355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Стюарт Исакофф » Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками » Текст книги (страница 2)
Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 04:00

Текст книги "Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками"


Автор книги: Стюарт Исакофф



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Глава 2. Рождение фортепиано

Джордж Бернард Шоу, ворчливый певец викторианской Англии, был еще и одним из ее самых ярких музыкальных критиков. Публикуясь под псевдонимом Корно ди Бассетто (то есть бассетгорн), он регулярно обрушивал на величайших музыкантов своей эпохи те же едкие остроты, которыми были пронизаны его пьесы. Скажем, «Немецкий реквием» Брамса он назвал «работой первоклассного гробовщика». Но в 1894 году в эссе, посвященном фортепиано и тому религиозному экстазу, который вызывает этот инструмент, Шоу пылко рекламировал новинку. «Изобретение фортепиано, – провозглашал он, – стало для музыки тем же, чем для поэзии было изобретение печатного станка».

В те годы, казалось, фортепиано сыпались дождем прямиком с небес. К концу XIX века они были повсюду: каждый год продавались сотни тысяч инструментов, и рынок продолжал расти. Причин того было множество. Амбициозные горожане считали, что фортепиано – символ «приличного» дома и ключ к продвижению вверх по социальной лестнице. С другой стороны, оно же являлось важным элементом в концепции семейного уюта, эмоциональным центром домашней жизни: Дэвид Герберт Лоуренс писал, что нет ничего лучше для ребенка, чем спрятаться под фортепиано и сидеть там «под рокот сотрясающихся струн», пока материнские пальцы бегают по клавиатуре. Но главное – все музыкальное наследие человечества оказывалось в буквальном смысле на расстоянии вытянутой руки от любого обывателя, даже великие симфонические произведения, переложенные для фортепиано Листом и другими композиторами.


Типичный комнатный клавесин: спинет с гнутой стенкой фирмы «Кин», создан около 1700 года (L2009.17), одолжен Музею музыкальных инструментов в Финиксе, Аризона. Собственность Эдгардо К. Содеро. MIM/Holly Metz

А ведь еще век назад фортепиано было днем с огнем не сыскать. Вольфганг Амадей Моцарт, чьи фортепианные концерты катапультировали этот инструмент в самый центр музыкального мира, в глаза не видел фортепиано, пока в 1770-е годы не съездил с концертами в Германию. На тот момент он прожил уже больше половины жизни. И инструмент, который наконец ему встретился, в действительности значительно уступал тем, о которых писал Шоу, – он, в сущности, недалеко ушел от самых первых, «младенческих» разновидностей фортепиано, распространившихся во Флоренции лет за семьдесят до того.

Уже тогда было ясно: впереди у фортепиано долгая и славная жизнь. Ведь оно давало музыкантам то, о чем они издавна мечтали, – клавиатуру, чуткую ко всем оттенкам исполнительской экспрессии. Большинство неклавишных инструментов могли производить любой звук в диапазоне от вздоха до вопля; скажем, можно было начать пьесу на виолончели тихо, вкрадчиво, словно бы издалека, и постепенно наращивать динамику, достигая к концу стремительных потоков звука. Но ранние клавишные позволяли добиваться сходного эффекта лишь посредством разного рода громоздких механических приспособлений, использование которых неизменно отвлекало пианиста от исполнения и нарушало ровное течение музыки. Реагировать на силу нажатия, как это делает фортепиано, данные инструменты не умели – как ни стучи, например, по клавиатуре клавесина, его «язычок» будет защипывать струну с одной и той же силой, производя при этом звук одной и той же громкости.

Знаменитый композитор и пианист Франсуа Куперен, большой поклонник клавесина, тем не менее тоже сетовал на это ограничение. «Я всегда буду благодарен людям, которые за счет своего мастерства вкупе с безупречным вкусом смогут сделать инструмент более экспрессивным», – писал он. Фортепиано, в котором струны не защипываются, но «постукиваются» молоточками, покрытыми мягким материалом, стало ответом на его мольбу. Изменяя силу нажатия на клавишу, пианист может добиться тонкой нюансировки тона, заставить инструмент «петь». (Кстати, подобную возможность представляли также крошечные клавикорды, в которых от клавиш к струнам шли медные клинышки-тангенты, однако громкость звука здесь была столь низкой, что как концертный инструмент клавикорды использовать было невозможно).

