Текст книги "Медленная смерть"

Автор книги: Стюарт Хоум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Класс! – воскликнула Уокер. – Неоисты – звучит потрясающе – расскажи мне про них ещё!

– Наверно, проще всего начать сначала, – с умным видом заявила Карен. – Неоизм был придуман в 1977 году группой художников, собравшихся вокруг Эла Акермана, Дэвида Зака и Мариса Кундзиньша в Портленде, Орегон. Изначально движение называлось просто ИЗМ и Не-Изм. Однако, в 1979 году, вирус распространился до Монреаля в Канаде, и ИЗМ превратился в Неоизм. В1982 году Неоизм пересёк Атлантику и по всей Европе и Северной Америке начали происходить важные события.

–Я ещё не очень поняла, что представляет или представлял собой Неоизм, – вздохнула Мария. – Мне правда очень хочется узнать об этом движении, чтобы потом поразить своих друзей-медиков детальным знанием современного искусства.

– Понять смысл Неоизма, – промолвила Элиот, – всё равно что пытаться удержать воду в руках. Неоизм избегает любых формалистических попыток классификации, его смысл выскальзывает при каждой попытке установить его. Как любой авангард, Неоизм допускает множество толкований. Возможно, то, что создали Неоисты, вообще не искусство, но критика мировой культуры в целом! Неоизм похож на реку, что течёт, и течёт, и течёт. Это альфа и омега Западной Цивилизации – и поэтому Неоизм размечает все границы, внутри которых вынужден работать художник, он будет постигнут человечеством, лишь когда пройдут годы и годы. Чтобы понять Неоизм, нам надо повыше поднять лампу и отбросить дурака. Может, пройдут сотни лет, прежде чем достижения каждого конкретного Неоиста будут до конца оценены!

– Восхитительно! – воскликнула Уокер. – Но что ты вообще имеешь в виду под этим «повыше поднять лампу и отбросить дурака»?

– Лампа, – объяснила Элиот, – это свет знаний, дурак же – подлый мозг, высвобождаемый сексом, кислотными трипами, страхом и кучей других вещей – Неоизм был формой техно-атавизма! Поскольку с движением связано много символизма, я не хочу смущать тебя, рассказывая сразу слишком много. Давай пока забудем про Неоизм, лучше закажем ещё выпить. Потом можно потрепаться про то, что Джонни Махач вытворяет в постели. После вернёмся ко мне домой, у меня много материалов Неоистов, мне будет куда проще объяснять, если ты кое-что посмотришь.

– Сбегаю за выпивкой! – сказала Мария, вставая. – С тобой так интересно общаться. Как меня заебали бестолковые разговоры с занудами-медиками и попытки разобраться, что не так у очередного люмпена-паци-ента, который мычит в ответ на любой вопрос!

Лондонский арт-мир это – крошечный микрокосм нашего общества отчуждения – и слухи перемещаются по этой жалкой «сцене» со скоростью света. Жизнь художников, критиков и администраторов состоит из постоянных попыток угнаться за паровозом моды и запрыгнуть в вагон победителей. Сегодня в почёте абстракционизм, завтра все решают пить исключительно болгарское вино. За пару часов выпускной выставки студент из «правильного» колледжа может обнаружить, что его картины оцениваются в телефонных номерах – через пару месяцев рынок насыщен и ничто скромнее суицида не остановит внезапного падения интереса к работам юной звезды.

Карен Элиот была одним из редких современных художников, кто пережил колебания моды и стал величиной большой и постоянной в кругах международных галерей. Едва разнеслась весть, что один честолюбивый арт-критик засёк этого культурного гиганта, встречающегося тет-а-тет с Амандой Дебден-Филипс в «Бургер Кинге» на Оксфорд-Стрит, все культурные мудаки, желающие преумножить свой культурный капитал, принялись обжираться в этом говнохавочном раю. Ничего удивительного, что Стивен Смит, «Эстетика и Сопротивление», Рамиш Патель, Росс: Макдональд, Джозеф Кэмпбелл и группа многообещающих юнцов, вьющихся вокруг них, решили проводить свои обычные воскресные ланч-сборища в этом пронизанном китчем заведении.

