Текст книги "Бросок Венеры (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

–Если только она не связана с какой-то захватывающей сплетней. Ну же, дорогая, ты знаешь куда больше, чем говоришь. А то я ведь могу напомнить, что по закону ты обязана рассказывать мужу всё, что тебе известно. Я приказываю тебе говорить! – я говорил шутливым тоном, но Бетесда, похоже, ничуть не удивилась.

–Ну ладно, – сказала она. – Я думаю, это как-то связано с, как ты его называешь, «египетским вопросом». Из-за этого Клодий и поссорился с Целием. Как я могу знать подробности деловых отношений между такими людьми, как они? Да и кто удивится, узнав, что стареющая шлюха Клодия вдруг утратила своё очарование в глазах молодого красавца – такого, как Целий?

Я издавна приучился выдерживать капризы Бетесды – как мореход приучается выдерживать капризы моря, но я так и не смог постичь их суть. Сейчас что-то разозлило её, но что? Я попытался припомнить слово или фразу, которые могли бы обидеть её, но этот внезапный холод выбил меня из колеи. Я решил сменить тему.

–Впрочем, кого заботят их дела? – я поднял свою чашу, покрутил её, чтобы взбаламутить остатки вина, и уставился на этот водоворот. – Однако я только что спрашивал о тех странных посетителях, которые были у нас накануне моего отъезда.

Бетесда безучастно глядела на меня.

–Это же было только месяц назад. Ты наверняка помнишь: невысокий галлус и Дион, старый философ из Александрии. Он просил меня о помощи, но я ничего не мог сделать для него – во всяком случае, тогда. После того, как я уехал, он приходил сюда снова?

Я ждал ответа – но, оторвав взгляд от чаши, увидел, что Бетесда смотрит в другую сторону.

–Это ведь совсем простой вопрос, – мягко заметил я. – Философ был здесь после моего отъезда?

–Нет, – обронила она.

–А вот это странно. Я был уверен, что он придёт снова; в тот раз он казался совершенно безумным. В дороге я волновался за него. Впрочем, ему, возможно, на самом деле и не нужна моя помощь. У тебя ведь повсюду в Риме глаза и уши – ты слышала что-нибудь о нём?

–Да, – отозвалась Бетесда.

–И? Какие новости?

–Он мёртв, – ответила она. – Насколько я знаю, убит в том доме, где он жил. И это всё, что мне известно.

Взбаламученное вино в моей чаше застыло. Съеденный завтрак окаменел у меня в желудке. Во рту я ощутил вкус пепла.

Глава седьмая

Только через несколько дней после возвращения в Рим я нашёл время написать письмо Метону. Я перечислил ему события, о которых мне стало известно: победу Цицерона над Целием в суде по делу Бестии, несмотря на уловку с «преступным пальцем» (я был уверен, что этот анекдот позабавит Метона), проблемы, возникшие у Помпея на суде над Милоном, скабрёзные разговоры о Клодии и его сестре.

Так как в Иллирии я подробно рассказал Метону о встрече с Дионом и Тригонионом, то теперь нужно было сообщить ему о судьбе, постигшей философа. Просто чтобы он знал, сказал я себе, берясь за перо. И уже когда я писал – меня вдруг осенило, что это и есть главный предмет моего письма. Известие об убийстве Диона заставило меня почувствовать себя виноватым, и я, описывая для Метона эту кровавую историю, облегчал свою совесть, как будто от этого преступление становилось менее ужасным.

По части писания писем мне далеко до Метона: уж мой-то стиль вряд ли восхитит великого Цезаря. Однако здесь я приведу часть того письма, которое написал сыну в последний день февраля.

«Ты, вероятно, помнишь мой рассказ о том, как меня посетили философ Дион, с которым я был знаком в Александрии, и галлус по имени Тригонион. Ты ещё смеялся, когда я живописал, под каким видом они пришли в мой дом: Дион был переодет женщиной, а евнух надел тогу и пытался выдать себя за римлянина.

К сожалению, продолжение этой истории оказалось не столь забавным, скорее наоборот.

