Текст книги "Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов) (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В ожидании скачек беспокойные и нетерпеливые зрители хлопали в ладоши, топали ногами и орали пожелания и лозунги. Крики: «Диокл в красном! Езжай быстрее, чем говоришь!» соревновались с «Белые! Белые! Быстрее всех!»

Высокий голос прорвался сквозь грохот.

– Гордиан! Сюда! – и я обнаружил Луция Клавдия. Он сидел у прохода, похлопывая по пустой подушке рядом с собой. – Вот, Гордиан! Я получил твое сообщение сегодня утром и послушно занял тебе место. Лучше, чем в прошлый раз, правда? Не слишком высоко, не слишком низко, с великолепным видом на финишную черту.

Но что было более важным, консульская ложа находилась поблизости, немного ниже нас и правее. Когда я занял свое место, я увидел серебристую голову, появившуюся там – Децим Брут и его товарищ – консул Лепид прибыли вместе со своими свитами. По крайней мере, он благополучно добрался до Цирка. Отдельные песнопения были заглушены возгласами приветствий. Оба консула повернулись и помахали толпе.

– Бедный Деци, – сказал Луций. – Он думает, что они его подбадривают. Дело в том, что они приветствуют его прибытие, потому что только теперь гонки могут начаться!

Когда началась грандиозная процессия, раздался рев труб, а затем еще больше аплодисментов. Статуи богов и богинь проносились по ипподрому на повозках, ведомые крылатой богиней Победы. Когда провозили Венеру, любимицу игроков и влюбленных, монеты так и сыпались из толпы и тут же подбирались ее жрецами. Шествие богов закончилось огромной позолоченной статуей Юпитера на троне, которую везли на телеге, такой большой, что ее тянули двадцать человек.

Затем пошли колесницы, которые в тот день должны были участвовать в гонках, медленно кружа по трассе Цирка, украшенные цветами их команд, красным или белым.  Многие зрители на трибунах просто боготворили этих героев. Каждого гонщика встречали рукоплесканием и скандированием, что также касалось и ведущих лошадей. Раздающийся одновременно со всех сторон шум стал оглушительным.

Я никогда не был игроком или страстным поклонником скачек, поэтому имел представление всего о нескольких возничих, но даже я знал Диокла, самого известного из красных. Его было легко заметить по необычайной ширине плеч, щетинистой бороде и развевающейся гриве угольно-черных волос. Когда он проходил перед нами, ухмыляясь и махая толпе, я пытался увидеть реакцию Децима Брута, но смог увидеть только затылок консула. Улыбка Диокла стала саркастической, когда он проходил мимо консульской ложи, или мне это только показалось?

Шествие закончилось. Трасса была расчищена. Первые четыре гонщика заняли свои места у стартовых ворот – карцеров на северной оконечности круга. Две Белые колесницы, главная – задающая темп, вместе со второй, предназначенной для препятствования соперникам, будут соревноваться с двумя красными колесницами.

– Ты взял гоночную карточку? – Луций поднял деревянную табличку. Многие на трибунах использовали их, чтобы обмахиваться; Я видел, как по всему стадиону в красно-белую клетку все обмахивались гоночными карточками.

– Нет? – сказал Луций. – Неважно, можешь воспользоваться моей. Посмотрим, первая гонка дня… – на карточках был указан каждый возничий, его цвет и имя ведущей лошади в его команде из четырех животных. – Фаворит красных: Мусклос, скачет на Аяксе – конечно же, лучший герой на лучшей лошади! Второй красный: Епафродит, скачет на пятилетнем жеребце по кличке Пятнистый – я впервые о нем слышу. У белых: Талл, скачет на Подозрительном, а его коллега Терес, мчится на Снежке. Вот уж глупое название для лошади, не правда ли, даже если она чисто-белая. Мне кажется, больше подходит для щенка, а, это ведь стартовая лошадь?

Четыре колесницы выскочили из карцеров на трассу. Пройдя через белую линию, они яростно принялись бороться за внутреннюю позицию рядом с барьером, проходящим посередине. Позади них клубились облака пыли. Кнуты взлетали и трескались, когда они сделали первый крутой поворот вокруг столба на конце барьера и направились обратно. Красные лидировали: Епафродит, игрок второго ряда, успешно блокировал основного белого, давая своему коллеге свободный проход, в то время как белый во втором ряду безнадежно отставал, не в силах помочь своему товарищу. Но за семь кругов многое могло еще произойти.