Несмотря на широкий социальный заказ на чуткую клавиатуру, появление фортепиано в самом начале XVIII века оказалось во многом случайным. Его предопределила внезапная встреча одного малоизвестного конструктора инструментов и одного беспутного флорентийского монарха. «Биологическим» отцом фортепиано считается мастер Бартоломео Кристофори, но крестным отцом можно считать Фердинандо Медичи, великого герцога Тосканского. Если бы не любовь герцога к разного рода техническим приспособлениям (в его коллекции было более 40 часов, а также несколько клавишных инструментов) вкупе с обуявшей его в результате неудачного брака жаждой приключений на стороне, никакое фортепиано, вероятно, так и не появилось бы на свет.

Семья Фердинандо правила Флоренцией с XIII века, накопив поистине несметные богатства и подарив миру по ходу дела нескольких римских пап, великое множество шедевров искусства, которые герцоги заказывали Мазаччо, Донателло, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэлю и другим, и ряд архитектурных чудес вроде галереи Уффици и садов Боболи. Именно к Медичи обращался за защитой Галилео Галилей, когда его «прессовала» церковь, – в благодарность он назвал четыре самых больших спутника Юпитера в честь детей Медичи, которым преподавал.

Но, разумеется, были в истории семьи и менее славные страницы. Несчастливый брак Фердинандо был наследственным проклятием Медичи – его мать в свое время сбежала в Париж от собственного законного мужа, а когда Фердинандо попросил ее вернуться, ответила, что с его папашей пожелает встретиться в следующий раз разве что в аду. Подобные семейные дрязги, впрочем, не мешали правящему семейству чрезвычайно эффектно подавать себя народу – знаменитый французский писатель Стендаль считал, что на этом умении, в сущности, и держалась их власть. Преодолеть свойственное флорентийцам «страстное стремление к свободе и непримиримое отвращение к знати», писал он, удалось именно благодаря невероятной эстетической красоте, которая отличала правление Медичи.

В истории появления фортепиано сплелось и то и другое – и семейные неурядицы, и страсть флорентийского правящего дома к эффектным выходам. Все началось зимой 1688 года, когда Фердинандо, уставший от бремени домашних дел, решил на время сбежать из родного города и неплохо провести время на венецианском карнавале – ежегодной вакхической оргии, которая напоминала о том, что само название города на воде происходит от имени Венеры, богини любви и соблазнения.


Портрет Фердинандо Медичи и его музыкантов, Антонио Доменико Габбиани (1652—1726). Палаццо Питти, галерея Палатина, Флоренция

Как правило, то, что случалось в Венеции, оставалось в Венеции, но как раз в тот год празднества посетил путешественник и писатель Фрэнсис Миссон, пришел в ужас от увиденного и не удержался от того, чтобы дать своим читателям возможность оценить масштабы происходящего. «Это уже не просто обыкновенная распущенность, – писал он, намекая на то, что весь город на время оргий прячет лица под масками. – Здесь никого не узнать! Под маской добродетели скрываются грязные пороки!»

А вот герцогу на карнавале очень понравилось, и обратный путь он проделал в хорошем расположении духа. По-видимому, где-то неподалеку от Падуи он повстречал Кристофори – встреча оказалась весьма своевременной, ведь незадолго до этого герцог, сам игравший на клавишных и покровительствовавший композиторам (для его театра, в частности, сочинил свою оперу «Родриго» Гендель), лишился главного настройщика и конструктора клавесинов Антонио Больджиони. Нужно было, чтобы кто-то занялся Фердинандовой коллекцией инструментов, и, хотя Кристофори поначалу не желал никуда ехать, герцог сделал ему предложение, от которого тот не смог отказаться. В итоге во Флоренцию Фердинандо Медичи прибыл с двумя важными приобретениями – будущим изобретателем фортепиано и венерической болезнью, которая в конечном счете и свела герцога в могилу.