То, чего боялся Дион, произошло через считанные часы после его ухода из моего дома. Той же ночью, когда я собирался в дорогу, чтобы навестить тебя, Дион был злодейски убит в доме Тита Копония – своём римском пристанище.

О самой его гибели я узнал от Бетесды наутро после возвращения в Рим. По её словам, деталей она не знала. Диона она невзлюбила с первого взгляда, а ты знаешь Бетесду: с этой минуты он перестал существовать для неё, и даже его убийство оставило Бетесду равнодушной – при её-то страсти к сплетням. Подробности мне пришлось выяснять самому, задавая то здесь, то там ненавязчивые вопросы. Дело оказалось нетрудным, однако потребовало времени.

Незадолго до этого Диона пытались отравить – он упоминал об этом в разговоре со мной. Судя по всему, рабы его прежнего домовладельца, Луция Лукцея, были подкуплены (несомненно, людьми царя Птолемея), чтобы подмешать яд в еду Диона, но вместо него погиб единственный остававшийся у него раб, дегустировавший пищу. После этого Дион покинул дом Лукцея и перебрался к Копонию.

Именно из его дома Дион пришёл ко мне и попросил о помощи. Если бы я только предложил ему ночлег в своём доме! Но ведь не исключено, что тогда убийцы сделали бы своё кровавое дело под моей крышей. Я думаю о Бетесде, и особенно о Диане – и эти мысли вгоняют меня в дрожь.

Когда яд не дал нужных результатов, враги Диона обратились к средствам менее тонким.

Покинув мой дом, Дион вернулся к Копонию со всей возможной быстротой – было уже темно, и он боялся римских улиц, несмотря даже на свой маскарад и на Бельбона, которого я дал ему для защиты. Что до Тригониона, то Бельбон говорит, что он шёл с ними до дверей дома Копония, а дальше отправился своей дорогой. Наверное, он вернулся в жилище галлусов – оно здесь же, на Палатине, рядом с храмом Кибелы. Об этом евнухе, похоже, никому не известно, и никто не может мне рассказать, что связывало его с Дионом.

О том, что произошло дальше, я знаю из вторых, а то и из третьих рук. Да, конечно, это могут быть и обычные слухи, но я склонен верить тому, что услышал.

Вернувшись в дом Копония, Дион заперся у себя в комнате и отказывался брать еду, которую ему приносили. (Он панически боялся отравы, а как раз перед тем плотно пообедал у меня). Домашняя челядь у Копония ложится рано, и вскоре после наступления темноты все в доме уже спали, кроме раба, приставленного на ночь сторожить у главного входа. Так вот, ночью (как говорит этот сторож, около полуночи) послышался шум из дальнего конца дома, где и жил Дион.

Сторож пошёл посмотреть, что там творится. Дверь комнаты Диона была заперта. Раб, назвав себя, стал стучаться. В конце концов, он поднял такой шум, что Копоний в соседней спальне проснулся и вышел спросить, в чём дело. Когда дверь взломали, Дион был обнаружен на своём ночном ложе, лицом вверх, с открытыми глазами и ртом. На груди были глубокие раны. Его закололи прямо в постели.

Окно его спальни выходило в небольшой внутренний дворик. Ставни этого окна были открыты, а замок взломан снаружи. Убийца – или убийцы – очевидно, проползли по верху стены, пробрались через террасу, затем ворвались через окно в комнату Диона, убили его и бежали.

Во всяком случае, тот, кто совершил это злодеяние, сумел скрыться незамеченным.

Поистине, горестный конец блестящей жизни! Дион ожидал гибели – и провёл свои последние дни вдали от дома, в чуждом ему городе, пугаясь каждой тени. Это делает всю историю ещё трагичней. Особенно меня заботит то, что в самый день своего убийства он пришёл ко мне и попросил о помощи. Мог ли я спасти своего учителя? Наверняка нет, говорю я себе – ведь люди, которым была нужна его смерть, явно располагали такими силами, с которыми я тягаться не мог. Всё же со стороны богов это чересчур жестокая шутка: через столько лет вернуть в мою жизнь Диона, и тут же снова отнять его навсегда. Я в своей жизни видел немало и насилия, и страданий, но так и не смог привыкнуть к ним. Разве только с годами я вижу в них всё меньше смысла.

Теперь все участники посольства, прибывшего прошлой осенью из Александрии, либо убиты, либо сбежали в Египет, либо, так или иначе, исчезли из виду. (Немногие оставшиеся в Риме, как мне рассказывали, поклялись в верности царю Птолемею или согласились взять деньги за молчание. Нет сомнения, кто-то из них – а может быть, и все – был с самого начала человеком Птолемея). Для римлян настоящий позор, что подобная мерзость могла произойти не просто в Италии, но и прямо в самом сердце города. Правда, некоторые говорят, что убийство Диона настолько вопиюще, что теперь Сенат будет вынужден предпринять шаги для наказания виновных (если и не самого Птолемея, то хотя бы кого-то из его прихвостней). Возможно, это даже подтолкнёт Сенат к тому, чтобы отказать Птолемею в покровительстве и признать египетской царицей Беренику – а ведь ради этого Дион и ехал в Рим. Пока он был жив, сенаторы не желали даже выслушать его, но своей смертью он может добиться того, к чему стремился при жизни: независимого Египта с новым монархом.

Может ли правосудие покарать убийц Диона? Зная о положении дел в римских судах и о людях, чьи интересы затрагивает это дело, я весьма сомневаюсь в возможности такого исхода. Если бы я согласился работать на Диона и разоблачить его врагов, то теперь, скорее всего, чувствовал бы себя обязанным предать суду его убийц. По счастью, я ему отказал. Я прямо заявил Диону, что не смогу ему помочь, и объяснил, почему. Так что теперь моя совесть чиста. Отыскать клинок, оборвавший жизнь Диона, наказать державшую его руку – это не моя забота.

Что бы ни случилось в дальнейшем – меня это не коснётся, чему я очень рад».

Сейчас я перечитываю то письмо, и вижу, что, говоря об обстоятельствах гибели Диона, допустил немало ошибок, порой весьма существенных. Но самым ошибочным из моих суждений было последнее, которое теперь я читаю с изумлением. Как я мог быть таким беспечным, таким недальновидным? Мы живём в мире, полном опасностей, но опаснее всего то, что он ослепляет людей. Прошлое на самом деле столь же смутно, как и будущее, а на дневном свету нам грозит не меньше бед, чем во мраке ночи.

Часть II.

NOXIA

Глава восьмая

Прошёл почти месяц, прежде чем у меня вновь выдался случай написать Метону.

«Моему любимому сыну Метону, служащему под командованием Гая Юлия Цезаря в Галлии – от его любящего отца в Риме: да будет с тобой милость Фортуны!

Я пишу это письмо в двадцать девятый день марта, необыкновенно тёплый для столь ранней весны. Мы открыли все окна, и солнечные лучи согревают меня. Единственное, чего мне недостаёт – чтобы ты был рядом.

Увы, тебя здесь нет. Ни здесь, ни в Иллирии, где я в последний раз виделся с тобой. Я слышал на Форуме о вашей внезапной переброске в Галлию вскоре после моего отъезда. Говорят, Цезаря туда позвали, чтобы подавить восстание какого-то племени, название которого я не буду даже пытаться здесь привести. Полагаю, вместе с ним туда отправился и ты.

Будь осторожен, Метон.

Из-за ваших передвижений я не знаю, получил ли ты уже моё письмо месячной давности, или получишь уже после этого письма, или получишь ли его когда бы то ни было. Поскольку Цезарев курьер (молодой солдат, который и прежде возил тебе мои письма) собирается в Галлию и согласился взять моё письмо только при условии, что я ему вручу его в течение часа, я пишу очень быстро. Я вкратце сообщу тебе все новости, которые смогу, даже рискуя, что ты не поймёшь мой рассказ из-за незнания всех обстоятельств. (Пожалуйста, не показывай это письмо проконсулу. Боюсь, что человек, который диктует свои мемуары на всём скаку, не воспримет спешку как оправдание столь неуклюжего стиля).

Всё же надеюсь, ты получил моё прошлое письмо и знаешь об убийстве Диона. Ещё недавно я иронизировал над теми, кто считал, что это событие не может обойтись без последствий, и что власти будут вынуждены найти и наказать виновных. Но похоже на то, что они были правы, а я ошибался.

Скандал получился просто ошеломляющим. Дион, оказывается, был ещё более известен и почитаем, чем я думал. Хотя, может быть, насильственная смерть делает человека значительнее, и окружающие начинают любить его сильнее, чем при жизни? Сейчас о нём говорят с придыханием – а ведь в свои последние месяцы он скитался от одного приюта (где его подстерегала измена) к другому, пока его кошелёк тощал. Теперь сенаторы называют Диона вторым Аристотелем и, услышав его имя, пускают слезу – те самые сенаторы, которые ещё недавно отказывали философу в разрешении выступить перед ними.

(Сейчас я вдруг вспомнил тот вопрос, который в юности услышал в Александрии от Диона: что лучше, быть почитаемым при жизни и презираемым после смерти – или наоборот?).

Так что эта, прямо скажу, позорная история подстегнула в Сенате дебаты вокруг «египетского вопроса». Недавно обвинение в убийстве Диона было выдвинуто против Публия Асиция.

Должен сказать, что меня это совершенно не удивило. Сам Дион подозревал этого молодого человека в причастности к попытке отравить его в доме Луция Лукцея – он сказал об этом, когда был у меня. В тот день, когда раб-дегустатор умер от яда, Асиций посещал Лукцея. Само по себе это просто совпадение. Но в ту ночь, когда Дион покинул мой дом – и, вероятно, вскоре того, как он был заколот у себя в постели – я случайно столкнулся на улице с Асицием и нашим соседом Марком Целием. Тогда я услышал их разговор, довольно подозрительный – но тогда я ещё не знал об убийстве, и потому не придал этому значения.

Так что, когда я услышал о выдвинутом против Асиция обвинении – у меня будто гора с плеч свалилась. Если он будет признан виновным, думал я, неприглядная правда выйдет на поверхность, а я буду избавлен от необходимости ввязываться в это дело. (Думаю, и тебе приходилось испытывать это чувство, работая на Цезаря – когда какая-то трудная задача вдруг решалась без всяких усилий с твоей стороны, как будто некое благосклонное божество сделало тебе подарок).

Но боги и в своих милостях непостоянны. Как ты думаешь, кто взял на себя защиту Асиция? Да, лучший адвокат Рима, наш старый друг Марк Цицерон.

Когда я услышал об этом, надежда оставила меня. В суде, где выступает Цицерон, много чего может произойти, но вряд ли в числе этого «многого» окажется торжество истины. Если вдруг приговор и в самом деле оказывается справедливым – это происходит не благодаря, а вопреки его усилиям, и в любом случае никак не связано с тем, были ли прозвучавшие в суде показания правдивы.

Я слышал, что оба они, Цицерон и Асиций, в момент предъявления обвинения были далеко от Рима: Цицерон в Неаполе, а Асиций – через залив напротив него, на своей фамильной вилле в Байях. Для разговора об этом деле Асиций пригласил Цицерона к себе в Байи, и прислал за ним роскошные носилки. Причём носилки эти принадлежали даже не ему, а – веришь ли, нет? – царю Птолемею.

(Между прочим, соучастие в преступлении – это тоже преступление. Всякий подумал бы, что человек, обвиняемый в убийстве врага Птолемея, постарается скрыть свои связи со свергнутым египетским царём, и уж точно не будет ими похваляться. Но Асиций, подобно большинству людей его поколения, никогда не откажется от возможности пустить пыль в глаза).

Это были огромные носилки, которые несли восемь человек. Выглядели они весьма изящно (думаю, для римлянина самый изысканный способ путешествия – на египетских носилках), и их сопровождали не менее ста вооружённых телохранителей, которых тоже предоставил царь Птолемей. (Если вдуматься: раз уж царь предоставил своих телохранителей для защиты Асиция, так не он ли привлёк к этому делу и Цицерона?). У тебя наверняка хватит воображения представить, как Цицерон и Асиций обсуждают предстоящий суд, пока их несут вдоль берега на роскошных носилках, утопая в египетской роскоши и под охраной сотни бойцов.

На суде я присутствовать не смог: кашель, мучивший меня в Иллирии, вернулся снова и помешал мне спуститься на Форум.

А вот Бетесда туда пошла. Но ты можешь вообразить рассказ, который я от неё услышал по возвращении. Я узнал, что Асиций, оказывается, довольно хорош собой, разве только выглядит измождённым и бледным (Бетесда слышала, что он крепко попивает); его друг, наш красивый молодой сосед Марк Целий, так и не появился; а Цицерон был столь же многословен и скучен, как всегда.

И, как и следовало ожидать, Асиция признали невиновным в убийстве Диона.

Какая жалость, что я не смог прийти на суд! Мне бы очень хотелось самому выслушать представленные там показания. О чём я совершенно не жалею – так это о так и не увиденных мной дешёвых уловках, с помощью которых Цицерон смущает судей, сбивает их с толку, и в конце концов склоняет на свою сторону. Уж таких-то зрелищ мне хватило с избытком.

Как бы там ни было, вопрос решён окончательно. Несчастный Дион остался неотомщённым, но то, к чему он стремился при жизни…».

Стук в дверь заставил меня прерваться. Обернувшись, я увидел Бельбона.

–Хозяин, курьер вернулся. Он говорит, что должен забрать твоё письмо, если ты хочешь, чтобы он отвёз его.

–Проведи его сюда, – буркнул я. – Незачем заставлять его ждать в передней.

«Но вот уже и пора – посыльный Цезаря вернулся.

Отпущенный мне час я использовал довольно глупо, пересказывая услышанные на Форуме сплетни и позабыв о семейных делах. Так вот, дома у нас всё, как обычно. Бетесда именно такова, какой ты видел её в последний раз, а Диана с каждым днём всё более походит на неё (то есть становится всё красивее и всё загадочнее). У Экона дела идут как нельзя лучше, хотя я порой сожалею, что не передал ему другое дело, менее опасное. Менения – женщина замечательно терпеливая, а это качество незаменимо при воспитании двух совершенно неуправляемых близнецов. Только представь двоих постоянно дерущихся четырёхлетних детей с их разбитыми коленками и простудами…

Но мне пора заканчивать. Курьер уже вошёл в комнату и стоит передо мной, оглядываясь на статую Минервы в атриуме и нетерпеливо притопывая ногой.

Будь осторожен, Метон!».

Я присыпал пергамент песком и сдул его. Скрутив письмо, я сунул его в кожаный футляр и запечатал воском. Вручая послание курьеру и думая о вещах, которых я не успел коснуться в письме, я внимательнее пригляделся к посыльному. Он был одет как легионер – сталь, кожаные ремни и кроваво-красная шерстяная ткань. Тяжёлая, выдвинутая вперёд челюсть подчёркивала твёрдость характера.

–Сколько тебе лет, солдат?

–Двадцать два.

Он был ровесником Метона. Передо мной стоял ребёнок, играющий в войну. В его лице я искал следы тех кошмаров, через которые ему, несмотря на молодость, уже довелось пройти – но видел только мальчишку в солдатском шлеме.

Вдруг выражение его лица изменилось – теперь он выглядел озадаченным. Я понял, что он смотрит мимо меня, на кого-то, стоящего в дверях.

Я обернулся и услышал сердитый голос Бельбона:

–Хозяин, там ещё один посетитель. Я сказал ему подождать в передней, но он так и не отстал от меня.

Разглядеть гостя поначалу было трудно – Бельбон почти целиком заслонял его. Но стоило ему попасть мне на глаза, и недостаток его роста был с лихвой восполнен яркостью его наряда. От шеи до пят он был облачён в красно-желтое платье. На запястьях блестели серебряные браслеты, его грудь также покрывало серебро пополам с бисером, серебряные кольца были и в ушах, и на пальцах у моего нового гостя. Его щёки были покрыты белилами, а голова – разноцветным тюрбаном, из-под которого выбивались светлые локоны.

Когда я видел его в прошлый раз, на нём было не одеяние жреца Кибелы, а римская тога.

–Тригонион! – воскликнул я.

Он улыбнулся:

–Значит, ты ещё помнишь меня?

–Само собой. Всё в порядке, – бросил я Бельбону, который продолжал топтаться в дверях, готовый при малейшей опасности встать между галлусом и мной. Конечно, он без труда оглушил бы щуплого жреца, он мог даже согнуть его пополам – но сейчас держался на почтительном расстоянии от святого евнуха. Недаром Тригонион легко проскользнул в мою комнату, а человеку в три раза крупнее и тяжелее оставалось только бессильно бушевать у него за спиной.

Бельбон одарил галлуса возмущённым взглядом и ушёл. Я услышал за спиной покашливание солдата, и, обернувшись, увидел, как он прячет моё письмо в кожаный мешочек.

–Раз так, я пошёл, – он коротко кивнул мне, и на прощание взглянул на евнуха со смесью любопытства и отвращения.

–Пусть Меркурий ведёт тебя, – сказал я.

–И пусть тебя омоет поток очистительной крови меж бёдер Великой Богини! – добавил Тригонион. Он сложил перед собой ладони, отчего его браслеты зазвенели, и склонил голову. Солдат, дёрнув бровью, заспешил к выходу – наверняка не понимая, благословили его только что или прокляли. Выскальзывая в узкую дверь, он извернулся боком, чтобы не коснуться евнуха, но Тригонион умышленно передвинулся так, чтобы задеть его – и я видел, как легионер задрожал. Поражал контраст между рослым и крепким молодым римлянином, и щуплым, вызывающим улыбку иностранцем-галлусом в жреческих одеждах. Как странно, подумал я: молодой сильный воин, обученный защищать свою жизнь и отнимать чужие, так боится маленького евнуха.

Тригониона, казалось, посетила та же мысль. Пока солдат спускался по лестнице, евнух глядел ему вслед и мелодично смеялся. Но стоило жрецу повернуться ко мне, как улыбка исчезла с его лица.

–Гордиан, – склонил он голову. – Ты вновь оказываешь мне честь, принимая в своём доме.

–Как я мог бы не принять человека, которому великаны уступают дорогу и от которого бегут в панике римские легионеры?

Он вновь засмеялся, но уже не так мелодично. Смех был более резким – такой часто можно услышать на Форуме в ответ на скабрёзную шутку. Галлус на глазах менял свою личину, но всегда не до конца – в нём чувствовалось и нечто женское, и мужское, и такое, что ни к одному полу не относилось.

–Вообще-то меня прислали за тобой.

–Вот как?

–Да, представь себе такую ситуацию: жрец Кибелы приходит к тебе как посыльный, – он вздёрнул бровь.

–Посыльный от кого?

–От одной дамы.

–У неё есть имя?

–Эту даму называют многими именами, но в её присутствии я бы тебе советовал избегать большинства из них и называть её именем, полученным от родителей – если не хочешь схлопотать пощёчину. По крайней мере, пока не познакомишься с ней поближе.

–Что же это за имя?

–Она живёт рядом, здесь, на Палатине, буквально в нескольких шагах, – Тригонион с очаровательной улыбкой сделал приглашающий жест в сторону двери.

–Прежде, чем я пойду к ней, хотелось бы всё же узнать, как её зовут и какое у неё дело ко мне.

–Это дело такого свойства, что оно имеет отношение к некоторым общим знакомым. Собственно, к двоим знакомым, один из которых жив, а другой… – евнух при этих словах имел вид человека скорее скрытного, чем опечаленного. Впрочем, на его лице никакое выражение не казалось искренним – он словно бы менял одну маску на другую. – Двое общих знакомых, – повторил он. – Один – убийца, другой – его жертва. Первый сейчас шагает по Форуму, пересмеиваясь с друзьями и обрушивая проклятия на головы врагов, а второй тоже шагает – но по царству Аида, тень среди других теней. Не исключаю, что там он встретит тень Аристотеля, и они смогут выяснить, кто из них глубже проник в тайны мироздания.

–Дион, – прошептал я.

–Да, я говорю о Дионе и его убийце. Это и есть то дело, которое привело меня к тебе.

–Дело – но чьё?

–Моей госпожи. Она занялась этим делом, и не отступится от него.

–Кто она? – спросил я уже с тревогой.

–Идём, навестим её. Она очень хочет встретиться с тобой, – своим видом Тригонион напоминал сутенёра, изо всех сил старающегося завлечь клиента в объятия шлюхи.

–Скажи мне её имя, – медленно проговорил я, сдерживаясь изо всех сил.

Жрец со вздохом закатил глаза.

–Ну хорошо. Её зовут Клодия, – выдержав паузу, он заметил выражение моего лица и рассмеялся: – А, я вижу, ты уже наслышан о ней!

Глава девятая

По дороге к выходу мы повстречали Бетесду и Диану.

–Куда ты собрался? – моя жена скользнула холодным взглядом по Тригониону, скрестила руки на груди и наградила меня взглядом Медузы. Интересно, как такая женщина могла быть чьей-то рабыней, а уж тем более моей? Диана стояла рядом с матерью и чуть позади. И она скрестила руки, расправила плечи и старалась копировать тот же властный взгляд.

–На улицу, – ответил я. Руки Бетесды не шевельнулись – мой ответ её не удовлетворил.

–У этого галлуса на примете есть работа для меня, – пояснил я.

Она обратила на маленького жреца взгляд столь пристальный, что я бы не удивился, увидев, как он обращается в камень. А он вместо этого улыбнулся ей. Оба они казались совершенно неуязвимыми друг для друга. Бетесда не смогла запугать Тригониона, а тот – очаровать её.

–Тебе следует взять с собой Бельбона, – вот и всё, что она смогла сказать прежде, чем опустить руки и отправиться своей дорогой. Диана двинулась следом, подражая величественной походке матери – пока я, подскочив, не пощекотал её под мышками. Девочка с громким смехом побежала вперёд, ткнувшись в спину Бетесды. Обе они обернулись ко мне – хохочущая Диана и Бетесда с поднятыми бровями и призраком улыбки на губах.

–Возьми Бельбона! – повторила она прежде, чем развернуться и уйти. Теперь я понял ход её мыслей: она помнила Тригониона, приходившего к нам с Дионом, знала об убийстве философа, и теперь, когда я уходил с Тригонионом, опасалась за меня. Связь, конечно, не самая непосредственная, но…

Втроём – галлус, Бельбон и я – мы вышли на залитую солнечным светом улицу. Было уже достаточно тепло, в воздухе дразняще пахло весной, солнце нагревало камни мостовой. Тригонион извлёк из складок своего одеяния маленький жёлтый зонтик, раскрыл его и поднял над собой.

–Наверное, мне следовало надеть шляпу с полями пошире, – заметил я, поглядывая на небо, где не было ни облачка.

–Мы ведь идём совсем недалеко, – ответил галлус. – Пройдём прямо не больше двух кварталов, а потом надо будет свернуть направо.

Мы шли по улице мимо дома, где жил Марк Целий. На верхнем этаже все ставни были закрыты, несмотря на надвигающуюся жару. Неужели он спал, в такое-то время суток? Вот это жизнь!

Дом принадлежал популисту Клодию, с чьей сестрой мне предстояло увидеться. Какой же всё-таки тесный город Рим, думал я, и с каждым годом он становится всё теснее. Прежде я никогда не встречался с этими скандально известными Клодиями. Они состояли в дальнем родстве с моим старым покровителем Луцием Клавдием, но наши пути ни разу не пересекались. Меня такое положение дел вполне устраивало. В последние годы я стал крайне разборчив в отношении и тех людей, которым я согласен помочь, и тех, которым я хотел бы противодействовать. Клодий и Клодия, судя по тому, что я о них слышал, относились к той породе, с которой лучше всего просто не иметь дела.

Посторонний человек, жалующийся на кражу фамильного серебра; давний приятель, который вдруг стал получать анонимные письма с угрозами; молодая женщина, несправедливо обвинённая мстительной свекровью в супружеской измене – когда такие люди просили меня об услуге, я охотно использовал свои знания, чтобы помочь им. Но те, кто располагает большой силой, у кого повсюду тайные соглядатаи, те, кто может чужими руками расправиться с противником – Помпеи и цари Птолемеи этого мира – представляются мне людьми, которых лучше не задевать. Даже если это означает отказ в помощи старому другу, даже если ради этого приходится отворачиваться от Диона Александрийского.

Но сейчас я шёл к дому Клодии, и шёл для разговора об убийстве Диона, а компанию мне составлял жрец Кибелы, шествующий под ярко-жёлтым зонтиком по улицам Палатина. Боги любят развлекаться, подбрасывая людям неожиданности – а их развлечения порой бывают весьма жестоки.

Дом Клодии стоял в конце тупика, в тихом переулке. Как и большинство патрицианских домов, он выглядел старым и не стремился поразить прохожих своим великолепием. Фасад без окон был окрашен в неброский жёлтый цвет. Крыльцо покрывали красные и чёрные плитки. По обе стороны от простой дубовой двери росли кипарисовые деревья – довольно высокие, я часто любовался ими со своего балкона, не догадываясь, у чьего дома они стоят. Кипарисам было много лет, дому – тоже.

Дверь открыл рослый молодой раб с аккуратно подстриженной тёмной бородкой и густыми бровями, из-под которых внимательно смотрели карие глаза. Точнее, дверь он только приоткрыл – и широко ухмыльнулся, увидев Тригониона. Меня и Бельбона он едва удостоил мимолетного взгляда.

–Её нет дома, – сказал раб, вставая в дверном проёме и скрещивая руки на груди.

–Нет дома? – переспросил галлус. – Но я же только что оставил её, чтобы пригласить сюда этого человека.

Привратник пожал плечами:

–Что я могу тебе сказать? Ты ведь знаешь её привычки.

–Но ведь она знала, что я должен скоро вернуться, – раздражённо заметил Тригонион. – Куда она пошла?

–Вниз, к реке.

–На рынок, что ли?

Раб сощурился.

–Нет, конечно. Ты ведь знаешь, на рынке она больше не появляется, иначе люди Милона снова начнут кричать ей вслед всякую похабщину. Она делает вид, что не придаёт этому значения, но ты можешь представить, насколько её злит эта травля, – привратник двинул правой бровью – и теперь его брови касались друг друга.

–Она спустилась к своему месту на Тибре. Сказала, что в такой день, как сегодня, ей может быть хорошо только там. «Все будут на реке», – сказала она. Хочет на что-то посмотреть, скорее всего, на купальщиков.

Внезапно губы раба расплылись в улыбке, когда чья-то рука высунулась из-за двери и коснулась его спины. Рука двигалась в дверном проёме, извиваясь, как змея. Раб, подёргиваясь от щекотки, напряг свои мускулистые руки.

–Она должна была взять меня с собой, – вздохнул он. – Но мне и здесь есть чем заняться.

–Она сказала что-нибудь мне передать? – Тригонион выглядел возмущённым. – Она должна была что-то передать!

Из-за двери послышался смех, затем в проёме появилось лицо женщины – улыбаясь, она прижалась к привратнику щека к щеке.

–Не волнуйся, она о тебе не забыла, – засмеялась женщина. В её голосе чувствовался подчёркнутый акцент; её каштановые волосы были забраны вверх, что производило несколько необычное впечатление – хотя несколько прядей всё же избежали гребня и булавок. Морщины вокруг глаз и губ искусно скрывала косметика, но я заметил, что она не так уж молода.

–Варнава дразнит тебя! Не так ли, Варнава? А ты злой! – она игриво куснула раба за ухо.

Варнава, засмеявшись, быстро отстранился от женщины.

–Ну тогда иди отсюда! – она, продолжая смеяться, щёлкнула пальцами. – Иди! Я потом приду к тебе, – женщина издала урчащий звук и щёлкнула зубами. Раб-привратник исчез.

–Это, как вы знаете, еврейское имя, – она снова повернулась к нам. – Я имею в виду, Варнава. Клодия говорит, что оно означает «утешение». Ей лучше знать! – она продолжала заливаться смехом, и я почувствовал исходящий от неё запах вина.