– Мои визуальные работы потрясают! – ревел Дон Пембертон, долбя кулаком по пластиковому столу. – И я говорю, претензии сделали эту страну Великой!

– Слушай, – пробормотал Рамиш Патель, вставая из-за стола. – С тобой приятно спорить по вопросам империализма – но у меня важная встреча в ИИК, боюсь, мне надо бежать.

– Пока, Рамиш.

– Не забудь прислать мне приглашение на открытие в ИИК!

– До следующей недели.

– Обязательно покажи тому критику слайды, что я тебе дал!

– Удачи.

Рамиш улыбнулся своим друзьям, помахал и ушёл. Стивен Смит облегчённо вздохнул, Патель хороший парень, но ему вряд ли будет интересно то, что Стивен хочет предложить – организовать Ложу тайного общества, чтобы обеспечить каждому присутствующему контракт с крупной галереей. У Рамиша устоявшаяся карьера, ему не нужна помощь «Зодиака»!

– Как я говорил, – пророкотал Пембертон, – я величайший из живых художник в мире, и Британии нужен такой человек, чтобы её культура не выродилась в кашу-малашу из поп-клише!

– Забей, – грохнул Смит. – Я недавно подписал контракт с «Флиппер Файн Арт» и все вы можете заключить договор с крупной галереей, если послушаете, что я скажу.

– Но я пылающий гений! – возразил Дон. – Я говорю...

– Заткнись! – пропели в унисон все присутствующие. – Давай послушаем Стивена!

– Не верю, что он договорился с «Флиппером»! – огрызнулся Дон.

Смит развернул копию своего контракта, и её начали передавать из рук в руки, словно это один из Свитков Мёртвого Моря или каменные скрижали, что Моисей принёс с горы. Есть такое специальное благоговейное поверье, что жаждущему стать арт-звездой надо коснуться пачки бумаг, заверенных подписью Аманды Дебден-Филипс.

– Класс!

– Здорово!

– Чёрт побери!

Последнее замечание исходило от Дональда, озверевшего от того, что народ из «Флиппера» умудрился не заметить его явный талант, а со всякими придурками вроде Смита вовсю подписывают контракты. Стивен тщательно сложил бумаги и убрал обратно в карман. Атмосфера наэлектризовалась, все ждали, когда

Смит заговорит. Он извлёк из ситуации максимум, выдержав паузу, чтобы увеличить драматический эффект. С минуту посверлив друзей взглядом, последняя находка «Флиппера» нарушила тишину.

– Ко мне обратился человек по имени Хирам, он сказал, что если я успешно завершу ряд заданий, меня признают его господа, и в виде вознаграждения я получу контракт с галереей. Я согласился, и почти сразу подписал контракт с «Флиппером». Теперь, когда я посвящён в таинства организации, которую представляет Хирам, его господа просят меня организовать новую Ложу Фронта Семиотического Освобождения, завербовав двенадцать доверенных друзей в это древнее и благородное братство. Каждый, кто присоединится и успешно пройдёт испытательный срок, получит контракт с крупной галереей. Это шанс для всех и каждого из вас стать величиной в арт-мире, всё, что нужно – дать клятву в слепом подчинении моим господам.

– Я в деле!

– Я тоже!

– Я сделаю всё, чего хочет ФСО. Господи, я вырву внутренности ребёнка и сожру их, если это гарантирует мне контракт с галереей!

– Я убью всю свою семью!

– Я заодно с ФСО!

-Ия!

Без долгих разговоров было решено, что все присутствующие присоединятся к только что образованной Стивеном Смитом Ложе Фронта Семиотического Освобождения, и с этого момента вождь их ячейки будет известен под кодовым именем Спартак. Прозвучали клятвы верности, вместе с глухим бормотанием о происхождении по прямой линии от Баварских Иллюми-

Медленная Смерть ‘Пак 3IS6

натов. Были изложены аланы по изучению Неоизма и уничтожению скульптур. Минервалы¹ страстно желали удовлетворить своих неизвестных господ – акты вандализма разразятся сразу же! ²⁴