Поначалу Фердинандо поселил Кристофори в одном гигантском зале с сотней других ремесленников. Тот ворчал, что в оглушительном шуме абсолютно невозможно чинить и настраивать музыкальные инструменты. Герцог поначалу лишь отмахивался, но в конечном счете они, по-видимому, пришли к согласию: через некоторое время мастеру выделили деньги на съем собственного дома, а также на покупку мебели и утвари. За настройку инструментов в летней резиденции Медичи, Пратолино, Кристофори получал дополнительную плату – через два года это позволило ему нанять двух флорентийцев подмастерьями. Работа стала спориться; Фердинандо осознал, что не зря вложил средства.

Вдобавок к заботе о герцогской коллекции Кристофори смастерил несколько изящных инструментов весьма оригинальной конструкции – например, маленький клавесин-спинет, струны которого были размещены под углом, а не перпендикулярно клавиатуре, чтобы сэкономить пространство, а также еще один, полностью обитый черным деревом. Но, пожалуй, самой удивительной работой, вышедшей из его мастерской, стал инструмент, сделанный из кипариса, с самшитовой клавиатурой. Он размещался на постаменте из лакированного тополя и был покрыт «красной кожей, простроченной зеленой тафтой с золотой лентой орнамента по периметру». Но по-настоящему особенным его делал не внешний вид, а необычный внутренний механизм. Кристофори назвал его un cimbalo di cipresso di piano e forte, то есть «кипарисовая клавиатура с пиано (тихим) и форте (громким)». Название (с некоторыми вариациями) прижилось – на протяжении последующих веков инструмент называли пианофорте, фортепиано или пианино. Это было открытие чрезвычайной важности. Но как же работал этот инструмент?

Кристофори пояснил свое изобретение в разговоре с придворным поэтом и драматургом Шипионе Маффеи в 1711 году, конспект беседы вкупе с несколькими наглядными диаграммами был опубликован в Giornale de’ letterati d’Italia. Основным секретом оказался так называемый ход – весьма изощренный механизм, который не только выбрасывал молоточек к струне при нажатии соответствующей клавиши, но и позволял ему мгновенно возвращаться на исходную позицию, чтобы иметь возможность в любую секунду вновь быть выброшенным. Чем сильнее было нажатие, тем энергичнее молоточек бил по струне, что приводило к увеличению громкости звука.

«Ход» Кристофори был предшественником нынешнего фортепианного механизма. Поскольку струны, таким образом, оказывались под довольно серьезным давлением, мастер сколотил плотный двухстенный короб, отделявший вибрирующие элементы фортепиано от тех, которые должны были оставаться статичными. Подобное разделение характерно и для современных инструментов, в которых есть, с одной стороны, прочная чугунная рама, а с другой – свободно вибрирующая резонансная дека.


Фортепианный механизм Бартоломео Кристофори, схема Сципионе Маффеи (1711)


Изобретение Кристофори

Гениальность активного фортепианного механизма Бартоломео Кристофори заключалась в том, что он позволял молоточку сначала ударить по струне, а затем сразу же вернуться в исходное положение, избежав контакта с той частью механизма, которая только что заставила его выброситься вверх. Соответственно, можно было вновь проделать тот же самый трюк. Вот как это работало.

При нажатии на клавишу ( С) промежуточный рычаг ( Е) поднимается вверх. Это приводит к тому, что возвратный механизм ( G) толкает молоточек ( О) к струне ( А). Затем механизм возвращается в исходное положение, избегая дальнейшего контакта с молоточком, и тот тоже может спокойно вернуться на свое законное место. В оригинальной разработке Кристофори молоточки падали на сеть шелковых нитей.