Луций подпрыгивал на подушке. Вокруг нас зрители стали делать ставки на исход заезда.

– Я ставлю на Снежка! – крикнул человек через проход от Луция.

Мужчина несколькими рядами ниже повернулся и крикнул в ответ. – На Белого из второго ряда? Ты смеешься?

 – Ставлю десять к одному на победу Снежка.

– Сколько, сколько?

Таков римский способ игры на скачках: вдохновленный вспышкой интуиции и под влиянием момента, обычно в присутствии незнакомцев, сидящих рядом. Я улыбнулся Луцию, чья восприимчивость к такой спонтанной ставке была между нами темой постоянных шуток.

– Не хочешь присоединиться к ставкам, Луций?

– Э… нет, – ответил он, глядя на трассу. Я слышал, как он пробормотал себе под нос: – Давай, Аякс! Давай!

Но Аякс не победил. Так же, как и Снежок. На заключительном круге вперед вырвался Подозрительный, главный Белый, который вышел в лидеры без помощи вторых белого, оставив его далеко позади. Это было потрясающе. Даже болельщики Красных приветствовали в толпе такое чудесное проявление благосклонности Фортуны.

– Хорошо, что ты не поставил на Аякса, – сказал я Луцию. Он только крякнул в ответ и посмотрел на свою гоночную карту.

По мере того как продолжались колесничные бега, мне казалось, что я никогда не видел Луция таким безумным, он подпрыгивал от возбуждения при каждом стартовом звуке трубы, ликовал, когда его любимая лошадь побеждала, но чаще дулся, когда его лошадь проигрывала, и все же никогда не делал ставки с кем-либо из сидящих вокруг нас. Он неоднократно переворачивал свою гоночную карточку и делал мелом отметки на обороте, бормоча и покачивая головой.

Меня отвлекало беспокойство моего друга, а еще больше – статичное поведение Децима Брута, который неподвижно сидел рядом со своим коллегой в консульской ложе. Он был так неподвижен, что я подумал, не заснул ли он; с таким плохим зрением неудивительно, что он не интересовался гонками. Конечно, подумал я, ни один убийца не осмелится совершить покушение на консула средь бела дня, в окружении десятков телохранителей и тысяч свидетелей. Тем не менее, мне было не по себе, и я продолжал взглядом изучать толпу на предмет каких-либо признаков чего-то подозрительного.

С таким количеством мыслей, наряду с постоянной головной болью от вчерашнего вина, я уделял только мимолетное внимание гонкам. Когда объявляли каждого победителя, имена лошадей едва улавливались моим ухом: Молния, Прямая Стрела, Яркие Глаза.

Наконец настало время финальной гонки, в которой должен был участвовать Диокл. Присутствующие привстали, поддерживая его одобрениями, когда он вел свою колесницу к стартовым воротам.

Его лошади были облачены в великолепные красные украшения. Украшенный золотом плюмаж на голове отмечал его ведущую лошадь, Воробья, рыжеватую красавицу с великолепными боками. Сам Диокл был полностью одет в красное, за исключением белого ожерелья. Я прищурился.

– Луций, что там на Диокле что-то белое?

– Где?

– Посмотри на его шею. Твои глаза такие же острые, как и мои…

– Жемчуг, – заявил Луций. – Похоже на нитку жемчуга. Очень дорогая вещь для возницы.

Я кивнул. Во время торжественной процессии на Диокле его не было. Это была та вещь, которую колесничий мог надеть на удачу прямо перед своей основной гонкой – знак внимания от его возлюбленной…

Децим Брут сидел в своей ложе, как всегда, неподвижно, не проявляя никакой реакции. С его зрением было мало шансов, что он заметит ожерелье.

