Текст книги "Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов) (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Я слышал достаточно.

Экон широко открыл рот и двинул губами, но сумел только издать сдавленное хрюканье.

– Что мальчик пытается сказать? – спросил Цицерон. – Я думаю, что это должно означать «Эврика! Эврика!»

– Видел до чего доводит жадность? – сказал я Экону на следующее утро, когда мы собирались покинуть нашу комнату в доме Цицерона. Вчера вечером я прочитал ту идиллию Феокрита, стихотворение, которое Цицерон цитировал вчера за ужином. Поэт, безусловно, все правильно понял:

Кто любит сегодня того, кто прекрасною речью владеет?

Нет, я такого не знаю. Теперь своим подвигам славным

Люди не ищут хвалы, побежденные страстью к наживе.

Каждый, за пазухой руки запрятавши, ищет, откуда он

Денег побольше бы сгреб, чтоб другим ничего не досталось.

Люди теперь не стремятся хвалу заслужить за поступки благие,

А думают только, чтоб прибыль свою нарастить и доходы.

И сжимают свои кошельки, ведь они слишком скупы,

Чтобы расстаться со своей потускневшей монетой!

– Из-за жадности Агафин был убит, Дорофей ждет суда за совершенное убийство, а поэт Марджеро одним махом потерял обоих своих покровителей, а это значит, что ему, вероятно, придется покинуть Сиракузы. Все обернулось катастрофой для всех. Это очень печально. Этого достаточно, чтобы заставить человека оставить позади грязные человеческие заботы об этом мире и погрузиться в чистую геометрию, как Архимед.

Мы собрали немногочисленные пожитки и пошли прощаться с Цицероном. Также надо было обсудить мой гонорар не только за обнаружение гробницы Архимеда, но и за разоблачение убийцы Агафина.

Из атриума я услышать голос Цицерона из его кабинета. Он диктовал письмо Тиро, безусловно, намереваясь, поручить мне доставить его в Рим.  Мы с Эконом   ждали за дверью. Не подслушать было невозможно.

– Дорогой брат Квинт, – начал Цицерон, – люди, с которыми мне так настоятельно советовали встретится здесь, в Сиракузах, оказались не достойными – неприятные подробности могут подождать, пока мы не встретимся снова. Тем не менее, мое пребывание здесь не было полностью непродуктивным. Тебе будет интересно узнать, что я заново обнаружил утерянную гробницу одного из героев нашего детства, Архимеда. Местные жители совершенно ничего не знали о ее местонахождении и даже отрицали само ее существование. Однако вчера днем я отправился с Тиро в старый некрополь за воротами Ахрадина, и там, пробравшись сквозь заросли ежевики и виноградной лозы, заметил привлекшие мое внимание характерные изваяния шара и цилиндра на вершине колонны. Ты, наверное, помнишь те слова нашего старого репетитора по математике:

«Цилиндр и шар на вершине высокой колонны знаменуют заключительный этап сиракузского мудреца».

Заметив гробницу, я вскрикнул: «Эврика!» и приказал группе рабочих с косами очистить все заросли вокруг. Теперь гробницу Архимеда можно увидеть и к ней можно свободно подойти. Я восстановил ее в своем законном статусе как святыню для всех образованных людей.

Я заметил, что Цицерон не упомянул ни куб, ни конус. Их убрали вместе с зарослями, чтобы больше никого не постигла участь Агафина.

Цицерон прочистил горло и продолжил диктовать.

– Иронично звучит, брат Квинт, не так ли, и это, к сожалению, свидетельствует о деградации культурных стандартах нынешних сиракузцев, так как только римлянин из Арпина  сумел вновь открыть для них гробницу самого умного мудреца, который когда-либо жил среди них?

– Действительно, иронично, – подумал я.

6-й расскзз     Смерть от Эроса

– Неаполитанцы отличаются от нас, римлян, – заметил я Экону, когда мы гуляли по центральному Форуму Неаполя. – Здесь можно почти почувствовать, что ты покинул Италию и волшебным образом перенесся в морской порт в Греции. Греческие колонисты основали этот город сотни лет назад, воспользовавшись необычной бухтой, которую они назвали Кратер или Чаша. Местные жители до сих пор носят греческие имена, едят греческую пищу, соблюдают греческие обычаи. Многие из них даже не говорят на латыни.