Когда клавишу ( С) отпускают, возвратный механизм, скрепленный с ней пружинкой, также возвращается в исходное положение. В то же время демпфер ( R), который при нажатии на клавишу опускался, чтобы дать струне возможность свободно вибрировать, вновь вступает с ней в контакт и глушит звук.

Клавиатура у Кристофори была намного короче той, к которой мы привыкли: сорок девять нот против нынешних восьмидесяти восьми. Однако уже тогда фортепианные струны вынуждены были испытывать значительно большее напряжение, чем клавесинные: даже при самом легком ударе молоточек воздействует на струну с большей энергией, чем перышко-плектр. Поэтому в ранних фортепиано струны низкого регистра делались из медной проволоки, а верхнего – из стали. Молоточки же, нынче покрытые войлоком, в те времена изготавливались из пергамента и клея.

Как это случается с любой новинкой, у инструмента были критики, сетовавшие на то, что его тон слишком мягок и уныл. Маффеи защищал фортепиано, утверждая, что его звук в действительности тоньше и интереснее, чем отрывистый звон клавесина, и, главное, лишен свойственного клавесину резкого гнусавого отзвука. Инструмент с молоточками заместо привычных перышек-плектров, объяснял он, открывает перед исполнителями невиданные доселе творческие возможности, но и требует абсолютно новой техники игры.


В защиту клавесина

В 1774 году Вольтер написал, что «фортепиано – не более чем чайник по сравнению с клавесином». Однако производители клавесинов чуяли, куда дует ветер. Уже в начале XVIII века они пытались сыграть на опережение, предлагая собственные новшества и стремясь таким образом замедлить распространение фортепиано. Жан Мариус, среди изобретений которого были складной зонтик, складная палатка и метод придания ткани водонепроницаемости, создал также и маленький складной клавесин, который можно было взять с собой в дорогу. Кроме того, он придумал клавиатуру с сочетанием перьев и молоточков, то есть старых и новых традиций.

На протяжении XVIII века французская Королевская академия наук одобряла также и следующие нововведения: смычковый клавесин, гибрид клавесина и органа, органа и фортепиано, даже фортепиано и стеклянной гармоники. Последний вариант был предложен французским физиком Бейе: вместо металлических струн здесь использовались стеклянные пластины, по которым ударяли покрытые мехом молоточки. Бенджамин Франклин, говорят, был большим поклонником этого инструмента.

Разумеется, и сам звук клавесина вовсю пытались улучшить. В своем труде Musica Mechanica Organoedi(1768) Якоб Адлунг писал, что клавесинные плектры, сделанные из гусиных перьев, слишком мягки, чтобы добиться с их помощью качественного звучания, а те, что сделаны из рыбьих костей, напротив, чрезмерно жестки, – идеально было бы использовать в их производстве вороньи перья, смазанные оливковым маслом. Парижский клавесинных дел мастер Паскаль Таскен в погоне за «объемным» звучанием додумался делать плектры из кожи. Биограф Баха Иоганн Николаус Форкель рассказывал об инструменте из Рима, создатели которого пошли еще на шаг дальше: они придумали покрывать кожаные плектры бархатом. «В результате, – писал он, – получается звук нежнейшего прикосновения, в котором сочетаются тембры флейты и колокольчика. По великолепию тона этот инструмент намного превосходит все остальные». В 1776 году в Париже известный музыкант и шахматист Франсуа-Андре Даникан Филидор представил клавесин, в верхнем регистре которого струны были «высинены» – накалены до посинения. Инструмент был создан в Лондоне (но по чертежам французского придворного часовщика Жюльена ле Руа), оттуда Филидор его и привез, чтобы члены Королевской академии наук могли воочию убедиться в его роскошном звучании. Согласно протоколам заседания, посиневшие струны и впрямь «звучали заметно слаще».

