфа и перчаток, а в постоянном страхе скорой смерти глотал таблетки одну за другой, словно леденцы. На пике популярности он полностью порвал со сценой и с тех пор страшился этого места, как ранние христиане страшились ямы со львами.

Впервые о Гульде заговорили, когда в 1955 году вышла пластинка с его записью «Гольдберг-вариаций» Баха, – до тех пор это произведение редко исполнялось и еще реже записывалось. Прежде считавшаяся чересчур строгой и академичной, в трактовке Гульда пьеса внезапно зазвучала живо и захватывающе, наполнилась страстью и чувством, получился абсолютно гипнотический калейдоскоп звуков и образов. Альбом стал бестселлером. Другие важные исполнители Баха, например Розалин Турек (1914—2003), на контрасте стали казаться слишком утонченными и выхолощенными.

Пианисты Гленн Гульд и Артур Рубинштейн в неформальной беседе в Нью-Йорке в 1969 году. Фотография предоставлена Евой Рубинштейн

Конечно, не обошлось и без споров – в башне из слоновой кости, которую воздвигли специалисты по барочной музыке, ничто не популярно так, как споры о том, как именно надлежит интерпретировать Баха. Например, клавесинистка Ванда Ландовска, превращавшая баховские произведения в настоящий вихрь нот и созвучий, как-то раз сказала Турек: «Ты играешь Баха как Розалин Турек, а я играю Баха как Бах». Правда, Гульд как раз занял сторону Турек. «Ее игра была столь возвышенна, что относилась уже к сфере морали, – вспоминал он. – Было такое ощущение умиротворения, не имевшего ничего общего с томлением, скорее высокая нравственность в литургическом смысле слова» [84]84
  Пер. Н. Гугиной и С. Грохотова.


[Закрыть]. Впрочем, в случае с «Гольдберг-вариациями» поводом для споров стало уже то, что написаны они были для клавесина, а пианист исполнял их на современном фортепиано. Кстати, в наши дни американец Кристофер Тейлор играет их на специальном стейнвеевском рояле с двумя клавиатурами, сделанном по заказу венгерского композитора Эмануэля Моора.

Розалин Турек, специалист по Баху и одна из первых поклонниц синтезаторов

«Этот парень гений», – сказал дирижер Джордж Шелл после того, как побывал на концерте Гульда в Кливленде. Смотрелся концерт довольно странно: пресловутый низкий стул, ссутуленная поза пианиста, то, как он напевал под нос мелодии, которые играл, а порой вдруг начинал дирижировать левой рукой, пока правая продолжала играть. По крайней мере позу Гульд мог объяснить. «Я очень рано осознал, – рассказывал он, – что ключ к успеху заключается в правильном обращении с инструментом. Необычная осанка пианиста, в результате которой верхняя часть его тела оказывалась максимально близко к клавишам и струнам, позволяла ему рассчитывать при игре в большей степени на силу пальцев, чем на вес целой руки. С другой стороны, в результате к Гульда диагностировали искривление позвоночника и еще целый ряд мышечных проблем. При этом, как замечал сам пианист, удобное положение тела по отношению к инструменту годилось для исполнения не всякой музыки: оно идеально подходило произведениям Моцарта, Баха и композиторов добаховской эпохи, поскольку там не требовался особенный размах рук. А вот романтических героев вроде Скрябина так сыграть было невозможно «по той простой причине, что необходимого для исполнения его произведений размаха рук можно было достичь, лишь откинувшись от клавиатуры».

Сиденье Гленна Гульда

Стул Гленна Гульда, реликвия из его детства, стал для него столь же незаменим, как и само фортепиано. Он был складным, а в 1953 году отец пианиста отпилил четыре дюйма от его ножек, в результате чего сидящий на нем человек оказывался на высоте всего 14 дюймов – на 6 дюймов ниже, чем тот, кто сидел на стандартном фортепианном стульчике. Гульд утверждал, что у его стула «идеальная форма» для исполнения музыки, а скрипящие звуки, которые он издавал, когда музыкант немного менял положение, ничуть его не смущали: в конце концов, они всего лишь добавляли еще одну партию к его собственному непрерывному бормотанию. «Официальные» репродукции стула, признанные его фондом, распространяются специальным «проектом стульев Гленна Гульда» – производит их итальянская мебельная фирма Cazzaroв сотрудничестве с французским дизайнером Рене Бушара.