пять

УСЛЫШАВ, ЧТО СОСЕДИ уходят из дома в полдевятого утра, Джонни Махач воспрянул духом. Приятно знать, что Эпплгейт и Пембертон попались в ловушку, которую он на них заготовил. Поедая завтрак, Ходжес слушал диск «I Am the Ruler», подборку материала, записанного Дерриком Морганом¹ в эпоху ска и рокстеди. Потом он сунул в деку «Moon Нор»^{25 26} и «Derrick Тора Рор» – эти реггей-хиты были, пожалуй, лучшим, что записал Морган за всю свою долгую карьеру. Закрывал музыкальный сеанс гимн рудбоев²⁷; «Tougher Than Tough»²⁸. Джонни по ходу удивился, почему ямайская музыка в плане качества пошла под откос после 1972 года, потом выбросил эту мысль из головы. Деньги, отобранные у пушера в «Грейз Инне», никуда не делись, и они откровенно жгли ему карман!

Поездка в метро прошла спокойно. Американская девчонка предложила ему пятёрку, чтобы попозировать для фото, скинхед предложение отверг, в качестве альтернативы пригласив её встретиться с ним во «Вкусе Жизни» в семь вечера. Она согласилась, понадеявшись, что ещё пощёлкает его попозже. Джонни сошёл с поезда на «Оксфордской Площади». Когда он шёл со станции, какой-то болван, продающий «Марксист Таймс», перегородил ему дорогу.

– Что ты думаешь про Европарламент? – спросил активист.

– Что это просто слово! – отлупил Ходжес.

– Чего? – выдохнул марксистский дурак.

– Это просто слово, – повторил Джонни. – Чего-кать тебе предписывает твоя организация, когда я выдвигаю довод, на который ты не можешь возразить – а значит, фактически на любые мои слова?

– Это неправда! – запротестовал левак. – В партии много оригинальных мыслителей. Конечно, дисциплина у нас строгая, но слова нам не предписывают.

– В таком случае, – поддел его Ходжес, – почему вы все говорите одно и то же?

– Так получается, – залепетал красный кретин. – Мы все читаем «Марксист Таймс», а потом черпаем собственные мысли из взглядов, выраженных наиболее продвинутыми пролетарскими философами. Когда кадры черпают удачные фразы из партийной литературы, думаю, это скорее сродни записям на лекции.

– Кончай уже! – зарычал Джонни. – Ты чего, блядь, робот? Боже, вы ребята ещё хуже, чем психи из психушки!

– Но это просто слова! – победоносно воскликнул тормоз.

Ходжес почувствовал, как злость вздымается в его теле, когда мартена встретились с яйцами марксиста. Активист оторвался на пару дюймов от земли, потом опал, как проколотый шарик. Джонни наслаждался этим зрелищем, он любил насилие, и удар ботинком в чужой пах чем-то отзывался в его душе. Пара жестоких пинков по рёбрам завершила дело, левак бессознательной массой валялся на асфальте, который стоило бы подмести ещё недели три назад.

– Хорошая работа, сынок, – поздравил Ходжеса прохожий бизнесмен – а потом, сунув ему визитку, добавил: – Мне нравится видеть, как молодой человек лупит ботинками пиздоболов. Напоминает о славных деньках, когда я служил в армии. Если тебе понадобится работа, позвони мне, я найду твоим талантам достойное применение!

Спартак, как обозвал себя Стивен Смит, взял на себя полный контроль над новообразованной Ложей Фронта Семиотического Освобождения. Он твёрдо был намерен доказать господам свою надёжность и таким образом заслужить посвящение во внутренние таинства Зодиака. В роли Великого Дракона Ложи, Смит отдал Джозефу Кэмпбеллу и Россу Макдональду приказ проработать все материалы Неоие-тов, хранящиеся в Британской Библиотеке. Пенелопа Эпплгейт и Дональд Пембертон окучивали Галерею Тейт, а Спартак вкалывал в Библиотеке Национального Искусства. Остальные члены Ложи должны были весь день ходить по арт-галереям, книжным магазинам, библиотекам и колледжам, и спрашивать там материалы, относящиеся к Неоизму. Даже если они ничего не найдут, всё равно будет складываться впечатление, что роль Неоизма в культурной индустрии растёт.