Все эти новшества, однако, не угрожали главному преимуществу фортепиано – его способности мгновенно менять громкость звукоизвлечения. На это замахнулся швейцарский ремесленник Буркат Шуди, переселившийся в Лондон в 1765 году. Шуди придумал так называемые венецианские ставни для клавесинов – в заявке на патент в 1769 году он описывал их как специальное устройство, которое умеет открываться и закрываться подобно запатентованным в тот же год жалюзи. Благодаря новому механизму удавалось варьировать громкость звука, и это, по мнению Шуди, гарантировало, что из схватки с фортепиано клавесин выйдет победителем. Однако он ошибался. Дочь Шуди Барбара вышла замуж за его работника Джона Бродвуда, и в 1790 году, спустя 19 лет после смерти изобретателя, фирма «Шуди и Бродвуд» прекратила выпуск клавесинов и полностью сосредоточилась на изготовлении фортепиано.

В сущности, сами варианты, при которых струны либо защипываются, либо постукиваются молоточками, были не новы. Клавесин, к примеру, восходил к восточному щипковому инструменту под названием псалтериум, в Европу его завезли в ходе программы культурного обмена, известной как Крестовые походы. Фортепиано в свою очередь по праву могло считаться родственником дульцимера, «молоточковой» разновидности псалтериума, в которой струны не защипывались – по ним постукивали обитыми мягким материалом палочками. И действительно, как раз когда Кристофори во Флоренции мастерил свой новый инструмент, дульцимер по-настоящему вошел в моду благодаря учителю музыки и танцев по имени Панталеон Хебенштрайт. В сознании как конструкторов инструментов, так и меломанов фортепиано и дульцимер в итоге оказались прочно связаны друг с другом.

Уроженец немецкого Айслебена (и, соответственно, земляк Мартина Лютера) Хебенштрайт убежал от кредиторов в Мерзебург и стал там учителем пасторских детей. С помощью пастора он создал огромный дульцимер, который в скором времени стал главной европейской музыкальной сенсацией. Музыкант и композитор Иоганн Кунау (предшественник Баха на посту кантора в Лейпциге) слышал Хебенштрайта в Дрездене в 1697 году и был поражен не только звучанием, но и энергичной исполнительской манерой. «Месье Панталон ( siс!), – вспоминал Кунау, – прыгал и скакал вокруг инструмента, а затем, продемонстрировав публике джентльменский набор прелюдий, фантазий, фуг и капризов с помощью голых палочек, обернул их ватой и исполнил partie[инструментальную пьесу]. В этот момент курфюрст окончательно вышел из себя – он потащил меня прочь из комнаты в прихожую, послушал еще немножко оттуда и сказал: „Что это? Как это вообще может быть? Я был в Италии, хорошо знаком с их потрясающей музыкой, но ничего подобного в жизни не слыхал!“» В 1705 году в Париже Хебенштрайт сходным образом поразил Людовика XIV, так что тот в итоге присвоил дульцимеру официальное название «панталеон» (в честь исполнителя, но и с явной отсылкой к Панталоне – клоуну в итальянской и французской традициях, на которого Хебенштрайт походил своей марионеточной пластикой игры).

Английский историк музыки Чарльз Берни посетил Дрезден в 1772 году и оказался в доме с «панталеоном». «В нем 9 футов в длину и, в идеале, 186 кетгутовых струн, – писал он. – Звук создается двумя палочками, как в дульцимере; исполнителю, конечно, приходится нелегко, зато эффект получается невероятным».

Не только Людовик XIV обратил внимание на занятную новинку. Органных дел мастер Готфрид Зильберман недурно зарабатывал, конструируя «панталеоны» для Хебенштрайта, – настолько, что в какой-то момент ему пришло в голову завести и других клиентов. Хебенштрайт обнаружил обман и добился официального королевского запрета – будучи связан приказом с самого верха по рукам и ногам, Зильберман переключился на изготовление копий инструмента Бартоломео Кристофори. Кстати, другой немецкий конструктор музыкальных инструментов, Кристоф Готлиб Шретер, тоже признавался, что при создании своих фортепиано вдохновлялся «панталеоном» Хебенштрайта, – звонкие, полнозвучные тона дульцимера с долгим эхом, несомненно, больше напоминали фортепиано, чем клавесин. Что же до Зильбермана, то ему в числе прочего довелось смастерить несколько фортепиано для Фридриха Великого, который пригласил Иоганна Себастьяна Баха опробовать их в своем дворце в Потсдаме в 1747 году. (Фридрих был не только меломаном, но и весьма умелым флейтистом. Правда, однажды, когда кто-то из слушателей решил польстить королю, воскликнув: «Ах, какой ритм!», один из сыновей Баха, Карл Филипп Эммануил (1714—1788), не пришедший в восторг от монаршего исполнения, заметил: «Вы хотели сказать – ах, какие ритмы!»)