Исторически фортепианные стульчики бывали разных размеров и форм. Собственно, они не всегда были нужны – высота отдельных клавесинов требовала от музыкантов играть стоя, что, впрочем, не было проблемой, учитывая отсутствие педалей. На многих ранних портретах пианисты изображены сидящими на обыкновенных стульях с высокой спинкой или на круглых стульчиках с подложенной украшенной вышивкой подушечкой. Дизайн «посадочных мест» для фортепиано во многом зависел от географии. Недавно нашли иберийский инструмент начала XVIII века в комплекте с фортепианным стульчиком, у которого были витые изогнутые ножки: одна из красного дерева, остальные три из ореха – распространенное художественное решение на Иберийском полуострове.

Сейчас принято использовать массивные деревянные скамьи, стульчики с регулируемой высотой или же вращающиеся стулья. Если вы не Гленн Гульд, то важно выбрать правильный уровень положения тела относительно клавиатуры – нажимать на клавиши будет значительно удобнее.

Несмотря на это, Моцарта Гульд как раз ни во что не ставил и считал, что его главная проблема не в том, что он умер слишком рано, а в том, что жил слишком долго. Согласно Гульду, который вообще любил иногда сказануть что-нибудь эдакое, зрелое творчество Моцарта было заражено «театральностью, проникавшей не только в его оперы, но и в фортепианные произведения; а поскольку театру тех времен был присущ особого рода ветреный гедонизм, я должен сказать, что меня все это не интересует ни в коей мере». Причем пианист не ограничивался словесными нападками – он и играл Моцарта подчеркнуто плохо, превращая жемчужины в пыль. Кстати, доставалось не только Моцарту – Петер Ф. Оствальд писал, что Гульд исполнял Шопена как «фригидная женщина, вынужденная целовать мужчину, которого презирает».

Предприимчивость и своенравие – вот два полюса искусства Гленна Гульда. Особенно гротескно выглядели его интерпретации больших романтических концертов: убежденный противник всякого позерства, он сглаживал эмоциональный накал этой музыки, лишал ее присущего ей по определению драматизма и экспрессии. В самом деле, его печально известное исполнение Первого фортепианного концерта Брамса с оркестром под управлением Леонарда Бернстайна, перед которым Бернстайну пришлось выступить перед аудиторией с разъяснениями, было не столько слишком медленным, как принято считать, сколько абсолютно катастрофическим по части исполнительского блеска. Словно вампир, Гульд высосал из волнующего шедевра Брамса всю кровь и превратил его в хладный труп. Немудрено, что его любимыми цветами, по собственному признанию, были серо-голубой и темно-синий. «Мое настроение обратно пропорционально количеству солнечного света в тот или иной день», – говорит пианист. Несмотря на высокий статус Гульда в фортепианном мире, желающих вслед за ним стать своего рода «антивиртуозами» больше так и не нашлось.

«Реакция критиков связана лишь с тем, что я не оправдываю набор ожиданий, который изначально вмонтирован в их слушательский опыт», – настаивал пианист, делая вид, что сложившиеся традиции исполнения произведений тех или иных жанров не имеют никакого значения. На самом деле наследие романтизма с его культом сильных переживаний просто не подходило его темпераменту. А вот отношения с Бахом – композитором, чье величие заключалось прежде всего в бесконечно изобретательном развертывании на нотном стане самых разнообразных мелодий, – у Гульда складывались намного лучше. Зачарованный Бахом, он даже сочинил композицию под названием «Итак, писать ты хочешь фугу?» – произведение для четырех голосов и струнного квартета, которое, по его собственным словам, рекламировало «один из наиболее долгоживущих творческих приемов в истории формального мышления». Оно начинается с партии баса: «Собрался фугу написать… Так напиши!» Однако контральто разумно предупреждает: «Не умничай ты просто так, поскольку правил нарушение – это большое искушение, а от канонов отступление – это почти что преступление».

Гульд с ранних лет предпочитал бурной сентиментальности чистую, безмятежную абстракцию. Он отказался от услуг преподавателя Альберто Герреро, поскольку, как он сам признавался, «у нас были диаметрально противоположные взгляды на музыку – у него все шло от сердца, а у меня от ума». В конечном счете отвращение к тому, что биограф Джеффри Пейзант описывал как солнечные средиземноморские развлечения, например испанской корриде или итальянской опере («Ему казалось, что все это основывается, с одной стороны, на позерстве, а с другой – на стадном инстинкте толпы»), привело его в замкнутый уют звукозаписывающей студии. «С возрастом я все больше убеждаюсь в том, что могу обходиться вообще без общения с людьми, – писал Гульд. – Я берегу себя от любых споров и конфликтов; нет ничего лучше монастырского уединения». Его мечтой стала «идея севера», то есть пустынных холодных пейзажей северной Канады; он даже создал одноименную радиопьесу.