Сделав заметки по куче журналов, Стивен просматривал книгу «Первый европейский тренировочный лагерь сети Неоистов», изданную «Криптик Пресс» в Вюрцбурге. Спартак листал талмуд, восхищаясь чёрно-белыми фотографиями. Некоторые из них раскрасил предыдущий читатель. Он же пририсовывал к лицам бороды и усы. Смит матерился, глядя на них, не подозревая, что эти модификации внёс Неоист, намеревающийся проиллюстрировать свою теорию об отношениях между славой и легко распознаваемыми визуальными характеристиками* Спартак выписал пару слов в блокнот: «Пит Хоробин (Британия), Стилетто (Германия), Питер Белоу (Германия)». Погрузившись в работу, Смит не заметил библиотекаршу, подошедшую к столу. Он едва не выпрыгнул из кожи, когда она обратилась к нему:

– Извините, сэр.

– Д... д... да? – пролепетал Стивен.

– Прошу прощения, что беспокою вас, – извинилась библиотекарша, – но только что пришёл весьма важный арт-критик, и он хочет поработать с выбранным вами материалом. Очевидно, вы не можете работать одновременно со всеми источниками, и я хотела узнать, не могли бы вы разделить нашу коллекцию Неоистов с этим видным джентльменом.

– Как его зовут? – спросил Смит.

– Джок Грэхем, – был ответ.

– Господи Боже! – выдохнул Спартак, прижимая ладонь ко лбу. – Самый известный британский арт-критик левого толка, и он хочет поработать с теми же книгами, что и я! Скажите мистеру Грэхему, пускай приходит, я буду более чем рад разделить с ним вашу неоистскую литературу!

Пожав руки и обменявшись парой слов, Джок и Стивен приступили к работе. Грэхем узнал Смита, он видел его на бесчисленных арт-выставках – хотя насколько он помнил, он никогда не заговаривал с молодым человеком, считая его неудачливым художником. Мозг Стивена работал с двойной нагрузкой, он знал, что общение в дружелюбных тонах с арт-критиком высшего пилотажа может весьма помочь его карьере. Спартак решил, что лучший план – подождать, пока Грэхем не соберётся на ланч, и пойти с ним. Критику придётся заговорить с ним, поскольку он первый сграбастал материалы Неоистов, и чисто из благородства согласился поделиться ими с пожилым критиком.

Джонни Махач купил в «Шерри» кардиган из овечьей шерсти, а потом пошёл на Руперт-Стрит. С деньгами, отобранными у пушера в «Грейз Инне», Хождес мог позволить себе сеанс у той шлюхи, которую не смог снять на прошлой неделе. Мысль о том, как он сдирает с бляди розовые шортики и засаживает хуй прямо в её истекающую соком пизду, заставила Джонни пожалеть, что его «ста-престы» такие тесные! Джонни хотел уличную девку даже сильнее, чем Томас Де Куинси стремился воссоединиться с Крошкой Энни – хотя бутбой ничего не знал о литературе девятнадцатого века, он бы оценил сравнение, если бы осведомлённый писатель дал бы себе труд прочитать ему лекцию.

Прохаживаясь по Руперт-Стрит, Хождес быстро уяснил, что проститутки нет и следа. Может, она ещё не вышла на работу – или занимается своим делом в другом месте. Джонни повернул на Шафтсбери-Авешо и пошёл в «Дилли».

– Извините, – чирикнула милая девушка, шагнув навстречу скинхеду, – можете ли вы сказать, что думаете по поводу Европарламента?

– А ты чего связалась с этим отстоем? – спросил Джонни, указывая на экземпляры «Марксист Таймс», которые тёлка прижимала к груди. – Ты вторая за день задаёшь мне этот вопрос. У вас вечно один дурацкий товар на всех и одна и та же расхожая фраза на весь месяц. Вы годами несёте этот бред, не достигая ни малейшего результата. Ты говоришь, как робот какой, ты вообще сама умеешь думать? Я к чему: что ты вообще делаешь?

– Я вошла в партию, когда училась в университете, – ответила активистка, – потому что хотела включиться в борьбу рабочего класса против угнетения!

–И что, ты не понимаешь, – зашумел бутбой, – партия и твои дружки-студенты не борются с угнетением, они просто ссут по ветру. Это всё дратата, ваше коммунистическое революционное дерьмо. Я к чему: сколько людей из вашей ячейки не ходит в университет?