Кто же в действительности был первым?

Бартоломео Кристофори создал клавишный инструмент, чувствительный к силе нажатия, но не был первым, кто возился с этой идеей. Начиная с XV века многие музыканты играли на инструменте с молоточковой клавиатурой, который назывался клавикордами. Впрочем, из-за своих небольших размеров и тихого звучания клавикорды не годились ни для какого антуража, кроме разве что самого камерного. Звук в них производился ударами металлических молоточков-тангентов по струнам, благодаря чему были возможны звуковые эффекты, недоступные фортепиано: к примеру, тангенты могут мягко надавливать на вибрирующую струну, добавляя звучанию выразительных колебаний.

Вплоть до XVIII века у клавикордов были свои поклонники. Композитор Кристиан Фридрих Даниель Шубарт подчеркивал их преимущество перед ранними фортепиано, называя их «звуковой декой сердца», поскольку они «с нежностью отзываются на каждый порыв души». Молодой Моцарт также тепло относился к клавикордам и стремился всегда иметь их поблизости. Если верить его жене Констанции, многие свои шедевры, например «Волшебную флейту» или «Реквием», Моцарт сочинил именно на этом инструменте, а сейчас его любимые клавикорды экспонируются в музее «Гебуртсхаус» в Зальцбурге.

Но задолго до Кристофори существовали и крупные «фортепианоподобные» инструменты. Один такой, под названием dulce melos(дословно «сладкая песня»), описывается в датируемой около 1440 года рукописи за авторством физика, астролога и музыканта Анри Арно, работавшего при дворе бургундского короля Филиппа Доброго. Инструмент был прямоугольный, с металлическими тангентами и звучал похоже на дульцимер.

Письма Ипполито Крикки, органиста и хранителя инструментов при дворе феррарских герцогов д’Эсте, упоминают еще один подобный инструмент, называемый instrumento piano е forte. «Ее высочество герцогиня Урбинская [Лукреция д’Эсте, сестра Альфонсо II д’Эсте] на смертном одре попросила меня унести instrumento piano е forte, который служил ей для музыкальных штудий. Он был унесен и передан леди Лауре Турке, и больше никто ничего о нем не слышал».

Что же это был за таинственный инструмент? Быть может, это был тот самый легендарный эшикье (в Англии известный как «чеккер»), упоминавшийся в летописях еще в XIV веке и названный так, возможно, потому, что его черно-белая клавиатура напоминала шахматную доску [10]10
  Échiquier – шахматная доска (фр.).


[Закрыть]
? О нем известно немного, однако именно его английский король Эдуард III в 1360 году подарил своему французскому коллеге Иоанну II в благодарность за вызволение из плена. Композитор Гийом де Машо упоминал его в стихотворении в 1370 году, и доподлинно известно, что в 1385 году эшикье был во владении бургундского герцога Филиппа Храброго. В 1415-м испанский кронпринц Альфонсо упоминал, что заказал и себе экземпляр.