Непреходящее влияние Гленна Гульда во многом связано как раз с этим переносом центра музыкальной жизни из концертного зала в студию звукозаписи. Поводом в его случае стала уверенность пианиста в том, что все посетители концертов спят и видят, чтобы выступление обернулось сокрушительным провалом – в этом смысле, утверждал Гульд, он всегда чувствовал себя на сцене участником сомнительного фрик-шоу. Однако стены звукозаписывающей студии давали не только физический и психологический комфорт, композитор здесь мог полностью контролировать все аспекты звучания. Правда, в статье для журнала High Fidelityпод заголовком «В отбракованных дублях трава всегда зеленее» Гульд писал: «Интересно, как часто издатель романов Владимира Набокова вынужден работать с третьим – и все еще черновым – вариантом одного и того же произведения?.. Володя, дорогой, я тебе уже говорил – гори оно все огнем! Тут ты пропустил запятую, а тут ошибся в падеже – ничего страшного, это жизнь!» Тем не менее перфекционизм самого музыканта имел поистине ужасающие последствия: сейчас студийные записи порой включают в себя сотни, а то и тысячи дублей и склеек, и музыке это однозначно идет во вред.

Отказ Гульда от общепринятой концертно-гастрольной традиции предвосхитил заметные изменения, которые принесло в мир музыки цифровое поколение. Он даже предугадал, что рано или поздно слушатели сами смогут стать «соавторами» музыки, поскольку с помощью домашнего оборудования будут, к примеру, менять последовательность треков на записи. (Соотечественник Гульда философ Маршалл Маклюэн (1911—1980) сказал бы, что концертное искусство как таковое в представлении пианиста постепенно переходило из состояния «горячего» медиа в состояние «холодного». Гульд дружил с Маклюэном, неоднократно бывал у него в гостях и определенно испытал его влияние.) Сейчас все это стало реальностью: такие приемы, как сэмплинг и монтаж, и такие технические приспособления, как айпод, вошли в обиход и создателей произведений искусства, и их потребителей.

* * *

Впрочем, до цифровой революции форму восприятия фортепианной музыки изменил технологический прогресс XX века. Инструмент оказался востребован новыми медиа, такими как кино, радио и телевидение; в итоге его достоинства смогла оценить небывало широкая аудитория. С появлением звукового кино пианисты всех жанров и направлений стали регулярно появляться на экранах – первой ласточкой здесь стал революционный фильм «Певец джаза» 1927 года. Оскар Левант (1906—1972), нервный друг и поклонник Гершвина, сам стал кинозвездой, а вместе с ним и испанский пианист и дирижер Хосе Итурби (1895—1980), сыгравший в множестве фильмов самого себя, а также исполнивший Шопена для саундтрека к первому шопеновскому байопику «Песня на память» (1945). (Гэри Граффман, будучи начинающим пианистом, играл для Итурби и хорошо запомнил целую коллекцию холодного оружия, развешанную на стенах кабинета. «Когда я закончил, – вспоминал он, – Итурби встал и принялся нервно расхаживать по комнате, восклицая: „Убейте его учителя! Убейте его учителя!“ В сочетании с мечами и шпагами на стенах все это выглядело довольно-таки тревожно».) Главными героями экранных торжеств порой становилось и само фортепиано: в «Золотоискателях 1935-го» Басби Беркли пятьдесят шесть актрис за пятьюдесятью шестью белыми кабинетными роялями проплывали а экране в ритме вальса.

Кадр из фильма «Золотоискатели 1935-го»

В 1939 году американский виртуоз Эрл Уайлд (1915—2010) стал первым пианистом, выступление которого было показано по телевидению. Известный кристально чистым звуком и завидным исполнительским мастерством, Уайлд со своими романтическими фортепианными мечтаниями и вариациями на любую тему от Листа до Гершвина сделал карьеру в духе американских горок: в числе прочего на протяжении пяти лет он был персональным музыкальным редактором звезды комедийных телешоу Сида Сизара, а также занимал должность постоянного пианиста в Симфоническом оркестре NBCпод управлением Артуро Тосканини.

Поначалу помощь Уайлда потребовалась Сизару для того? чтобы сочинить своего роду пародийную оперу с участием разного рода комедийных артистов. «Я написал увертюру, – вспоминал пианист, – и дальше, по идее, сполна хватило бы и [радиоведущего] Милтона Кросса, который, по сценарию, должен был деть в ящике и из него комментировать происходящее. Но Сизар меня не отпускал, продолжая поднимать гонорар все выше, и я просто не смог отказаться». Тем не менее Уайлд до конца жизни оставался верен и академическому исполнительству; его прочтения классических произведений всегда отличались своеобразием и романтической устремленностью – в них не было места скучным ограничениям, которые накладывает на пианистов, по его собственному выражению, «вирус хорошего вкуса».

Эрл Уайлд

Другим фаворитом американских телезрителей был человек, которого никогда нельзя было заподозрить в хорошем вкусе. Либераче (1919—1987), урожденный Владзи Валентино Либераче, впервые появился в так называемых киноклипах – предшественниках современных музыкальных видео, а затем превратился в одну из самых высокооплачиваемых звезд телевидения и клубной сцены. Со своим всегдашним канделябром на фортепиано, экстравагантными костюмами и невероятным врожденным обаянием, он беззаботно говорил, что не столько дает концерты, сколько «устраивает шоу».

Американец датского происхождения Виктор Борге (1909—2000), поначалу страдавший от парализующих приступов боязни сцены, однажды осознал, что любую неприятность во врем концерта можно обернуть в шутку, и с тех пор превратился в короля музыкальной комедии. «Я был одним из первых, кто исполнял Второй фортепианный концерт Рахманинова, – вспоминал он. – В середине третьей части дирижер отвлекся и перестал следить за нотами; мне пришлось остановиться, потому что всем было понятно, что мы с оркестром начинаем расходиться. Ничего не оставалось, кроме как спрыгнуть со стула, перелистнуть ему страницу и сказать: „Давайте еще раз вот отсюда“. Идя назад к фортепиано, я посмотрел в зал и улыбнулся. За всю свою карьеру я не слышал таких аплодисментов, как после того концерта». В дальнейшем среди его привычных музыкально-комедийных трюков было, например, исполнение пассажа через всю клавиатуру с последующим падением на пол, привязывание себя к стульчику в испуге от громкого сопрано солирующей певицы или погоня за коллегой-пианистом вокруг рояля, в процессе которой оба по очереди играли отрывки из «Венгерской рапсодии» Листа всякий раз, когда оказывались с нужной стороны инструмента. Все эти скетчи основывались на гротеске – Борге преувеличивал и доводил до абсурда то, что видел вокруг. Однако этот же самый юмор был для пианиста сродни защитному клапану: играя всерьез, он, как признавался сам, «так и не смог бы унять дрожь в руках». А юмор его раскрепощал.

Эту же «сатирическую» традицию в фортепианной музыке продолжает Питер Шикеле (р. 1935), придумавший себе персонажа П. Д. К. Баха, самого младшего и наименее одаренного из сыновей И. С. Баха, и показывавший «от его лица» массу чрезвычайно успешных музыкально-театральных пародий. Среди произведений этого вымышленного композитора такие работы, как «Ифигения в Бруклине», «Приправы» и «Серенуда [85]85
  Каламбур, составленный из слов serenade(серенада) и nude(обнаженный). Исполнять «серенуду» надлежит с помощью двух поршневых свистков, двух казу, куртки-штормовки, шланга для душа, тромбуна (специфической разновидности тромбона, изобретенной Питером Шикеле) и струнных.


[Закрыть]для мудреных инструментов».

Питер Шикеле в роли П. Д. К. Баха. Peter Schaaf

* * *

Как и предсказывал Гленн Гульд, технология в какой-то момент добралась и до самого инструмента. В своей классической книге «Мужчины, женщины и фортепиано» (1954) Артур Лессер размышлял над тем, «почему же электрическое фортепиано так и не прижилось… Несколько маленьких фирм экспериментировали с ним в 1930-е годы, но этим все и закончилось». В самом деле, в феврале 1934-го The Musical Timesписал про первый в своем роде «электрический оркестр», который собрали в Берлине, однако от лица исполнителей жаловался на непредсказуемый строй входящих в него инструментов и переживал, что такими темпами живые музыканты вскоре будут повсеместно замещены технологическими новинками и, как следствие, потеряют работу. Так же полагали и многие другие и потому активно сопротивлялись прогрессу. Клара Рокмор, одна из первых виртуозов инструмента под названием терминвокс, в котором звук создается с помощью электронной антенны, реагирующем на движения музыканта, вспоминала о том, как однажды играла с оркестром под управлением Леопольда Стоковского. «Однажды, – рассказывала она, – он хотел дирижировать оркестром из двенадцати электронных инструментов» и чтобы Рокмор выступила на этом концерте в качестве солиста. «Но проект на корню зарубил профсоюз. Они сказали, что имя и слава Стоковского приведут к тому, что электроника повсюду заменит настоящие симфонические оркестры».

Впрочем, все это лишь отсрочило неизбежное. По мере того как компьютеры и электронные инструменты становились все сложнее и «умнее», сразу несколько композиторов решили расширить возможности обыкновенного фортепиано, добавив в его акустическую палитру некоторые недоступные прежде звуки. Первым из них был, по-видимому, Карлхайнц Штокхаузен (1928—2007) со своей «Мантрой» 1970 года для двух фортепиано, подключенных к усилителям и частотным модуляторам. Затем Марио Давидовский (р. 1934), в прошлом директор Центра электронной музыки в Принстоне, получил Пулитцеровскую премию за свои «Синхронизмы № 6» для фортепиано и магнитной ленты. За ними последовали и другие. Милтон Бэббитт (1916—2011) в 1972 году написал «Отражения» для фортепиано и магнитной ленты, а видный итальянский композитор Луиджи Ноно (1924—1990) использовал фортепиано и ленты в 1976-м в композиции, написанной для пианиста Маурицио Поллини и называвшейся «… безмятежно страдающие волны…».

Краткая история электропиано. Альден Скиннер

В 2004 году мир традиционных фортепиано пошатнулся: впервые истории продажи электропиано превысили продажи обычных инструментов. По состоянию на 2008 год электропиано составляют до 70 % фортепианного рынка США, и не видно, чтобы ситуация в ближайшее время изменилась. Электронные инструменты никогда полностью не заменят акустические, однако много откуда уже их вытеснили. В чем же секрет этих новомодных приспособлений, позволивший им поставить под сомнение трехсотлетнее господство обыкновенных акустических фортепиано?

Электропиано появилось в 1983 году, когда Yamahaпредставила свою модель YP-30 с синтезированным цифровым звуком и активной клавиатурой, имитирующей обыкновенный акустический инструмент. Год спустя Рэй Курцвейл предложил электропиано К250, звучание которого основывалось на сэмплах акустического фортепиано, и гонка стартовала. Сравните сегодня звук среднестатистического электропиано и простейшего акустического – последнее, скорее всего, проиграет.

Для многих электропиано обладает целым рядом преимуществ по сравнению со своим старшим братом. Эти инструменты не нужно настраивать, за ними гораздо проще и дешевле ухаживать. Хотите поупражняться глубокой ночью? Вставьте в электропиано наушники. Решили записать композицию, которую сочиняете? Подключите инструмент к компьютеру и используйте музыкальный редактор, чтобы сохранить результаты вашей игры. Хотите услышать, как звучала соната Скарлатти при жизни композитора? Активируйте на своем электропиано старинный строй, опустите частоту звука до отметки в 415 герц, переключитесь на звук клавесина или сами загрузите в инструмент семпл старинного фортепиано, и история оживет. Настоящее ли это фортепиано? Если главный критерий для вас – это то, как управлять инструментом, а не то, как он звучит, то, конечно, нет. Но если вы ставите во главу угла роль, которую, по идее, призвано играть фортепиано – позволить исполнителю играть фортепианную музыку в фортепианном звуке, – тогда электропиано – это просто еще одна разновидность того же самого инструмента, ни больше и ни меньше.

К 1980-м электрические разновидности фортепиано могли похвастаться звуками, сэмплированными из акустических моделей, – это позволило им звучать как никогда аутентично. Такие производители инструментов, как Yamaha, Bösendorferи Steinway, выпускали осовремененные варианты механических фортепиано, в которых старые механизмы заменили цифровые диски и компьютерная память. Yamahaдаже организовала так называемые « е-конкурсы», в которых музыканты играли на специальной цифровой клавиатуре, а жюри, находившееся в другом городе, слушало, как второе такое же фортепиано в режиме реального времени воспроизводило тот же самый звук вплоть до малейших тональных и исполнительских нюансов. А американец Тод Маковер (р. 1953), работавший вместе с Пьером Булезом в Парижском IRCAM(«Институте исследования и координации акустики и музыки»), сконструировал «гиперпиано» – высокотехнологичный дисклавир [86]86
  Марка суперсовременных фортепиано, способных производить звук без участия живого музыканта, принадлежащая компании Yamaha.


[Закрыть], звук которого рождается с помощью тщательного компьютерного программирования.