– Все ходят, – призналась тёлка, – и иногда я из-за этого переживаю.

– А ты не переживай, – отлупил Ходжес. – Включи уже мозг и осознай очевидную вещь, твоё занятие – голая трата времени. Почему бы не осознать ошибку и не отречься от неё?

– На словах всё просто, – проворчала девушка. – Но нельзя же просто взять и выйти из партии!

– Можно, – гнул своё Джонни.

– Как? – хныкнула активистка.

– Мы найдём тихий паб и я куплю тебе выпить, – предложил Ходжес.

– Но мне положено продавать «Марксист Таймс»! – возразила девушка.

– Дай их сюда, – приказал Джонни.

Активистка сделала, как было сказано, бездумное

подчинение в неё вколотили лидеры партии, вечно бубнящие про дисциплину. Ходжес взял газеты и бросил в ближайшую урну.

– Видишь, – заверил скинхед бывшую активистку, – забросить это партийное мудозвонство куда проще, чем ты думала.

– Да уж, – засмеялась девушка. – Кстати, меня зовут Атима, Атима Шиазан.

– А я Джонни, – сказал ей Ходжес. – Друзья зовут меня Джонни Махач. Теперь, когда мы познакомились, пора вместе выпить!

Первая попытка Пенни Эпплгейт и Дона Пембертона изучить движение Неоистов вышла откровенно неудачной. Они не знали, что доступ в Библиотеку Галереи Тейт является привилегией, обычные люди таким правом не обладают. Чтобы получить разрешение на свои исследования, убийственному дуэту нужны были академические рекомендации, связи, и к тому же приглашение выдавалось заблаговременно. Споры с женщиной в справочном бюро окончились на повышенных тонах – обещанием, что если «Эстетика и Сопротивление» от неё не отстанут, она прикажет выбросить их из Тейт!

Эпплгейт и Пембертон привели нервы в порядок, причащаясь великих работ искусства, хранящихся в этом храме эстетических ценностей мирского гуманизма. Голос, что кричал на Дональда изо дня в день, при случае шептал и тем, чьи таланты были выставлены на общее обозрение в Тейт. Каждого великого художника касалась – как минимум в моменты творческих подъемов – та же сила, что давила на Пембертона с момента его рождения. Если Бог мёртв, «Его» идеологической заменой стала Муза, что использует столь же мистические приёмы.

Перейдя площадь, что обычно признаётся концептуальной моделью серьёзной культуры, Пенни и Дон отправились в кафе в подвале Тейт, где усладили себя напитками. Были и другие возможности продемонстрировать своё владение культурным капиталом, так что на текущий момент «Эстетика и Сопротивление» сделали перерыв в своей мании почитания пятен краски.

– Это нечестно! – мычал Пембертон. – Я художественный гений, но дураки, управляющие этим заведением, отказываются признавать этот факт и не пускают меня в библиотеку!

– Это ещё не самое страшное! – воскликнула Эппл-гейт.—Если мы не преуспеем в сборе материала по Неоиз-му, и пропаганде движения, Хирам и его господа чего доброго, решат, что мы не достойны контракта с галереей!

– И что нам делать? – взвыл Дональд.

– Знаю! – чирикнула Пенни, неожиданно ободряясь, словно её посетила вспышка вдохновения. – Мы позвоним Рамишу, он знает здесь главного библиотекаря, я уверена, он сможет порулить проблему, и нас пустят без рекомендаций и приглашений.

– Да, да! – закричал Пембертон. – Очередная моя блестящая идея. Пенни, мелочь есть? Ты должна пойти и позвонить нашему другу. Повезло; что я известен и умею пользоваться своими контактами!

– Какой у него телефон? – спросила Эпплгейт.

– Откуда мне знать! – рявкнул Дон. – У тебя что, записной книжки нет?

– Нет, я оставила её дома, – пожаловалась Пенни.

– Твою мать! – ругнулся Пембертон. – Мы так можем весь день потерять.

– Всё не так плохо, – возразила Эпплгейт. – Я могу позвонить в директорскую справочную.

– А тогда, – спросил Пембертон, – чего ты сидишь на жопе? Нельзя терять ни секунды, а ну беги к телефону!

– А чай допить можно? – прохныкала Пенни.

– Нет! – завопил Пембертон. – На кону наши карьеры, возьми себя в руки – и в бой!

Джонни Махач провёл Атиму Шиазан по Сохо и через Оксфорд-Стрит. Они уселись на первом этаже «У Бредли» – в испанском баре на Хенуэй-Стрит. Стоило пинтам украсить стол, и разговор потёк ещё свободнее, чем во время недолгой прогулки.

– Как же здорово поговорить с кем-нибудь о партии, – призналась Атима. – Я давно ломаю голову, может, зря я стала активисткой коммунистов?

– И у тебя нет ни одного друга, с кем можно поболтать о всяком? – недоверчиво спросил Ходжес.

– Собственно, в этом-то и состоит моя проблема, – объяснила Шиазан. – Когда я вступила в партию, от меня отвернулись все старые друзья. Они решили, что со мной скучно, я только и говорю, что о политике и пытаюсь продать им очередной выпуск «Марксист Таймс». Я не общаюсь ни с кем, кого знала до получения партбилета – а даже если бы и общалась, они и слышать про партию ничего не хотят. Их всех от неё тошнит.

– А что ты делаешь в свободное время? – спросил Джонни. – Не можешь же ты постоянно таскаться с этими марксистскими дурнями!

– Ты и впрямь понятия не имеешь, что такое коммунистическая организация! – засмеялась Атима. – Свободного времени у меня нет. Есть приказы, их надо выполнять – продавать газеты с шести утра и до семи-восьми вечера. Потом все члены должны ходить на встречи и семинары по политическим вопросам.

– А что ты делаешь, когда хочется секса? – поинтересовался Ходжес. – Надеюсь, тёлка с таким телом, как у тебя, до дрочки не опускается – вот было бы расточительство!

– Я всегда слишком устаю, чтобы ещё и дрочить! – покраснела Шиазан. – Падаю в кровать в час-два ночи после полуночных посиделок, где в нас вдалбливают линию партии. Собирают всех продавцов газет центрального Лондона, и мы играем в вопросы-ответы по актуальным политическим публикациям. Похоже, нам промывают мозги. Ладно, возвращаясь к сексу, у меня было больше партнёров, чем стоило и хотелось бы. Я пользовалась популярностью у партийных лидеров. Но по большей части они женаты, и я обычно просто отсасываю им в сортире во время перерыва. Как тебе обращение с женщиной? Вот что меня действительно напрягает в партии, их теория равенства полов никак не соотносится с практикой. Ещё, у меня есть приказ спать с каждым, чьё имя им хочется видеть на заявке о приёме. Думаю, все мужские кадры соблазнились на вступление из-за секса!

– Представь, что будет, если ваши лидеры придут к власти! – взорвался Джонни.

– Если подумать, кошмар, – воскликнула Атима. – Думаю, большую часть населения загонят в концлагеря. Стариков и калек поубивают, партийные лидеры искренне верят, что кто не работает, тот не ест.

– А как ты зарабатывала на жизнь с тех пор, как присоединилась к этим гадам? – поинтересовался Ходжес.

– Подала заявку на соцобеспечение, – объяснила Шиазан, – но половину денег надо отдавать партии, а на оставшиеся очень трудно прожить!

Джок Грэхем бешено печатал на лаптопе. Неоизм оказался самым захватывающим арт-движением последних лет – и фактически неизвестным! Художественный критик намеревался превратить стандартную работу над темой в высшее достижение своей карьеры. Грэхем давно достиг высшей квалификации в своём деле – но книга, которую он собирает, поставит его на одну доску с бессмертными, такими людьми, как Винкель-ман и Раскин, изменившими курс истории культуры!

Спартак тоже углубился в сказание о Неоистах. Его очаровала бесконечная ссора между личностями, формирующими группу. Невероятно, но как только один из Неоистов добивался успеха с книгой или фильмом, остальные тут же объявляли вчерашнего друга «продажной девкой шоу-бизнеса». Потом отношения налаживались, и скоро наставала очередь другого Неоиста оказаться под огнём вербальных оскорблений остальных членов движения.

Смит выписал некоторые послания, обращённые к Бобу Джонсу, когда был издан его первый роман: «Ты подобен тем сталинистам, что срали в деревянные ящики. Постарайся убить себя, а то публика забудет твои жалкие потуги на литературу через неделю, Ты бесталанный хуй, твой успех – результат того, что ты наворовал идей у собственных друзей. Надеюсь, ты сдохнешь, читая это письмо, и я с превеликим удовольствием приду плюнуть на твою могилу». Мало того, что фактически каждый Неоист сел и написал Джонсу письмо с ругательствами, группа взяла на себя труд издать свои послания ненависти памфлетом! Литераторы на Британских Островах обычно считают такие поступки отличительной чертой французской интеллигенции – но текст, который листал Спартак, доказывал, что сюрреалисты и ситуационисты были не единственными авангардными группами, совершавшими коллективные попытки уничтожения личности.

Джок Грэхем обнаружил, что с трудом может оторваться от исследования, хотя и понимал, что будет работать эффективнее, если сделает получасовой перерыв и съест приличный обед. Усилием тренированной воли он выключил свой лаптоп. Еда казалась столь тривиальным развлечением арт-историку, который только что провёл несколько часов, погрузившись в увлекательнейшую информацию о Неоизме!

– Если вы собираетесь на ланч, можно ли составить вам компанию? – спросил Спартак пожилого господина.

– Конечно, – ответил Джок, – Надеюсь, вы не возражаете против кафе в самом здании музея?

– Абсолютно нет, – понёс Смит. – Кормят здесь хорошо, и компания будет выдающейся. Чтение о Неоизме вызывает во мне бурю эмоций, а теперь рядом со мной эксперт, с кем можно обсудить это малоизвестное художественное движение!

– А чем вы занимаетесь? – подозрительно спросил Грэхем, заподозрив, что этот выскочка намерен залезть на его территорию.

– Я художник, – объяснил Спартак, пока они шли в ресторан. – Я только что подписал контракт с «Флиппер Файн Артс», и меня весьма вдохновляет Неоизм.

– Вы, очевидно, образованный молодой человек. – Арт-историк испытал облегчение, обнаружив, что интерес Смита к Неоистам абсолютно невинен. – Думаю, Неоизм весьма разрастётся в ближайшие годы. На самом деле, я исследую книги по этой теме, потому что необходимо осведомить публику о радикальной арт-деятельности восьмидесятых. Многие думают, что этот период характеризуется метафорической дрочкой и раздутыми ценами – но это попросту неверно!

Джонни Махач отвисал с Атимой Шиазан у неё дома на Уоррен-Стрит. Квартирка была аховая – штукатурка осыпалась со стен; а пол, похоже, не убирали с полгода. Они только что проглотили пару промокашек из тех, что скинхед отобрал у холборнского толкача.

– Тебе досталось то, к чему я всегда стремился, – вздохнул Ходжес. – Адрес в зоне W1, только местечко так себе, мне больше нравится моя хата в Попларе. Я думал, все дома в центре Лондона должны быть отделаны по полной программе!

– Квартира в удобном районе и аренда дешёвая, – ответила Атима. – Если бы тут всё было отремонтировано, плату бы задрали до небес. По большей части живут тут шлюхи, думаю, их клиенты и ожидают, что окажутся в обшарпанном доме. Забавно, когда возвращаешься поздно ночью, встречать на лестнице жирных бизнесменов!

– Эй, – спросил Джонни, меняя тему. – У тебя есть сок или сахар кубиками?

– Нет, – сказала Шиазан, одновременно качая головой. – А на кой они тебе?

– Один из эффектов приёма кислоты, – объяснил скинхед, – сужение вен, и надо увеличить количество глюкозы в крови из-за замедления циркуляции. Иначе из-за нехватки сахара мозг почувствует голодание, и это вызовет плохой приход!

– Похоже на древние хипповские загоны! – засмеялась Атима.

– Нет, это правда! – возразил Джонни. – Доктор из Голландии по имени Барт Хьюз проводил исследования на эту тему. Я лучше схожу куплю апельсинового сока, пока кислота не начала действовать!

Ходжес бросился по голой лестнице и через минуту уже оказался на улице. Он нашёл ближайший продуктовый магазин, где купил пакет сока и коробку сахара кубиками. Движение замедлилось, словно Джонни стал частью восьмимиллиметрового фильма, проигрываемого на неправильной скорости. Когда он вышел на улицу, он бросил пару кубиков сахара в рот и уселся напротив зеркального окна. Через минуту ему стало лучше.

– Извините, – спросила у Джонни тёлка в кожаной куртке. – Не подскажете, как пройти на Гудас-Стрит?

– Ах-ха, – прокудахтал бутбой. – Поверни налево у конца вселенной и топай прямо до утра.

– Очень смешно.

Голос накатывал на Ходжеса огромными волнами. Скинхед решил, что лучше уйти с улицы, и, пробродив, по ощущениям, несколько часов, вновь оказался дома у Атимы. Шиазан была обнажена, она сидела, привалившись спиной к стене. Бывшая активистка держала в руке одноразовую бритву.

– Ты побрила письку! – объявил Джонни.

– Подумала, надо чем-нибудь заняться, пока жду тебя, – голос Атимы капал, как мёд, в горло бутбоя. – Это символично, теперь, когда я вышла из партии, я хочу нового рождения!

– Я тебе говорил, что я девственник? – Ходжес осознал, что они общаются телепатически, потому что его ощущения говорили, что губы ие двигаются.

– Не верю я тебе! – прощебетала Шиазан.

– Это правда! – запротестовал скинхед. – Я тебя никогда не имел, точно?

– Похоже, ты прав, – уступила Атима.

Джонни стоял на корточках, его язык ползал по бритой письке Шиазан. Он чувствовал вкус мыла и крови. Ходжес закрыл глаза. А когда открыл, его голова погрузилась внутрь её пизды. Он лизал розовые складки плоти и через некоторое время отрубился. Чуть позже осознал себя лижущим клитор Атимы.

– Ты порезалась, – заметил бутбой, хотя не знал наверняка, что эти слава значат.

– He-а, ни разу, – голос Шиазан доносился из страшного далека. – У меня месячные.

Какого чёрта, скинхед осознал, что кровь питательна, так что совершенно неважно, почему она на него течёт. Джонни просто хотел продолжать лизать, потому что стоны Атимы говорили ему: она на полпути к раю. Бутбой хотел отправить девушку спиралью сквозь неизведанную бесконечность дальнего космоса. Запах рок-музыки доносился из-под пола, и там был бам-бам-бам подгорелого тоста из соседней квартиры. Ходжес подумал, что раздутый клитор Шиазан сейчас взорвётся у него во рту. Он работал двумя пальцами в дырке девушки, и она трепетала в экстазе.

Хуй Джонни представлял собой двенадцать футов чистого мужества. Скользил, словно по собственной воле, в четырёх измерениях времени и пространства. Каким-то образом любовный мускул оказался во рту Атимы, и там его лизали, щекотали и заглатывали целиком. Бутбой скрежетал непристойности, когда любовный сок вскипал в его паху. Шиазан продолжала обрабатывать орган, когда жидкая генетика выплеснулась из него в глубину её горла. Когда Ходжес отрубался на полу, он видел, как крысы снуют в подвале в четырёх-пяти сотнях футов под ним.

«Эстетика и Сопротивление» наслаждались пребыванием в Библиотеке Галереи Тейт. Неоизм оказался вдохновляющей темой, и будущие арт-звёзды надеялись раскрыть его секрет. Дональд Пембертон считал необходимым установить точную дату организации движения. Отследить смерть Неоизма 7 декабря 1986 года они сумели – но рождение его было покрыто тайной. Само слово в его современном смысле впервые было использовано летом 1979 года группой из Монреаля, Канада. В список ответственных за это нововведение входят Кики Бонбон, Леон Лазер, Наполеон Моффатт и Брат Нео. Однако, ключевые концепции, использованные франко-канадцами, были созданы в середине семидесятых почтовыми художниками²⁹ Дэвидом Заком, Элом Акерманом и Марксом Кундзинь-шем. Однако, к 1978 году, клика мейл-арта обозначала свою деятельность термином ИЗМ. Есть мнение, что имя, принятое движением во взрослой фазе, придумал Брат Нео, совместивший собственную кличку с описательным названием, выбранным Заком сотоварищи на год ранее: Такое положение дел значит, что за дату рождения Неоизма можно принять фактически любой день между мартом 1976 и маем 1979.