Зазвучала труба. Колесницы рванулись вперед. Диокл сразу взял на себя инициативу. Толпа взревела. Диокл был их фаворитом; даже белые были очарованы им. Я мог понять почему. Смотреть на него было любо дорого. Он ни разу не использовал свой хлыст, который все время оставался заправленным за пояс вместе с его аварийным кинжалом. В тот день в Диокле было какое-то чародейство. Казалось, что человек и лошади слились в единую волю; его колесница казалась неспортивным инвентарем, а существом, синтезом человеческого контроля и лошадиной скорости. По мере того как он удерживал и увеличивал свое преимущество, круг за кругом, волнение толпы росло до почти невыносимого уровня. Когда он с грохотом пересек финишную черту, зрителей охватил экстаз. Женщины плакали. Мужчины беззвучно кричали, охрипшие от непрерывных криков.

– Великолепно! – заявил Луций.

– Да, – сказал я и почувствовал внезапное прозрение интуиции, мгновение ниспосланного богом озарения, которого жаждут игроки. – Диокл – великолепный гонщик. Как жаль, что он попал в такую ситуацию.

– Что? Что ты говоришь? – Луций навострил ухо, отгораживаясь от рева толпы.

– У Диокла есть все: умение, богатство, любовь толпы. Ему не нужно никого ни в чем обманывать, – я покачал головой. – Только любовь могла втянуть его в такой заговор.

– Заговор? О чем ты говоришь, Гордиан? Что ты увидел?

– Я увидел жемчуг на его шее и его взгляд, которым он смотрел на него, пока делал круг к своей победе. Как он должен любить ее? Как можно винить его за это! Но чтобы она использовала его таким образом…

– О чем ты? Деци! Деци в опасности? – Луций посмотрел на консульскую ложу. Даже Децим Брут, всегда заискивающий политик, поднялся на ноги, чтобы аплодировать Диоклу вместе с остальной толпой.

– Я думаю, твоему другу Дециму Бруту не нужно бояться за свою жизнь. Если только унижение не убьет его.

– Гордиан, о чем ты говоришь?

– Скажи мне, Луций, почему ты сегодня ни разу не сделал ставку? И какие числа ты постоянно отмечал на обратной стороне своей гоночной карточки?

Его яркое лицо покраснело еще больше.

– Ну, если ты хочешь знать, Гордиан, я… боюсь, что … сегодня я потерял довольно много денег.

– Как?

– Появилась новая Контора, созданная очень солидными людьми.

– Ты что, сделал ставку заранее?

– Я поставил кое-что на каждую гонку. Это же имеет смысл, не так ли? Если ты знаешь лошадей и делаешь ставку на лучшую команду заранее, с хладнокровной головой, а не во время заезда гонки…

– Тем не менее, ты сегодня проигрывал снова и снова, гораздо чаще, чем выигрывал.

– Фортуна непостоянна.

Я покачал головой.

– Сколько еще людей сделали такие ставки, и кто это?

Он пожал плечами.

– Все мои знакомые. Только лучшие люди – ты понимаешь, о чем я.

– Только самые богатые люди. Интересно, сколько денег взяли сегодня организаторы этой комбинации ставок? И сколько им на самом деле придется выплатить?

– Гордиан, к чему ты?

– Луций, сверься со своей карточкой забегов. Ты отметил всех победителей мелом.зачитай их мне – не цвет или гонщика, а только клички лошадей.

– Подозрительный – это был первый хабег. Потом Молния… Прямая Стрела… Яркие Глаза… Золотой Кинжал… Куропатка… О, боги! Клянусь Геркулесом! Гордиан, ты думаешь – это сообщение в Ежедневных известиях…

Я процитировал по памяти:

– «Книжный червь завтра высунется наружу, Легкой добычей для воробья, но куропатка останется голодной. Светлоглазая Сафо говорит: Подозрительно, что Кинжал поражает быстрее молнии. А еще быстрее: стрела. Но Венера победит всех!» От «Сафо» до «Воробья» – список лошадей, и каждая из них – победитель.

– Но как это могло быть?

– Я знаю только одно: Фортуна тут ни при чем.

Я покинул переполненный стадион и поспешил по пустым улицам. Децим Брут задержится на церемонии закрытия. У меня был, наверное, час до его появления дома.

Раб у двери узнал меня. Он нахмурился.

– Хозяин ...

– ... все еще в Большом Цирке. Я подожду его. А пока ... скажи, будь добр, своей хозяйке, что к ней посетитель.

Раб приподнял бровь, но провел меня в приемную за центральным садом. Когда солнечный свет падал на фонтан, плещущийся во внутреннем дворе, отраженные ромбы света танцевали по потолку.

Долго ждать мне не пришлось. Семпрония вошла в комнату одна, даже без служанки. Она не улыбалась.

– Дверной раб назвал тебя Гордианом Искателем.

– Да. Мы встречались… недолго… сегодня утром.

– Я помню. Ты тот человек, который вчера ночью по поручению Деци, копался в Сенианских банях и во всех этих ужасных местах вокруг Цирка. О да, у меня хороший слух, и у меня есть свои информаторы. Что тебе нужно? А?

– Я пытаюсь решить, что мне сказать вашему мужу.

Она оценивающе посмотрела на меня.

– Что именно ты узнал?

– Децим Брут думает, что вы и возничий Диокл – любовники.

– А что думаешь ты, сыскарь?

– Я думаю, что он прав. Но у меня нет доказательств.

Она кивнула.

– На этом все?

– Твой муж подумал, что вы с Диоклом сегодня замышляли его убить.

Семпрония громко рассмеялась.

– Дорогой старый книжный червь! – она вздохнула. – Брак с Деци было лучшим, что когда-либо случалось со мной. Я жена консула! Зачем мне, о, боги, его убивать?

Я пожал плечами.

– Он неправильно понял то туманное объявление, которое вы разместили в Ежедневнике.

– Какой… объявление?

– А, что, их было больше, чем одно? Конечно. В этом есть смысл. Что может быть лучше для общения с Диоклом, раз вы сидели здесь взаперти, а ему запретили появляться в этом доме. Я не понимаю, как вы умудрилась убедить Диокла подкорректировать сегодняшние гонки.

Она скрестила руки и посмотрела на меня долгим расчетливым взглядом.

– Диокл любит меня; боюсь, больше, чем я люблю его, но разве Венера была когда-либо справедливой? Он сделал это не только из любви, я полагаю, но и из-за денег. Диокл сегодня, как и все остальные, собирается заработать огромную кучу денег. Все возницы, которые участвовали в этом представлении. Ты не представляешь, сколько денег. Миллионы. Мы работали над этой схемой месяцами. Настройка круга ставок, подкуп гонщиков…

– Мы? Вы имеете в виду, что весь ваш круг друзей занимался этим?

– Некоторые из них. Но в основном это были я и Диокл, – она нахмурилась. – А потом Деци психанул и устроил приступ ревности. Это не могло произойти в худшее время, ведь до гонок оставалось меньше месяца. Мне нужно было каким-то образом общаться с Диоклом. Нас выручили Ежедневные известия.

– У вас должно быть необыкновенные способности к…

– Убеждения?

– Организации, я собирался сказать.

– Как у мужчин? – она рассмеялась.

– Одна вещь меня все же озадачивает. Что вы собираетесь делать с миллионами сестерциев, Семпрония? Вы не сможете скрыть такую кучу денег от своего мужа. Он захочет узнать, откуда так неожиданно они появились.

Она пристально посмотрела на меня.

– Как ты думаешь, что я собираюсь делать с деньгами?

– Я думаю, вы собираетесь… избавиться от них.

– Как?

– Я думаю, вы хотите … отправить сестерции за границу.

– Куда?

– В Испанию. К Квинту Серторию, мятежному полководцу, – ее лицо стало бледным, как и ее жемчуг в волосах.

– Сколько ты хочешь, Гордиан?

– Я покачал головой.

– Я пришел сюда не для того, чтобы шантажировать вас.

– Нет? Почти так же ответил и Скорпус.

– Ищейка вашего мужа? Он докопался до правды?

– Только о гоночной схеме. Он, кажется, думал, что это дает ему право на часть выручки.

– Должно быть много вещей, можно было перестать делать за такие деньги.

Она покачала головой.

– Скорпус никогда бы не остановился на этом.

– Поэтому, он утонул.

– Это устроил Диокл. В Цирке есть люди, которые сделают такую работу за бесценок, особенно для такого человека, как Диокл. Шантажисты не заслуживают ничего лучшего.

– Это угроза, Семпрония?

– Это зависит от обстоятельств. Чего добиваешься ты, Искатель?

Я пожал плечами.

– Правды. Это единственное, что меня когда-либо удовлетворяло. Почему Серторий? Зачем так рисковать всем, чтобы помочь его мятежу в Испании? Между вами семейные узы? Любимый человек, который связал свою судьбу с мятежниками? Или вы с Серторием…

– Любовники? – она невесело рассмеялась. – Неужели ты подумал, что, будучи женщиной, мной должна руководить страсть? Разве ты не можешь себе представить, что у женщины может быть своя собственная политика, свои собственные убеждения, свои собственные планы, совершенно отдельные от мужа или любовника? Я не собираюсь оправдываться перед тобой, Гордиан.

Я кивнул. Чувствуя на себе ее взгляд, я заходил по комнате. Солнце садилось. Вспышки теплого солнечного света, отраженные от фонтана снаружи, ласкали мое лицо. Децим Брут вернется домой в любой момент. Я решился.

– Вы спросили меня, что я добиваюсь от вас, Семпрония. На самом деле, есть вопрос о возмещении, который, я думаю, вы должны признать, вполне уместным, учитывая обстоятельства…

В полдень на следующей день я сидел рядом с Луцием Клавдием в его саду, наслаждаясь солнечным светом и чашкой вина. Его интерес к утренним Ежедневным известиям затмили мешки с монетами, которые я принес с собой. Сбросив со стола свитки, он опустошил мешки и собрал сестерции в кучу, весело считая и пересчитывая их.

– Все здесь, на месте! – объявил он, захлопав в ладоши. – Каждый сестерций, который я проиграл вчера на скачках. Но Гордиан, как тебе удалось  вернул мои деньги?

– Это, Луций, должно навсегда остаться секретом.

– Если ты настаиваешь. Но это как-то связано с Семпронией и этим возничим, не так ли?

– Оставим секреты в покое, Луций.

Он вздохнул.

– Твоя осмотрительность раздражает, Гордиан. Но я усвоил урок. Я никогда больше не стану пользоваться этой конторой ставок!

– Я только хотел бы организовать, чтобы каждый человек, которого вчера обманули, вернул свои деньги, – сказал я. – Увы, их уроки обойдутся им дороже, чем тебе. Я не думаю, что эта группа заговорщиков попытается осуществить такую схему во второй раз. Надеюсь, римские гоночные забеги смогут вернуться к своей первозданной невинности.

Луций кивнул.

– Важно то, что Деци теперь в безопасности.

– Он всегда был в безопасности. Ему ничего не угрожало.

– Однако не солидно было с его стороны не заплатить тебе остаток гонорара.

Я пожал плечами.

– Когда я вчера вечером увидел его в доме после скачек, мне больше нечего было ему сообщить. Он нанял меня, чтобы я раскрыл заговор против его жизни. Я не смог этого сделать.

«И что, – подумал я, – если бы я сообщил обо всего консула – о супружеской неверности Семпронии, о гонках, схеме ставок, о попытке шантажа Скорпусом и его убийстве, о крамольной поддержке Семпронии Сертория? Боясь скандала, Децим Брут бы просто замолчал. Семпрония была бы ему верна не больше, чем раньше, и никто бы не вернул проигранные ставки. Нет, меня наняли, чтобы тайно спасти жизнь консула; и что касается меня, то мой долг перед Децимом Брутом закончился, когда я обнаружил, что в конце концов не было никакого заговора против его жизни. Лучше лишнего не говорить».

– И все же, Гордиан, Деци было скупо не заплатить тебе…

Осмотрительность не позволила мне сказать Луцию, что вторую половину моего гонорара оплатила Семпрония. Это был единственный способ спасти свою шею. Я убедил ее, что, заплатив гонорар за мое расследование, она дала мне свободу действий в отношении ее мужа. Таким образом, я избежал участи Скорпуса.

В то же время я потребовал возмещения ставок Луция, что казалось мне справедливым.

Луций сложил ладонями стопку монет, как будто они испускали теплый свет. Он печально улыбнулся.

– Что я тебе скажу, Гордиан – в качестве комиссии за возмещение моих проигрышей в азартных играх, что, если я дам тебе… пять процентов от моей суммы?

Я втянул воздух и посмотрел на монеты на столе. Бетесда была бы очень рада, если бы наш домашний сундучок был переполнен. Я улыбнулся Луцию и приподнял бровь.

– Гордиан, не смотри на меня так!

– А, как смотреть?

– Ой, хорошо! Я дам тебе десять процентов. Но ни сестерция больше.

2-й рассказ     Куда исчез одноглазый циклоп

Экон был в ярости. Все, что я мог сказать сначала, – это, что он был зол и расстроен почти до слез. В то время я остро ощущал его немоту. Обычно он довольно умело объяснялся с помощью жестов и звуков, но не тогда, когда волновался.

– Успокойся, – тихо сказал я, кладя руки ему на плечи. Он был в том возрасте, когда мальчики росли, как стебли фасоли. Мне казалось, что не так давно, на такой высоте, я гладил бы его по голове.

– Теперь, – сказал я, – объясни, в чем проблема?

Мой приемный сын глубоко вздохнул и успокоился, затем схватил меня за руку и повел через заросший сад в центре дома, под портиком, через занавешенный дверной проем в свою комнату. В ярком утреннем свете из маленького окна я осмотрел немногочисленную обстановку – узкую кроватку, деревянный складной стул и небольшой сундук.

Экон обратил мое внимание не на них, а на длинную нишу на уровне колена в оштукатуренной стене напротив его кровати. В прошлый раз, когда я рискнул войти в комнату, в нише стояли разные игрушки: деревянные лодочки, кожаный мяч для игры в тригон, шарики из цветного стекла для египетских настольных игр. Теперь пространство было аккуратно расчищено – брошенные игрушки, как я предположил, были убраны в сундук вместе с его запасной туникой, и на полке осталось несколько крошечных фигурок, сделанных из обожженной глины, каждая из которых представляла собой легендарного монстра с ужасным обликом. Здесь была Медуза со змеями вместо волос, одноглазый Циклоп, Немейский лев и еще кое-кто.

Они были сделаны грубо, но окрашены в яркие цвета, и я знал, что Экон ими дорожит. Гончар с лавки на берегу Тибра в свободное время делал их из остатков глины; Эко время от времени подрабатывал у него и принимал статуэтки в качестве оплаты. Он настойчиво показывать их мне и Бетесде всякий раз, когда приносил домой новую. Я всегда восхищался ими, но моя любимая наложница не скрывала своего презрения к ним. Ее воспитание в Египте повлияло на ее отношение ко всему такому и сделало ее, по-моему, более суеверной, чем римлянок, и там, где я находил фигурки безобидными и очаровательными, она видела в них что-то неприятное, даже зловещее.

Я не знал, насколько выросла коллекция Экона. В данный момент я насчитал пятнадцать фигурок, выстроенных в ряд.

– Зачем ты мне это показываешь? – спросил я.

Он указал на три пробела в ровном ряду.

– Ты хочешь сказать, что три твоих монстра пропали?

Эко энергично кивнул.

– Но куда они делись?

Он пожал плечами, и его нижняя губа задрожала. Он выглядел таким опустошенным.

– Какие именно пропали? Когда они исчезли?

Эко указал на первый просвет, затем исполнил очень сложную мимику, рыча и скрежеща зубами, пока я не понял, что пропавшая фигурка была трехглавым Цербером, сторожевым псом Плутона. Он провел открытой ладонью за горизонтальное предплечье – его жест означающий закат – и поднял два пальца. проталину

– Позавчера пропал твой Цербер?

Он кивнул.

– Но почему ты мне сразу не сказал?

Экон пожал плечами и поморщился. Я понял, что он предположил, что мог сам потерять статуэтку.

Наш разговор продолжился – я задавал вопросы; Экон отвечал жестами – пока я не узнал, что вчера исчез его Минотавр, а тем же утром исчезла его многоголовая Гидра. Первое исчезновение его просто озадачило; второе напугало; третье привело в полное замешательство.

Я посмотрел на прорехи в ряду монстров и погладил подбородок.

– Ну-ну, это серьезно. Скажите, а еще что-нибудь пропало?

Экон покачал головой.

– Ты уверен?

Он закатил глаза и указал на свою койку, стул и сундук, как бы говоря: «У меня так мало всего, что можно назвать своим, неужели ты думаешь, что я не заметил бы, если бы еще что-нибудь пропало?»

Фигурки Экона не представляли особой ценности; любой серьезный грабитель наверняка с большей вероятностью стащил бы один из браслетов Бетесды или свиток из моего книжного шкафа. Но, насколько я знал, за последние несколько дней в доме ничего не пропадало.

В то время у меня не было рабынь – кроме Бетесды, которую я с трудом мог дальше называть моей рабыней, учитывая, что она имела тенденцию побеждать в любом состязании воли между нами, – поэтому единственными обитателями дома были Бетесда, Экон, и я. За последние три дня торговцы не заходили; и, к сожалению, для моего кошелька, ни один клиент не приходил за помощью к Гордиану Искателю.

Я приподнял бровь.

– К счастью для тебя, Экон, в данный момент я нахожусь в ожидании новых дел, так что я могу направить все свои усилия на разгадку этой задачи. Но истину нельзя торопить. Дай мне немного времени поразмышлять над этим, и посмотрим, смогу ли я найти решение.

Бетесда отсутствовала большую часть дня, делая покупки на продуктовых рынках, и взяла с собой пару моих сандалий, чтобы сапожник снял с них мерку. У меня были дела на Форуме, а также особое поручение на Улице Гипсовых Мастеров. Лишь ночью, когда Экон удалился в свою комнату, а мы вдвоем откинулись на обеденных диванах после ужина – простой трапезы из чечевичного супа и фаршированных фиников – я нашел время, чтобы поговорить с Бетесдой о проблеме Экона.

– Исчезают? По одной фигурке? – сказала она. В теплом свете жаровни мне показалось, что я заметил легкую улыбку на ее губах. Тот же свет запечатлел винные блики на ее темных, обработанных хной волосах. Бетесда была прекрасна в любое время дня, но, пожалуй, наиболее красива при свете огня. Черный кот, которого она назвала Баст, лежал рядом с ней, подчиняясь ее нежным поглаживаниям. Наблюдая за тем, как Бетесда ласкает зверя, я почувствовал укол зависти. В то время кошки были в новинку в Риме, и держать такую в качестве домашнего питомца, как другие держали бы собаку, было одной из необычных привычек, которые Бетесда привезла с собой из Египта. Ее последний кот, которого также звали Баст, умер некоторое время назад; этого она недавно приобрела у морского торговца в Остии. Мы с чудовищем хорошо ладили, пока я не пытался встать между Бастом и его любимицей, в те моменты, когда наступала очередь кота получать ласки Бетесды.

– Да, маленькие монстры, кажется, исчезают один за другим, – сказал я, прочищая горло. – Я ведь не думаю, что ты что-то знаешь об этом?

– Я? Почему ты думаешь, что я могу иметь к этому какое-то отношение? – Бетесда приподняла бровь. На какой-то сверхъестественный момент выражение ее лица и выражение морды кота стали одинаковыми – таинственными, отчужденными, совершенно самодостаточными. Я беспокойно заерзал на кушетке.

– Возможно… – я пожал плечами. – Возможно, ты убирала его комнату. Возможно, одна из фигурок упала и разбилась…

– Ты думаешь, что я такая слепая и неуклюжая? Думаю, я бы вспомнила, если бы сломала одну из фигурок Экона, – холодно сказала она. – Особенно если бы я делала это три дня подряд.

– Конечно. Тем не менее, учитывая, как ты к ним относишься …

– А ты знаешь, как я к ним отношусь, господин? – Бетесда посмотрела на меня кошачьим взглядом.

Я откашлялся.

– Ну, я знаю, что они тебе не нравятся…

– Я уважаю их за то, какие они есть. Ты думаешь, что это просто комки безжизненной глины, детские игрушки, сделанные неуклюжим гончаром. Вы, римляне! Вы настолько верите в горстку богов, которые сделали вас великим, что больше не можете видеть крошечных богов, которые населяют ваши собственные дома. Искра жизни есть в каждой из фигурок, которые Экон принес в дом. Правда, неразумно приводить их так много в дом сразу, когда мы мало что о них знаем. Ты знаешь, что я думаю? Я думаю, что три пропавших фигурки могли уйти по собственному желанию.

– Каким образом? Ты думаешь, они спрыгнули с полки и убежали?

– Ты издеваешься, господин, но может быть, что те трое, которые ушли, были недовольны компанией, в которой они оказались. Или, возможно, другие фигурки прогнали их! – Бесада повысила голос, а затем и сама, выпрямилась на диване. Баст, которому не понравилась перемена расположения хозяйки, спрыгнул с ее колен и убежал.

– Бетесда, это абсурд. Это всего лишь кусочки раскрашенной глины!

Она успокоилась и откинулась назад.

– Так говоришь ты, господин. Это ты так говоришь.

– Дело в том, что эти фигурки очень дороги Экону. Он очень ими гордится. Это его собственность. Он заработал их своим собственным трудом.

– Ну, если ты так говоришь, господин. Будучи простой рабыней, я мало что знаю о заработке и собственности.

В ее тоне не было никакого сочувствия к Экону и уж тем более раскаяния. Я был более чем когда-либо полон решимости выполнить свое обещание, данное Экону, раскрыть тайну исчезновения его монстров.

В ту ночь, когда Бетесда уснула, я выскользнул из постели и прокрался в освещенный полной луной сад в центре дома. В неприметном месте рядом с одной из колонн портика я обнаружил вещь, которую я купил ранее днем на Улице Гипсовых Мастеров. Это был плотно сплетенный льняной мешок с горсткой штукатурной пыли. Неся сумку, я проскользнул через занавешенный дверной проем в комнату Экона. В лунном свете, лившемся через маленькое окошко, Экон крепко спал на своей койке. Сунув руку в сумку, я рассыпал очень тонкий слой штукатурной пыли на пол перед нишей, в которой хранились его фигурки. Пыль была такой мелкой, что крошечное облачко поднявшееся из моей руки и, казалось, долго висело в лунном свете. Мои глаза слезились, а нос дернулся. Я выскользнул из комнаты Экона, убрал мешочек с гипсовой пылью и вернулся к своей кровати. Я проскользнул под одеяло и лег рядом с Бетесдой. Только тогда я чихнул, и тишина нарушилась, словно от грома.

Бетесда что-то пробормотала и перекатилась на другой бок, но не проснулась.

На следующее утро я проснулся от шума птиц в саду – не от приятного пения, а от пронзительного карканья двух сорок, ссорящихся на деревьях. Я прикрыл уши подушкой, но это не помогло. Я вынужден был встать.

Поднявшись с кровати, я нечаянно пнул сандалию – одну из пары, которую Бетесда принесла домой накануне от сапожника, – и отправил ее под кровать. Опустившись на четвереньки, чтобы поднять ее, я остановился, увидев четыре объекта на полу под кроватью, прямо под местом, где спала Бетесда, у стены. Они небольшой группой, лежали на боку. К пропавшим фигуркам Цербера, Минотавра и Гидры присоединилась четвертая – одноглазый циклоп Эко.

«Ну-ну, – подумал я, вставая на ноги. – В конце концов, посыпать гипсовой пылью было излишним. Или нет? Если Бетесда не признается в краже статуэток Экона, свидетельство ее шагов в пыли и пыли, приставшей к подошвам ее обуви, заставят ее сделать это».  Я не мог не улыбнуться, предвкушая ее огорчение. Или она будет придерживаться своей выдумки о том, что фигурки ушли сами по себе, с любопытной целью, как выяснилось, собраться под нашей кроватью?

Насвистывая старую этрусскую детскую мелодию и предвкушая обильный завтрак, я прошел через сад к столовой в задней части дома. Сороки над моей головой вопили, в пику моему свисту. Баст сидел в лучах солнечного света, очевидно, не обращая внимания на птиц, и вылизывал переднюю лапу.