Экон указал на свои губы и сделал самоуничижительный жест, чтобы сказать: «Я тоже!» В пятнадцать лет он имел обыкновение шутить по любому поводу, в том числе и о своей немоте.

– Да, но ты же можешь слышать латынь, – сказал я, ткнув пальцем в одно из его ушей, достаточно чувствительно, – а даже понимаешь ее.

Мы приплыли в Неаполь на обратном пути в Рим после того, как немного поработали для Цицерона на Сицилии. Вместо того, чтобы останавливаться в гостинице, я надеялся найти жилье у богатого греческого торговца по имени Сосистридес.

– Этот человек должен мне за услугу, – сказал мне Цицерон. – Зайди к нему и назови мое имя, и я уверен, что он предоставит вам ночлег.

Получив несколько указаний от местных жителей (которые были достаточно вежливы, чтобы не смеяться над моим греческим), мы нашли дом торговца. Колонны, перемычки и декоративные детали фасада были окрашены в разные оттенки бледно-красного, синего и желтого цветов, которые, казалось, светились под теплым солнечным светом. Несоответствующим этой игре красок оказался только черный венок на двери.

– Как ты думаешь, Экон? Можем ли мы попросить друга Цицерона, совершенно незнакомого человека, разместить нас на ночлег, когда его домочадцы в трауре? Мне кажется, это неприлично.

Экон задумчиво кивнул, затем указал на венок и выразил любопытство взмахом запястья. Я кивнул.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Если это умер сам Сосистридес или кто-то из членов его семьи, Цицерон хотел бы, чтобы мы выразили им его соболезнования, не так ли? И мы должны узнать подробности, чтобы сообщить ему об этом в письме. Я думаю, мы должны хотя бы разбудить привратника, чтобы узнать, что случилось.

Я подошел к двери и вежливо постучал ногой. Ответа не последовало. Я снова постучал и стал ждать. Я уже собирался постучать в дверь костяшками пальцев, немного грубее, когда она распахнулась.

Человек, который смотрел на нас, был одет в траурное черное одеяние. Он не был рабом; Я взглянул на его руку и увидел гражданское железное кольцо. Его седеющие волосы были растрепаны, а лицо расстроено. Его глаза были красными от слез.

– Что тебе надо? – спросил он голосом скорее настороженным, чем враждебным.

– Прости меня, гражданин. Меня зовут Гордиан. Это мой сын, Экон. Эко все слышит, но не может разговаривать, поэтому я буду говорить и за него. Мы путешественники, едем домой в Рим. Я друг Марка Туллия Цицерон. Это он предложил мне …

– Цицерон? Ах да, римский администратор на Сицилии, тот, кто действительно умеет читать и писать, для разнообразия, – мужчина наморщил лоб. – Он отправил сообщение или…?

– Ничего особенного. Цицерон просил меня напомнить тебе о своей дружбе. Я так понимаю, ты хозяин дома, Сосистридес?

– Да. А ты? Извини, ты уже представился? Я сейчас не в себе… – он посмотрел через плечо. Позади него, в вестибюле, я увидел погребальную гробницу, усыпанную свежесрезанными цветами и лавровыми листьями.

– Меня зовут Гордиан. А это мой сын…

– Гордиан, ты сказал?

– Да.

– Цицерон как-то упомянул о тебе. Что-то о судебном процессе по делу об убийстве в Риме. Ты помог ему. Тебя называют Искателем.

– Да.

Он довольно пристально посмотрел на меня.

– Заходи, Искатель. Я хочу, чтобы ты его увидел.

Носилки в вестибюле стояли под углом, чтобы было хорошо видно лежащего в них. Это был труп юноши, вероятно, ненамного старше Экона. Его руки были скрещены на груди, и он был одет в длинное белое платье, так что были видны только его лицо и руки. У него были мальчишеские длинные волосы, желтые, цвета просо летом, увенчанные лавровым венком, каким награждают чемпионов по бегу. Его изящные черты лица были бледно-восковыми, но даже после смерти было видно, насколько красив он был при жизни.

– Его глаза были голубыми, – тихо сказал Сосистридес. – Теперь они закрыты, вы не можете их видеть, но они были синими, как у его дорогой, покойной матери; он очень похож на нее. Самый чистый синий цвет, который вы когда-либо видели, как цвет Чаши в ясный день.  Когда мы вытащили его из бассейна, они все были налиты кровью…

– Это твой сын, Сосистридес?

Он подавил рыдания.

– Мой единственный сын, Клеон.

– Ужасная потеря.

Он кивнул, не в силах говорить. Экон нервно переминался с ноги на ногу, украдкой изучая усопшего мальчика, почти робко.

– Все называют тебя Искателем, – наконец сказал Сосистридес хриплым голосом. – Помоги мне найти монстра, убившего моего сына.

Я посмотрел на мертвого юношу и почувствовал глубокое сочувствие к страданиям Сосистридеса и не только потому, что у меня самого был сын того же возраста. (Экон был мною усыновлен, но я полюбил его как свою собственную плоть.) Меня также взволновала потеря такого красивого мальчика. Почему смерть прекрасного незнакомца влияет на нас сильнее, чем потеря кого-то постороннего? Почему должно быть так, что если ваза изысканной работы, но не имеющая практического значения, разобьется, мы чувствуем потерю более остро, чем если бы мы разбили обычную посудину, которой пользуемся каждый день? Боги заставили людей любить красоту больше всего на свете, возможно, потому, что они сами прекрасны, и пожелали, чтобы мы обожали ее, даже когда она причиняет нам вред.

– Как он умер, Сосистридес?

– Это случилось вчера в гимнасии. Там проходило общегородское состязание среди мальчиков – метание диска, борьба, скачки. Я не смог присутствовать. Я весь день по своим делам находился в Помпеях … – Сосистридес снова утер слезы. Он протянул руку и коснулся венка на лбу сына. – Клеон завоевал лавровый венец. Он был великолепным молодым атлетом. Он всегда побеждал во всем, но говорят, что вчера он превзошел самого себя. Если бы я только мог оказаться там, чтобы увидеть это! Затем, когда другие мальчики удалились в ванны внутри гимнасии, Клеон остался один, чтобы искупаться в бассейне. Во дворе никого не было. Никто не видел, как это произошло…

– Мальчик что, утонул, Сосистридес?  – это казалось маловероятным, если этот мальчик занимался плаванием так же хорошо, как и всем остальном.

Сосистридес покачал головой и крепко зажмурил глаза, выдавив из них слезы.

– Гимнасиарх – старый борец по имени Капуторес. – Именно он нашел Клеона. Он сказал, что услышал всплеск, но не подумал ничего особенного. Позже он вошел во двор и обнаружил Клеона. Вода была красной от крови, а Клеон лежал на дне бассейна. Рядом с ним валялась сломанная статуя. Должно быть, он ударился об нее затылком, так как на нем была ужасную рану.

– Что за статуя?

– Эроса – бога, которого римляне называют Купидоном. Херувим с луком и стрелами, украшение на краю пруда. Небольшая статуя, но тяжелая, сделанная из твердого мрамора. Она каким-то образом упала с пьедестала, когда внизу проплывал Клеон … – Он смотрел на бескровное лицо мальчика, глазами наполненные страданием.

Я почувствовал присутствие еще одного человека в комнате и повернулся, чтобы увидеть молодую девушку в черном платье с черной повязкой на голове. Она подошла к Сосистридесу.

– Кто эти гости, отец?

– Друзья провинциального администратора в Сицилии – Гордиан из Рима и его сын Экон… Это моя дочь Клея. Дочь! Прикройся! – внезапное замешательство Сосистридеса было вызвано тем, что, Клея уронила платок с головы, ненароком показав, что ее темные волосы были грубо острижены, так коротко, что не доходили до плеч. Ее лицо больше не было прикрыто мантией, и на нем были признаки безутешного горя. На ее щеках были видны следы потеков от слез и синяки там, где она, казалось, ударяла себя, испортив свою привлекательность, которая не уступала красоте ее брата.

– Я оплакиваю потерю того, кого я любила больше всего на свете, – сказала она глухим голосом. – И я не стыжусь показывать это, – она бросила ледяной взгляд на меня и на Экона, затем выбежала из комнаты.

В Риме презирают крайние проявления горя, там чрезмерный публичный траур запрещен законом, но мы были в Неаполе. Сосистридес, казалось, прочитал мои мысли.

– Клея всегда была больше гречанкой, чем римлянкой. Она позволяет своим эмоциям показать себя. Прямая противоположность своему брату. Клеон всегда был таким крутым, таким отстраненным, – он покачал головой. – Она очень тяжело переживает смерть своего брата. Когда я вчера вернулся домой из Помпеи, я нашел его тело здесь, в атриуме; рабы принесли его домой из гимнасии. Клея была в своей комнате и беспрестанно плакала. Она уже срезала свои волосы.

Он посмотрел на лицо своего умершего сына и потянулся, чтобы прикоснуться к нему, его рука выглядела теплой и румяной на фоне неестественной бледности холодной щеки мальчика.

– Я думаю, кто-то убил моего сына. Ты должен помочь мне узнать, кто это сделал, Гордиан, ради моей скорбящей дочери, и чтобы мой сын смог обрести покой.

– Верно, я слышал всплеск. Я был здесь, за своим прилавком, в раздевалке, а дверь во двор была настежь распахнута, как сейчас.

Гимнасиарх Капуторес был седым старым борцом с огромными плечами, совершенно лысой головой и выпирающим животом. Его взгляд продолжал скользить мимо меня, наблюдая за приходом и уходом обнаженных молодых атлетов, и время от времени он прерывал меня на полуслове, чтобы выкрикнуть приветствие, принятое здесь, включавшее в себя какое-нибудь шутливое оскорбление или непристойность. В четвертый раз, когда он потянулся взъерошить Экону волосы, Экон ловко увернулся и встал поодаль.

– А когда ты услышал всплеск, ты сразу пошел посмотреть? – спросил я.

– Не сразу. Сказать по правде, я не особо об этом подумал. Я подумал, что Клеон и на этот раз ныряет в бассейн, что, заметьте, противоречит правилам! Это длинный неглубокий бассейн. только для плавания, прыжки в нем запрещены. Но он всегда нарушал правила. Думал, что ему все сойдет с рук.

– Так почему же ты не пошел и не велел ему прекратить? Ты же гимнасиарх, не так ли?

– Как ты думаешь, это имеет значение для этого испорченного мальчишки? Я здесь только тренер гимнасии, но никак не ее хозяин. Ты знаешь, что он сделал бы? Процитировал бы несколько причудливых строк из какой-то известной пьесы, скорее всего о старых борцах. с большим животом, повернулся бы ко мне своей голой задницей, а потом прыгнул бы обратно в бассейн! Мне не нужно горе, большое тебе спасибо. Эй, Маниус! – крикнул Капутор юноше позади меня. – Я видел, как ты со своим возлюбленным боролись сегодня утром. Ты что изучал эти позы по похотливым рисункам на вазах своего старика? Ха!

Через плечо я увидел, как рыжеволосый юноша блеснул похотливой ухмылкой и сделал непристойный жест двумя руками.

– Вернемся ко вчерашнему дню, – сказал я. – Ты слышал всплеск и не задумался о нем, но, в конце концов, вышел во двор.

– Просто чтобы подышать свежим воздухом. Я сразу заметил, что Клеона больше нет в бассейне. Я подумал, что он направился в ванну.

– Но разве ты не должен был встретить его по дороге?

– Не обязательно. Во двор у нас два прохода. Большинство людей проходит здесь мимо моей стойки. Другой ведет через небольшой коридор, который соединяется с внешним коридором. Это более окольный путь, чтобы попасть к баням, но он мог бы пойти и этим путем.

– А мог ли кто-нибудь попасть во двор таким же образом?

– Конечно.

– Тогда нельзя сказать наверняка, что Клеон был там один.

– А ты дотошный, парень! – саркастически заметил Капуторес. – Но ты прав. Клеон вначале был там один, я в этом уверен. И после этого никто не проходил мимо меня, ни входя, ни уходя. Но кто-то мог прийти и уйти через другой проход. Во всяком случае когда я пошел туда, то сразу понял, что что-то не так, хотя не мог точно сказать, что именно. Лишь позже я понял, что это было: исчезла статуя, та маленькая статуя Эроса, которая стояла там с тех пор, как я стал здесь работать. Ты знаешь, когда смотришь на что-то каждый день и принимать это как должное и когда оно пропадает, ты сразу даже не можешь сказать, чего не хватает, но чувствуешь это? Вот так и было. Потом я обратил внимание на цвет воды. Она вся была розоватая, но в одном месте – темнее. Я подошел ближе и увидел его лежащим на дне, неподвижным и без единого пузырька воздуха, и рядом с ним статую, разбитую на куски. Сразу стало очевидно, что здесь произошло. Пойдем, я тебе покажу это место.

Когда мы проходили через дверной проем, мускулистый атлет, только в кожаных повязках на голове и запястьях, протискивался по дороге внутрь коридора. Капуторес скрутил полотенце и хлестанул им по голой спине юноши.

– Трахни лучше свою мать! – возмутился юноша.

– Но, твоя покрасневшая задница лучше! – Капутор запрокинул голову и засмеялся.

Бассейн был осушен и вымыт, не оставив следов крови Клеона среди луж. Кусочки статуи Эроса были собраны и положены рядом с пустым пьедесталом. Одна из крохотных ножек херувима отломилась, как и вершина лука Эроса, с острием его зазубренной стрелы и крыла.

– Ты говоришь, что статуя стояла здесь много лет?

– Это так.

– Стояла здесь на этом пьедестале?

– Да. И никогда не двигалась с места, даже когда был слышен небольшой грохот с Везувия.

– Странно, что она упала вчера, когда никто не почувствовал никаких толчков. А еще, как не странно, что она свалилась прямо на пловца…

– Да, интересная загадка.

– Я думаю, что это убийство.

Капуторес посмотрел на меня проницательным взглядом.

– Не обязательно.

– Что ты имеешь в виду?

– Расспроси мальчиков. Увидишь, что они тебе скажут.

– Я и хочу расспросить всех, кто был здесь, что они видели или слышали.

– Тогда ты можешь начать с этого маленького человечка, – он указал на обломки Эроса.

– Говори прямо, Капуторес.

– Другие знают больше, чем я.

– И что же?

– Клеон был неотразим. Ты видел только, как он лежал на похоронах. Ты не представляешь, насколько он был красив, как выше шеи, так и ниже. Его тело было похожее на статую Аполлона работы Фидия. От него захватывало дух! Умный, к тому же лучший атлет в гимнасии. Каждый день расхаживая здесь обнаженным, он, бросая вызов всем юношам, желавшим с ним побороться, чтобы, цитируя Гомера, «отпраздновать с ним победу». Тут за ним волочилась половина юношей, все желали стать его особенным другом. Они были впечатлены им.

– И все же вчера, после того как он выиграл лавровый венок, он плавал один.

– Может, возможно, что он всем им, наконец, надоел. Может, они устали от его надменности. Может, они поняли, что он не из тех, кто когда-либо ответит им хоть каплей любви или привязанности.

– У тебя это звучит как-то тоскливо, Капуторес.

– Что?

– Ты уверен, что говоришь только о юношах?

Его лицо покраснело. Он задвигал челюстью взад и вперед, сгибая массивные плечи. Я постарался унять дрожь.

– Я не дурак, сыскарь, – сказал он, наконец, понизив голос. – Я здесь достаточно долго, чтобы кое-чему научиться. Урок первый: такой мальчик, как Клеон, – не что иное, как неприятности. Смотри, но не трогай. – его челюсть расслабилась в слабой улыбке. – У меня крепкая шкура. Я дразню и шучу с ними, но ни один из этих парней не влезет мне в душу.

– Даже Клеон?

Его лицо окаменело, затем расплылось в улыбке, когда он посмотрел на кого-то за мной.

– Кальпурний! – крикнул он юноше через двор. – Если ты будешь держать копье между ног так же, как  это, ты поразишь сам себя! Милосердный Зевс, позволь мне показать тебе, как надо!

Капуторес протиснулся мимо меня, взъерошив по дороге волосы Экону, оставив нас размышлять о разбитой статуе Эросе и пустом бассейне, в котором умер Клеон.

В тот день мне удалось поговорить с каждым юношей в гимнасии.  Многие были там накануне: принимали участие в спортивных играх или смотрели на них. Большинство из них были готовы пойти со мной на контакт, но только до определенной степени. У меня было ощущение, что они уже поговорили между собой и решили, как можно меньше распространяться о смерти Клеона посторонним, таким как я, независимо от того, что я пришел как представитель отца Клеона.

Тем не менее, по неловким взглядам, задумчивым вздохам и незавершенным фразам я понял, что то, что сказал мне Капуторес, было правдой: Клеон разбил сердца чуть ли не всей гимнасии и в результате нажил немало врагов. По общему мнению, он был самым умным и красивым мальчиком в группе, и вчерашние игры убедительно доказали, что он также был лучшим атлетом. Он также был тщеславным, высокомерным, эгоистичным и отчужденным; его легко можно было полюбить, но он никого не любил в ответ. Юноши же, которые не попадали под его чары, не обращали на него внимания из чистой зависти.

Мне удалось узнать все это как из того, что осталось недосказанным, так и из того, что сказал каждый юноша, но, когда дело дошло до получения более конкретных деталей, я натолкнулся на стену молчания. Слышали ли когда-нибудь, чтобы кто-нибудь произносил серьезную угрозу Клеону? Говорил ли кто-нибудь когда-нибудь, пусть даже в шутку, о потенциально опасном размещении статуи Эроса у бассейна? Кто-нибудь из мальчиков особенно расстроился из-за побед Клеона в тот день? Ускользал ли кто-нибудь из них из ванны в то время, когда был убит Клеон? А что с гимнасиархом? Всегда ли поведение Капутореса по отношению к Клеону было безупречным, как он утверждает? На эти вопросы, как бы прямо или косвенно я их ни задавал, я не получил четких ответов, только ряд двусмысленных отговорок.

Я уже начинал отчаиваться найти что-либо значительное, когда мне, наконец, удалось поговорить с Ипполитом, борцом, по заднице которого Капуторес игриво щелкнул полотенцем. Он готовился окунуться в подогретый бассейн, когда я подошел к нему. Он развязал кожаную повязку, позволив прядям угольно-черных волос упасть ему на глаза, и начал распутывать запястья. Экон казался немного напуганным мускулистостью этого парня; мне, с его детским лицом и красными, как яблоки, щеками, этот Геркулес казался просто сильно подросшим ребенком.

Я слышал от других, что Ипполит был достаточно близок Клеону. Я начал разговор с этих слов, надеясь застать его врасплох. Он невозмутимо посмотрел на меня и кивнул.

– Полагаю, это правильно. Он мне нравился. Он был не так плох, как некоторые думают.

– Что ты имеешь в виду?

– Клеон не виноват в том, что все падали из-за него в обморок. И он был виноват, если сам не падал в обморок от других. Я не думаю, что у него были какие-то чувства по отношению к другим юношам, – он нахмурился и наморщил лоб. – Некоторые говорят, что это неестественно, но Боги делают нас всех разными.

– Мне сказали, что он был высокомерным и тщеславным.

– Не его вина, что он лучше всех боролся, бегал и метал копья. И не он виноват, что был умнее своих наставников. Но я полагаю, ему не следовало бы так зазнаваться. Гордыня!  Вы знаете, что это такое?

– Тщеславие, оскорбляющее богов, – сказал я.

– Верно, как в пьесах. Те, кто получают слишком много просто так, задаром, становятся слишком самоуверенными, и чуть ли не умоляют, чтобы их ударила молния или поглотило землетрясение. Что боги дают, они могут и забрать. Они дали Клеону все. Потом они все это забрали.

– Боги?

Ипполит вздохнул.

– Клеон, конечно, заслуживал наказание, но он не заслужил этого наказания.

– Наказания? От кого? За что?

Я следил за его глазами и видел, как в нем постоянно идут какие-то внутренние споры. Если я стану слишком сильно давить на него, он может замкнуться; если я вообще не буду направлять его, он может продолжать отвечать благочестивыми общими фразами. Я начал было говорить, но потом увидел, что в нем что-то назрело, и придержал язык.

– Ты видел статую, которая упала на него?

– Да. Эрос с луком и стрелами.

– Ты думаешь, это было просто совпадением?

– Я не понимаю.

– Вы поговорили со всеми в гимнасии, и никто вам ничего не сказал? Все они так думают, но они слишком суеверны, чтобы сказать это вслух. Это Эрос убил Клеона за то, что тот отверг его.

– Ты думаешь, что это сделал сам бог? Используя свою статую?

– Любовь текла к Клеону со всех сторон, как реки к морю, – но он повернул реки вспять и жил в своей собственной каменистой пустыне. Эрос выбрал Клеона своим любимцем, но Клеон отказал ему. Однажды он рассмеялся в лицо бога.

– Как, так? Что сделал Клеон, чтобы, наконец, слишком сильно разгневать бога?

Я снова увидел в его глазах внутренний спор, как будто он хотел мне все рассказать. Мне оставалось только набраться терпения. Наконец он вздохнул и заговорил.

– В последнее время некоторые из нас думали, что Клеон, возможно, наконец, кого-то полюбил. У него был новый наставник, молодой философ по имени Малсибер, который приехал из Александрии около шести месяцев назад. Клеон и его сестра Клея каждое утро ходили в маленький домик Малсибера возле Форума поговорить о Платоне и почитать стихи.

– Клея тоже?

– Сосистридес считал нужным дать образование обоим своим детям, независимо от того, что Клея – девочка. В любом случае, довольно скоро стало известно, что Малсибер стал ухаживать за Клеоном. А почему бы и нет? Он был поражен его красотой, как и все остальные. Малсибер присылал ему маленькие целомудренные любовные стихи, а Клеон отсылал ему свои. Клеон как-то показал мне некоторые из стихов Малсибера и попросил меня прочитать те, которыми он отвечал тому. Они были прекрасны! Конечно же, он умело владел словом. – Ипполит печально покачал головой.

– Но все это было жестокой мистификацией. Клеон просто разыгрывал Малсибера, выставляя его дураком. Только позавчера, прямо на глазах у других учеников Малсибера, Клеон устроил публичное представление, вернув все стихи учителя и попросил того вернуть ему свои стихи. Он сказал, что написал их просто в качестве упражнений, чтобы научить своего учителя, как правильно писать любовные стихи. Малсибер был ошеломлен! Все в гимназии слышали об этом и говорили: «Клеон, в конце концов, слишком далеко зашел!». Одно дело отвергнуть ухаживания своего наставника, но сделать это в такой жестокой, намеренно унизительной манере было излишне высокомерным, говорили люди, и боги за это отомстят. И теперь они сделали это.

Я кивнул.

– Но довольно часто боги используют человеческие сосуды для достижения своих целей. Неужели ты думаешь, что статуя упала в бассейн сама по себе, а не с помощью руки толкнувшей ее?

Ипполит нахмурился и, казалось, опять заспорил сам с собой перед тем, как открыть еще один секрет.

– Вчера, незадолго до того, как утонул Клеон, некоторые из нас видели в гимнасии незнакомца.

«Наконец-то, – подумал я, – конкретное доказательство и что-то реальное, над чем можно подумать!»

Я сделал глубокий вдох.

– Кроме тебя больше никто не говорил, что видел незнакомца.

– Я же сказал вам, что они все слишком суеверны. Если юноша, которого мы видели, был посланником бога, они не хотят об этом говорить.

– Юноша?

– Возможно, это был сам Эрос в человеческом обличье, хотя вы бы могли подумать, что богу надо было бы лучше следить за собой и надевать подходящую одежду.

– Ты ясно видел этого незнакомца?

– Не очень ясно, как и все остальные, насколько могу судить. Я только мельком увидел его, проходившим по внешнему коридору, но могу сказать, что это не был один из наших, посещающих гимнасию.

– Почему ты так подумал?

– По тому, что он вообще был одет. Это было сразу после игр, и все были еще обнажены. И большая часть толпы в спортзале была из довольно обеспеченных семей; у этого же парня была ужасная стрижка, а его туника выглядела как заплатанная хламида ... от старшего брата. Я подумал, что это какой-то незнакомец, который забрел с улицы, или, может быть, посыльный раб, стесняющийся зайти в раздевалку.

– А его лицо?

Ипполит покачал головой.

– Я не видел его лица. Хотя у него были темные волосы.

– Ты говорил с ним, или слышал, как он говорит?

– Нет. Я направился к подогретой ванне и забыл о нем. Затем Капуторес нашел тело Клеона, и после этого все обезумели. Я не вспоминал о незнакомце до сегодняшнего утра, когда случайно узнал, что некоторые атлеты его тоже заметили.

– Кто-нибудь видел, как этот молодой незнакомец проходил через ванны и раздевалку?

– Я не думаю. Но есть еще один способ попасть из внешнего коридора во внутренний двор – через небольшой проход в дальнем конце здания.

– Да. Капуторес говорил мне. Тогда кажется возможным, что этот незнакомец мог войти через внешний коридор во двор, натолкнуться на Клеона, плавающего в бассейне, толкнуть статую на него, а затем сбежать тем же путем, которым пришел.

Ипполит глубоко вздохнул.

– Наверное, такое возможно. Но, видите ли, это все равно, должно быть, был бог или какой-то посланец бога. Кто еще мог бы так идеально рассчитать время, чтобы совершить такой ужасный поступок?

Я покачал головой.

– Я вижу, что ты немного разбираешься в поэзии и остальных науках, а не только в борцовских приемах, молодой человек, но разве никто не обучал тебя логике? Мы с тобой получили ответ на вопрос, как, но это не отвечает на вопрос, кто? Я уважаю твое религиозное убеждение в том, что бог Эрос мог иметь мотив и возможность убить Клеона таким хладнокровным образом, но, похоже, тут хватало и простых смертных с таким же мотивом. В моей сфере деятельности я предпочитаю подозревать в первую очередь наиболее вероятного смертного и предполагать наличие божественности в причине только в крайнем случае. Главным среди таких подозреваемых должен быть этот наставник, Малсибер. Мог бы ты опознать в нем того незнакомца, которого видел шедшим по коридору? По стрижке или по ношенной одежде.

– Нет. Незнакомец был ниже ростом и имел более темные волосы.

– Тем не менее, я бы хотел поговорить с этим влюбленным наставником.

– Боюсь, что это невозможно, – сказал Ипполит. – Малсибер вчера повесился.

– Неудивительно, что смерть Клеона окружает такой суеверный страх, – заметил я Экону, когда мы шли к дому Малсибера. – Красивый мальчик, убитый статуей Эроса; его отвергнутый наставник, повесившийся в тот же день. Такова темная сторона Эроса. И она отбрасывает тень, заставляющую всех молчать.

Слушая меня, Экон зажестикулировал и испустил приглушенное, неопределенное ворчание, которое он иногда издавал, просто чтобы заявить о своем существовании. Я улыбнулся его самоуничижительному юмору, но мне казалось, что то, что мы узнали этим утром, обеспокоило и расстроило Экона. Он был в таком возрасте, чтобы остро осознавать свое место в системе вещей и задумываться о том, кто мог бы когда-нибудь его любить, особенно несмотря на его физический недостаток. Казалось несправедливым, что такой мальчик, как Клеон, который только презирал своих воздыхателей, вызвал столько безответного влечения и страсти, когда другие оставались жить в одиночестве. Боги изобрели парадокс несправедливости любви, чтобы развлечь себя, или это было одним из зол, которое вырвалось из ящика Пандоры и поразило человечество?