Текст книги "Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов) (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Не успел я устроиться на обеденном диване, как Экон выбежал из своей комнаты с выражением замешательства и тревоги на лице. Он подбежал ко мне и замахал руками, делая незнакомые жесты.

– Я знаю, знаю, – сказал я, поднимая одну руку, чтобы успокоить его, и нежно удерживая его другой. – Не говори мне – твой Циклоп пропал.

Эко ненадолго опешил, затем нахмурился и вопросительно посмотрел на меня.

– Откуда я знаю? Хорошо…

В этот момент из кухни появилась Бетесда с миской дымящейся каши. Я откашлялся.

– Бетесда, – сказал я, – похоже, исчезла еще одна фигурка Эко. Что ты на это скажешь?

Она поставила миску на небольшой столик-треногу и стала разливать кашу в три миски поменьше.

– Что ты хочешь, чтобы я сказала, господин? – она не спускала глаз с мисок. Ее лицо было совершенно невыразительным, на нем не было ни малейшего следа вины.

Я вздохнул, почти сожалея, что она заставила меня разоблачить свою маленькую шараду. – Возможно, ты могла бы сначала… – «извиниться перед Эконом», – собирался сказать я, но меня внезапно прервал чей-то чих.

Бетесда не чихала. И Экон не чихал.

Это был кот.

Бетесда подняла глаза.

– Да, господин? Я могла бы начать … с чего?

Мое лицо поураснело. Я откашлялся и поджал губы.

Затем я встал.

– Экон, первое, что ты должен помнить, если ты когда-нибудь захочешь стать сыскарем, как твой отец, – это всегда сохранять хладнокровие и никогда не торопиться с выводами. Вчера вечером я заложил ловушку для нашего виновника. Если мы сейчас осмотрим место преступления то, я подозреваю, мы обнаружим, что она оставила нам зацепку.

Или, как выяснилось, несколько зацепок, если так назвать каждый крошечный отпечаток лапы на мелкой пыли от штукатурки в качестве индивидуальной подсказкой. Следы лап сначала вели к нише, затем следы лап уводили прочь. Следуя по едва различимому следу запыленных отпечатков, мы с  Эконом   проследили, как вор выходит из его комнаты, обошел вокруг портика с колоннадой и зашел в комнату, которую я делил с Бетесдой. Следы исчезли под кроватью.

Я предоставил Экону самому открыть местонахождение украденной статуэтки. Он хмыкнул, полез под кровать и вылез оттуда, сжимая глиняные сокровища обеими руками, с выражением облегчения и торжества на лице.

Очень взволнованный, он отложил фигурки, чтобы объясниться. Он зажал под носом указательные пальцы и вытянул их наружу, имитируя длинные усы кошки.

– Да, – сказал я. – Это Баст забрал твои фигурки.

Эко преувеличенно пожал плечами, подняв ладони вверх.

– Почему? Этого я не могу тебе сказать. Мы, римляне, еще не так много чего знаем о кошках. В отличие от египтян, которые жили с ними – и поклонялись им – с незапамятных времен. Собак и хорьков – и, если уж на, то пошло, – мы довольно неплохо изучили, а некоторые кошки, выходит, вроде сорок, проявляют склонность воровать мелкие предметы и прятать их. Одна из этих фигурок вполне могла бы поместиться между челюстями Баста. Я уверен, что он не собирался причинять им никакого вреда, поскольку ни одна из них, похоже, не повреждена. Очевидно, он относился к ним с большим уважением.

Я взглянул на кота. Он стоял в дверном проеме рядом с Бетесдой и смотрел на меня с бесстрастным  выражением лица, не признающегоникакой вины. Он потерся о лодыжки Бетесды, взмахнул хвостом и побрел обратно в сад. Бетесда приподняла бровь и пристально посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Той ночью, после очень напряженного дня, я лег в кровать рядом с Бетесдой. Ее настроение казалось немного прохладным, но она молчала.

Наступила тишина.

– Полагаю, я должен извиниться перед тобой, – наконец сказал я.

– За что?

Я решил, что лучше всего будет сразу признать свою ошибку.

– На самом деле это было глупо с моей стороны. Знаешь, я почти заподозрил, что это ты забрала статуэтки Экона.

– В самом деле? – в бледном лунном свете я не мог разобрать выражение ее лица. Она злилась? Была довольна? Или ей было все равно?

– Да, я действительно подозревал тебя, Бетесда. Не мог же я подозревать кота, – существо резко запрыгнуло на кровать и, громко мурча, переползло через нас обоих, чтобы устроиться между Бетесдой и стеной.

– Да, фигурки забрал Баст, – сказала Бетесда. Она отодвинулась от меня и положила руку на кота, который ответил мурлыканьем, почти рычанием. – Но почему ты думаешь, что не я ему это поручила?

На это у меня ответа не было.

3-й рассказ     Белый олененок

 Старый сенатор приходился дальним родственником моему другу Луцию Клавдию, и они когда-то были очень близки. Это была единственная причина, по которой я согласился увидеться с этим человеком в качестве оказания услуги Луцию. Когда по дороге к дому сенатора Луций проговорился, что дело как-то связано с Серторием, я прищелкнул языком и чуть не повернул назад. У меня уже тогда было ощущение, что это ни к чему хорошему не приведет. Назовите это предчувствием, если хотите; если вы. конечно, верите, что существуют такие вещи, как предчувствия.

Дом сенатора Гая Клавдия находился на Авентинском холме, не в самом фешенебельном районе Рима. Тем не менее, среди тесных магазинчиков и уродливых новых многоквартирных домов, раскинувшихся на холме, есть множество старых домов патрициев. Фасад сенаторского дома был скромным, но это ничего не значило; дома римской знати зачастую скромны, по крайней мере снаружи.

Трепещущий привратник узнал Луция (могли ли быть в Риме двое одинаковых мужчин с его круглым сияющим лицом, неопрятными рыжими волосами и бегающими зелеными глазами?) и сразу же проводил нас в атриум, где булькал и плескался фонтан, но он мало помогал от зноя безоблачного летнего дня. Пока мы ждали появления нашего хозяина, мы с Луцием прогуливались из угла в угол маленького квадратного сада. В такой теплый день во всех комнатах, выходящих на атриум, были распахнуты ставни.

– Я так понимаю, для твоего кузена настали тяжелые времена, – сказал я Луцию.

Он поджал губы.

– Почему ты так решил, Гордиан? Я не припомню, чтобы упоминал об этом.

– Обрати внимание на состояние его дома.

– Прекрасный дом.

– Кажется, что он довольно скудно украшен.

– Ты видел бюсты его благородных предков, выстроенные в нишах при входе, – сказал Луций, вздернув нос. – Каких еще украшений требует дом патриция?

Несмотря на свой добродушный характер, Луций иногда становился снобом.

– Но я думаю, что твой кузен большой любитель искусства, или когда-то им был.

– Почему ты так говоришь?

– Взгляни на мозаичный пол под нашими ногами с его замысловатым узором в виде листьев аканта. Качество изготовления очень хорошее. И обрати внимание на настенные росписи в некоторых комнатах вокруг нас. Я полагаю, что это различные сцены из Илиады. Даже отсюда я вижу, что это работы очень высокого качества.

Луций приподнял бровь.

– У кузена Гая действительно хороший вкус, я согласен. Но почему ты решил, что для него настали тяжелые времена?

– Из-за того, чего я не вижу.

– Ну, Гордиан, правда! Как ты можешь войти в дом, в который никогда не заходил раньше, и заявить, что чего-то тут не достает? Я смотрю на окружающие нас комнаты так же, как и ты, и все они выглядят хорошо меблированными.

– Совершенно верно; обстановка подходящая. Однако, я ожидаю от человека, который построил этот дом и заказал эти настенные росписи и мозаику, чего-то большего. Где изящно вычурная мебель? Все, что я вижу, похоже на обычные вещи, которые любой может купить готовыми на Улице Плотников. Где картины в переносных в рамах, портреты и буколические сцены, которые сейчас так модны?

– Что заставляет тебя думать, что кузен Гай когда-то собирал такие произведения?

– Потому что я вижу выцветшие прямоугольники на стене, где они раньше висели! И, мне кажется, довольно внушительная статуя когда-то заполняла это пустое место на пьедестале в центре фонтана. Дай угадаю: Диана со своим луком или, возможно, метатель диска?

– Вообще-то, здесь стоял неплохо выполненный пьяный Геракл.

– Такие ценности не исчезают из аристократического дома без уважительной причины. Этот дом похож на пустой шкаф или прекрасную римскую матрону без своих драгоценностей. Где урны, вазы, драгоценные мелочи, которые можно увидеть в доме? Доме богатого старого сенатора? Я полагаю, они выставлены на аукцион, чтобы заплатить кредиторам. Когда твой двоюродный брат их продал?

– За последние несколько лет, – со вздохом признался Луций, – понемногу. Я полагаю, что мозаики и настенные росписи тоже исчезнут, за исключением тех, что являются частью дома и не подлежат разборке. По частям. Гражданская война была очень тяжелой для моего кузена Гая.

– Он поддержал не ту сторону?

– Напротив! Гай был стойким сторонником Суллы. Но его единственный сын, который был моего возраста, женился на девушке из семьи, которая была сторонницей Мария, и был обвинен в связях своей жены; он был обезглавлен, когда Сулла стал диктатором. Однако оставил наследника – внука Гая, мальчика по имени Мамеркус, которому сейчас около двадцати лет. Гай взял под опеку своего внука, но ему также пришлось взять на себя долги своего казненного сына, которые были сокрушительными. Бедный кузен Гай! Гражданская война разлучила его семью, забрала единственного сына и оставила его практически банкротом.

Я огляделся.

– Сам дом выглядит достаточно ценным.

– Я уверен, что это так, но это все, что осталось у Гая. Все богатство исчезло. Боюсь, что и молодой Мамеркус.

– Внук?

– Да! Уехал в Испанию! Это разбило сердце деда.

– Испания? Ах, вот почему ты упомянул Сертория по дороге сюда…

Гражданская война закончилась шесть лет назад. Марий проиграл. Сулла победил и стал диктатором. Он расправился со своими врагами, изменил порядок в государстве, а затем удалился, оставив своих избранных преемников под твердым контролем сената и магистратов. Марианцы – те, кто пережили запреты, и все еще сохранили свои головы, – пали низко. Но в Испании последние искры сопротивления все еще тлели в лице легата Квинта Сертория. Легат-ренегат не только отказался сдаться, но и объявил себя главой законного римского государства. Недовольные марианские военные и отчаявшиеся антисулланские сенаторы бежали из Рима, чтобы присоединиться к правительству Сертория в изгнании. В дополнение к своим легионам Серторию удалось привлечь на свою сторону местное население.

– Ты хочешь сказать, что молодой Мамеркус сбежал, чтобы присоединиться к Серторию?

– Похоже, – сказал Луций, покачивая головой. Он наклонился, чтобы понюхать розу. – Эта очень сладко пахнет!

– Значит, молодой Мамеркус отверг политику поддержки Суллы своего деда и остался верен материнской стороне семьи?

– Похоже, Гай очень расстроен. Глупость юности! Ни у кого, кто встанет на сторону Сертория, не будет будущего.

– Но какое будущее было бы у молодого человека, если бы он остался здесь, в Риме, со своим дедом? Ты же говоришь, что Гай банкрот.

– Это вопрос лояльности, Гордиан, и семейного достоинства, – Луций заговорил осторожно. Я видел, что он изо всех сил старается не показаться снисходительным.

Я пожал плечами.

– Возможно, мальчик чувствует, что должен быть верен своему умершему отцу, присоединившись к последнему сопротивлению фракции Суллы. Но я понимаю твою точку зрения, Луций; это семейная трагедия, слишком распространенная в наши дни. Но что нужно твоему кузену от меня?

– Я думаю, это очевидно. Он хочет, чтобы кто-то… а, но вот и сам Гай…

– Кузен Луций! Обними меня! – в атриум вошел хилый старик в сенаторской тоге с распростертыми объятиями. – Дай мне почувствовать, как еще одна моя плоть и кровь прижимается ко мне!

Эти двое мужчин не могли быть более разными. Гай, конечно, был старше, но при этом высокий и зудой, а Луций был невысокого роста и круглым. И там, где Луций был цветущим и раскрасневшимся, старый сенатор казался серым не только в волосах и морщинистых руках, но также в своем выражении лица и манерах – своего рода строжайшая строгость. Как и его дом, этот человек, казалось, лишился всех суетных украшений и рассеялся до своей сути.

Через мгновение они опустили объятия.

– Я знал, что ты меня не разочаруешь, Луций. Это тот самый человек?

– Да, это Гордиан, прозванный Искателем.

– Будем надеяться, что он оправдывает свое имя, – Гай Клавдий смотрел на меня не снисходительным взглядом, который я привык получать от патрициев, а пристально и глубоко, как бы решая, могу ли я стать для него надеждой или нет. – Он выглядит достаточно надежным, – наконец произнес он. – Ах, но какой из меня судья людских характеров, когда я позволил своему единственному сыну жениться на семье марианцев, а затем не смог предвидеть намерений моего внука пойти тем же путем к той же катастрофе?

– Да, я только что рассказал Гордиану о твоей ситуации, – сказал Луций.

– И он согласен?

– На самом деле, мы как раз подходили к этому…

Тут, должно быть, упала последняя тонкая пелена тщеславия, сдерживавшая поведение старого сенатора. Он умоляюще посмотрел на меня.

– Мальчик – это все, что у меня осталось! Я должен, по крайней мере, знать наверняка, что с ним сталось, и почему он совершил это безумие, и если его нельзя убедить – увидеть причину! Ты сделаешь это для меня, Гордиан?

– Что сделать, Гай Клавдий? – спросил я, хотя начинал видеть все слишком ясно.

– Найди его! Отправляйся за ним в Испанию. Прими мое предложение. Верни его мне!

Я откашлялся.

– Дайте мне понять вас, Гай Клавдий. Вы хотите, чтобы я отважился отправиться на территорию Сертория? Вы должны понять, что весь Испанский полуостров охвачен войной. Опасность ...

– Полагаю, ты сбираешься потребовать большую плату… – Гай отвел глаза и заломил руки.

– Плата, не проблема, – сказал Луций.

– Боюсь, что так оно и есть, – сказал я, не понимая его смысла. Затем я увидел взгляд, которым обменялись Луций и его кузен, и понял. У Гая Клавдия не было денег; это Луций будет платить мне гонорар, а Луций, как я хорошо знал, мог позволить себе быть щедрым. Тогда заказ будет исходить как от моего дорогого друга, так и от его кузена. Это заставило меня почувствовать себя еще более обязанным принять его.

Таким образом, несколько дней спустя я оказался на восточном побережье Испании, недалеко от деревни Сукро, расположенной недалеко от устья одноименной реки.

Я был не один. После долгих внутренних споров и колебаний я решил взять с собой Экона. С одной стороны, я мог столкнуться с опасностью, и вполне возможно, с очень большой опасностью; кто знает, что может случиться в чужой стране, раздираемой войной? С другой стороны, ловкий, сообразительный четырнадцатилетний мальчик, выживший на суровых улицах Рима с ранних лет (несмотря на свою немоту), – неплохой компаньон для жизни в непредсказуемой обстановке. И для его же пользы я подумал, что Экон должен начать изучать азы путешествий, пока был еще молод, особенно с учетом того, что Луций Клавдий оплачивал расходы.

Сначала мы совершили морское путешествие на торговом корабле из Путеол в Мавританию. За разумную плату капитан согласился высадить нас на берегу в Новом Карфагене в Испании. Все прошло достаточно хорошо. Пираты преследовали нас только один раз, и нашему опытному капитану удалось легко их обогнать; а Экон страдал морской болезнью только в первые день и немного во второй. Оказавшись на берегу, мы стали искать сведения о местонахождении Сертория и направились на север, пока не догнали его в Сукро, куда мы прибыли всего через два дня после ужасной битвы на берегу реки.

По словам местных жителей, Серторий понес тяжелые потери, возможно, до десяти тысяч человек; но то же самое произошло и с противостоящим ему римским полководцем, сулланским чудо-мальчиком Помпеем (правда, уже не таким мальчиком в свои тридцать лет), который сам был ранен, хотя и не так уж серьезно. Обе стороны, похоже, перегруппировывали свои силы, и по свежим слухам, скоро должен прибыть коллега Помпея Метелл с подкреплением с севера. Горожане Сукро готовились к новой большой битве.

Попасть в лагерь Сертория оказалось проще, чем я ожидал. Традиционная жесткая дисциплина римского армейского лагеря отсутствовала; возможно, учитывая, что Серторий объединил испанских соплеменников и разношерстных римлян, такая дисциплина была невозможна. Вместо этого, казалось, возникло чувство товарищества и приветливые отношения для прибывавших в местный лагерь, которые приходили предложить еду и товары (и, в некоторых случаях, и самих себя) для продажи солдатам. Воздух в лагере был открытым и почти праздничным, несмотря на страшную бойню, произошедшую двумя днями ранее. Боевой дух явно был очень высок.

Я поинтересовался, где находится Мамеркус Клавдий, используя описание, которое дал мне его дед: молодой патриций девятнадцати лет, высокий, стройный, с приятным лицом и копной черных как смоль волос, новичок в рядах. Я подумал, что среди седых римских ветеранов и их испанских союзников такой парень мог бы выделяться, и, конечно же, потребовалось лишь немного поспрашивать и потратить пару монет на взятки, прежде чем нам с Эконом указали на его палатку.

Ее расположение удивило меня, так как она находилась очень близко к центру лагеря и, следовательно, неподалеку от шатра  Сертория. Несмотря на свою молодость и неопытность, Мамеркус Клавдий, вероятно, был настоящей находкой для Сертория, примером для его собратьев-римлян, что легат-отступник смог привлечь молодежь из одной из лучших семей Рима, что он смотрел не только в прошлое но и в будущее.

Это предположение оказалось более проницательным, чем я думал. Когда я попросил центуриона у палатки сообщить Мамеркусу, что у него посетитель, мне сказали, что Мамеркус был где-то в другом месте. Когда я спросил, где он может быть, центурион предложил мне попробовать зайти в командирскую палатку.

Итак, мы с Эконом направились к палатке самого Квинта Сертория, которая была довольно заметна благодаря отряду стражников вокруг нее. Также здесь находилась огромная толпа обычных просителей, выстроившихся в очередь, на аудиенцию – местных жителей, которые надеялись продать провизию армии, или понесли имущественный ущерб и требовали реституции, а возможно имели и другие неотложные дела с командующим и его штабом.

Экон постучал ребром ладони одной руки по ладони другой руки, давая понять, что мы натолкнулись на твердую стену:

– Нам никогда не попасть внутрь этой палатки, – показал он пальцами.

– Ах, но нам не нужно заходить внутрь, – сказал я ему. – Мы хотим, чтобы вышел тот, кто находится там внутри, а это другое дело.

Я подошел к началу длинной очереди. Некоторые в очереди впились в нас взглядом, но я проигнорировал их. Я подошел к мужчине, которого вот-вот должны были допустить, и прочистил горло, чтобы привлечь его внимание. Он повернулся, бросил на меня непризненный взгляд и сказал что-то на своем родном языке. Когда он увидел, что я его не понял, он повторил на сносной латыни.

– Что тебе надо? Сейчас моя очередь. Уходи!

– Ты здесь, чтобы увидеть Квинта Сертория? – спросил я.

– Как и все. Иди займи очередь!

– А, но мне не нужен сам полководец. Я только хочу, чтобы кто-нибудь передал сообщение молодому парню, который, вероятно, находится там с ним. Не мог бы ты оказать мне услугу? – я похлопал рукой по кошельку для монет внутри моей туники, которая многозначительно звякнула. – Спроси о молодом римлянине по имени Мамеркус Клавдий. Скажи ему, что человек, проделавший очень долгий путь, чтобы поговорить с ним.

– Я полагаю… – мужчина, казалось, засомневался, но затем его лицо внезапно прояснилось, как будто отразив блеск солнечного света на монетах, которые я бросил ему в руку.

В этот момент подошел охранник, обыскал парня на предмет оружия и велел ему войти в палатку.

Долго ждать не пришлось. Вскоре из палатки вышел долговязый молодой человек. Его бронированный кожаный панцирь, казалось был скроен для более низкого и коренастого человека; я заметил, что многие младшие командиры Сертория были экипированы таким же случайным образом. Молодой человек неловко потянул проймы своей кожаной куртки и довольно расстроенным взглядом стал осматривать толпу. Я поймал его взгляд и поманил его рукой отойти к стенке палатки. – Мамеркус Клавдий? – спросил я. – Я пришел с посланием от…

– Как ты посмел, идиот, вызывать меня вот так из шатра командира? – он был зол, но говорил тихо.

– Полагаешь, мне лучше было бы встать вместе с остальными на аудиенцию к легату…

– Кто ты?

– Меня зовут Гордиан, по прозвищу Искатель. А, это мой сын, Экон. Мы проделали сюда весь путь из Рима. Меня прислал твой дед.

Мамеркус сначала показался опешившим, потом печально улыбнулся.

– Понятно. Бедный дедушка!

– Действительно, бедный, – сказал я, – это точно, и стал еще беднее из-за твоего отсутствия.

– С ним все хорошо?

– Телом – да. Но его дух съеден страхом за тебя. Я принес от него послание.

Я достал маленький сложенный планшет, который добросовестно вез с собой из Рима. Две тонкие деревянные пластины были связаны вместе лентой и скреплены печатью из красного воска, на который Гай Клавдий наложил перстень. Мамеркус сломал печать, разобрал таблички и посмотрел на восковые поверхности внутри, на которых его дед собственноручно нацарапал свое послание, поскольку у него больше не было даже секретаря, который мог бы написать за него письма.

Если бы реакция Мамеркуса была черствой и равнодушной, я бы не удивился. Многие нетерпеливые, ожесточенные, обездоленные молодые люди в его ситуации могли бы пренебречь заботой любящих дедушек и бабушек, особенно если бы эти дедушка и бабушка всегда поддерживали то, против чего он восставал. Но Мамеркус отреагировал совершенно иначе. Я наблюдал за быстрым движением его глаз, когда он читал слова, и увидел, как они заблестели от слез. Он крепко сжал челюсти, чтобы не задрожали губы. Его очевидное горе делало его таким же мальчишкой, как Экон.

Гай Клавдий не скрывал от меня содержание своего письма. Напротив, он настоял, чтобы я прочитал его:

«Мой дорогой внук, кровинка моей крови, что побудило тебя совершить этот глупый поступок? Думаешь, что ты угодить тени своего отца, вступив в безнадежную борьбу против тех, кто его уничтожил? Если бы это был бы единственный путь, доступный тебе – когда твое собственное имя и будущее были разрушены вместе с твоими родителями, – тогда твоя честь могла бы пойти на такой отчаянный шаг. Но в Риме у тебя все еще осталась моя поддержка и защита, несмотря на падение твоего отца, и ты все еще в силах сделать свою самостоятельную карьеру. Конечно, мы ужасно обеднели, но вместе найдем выход из нашей беды! Несомненно, лучшей местью за твоего отца для тебя будет, если ты восстановишь состояние нашей семьи и найдешь себе место на службе нашему государству, так чтобы в моем возрасте ты мог оглянуться назад на долгую карьеру и мир, к созданию которого по своему вкусу ты приложил бы руку. Не разбрасывайся своей жизнью понапрасну!  Прошу тебя, уйми свои страсти и обратись к разуму. Возвращайся ко мне! У человека, принесшего тебе это послание, достаточно средств для твоего возвращения домой. Мамеркус, внук мой, я молю богов, чтобы как можно скорее я смог тебя увидеть!

Через некоторое время Мамеркус сложил таблицы и перевязал их ленточкой. Он отвел глаза так, что напомнил мне своего деда.

– Спасибо, что принес письмо. Это все?

– Это все? – повторил я. – Я знаю, что содержится в письме. Ты удовлетворишь его просьбу?

– Нет. Так, что оставь меня в покое.

– Ты уверен, Мамеркус? Может подумаешь, а я вернусь позднее?

– Нет!

Мое поручение от Гая Клавдия было конкретным: я должен был найти Мамеркуса, доставить сообщение и помочь ему, если он захочет, уйти невредимым от службы Сертория. Мне не нужно было уговаривать его уйти. Но я проделал долгий путь и теперь увидел и горе старого сенатора, и реакцию его внука на него. Если бы Мамеркус отреагировал на это насмешкой, если бы он не питал никакой любви к своему деду, это был бы конец. И я не стал бы в это вмешиваться.  Но его реакция была совершенно противоположной. Даже сейчас, по тому, как он нежно держал скрижали, почти лаская их, и протирал глаза, я заметил, что он испытывал сильную привязанность к старику и, как следствие, возможно, значительное замешательство по поводу сделанного выбора.

Я счел разумным на мгновение сменить тему.

– Кажется, ты хорошо себя чувствуешь здесь, в армии Сертория, – сказал я.

– Лучше, чем я ожидал, за такое короткое время, – признал Мамеркус. Он сунул таблички под мышку и криво улыбнулся. – Командир был очень рад принять меня. Он сразу дал мне место в своем штабе, несмотря на отсутствие у меня боевого опыта. «Послушайте, – сказал он всем, – молодой Клавдий приехал из Рима, чтобы присоединиться к нам. Но не волнуйся, сынок, мы вернемся в Рим раньше, чем ты думаешь, и эти проклятые приверженцы Суллы еще пожалеют о содеянном!

– И ты в это поверил? И поэтому хочешь остаться?

Мамеркус вознегодовал.

– Вопрос был в том, что меня здесь держит, Гордиан? Я ответил тебе. Теперь уходи!

В этот момент толпа перед командирским шатром зашумела. Я услышал, как восторженно прозвучало имя Сертория, и увидел, что сам великий полководец вышел из шатра. Это был высокий, крепкий мужчина с сильной челюстью и улыбкой, излучающей уверенность. Много лет назад он потерял в бою глаз. Других вояк этот дефект мог бы смутить, но Серторий, как говорят, считал кожаную повязку на глазу знаком чести. Множество боевых шрамов, разбросанных по его рукам и ногам, он считал чуть ли не медалями.

Немногие смертные обладают почти божественным обаянием, которое каждый может увидеть с первого взгляда, и Квинт Серторий был именно таким смертным. Это был человек, которому другие люди безоговорочно доверяли и готовы беспрекословно следовать за ним к славе или смерти. Приветствия, которыми встретили его появление как со стороны его собственных солдат, так и со стороны местных жителей, были абсолютно искренними и спонтанными.

Затем крики стихли и перешли в шепот. Мы с Эконом озадаченно посмотрели друг на друга. Приветствия были понятны, но что это было? Это напоминало тишину религиозного трепета, подобного тому, который можно было услышать в Риме во время некоторых древних обрядов, совершаемых в храмах у Форума, – едва слышимая суматоха шепота и бормотания молитв.

Затем я увидел замечательное существо, которое последовало вслед за Серторием из палатки.

Это был молодой олененок. Его мягкая шкура была совершенно белой, без единого цветного пятнышка. Он шел за Серторием, как верная собачка, и когда тот остановился, он уткнулся носом ему в бедро и поднял морду, чтобы его погладили. Я никогда не видел ничего подобного.

Тишина становилась все громче, и среди странных диалектов я слышал отрывки латыни:

– Белый олененок! Белый олененок!

– Они оба выглядят счастливыми – это, должно быть, хорошие новости!

– Диана! Благослови нас, богиня! Благослови Квинта Сертория!

Серторий улыбнулся, засмеялся и наклонился, чтобы взять в руки голову олененка. И он поцеловал его прямо в морду.

Это вызвало еще более громкий ропот в толпе, а у одного из зрителей – громкий лающий смех. У моего дорогого немого сына очень странный смех, увы, похожий на рев мула. Уши олененка взлетели вверх, и он съежился за Серторием, неуклюже споткнувшись о свои тонкие ноги. К нам повернулось множество голов, бросая  на нас подозрительные взгляды. Экон зажал рот руками. Серторий нахмурился и посмотрел в нашу сторону. Он увидел Мамеркуса, затем окинул меня любопытным взглядом.

– Мамеркус Клавдий! – позвал он. – А, я тут спрашивал, куда ты попал. Пойдем!

Серторий двинулся сквозь благочестивую толпу, за ним следовал белый олененок и кордон стражников. Я был удивлен, увидев, что в свите была девушка, которая вряд ли могла быть старше Экона. Она была прекрасным ребенком с темными глазами и щеками, подобными лепесткам белой розы. Одетая во все белое, с черными волосами, завязанными шарфом, она выглядела и держалась как жрица, глядя прямо перед собой и шагая между солдатами с грацией и несвойственной ее годам самоуверенностью.

– Белый олененок! – сказал я. – И эта девушка! Кто она, Мамеркус?

Но Мамеркус только сердито посмотрел на меня и пошел к Серторию. Я побежал за ним и схватил его за руку.

– Мамеркус, я постараюсь найти ночлег в Сукро сегодня вечером. Если ты передумаешь…

Он вырвал свою руку из моей хватки и, не оглядываясь, зашагал прочь...

Жилье в Сукро найти было несложно. Здесь была только одна таверна с помещениями, и место было безлюдным. Битва между Помпеем и Серторием оттолкнула путешественников как можно дальше, а вероятность новой битвы удерживала их сюда приехать.

Хозяином таверны был здоровый на вид кельт с косматой черной бородой по имени Лакро. Он, казалось, был в приподнятом настроении, несмотря на невзгоды войны, и был рад, что в эту ночь двое платных гостей разделили вино и поговорили в общей гостиной. Семья Лакро многие поколения жила на берегу Сукро. Он с гордостью хвастался изобилием реки и красотой побережья. Его любимыми развлечениями были ловля и охота на болотах у устья реки, где собирались в большом количестве птицы, а из грязи можно было добыть деликатесы из ракообразных. В последнее время Лакро, очевидно, проводил много времени на болотах, хотя бы для того, чтобы держаться подальше от сражений.

Но он не жаловался на войну, кроме как иногда ругал Помпея и Метелла. Лакро был сторонником Сертория и хвалил его за объединение различных кельтских и иберийских племен Испании. Он сказал, что не собирается ссориться с римлянами, пока они похожи на Сертория; если такой римлянин возглавил его народ, пусть так оно и будет. Когда я сказал ему, что мы с Эконом только что прибыли из лагеря великого полководца где мельком увидели самого Сертория, Лакро был очень впечатлен.

– А вы видели белого олененка? – спросил он.

– Да, мы видели. Странное существо, чтобы держать его в качестве домашнего питомца.

– Белый олененок – не домашний питомец ! – Лакро пришел в ужас от этой мысли. – Белый олененок был подарен Серторию Дианой. Богиня говорит с ним через олененка. Олененок предсказывает Серторию будущее.

– Как ты думаешь, почему он так долго оставался непобедимым, сколько бы армий Рим ни посылал против него? Ты думаешь, что Серторий просто удачлив? Нет, у него есть божественная защита! Белый олененок – божественное существо.

– Понятно, – сказал я, но, очевидно, не достаточно убедительно.

– Ба! Вы, римляне, покорили мир, но не видите ничего божественного. Вы увидели белого олененка собственными глазами и подумали, что это всего лишь домашнее животное! Но только не Серторий: вот что отличает его от всех.

– Как Серторий заполучил это удивительное существо?