А может быть, инструмент Крикки был похож на тот, который в XIV веке изобрел слепой флорентийский ученый и органист Франческо Ландини. Ландини, которому приписывается самая ранняя дошедшая до нас музыка для клавишных, докладывал, что сконструировал новый инструмент с «очень сладким звучанием». Сам он называл его «серена серанарум», что означает «светлейший из светлых, радостнейший из радостных». Потрясающая была штука, судя по всему. Был ли ландиниевский «серена серанарум» похож на виолу органиста Леонардо да Винчи, в которой о струны постоянно терлись специальные фрикционные ролики, создавая эффект своеобразного ящика с оркестром внутри? Сама виола органиста, без сомнения, была потомком еще более ранних инструментов, таких как органиструм X века и позднесредневековая колесная лира. В 1581 году ее услышал Винченцо Галилей, отец Галилео, и записал, что она звучит как «ансамбль виол». Подобный инструмент был в собрании Медичи в те годы, когда Кристофори работал при их дворе.

Каким бы ни был инструмент Крикки, никто не заслуживал унаследовать его в большей степени, чем Лаура Турка. Арфистка и певица, фрейлина герцогини Феррарской, она также была музой выдающегося итальянского поэта Торквато Тассо – именно ей он посвятил бесчисленное множество стихотворений. Одна из ее роскошно декорированных арф, «двойная арфа Лауры», сейчас экспонируется в галерее Эстенсе в Модене. Вместе с Анной Гуарини и Ливией д’Арко Лаура ежедневно выступала при дворе, это входило в ее обязанности. Ее свадьба в 1583 году вдохновила Тассо на сочинение двух сборников мадригалов, в которых воспевалась ее красота и чудесное пение. Но с ее смертью в 1601 году инструмент Крикки «с громким и тихим» был навеки утерян.

Бах не раз критиковал инструменты, сделанные Зильберманом, и мастер принял критику всерьез и внес некоторые изменения. Композитор Вильгельм Фридеман Бах, еще один сын Баха, сопровождавший отца в Потсдам, позже рассказывал подробности. «Господа, старик Бах прибыл!» – провозгласил король, наскоро свернул обыкновенный вечерний концерт и устроил композитору экскурсию среди фортепиано Зильбермана, размещенных в разных помещениях дворца. «Вместе с композитором из комнаты в комнату ходили и другие музыканты, – вспоминал Вильгельм Фридеман, – и в каждом помещении отцу было сказано импровизировать вместе с ними. В конце концов он предложил королю наиграть ему любую музыкальную тему, а он мгновенно, без подготовки, сыграет фугу на ее основе».

Это был настоящий вызов. Фуги нелегки в исполнении: в них, как правило, задается основной мотив, однако прежде, чем он «проживет» полный цикл, его же начинает играть другой голос, а затем еще один, и так далее, пока фактура не станет совсем густой, с мелодическими фрагментами, порой одинаковыми, а порой и разными, звучащими контрапунктом друг другу. Создать фугу с нуля – задача для сильных духом.

«Королю понравилась изящество, с которым отец развил его тему, и, возможно для того, чтобы проверить, где вообще находится предел возможностей музыканта, он заявил, что хочет теперь услышать фугу с шестью независимыми музыкальными темами», – писал младший Бах. И здесь композитор наконец сдался. На ходу придумать шестичастную фугу на основе весьма нестандартного мотива, предложенного Фридрихом, оказалось слишком тяжело. Вместо этого «Бах, к изумлению собравшихся, сам выбрал мелодию и мгновенно исполнил ее в той же величественной и изящной манере, в какой перед этим сыграл тему короля».

Вернувшись домой, композитор принялся усердно разрабатывать тему Фридриха, пытаясь придумать на ее основе шестичастную фугу, как просил король, и попутно насыщая пьесу загадками и иносказаниями (например, в одном из канонов длительность каждой ноты увеличивалась по мере развития пьесы, и Бах написал на полях: «Да приумножатся вместе с длительностью нот и богатства короны!»). Окончательный вариант произведения автор озаглавил «Музыкальное приношение» и посвятил венценосному мелодисту.

Король, должно быть, пришел в восторг. Никогда еще его зильбермановские фортепиано не звучали столь восхитительно. Это было удачным началом долгого пути инструмента, который в конечном счете завоюет мир. Впрочем, пройдут годы и десятилетия, прежде чем появятся звездные пианисты, которые познакомят с его прелестями широкую публику.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache