Текст книги "Бросок Венеры (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Стивен Сейлор

Бросок Венеры

Хронология

Ниже перечислен ряд значительных событий, предшествующих действию романа «Бросок Венеры», которое начинается в середине января 56 года до н.э.

90 год до н.э.

Гордиан в Александрии.

80 год до н.э.

В Египте умирает царь Птолемей Сотер. После краткого царствования Александра II на трон вступает Птолемей Авлет. Сулла – римский диктатор. Цицерон произносит свою первую знаменитую речь в защиту Секста Росция. Действие романа «Римская кровь».

76 год до н.э.

Смерть Аппия Клавдия, отца Клодия и Клодии.

75 год до н.э.

Первая попытка сенаторов сыграть на предполагаемом намерении Александра II завещать Египет Риму.

72 год до н.э.

Второй год восстания Спартака. Действие романа «Орудие Немезиды».

68 год до н.э.

Клодий подстрекает войска Лукулла к мятежу.

65 год до н.э.

Красс в качестве цензора предпринимает неудачную попытку объявить Египет римской провинцией.

63 год до н.э.

Консульство Цицерона. Действие романа «Загадка Катилины». Цезарь и Помпей пытаются взыскать с Египта дань в связи с законопроектом Рулла, Цицерон препятствует этому.

62 год до н.э.

Муж Клодии Квинт Метелл Целер – наместник Цизальпинской Галлии. Клодий оскверняет празднество Доброй Богини.

61 год до н.э.

Суд признает Клодия невиновным в скандале на празднестве.

59 год до н.э.

Целий привлекает Антония к суду, Цицерон его защищает. Цезарь в должности консула добивается признания царя Птолемея другом римского народа, получив за это 35 миллионов денариев. Птолемей повышает в Египте налоги, вызывая недовольство народа. Клодий переходит в плебеи, чтобы иметь возможность баллотироваться в народные трибуны. Клодия со смертью Квинта Метелла Целера становится вдовой.

58 год до н.э.

Клодий – трибун. В марте Цицерон изгнан из Рима. Принадлежавший Египту остров Кипр переходит под власть Рима. Царь Птолемей бежит в Рим.

57 год до н.э.

В сентябре Цицерон возвращается из изгнания. Целий поддерживает Бестию на выборах претора. Делегация из ста александрийцев во главе с Дионом прибывает в Италию.

Снова я кости мечу, о «броске Венеры» мечтая.

Тщетно: одни лишь «собаки» мне выпадают всегда!

Проперций. Элегии, IV, VII, 45-46.

Мы все слышали об Александрии, и теперь знаем, что это – источник хитрости и обмана, родина всевозможных заговоров.

Цицерон. Речь в защиту Гая Рабирия Постума, 35

Демокрит осуждает совокупление как акт, посредством которого один человек вытряхивается из другого – и, клянусь Геркулесом, чем меньше этого происходит, тем лучше, С другой стороны, люди слабого сложения находят, что соитие прибавляет им жизненных сил, может сделать голос более приятным, избавить от болей в пояснице, обострить зрение, восстановить душевное равновесие и избавить от тоски.

Плиний. Естественная история, XXV, III, 58.

Часть I. NEX

Глава первая

– Хозяин, у входа двое посетителей, – Бельбон исподлобья глядел на меня, переминаясь с ноги на ногу.

– Их имена?

– Они не назвались.

– А лица знакомые?

–Я никогда их прежде не видел, хозяин.

– Они сказали, что им нужно?

– Нет, хозяин.

Мгновение я обдумывал его слова, глядя на огонь жаровни.

– Значит, двое мужчин…

– Не совсем так, хозяин.

– Как так? Ты же сказал: двое посетителей. Они оба мужчины?

Бельбон наморщил лоб.

– Ну, один из них – мужчина. То есть, я так думаю…

– А другой?

– Кажется, женщина. Хотя… – его взгляд был задумчив, но без особого беспокойства – словно Бельбон вспоминал, что ел сегодня на завтрак.

Я бросил взгляд мимо жаровни – в окно, выходящее в сад, где красовалась статуя Минервы рядом с небольшим рыбным садком. Солнце уже клонилось к закату. Январские дни слишком коротки – особенно для человека пятидесяти четырёх лет, вроде меня, которого холод пробирает до костей. Впрочем, было ещё достаточно светло, чтобы отличить мужчину от женщины. Неужели Бельбон начал слабеть глазами?

Бельбон никогда не был самым умным из моих рабов, но нехватка мозгов у него восполнялась обилием мускулов. Долгое время эта гора мышц, увенчанная соломенного цвета копной волос, была моим телохранителем – но в последние годы реакция Бельбона явно замедлилась. Я подумывал сделать его привратником: ведь за годы службы у меня он научился узнавать тех, кого следует пускать в дом. Ну а прочих отпугнёт один только вид Бельбона. Однако если он не может даже различать мужчин и женщин, вряд ли стоит доверять ему такую службу.

Бельбон кашлянул:

– Впустить их, хозяин?

– Итак, если я правильно понимаю, у двери – двое незнакомцев. Они неопределённого пола, назвать свои имена отказываются. Но хотят увидеть человека, накопившего за свою жизнь множество врагов. Дело происходит в самом опасном городе в мире. И ты спрашиваешь, впускать ли их. Почему бы и нет?

Вероятно, мой сарказм был чересчур тонким для Бельбона. Кивнув, он вышел прежде, чем я успел его остановить.

Секунду спустя он уже вернулся вместе с обоими визитерами. Я встал, чтобы приветствовать их – и понял, что глаза Бельбона всё ещё остры, вероятно, острее моих. Встреть я эту пару на улице или на Форуме, они бы наверняка привлекли моё внимание: чрезвычайно субтильный молодой человек с тонкими чертами лица, в совершенно не идущей ему тоге и широкополой шляпе (хотя погода была далека от солнечной) – и женщина намного старше и крупнее его, с головы до пят закутанная в столу. В них чувствовалось что-то неправильное.

Тело юноши полностью скрывала тога, но его лицо, лишённое малейших признаков бороды, выглядело странным – как и его руки, изящные, с красивым маникюром. В движениях ощущалась грация, определённо не мужская. Его волосы, вместо того, чтобы свисать над ушами и на затылке, были забраны под шляпу – а это означало, что они существенно длиннее, чем это принято. В глаза бросался и цвет этих волос, тёмных у корней и светлевших по мере приближения к шляпе.

Что до его спутницы, то стола не только укутывала всё её тело, но и скрывала большую часть лица. Однако я заметил, что её щёки густо нарумянены – и явно кем-то не слишком искусным в этом деле. Кожа лежала на её шее намного свободнее, чем одежда – на теле. Плечи женщины выглядели излишне широкими, бёдра – излишне узкими. Удивляли и её руки – совершенно не типичные для римских матрон, всячески старающихся уберечься от загара. Руки моей посетительницы, несомненно, были хорошо знакомы с солнечными лучами, а ногти выглядели неровными, пожалуй, искусанными (немного странно для женщины, проявляющей заботу о румянах). Пара молча стояла около жаровни.

–Итак, вы решили посетить меня, – нарушил я молчание.

Гости, не говоря ни слова, кивнули. Юноша скривил губы, его лицо при взгляде на меня стало каким-то жёстким. Женщина наклонила голову, в её глазах отразился огонь жаровни.

По моему знаку Бельбон принёс два складных стула, поставив их напротив моего.

–Располагайтесь, – пригласил я. И то, как мои посетители сели, ещё раз показало: они не были теми, за кого себя выдавали. Носить тогу – это целое искусство, и то же самое, как я полагаю, относится к столе. Они двигались столь неуклюже, что я едва не рассмеялся.

–Вина? – предложил я.

–Да! – лицо молодого человека внезапно оживилось. Голос у него оказался неожиданно тонким. Его спутница вся напряглась и хрипло шепнула: «Нет». Она нервно перебирала пальцами, затем вдруг укусила ноготь.

Я пожал плечами:

–Что касается меня, то мне нужно чем-нибудь согреться. Бельбон, скажи кому-нибудь из рабынь принести сюда вина и воды. И, возможно, чего-нибудь перекусить? – я вопросительно взглянул на гостей.

Юноша, просияв, нетерпеливо кивнул. Женщина с негодованием схватила его за руку так, что он вздрогнул, и громко прошептала: «Ты с ума сошёл?». В её речи я заметил лёгкий акцент – но какой именно? Я задумался над этим, и тут услышал урчание у неё в желудке.

–Да, да, конечно, – бормотал молодой человек. Он тоже говорил с акцентом – слабым, но определённо каким-то восточным. Это было уже интересно: никто, кроме римских граждан, тогу не носит. – Нет, пожалуй, еды не надо, – наконец добавил он.

–Как жаль! – заметил я. – У нас как раз есть замечательные пироги по-египетски, с мёдом и пряностями – их испекли этим утром. Моя жена, видите ли, родом из Александрии. Я и сам долгое время жил там в молодости, более тридцати лет назад. Египтяне просто превосходно умеют печь – впрочем, я уверен, вы это и сами знаете. Жена рассказывала мне о некоем пекаре из дельты Нила, который якобы первым постиг тайну закваски, а свой первый хлеб принёс в дар великому Александру – как раз тогда, когда тот основал город.

Губы женщины дернулись. Она попыталась натянуть столу на глаза, но я всё равно чувствовал её пристальный взгляд – обжигающий, как огонь стоявшей перед нами жаровни. Лицо мужчины словно одеревенело.

Бельбон внёс небольшой раскладной столик и установил его между нами. За ним следовала молоденькая рабыня, неся три чаши и два кувшина – с водой и с вином. Она налила в чаши вино и вышла – воду я должен был добавить по своему усмотрению.

–В это время года я почти не разбавляю вино, – с этими словами я плеснул совсем немного воды в ближайшую чашу. – А вам? – я взглянул на молодого человека.

Он поднял указательный палец и прижал большой к его крайнему суставу.

–Воды на одну фалангу, – я разбавил его вино и взглянул на женщину. – А ты присоединишься к нам?

Она задумалась, затем повторила жест юноши. И снова мне в глаза бросились её обгрызенные ногти и прокалённая солнцем кожа.

–Вы не пожалеете, – заметил я. – Это вино из моих личных запасов. У меня ещё осталось немного вина с тех времён, когда я владел поместьем в Этрурии, несколько лет назад. Это был очень хороший год… во всяком случае, для вина.

Я подал чаши гостям. Но не успели мы выпить, как женщина вдруг поставила свою чашу на стол и потянулась к моей.

–Я передумала, – прошептала она. – Мне бы лучше поменьше воды, если ты не против.

–Ну разумеется! – я отдал ей свою чашу, и она поднесла её к губам, делая вид, что смакует вино. Она по-прежнему неотрывно смотрела на меня, ожидая, пока я сам сделаю хотя бы глоток. Всё выглядело как нельзя более нелепо, напоминая сцену из дешёвой комедии. Разве что в нашем случае следовало ожидать, что публика вот-вот начнёт нас освистывать за чересчур грубую игру.

Наконец, я выпил. Губы я намерено омочил в виде и затем демонстративно облизнул их – пусть видит, что я действительно пил это вино. Лишь после этого женщина стала пить. Её спутник, словно бы ожидавший позволения, немедленно опорожнил свою чашу.

–Превосходно! – его голос сорвался, став ещё более тонким. Он откашлялся и вновь повторил: -Превосходно! – теперь его голос был гуще, но всё же в нём чувствовалось что-то женское.

Несколько мгновений мы молча пили, слушая, как потрескивает жаровня.

–Вы ещё ничего не сказали о том деле, которое привело вас ко мне, – заметил я. – Может быть, для начала назовёте свои имена?

Молодой человек взглянул на женщину – та отвернулась от огня, и тень скрыла её лицо. Затем он повернулся ко мне:

–Никаких имён, – вежливо, но твёрдо сказал он. – По крайней мере, пока.

Я кивнул:

–Как пожелаете. В конце концов, что такое имя? Всего лишь одежда, которую человек может надеть или снять. Или, если угодно, маска. Вы так не считаете?

Юноша смотрел на него блестящими глазами – не то его увлекал предмет разговора, не то он слишком быстро осушил свою чашу. Лицо женщины оставалось в тени, но я чувствовал её горящий взгляд.

–Имя – совсем не то, что предмет, – шепнула она, наконец.

Я склонил голову.

–Так меня учили давным-давно – именно тогда, когда я жил в Александрии. Но как мы можем, не пользуясь именами, судить о стоящих за ними предметах?

Движения складок столы показывали, что моя гостья кивает в знак согласия.

–Одну и ту же вещь по-гречески называют одним словом, а по-латыни – другим, – продолжал я. – Но ведь сама вещь остаётся той же самой. Это можно сказать и о людях. Например, египетский престол принадлежит царю Птолемею безотносительно к тому, назовём ли мы его «базилевс» по-гречески или «рекс» по-латыни.

Женщина резко выдохнула и, казалось, была готова что-то сказать – однако сдержалась.

–То же самое относится и к богам, – добавил я. – Римляне называют отца богов Юпитером, а греки – Зевсом. В слове «Юпитер» мы слышим звук молнии, поражающей землю, а в имени Зевса – молнию, гремящую в небесах. Следовательно, имена передают слуху человека то, что видит глаз и сознаёт разум – однако передают не в полной мере.

–Вот именно! – донёсся шёпот из-под столы. Из-за края ткани на меня смотрели глаза – глаза учителя, который выслушивает ученика, сдающего урок, выученный давно, но до сих пор не забытый.

–Но имя и предмет – не одно и то же, – сказал я. – Поэтому, хотя исследование имён может быть чрезвычайно увлекательным, дело истинного философа – постигать предметы, или, точнее, совершенствовать наше представление о них. Вот например: я вижу огонь в этой жаровне, но могу ли быть полностью уверен в том, что он действительно существует?

Щуплый юноша, который во время нашего разговора усиленно поглощал вино, громко рассмеялся:

–Нет ничего проще – сунь руку в пламя!

Я неодобрительно пощёлкал языком:

–Ты, должно быть, эпикуреец, если думаешь, что реальность какого-то предмета можно определить одним лишь чувственным восприятием. Да, Эпикур учит, что наши чувства – правдивы. Но если я обожгусь у огня, то для тебя это не будет доказательством его существования – ведь ты-то боли не ощутишь.

–Зато услышу твой крик.

–Возможно. Но ведь бывают люди, способные вынести такую боль без крика. Если я не закричу – станет ли от этого огонь более реальным, или менее? А если бы я и в самом деле кричал, но ты был глух и смотрел в другую сторону – обгорел бы я, или нет? Но если бы я и кричал, а ты меня слышал – всё равно у тебя не было бы способа проверить, действительно ли мне больно, или я только притворяюсь.

–А ты, похоже, много знаешь о таких вещах, – молодой человек улыбнулся и снова отхлебнул вина. Я заметил винные пятна на его тоге.

–Кое-что знаю. Хоть философия создана греками, но изучать её и римлянам не заказано. Мой давний покровитель Цицерон стал настоящим знатоком философии – это чрезвычайно полезно для оратора. У скептической школы он почерпнул неоценимое для адвоката правило: любое суждение всегда легче опровергнуть, чем доказать.

Я сделал большой глоток вина. Теперь атмосфера в комнате была совершенно иной: от напряжённости и недоверчивости моих гостей почти ничего не осталось. Таково свойство философской беседы – она всегда способствует взаимному доверию.

–Но как имя не есть предмет, равным образом и видимость не есть действительность, – продолжал я. – Судите сами: ко мне в дом приходят двое посетителей. На первый взгляд они выглядят мужчиной и женщиной, и совершенно ясно, что именно так они и хотят выглядеть. Но при более близком знакомстве становится очевидно, что это не так – об этом мне говорят мои чувства, а логика их подтверждает. Отсюда следуют вопросы. Если мужчина в действительности не мужчина, а женщина – не женщина, то кто они? Почему они хотят казаться чем-то иным, чем являются в действительности? Кого и зачем они пытаются обмануть? И какое дело привело их в дом Гордиана Сыщика?

–И у тебя есть ответы на эти вопросы? – донеслось из-под складок столы.

–Если не на все, то на большинство из них. Впрочем, что касается твоего спутника – тут мне ясно ещё не всё… – я взглянул на молодого человека, чья улыбка на мгновение сбила меня с толку. Впрочем, тут же стало понятно: улыбается он не мне, а кому-то за моей спиной.

Я обернулся – и увидел в дверях свою дочь Диану.

Она стояла с таки видом, будто лишь на секунду заглянула в комнату. На ней была туника с рукавами – такую носят дети обоего пола. Но в свои тринадцать Диана уже явно обретала женские черты. Тёмно-синяя ткань сливалась с полумраком комнаты, отчего казалось, будто лицо девочки, освещённое огнём жаровни, висит в воздухе. Её кожа, белая и румяная, как накрашенные щёки моего посетителя в столе, подчёркивала густую черноту бровей и ресниц. Отсветы огня падали на её длинные тёмные волосы, ниспадавшие на плечи. Карие глаза с жадным любопытством смотрели на нас. Да, она всегда была похожа на мать – а теперь это сходство с каждым днём возрастало. Иногда мне казалось, что я вообще не имею отношения к её рождению – девочка от начала до конца была копией Бетесды.

Она слегка улыбнулась и собралась уходить.

–Диана, зайди на секунду, – позвал я.

Она вошла. По её лицу блуждала таинственная улыбка, унаследованная от матери.

–Да, папа?

–У нас гости, Диана.

–Да, папа, я знаю. Я видела, как Бельбон впустил их. Я собиралась сказать маме, но сначала хотела посмотреть на них поближе.

–Посмотреть поближе?

Она взглянула на меня точно так же, как глядит Бетесда, когда я говорю явную глупость:

–Папа! К нам ведь не каждый день приходят евнух и мужчина, переодетый женщиной!

Диана повернулась к моим посетителям и дружелюбно улыбнулась. Вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, они хмуро смотрели друг на друга.

–Я же говорил, что этот маскарад никуда не годится. Ребёнок – и тот догадался! – проворчал старик в столе, уже не скрывая ни своего голоса, ни александрийского акцента. Он устало отбросил ткань с головы. Его седые волосы были связаны узлом на затылке. Сморщенный лоб покрывали пятна. Старческие складки кожи под подбородком дрожали. Теперь он выглядел смешным – нелепый старик с нарумяненными щеками и подведёнными глазами.

Евнух, прикрыв рот ладонью, пьяно захихикал:

–Зато эта косметика тебе так к лицу!

–Довольно! – прорычал старый египтянин. Теперь его лицо стало чрезвычайно мрачным, а взгляд был полон отчаяния.

Глава вторая

–Это моя дочь Гордиана, которую мы называем Дианой, – я взял в руки её нежную ладошку. – Диана, нас почтил своим посещением прославленный Дион Александрийский – философ, мудрец, достопочтенный член Академии, а в настоящее время – посланник египетского народа в Риме.

Дион выслушал это с видом человека, которому не привыкать к перечислению своих пышных титулов. Спокойное самообладание философа разительно контрастировало с его внешним видом – в женской одежде и с размалеванным лицом он походил на жреца какого-нибудь экзотического восточного культа. Впрочем, на самом деле таким жрецом был вовсе не он, а…

–Это Тригонион, – кивнул Дион на маленького евнуха. –Жрец храма Кибелы здесь, в Риме.

Евнух слегка поклонился, сняв шляпу. По плечам рассыпались длинные светло-жёлтые волосы. Цвет их выглядел каким-то искусственным, словно волосы перекрашивали. Тригонион пропустил волосы между пальцами и встряхнул головой, чтобы распутать их.

–Философ и галлус! – удивлённо воскликнула Диана. Последнее слово расставило всё по местам. Галлусами в Риме называют жрецов-кастратов Великой Матери Кибелы. Все они – иностранцы, закон запрещает римлянину становиться галлусом. В устах поклонников богини это слово могло звучать чрезвычайно почтительно – и в то же время его нередко использовали как ругательство («ты грязный галлус!»). Таковы уж мы, римляне: у нас в голове не укладывается, что мужчина может добровольно оскопить себя, пусть и движимый религиозным пылом. Во всяком случае, нам это представляется чем-то чуждым, неримским. Я не припоминаю, чтобы когда-то употреблял это слово в присутствии Дианы – но она знает массу вещей, которым я её не учил. Подозреваю, тут не обошлось без матери.

–Вот именно, – Дион был по прежнему мрачен. – Задумайся, Гордиан: что общего может быть между философом и галлусом – служителем разума и человеком, отвергшим разум? Обстоятельства порой создают странные пары. Тем более странные, чем более странны сами обстоятельства. – Он искоса глянул на евнуха. –Не нужно, конечно, понимать эту метафору слишком буквально. У вас ведь на латыни тоже есть такая пословица – об обстоятельствах и парах?

–Не совсем так, но нечто похожее есть.

Он кивнул – мой ответ удовлетворил его. Латынь Диона была почти безупречной, но александрийский акцент всё же проскальзывал. Он говорил как человек, который родился и вырос в Египте, но чей родной язык – греческий. Слушая его речь, я словно бы перенёсся на несколько десятилетий назад. С годами голос Диона стал грубее – и всё же это был тот самый голос, к которому я так жадно прислушивался на ступенях храма Сераписа в Александрии. Я был молод и стремился узнать о мире всё, что только можно. Мысленно я был в далёком прошлом и в далёком Египте.

Мы снова сели на свои места, за исключением Дианы – она, извинившись, вышла (наверняка побежала рассказывать всё матери).

Дион снова прокашлялся.

–Так ты помнишь меня?

–Учитель, – так я называл его в Александрии – и даже теперь, хотя разница в возрасте между нами была не так уж велика, что-то мешало мне обратиться к нему просто по имени, – учитель, разумеется, я тебя помню. Такого человека, как ты, трудно забыть!

–Я думал, что через столько лет… А теперь, когда мне назвали твоё имя, я так и не смог поверить, что это – тот самый Гордиан, которого я знал давным-давно. Впрочем, имя у тебя редкое, и мне говорили, что в молодости ты был в Александрии. Да и то, что мне о тебе рассказывали, весьма подходило к тому юноше – из достойного саженца выросло достойное дерево. У вас ведь тоже есть такое выражение? И я правильно употребляю времена? Отлично. Но сейчас я повсюду сталкиваюсь с опасностью и предательством, поэтому не мог прийти к тебе в открытую. Ты ведь понимаешь, почему я скрывал своё лицо? И почему я с таким опасением отнёсся к твоему вину – и в самом деле на редкость замечательному?

Во взгляде Диона сквозила тревога. Он снова стал грызть ноготь.

–Даже когда я увидел тебя – у меня ещё не было полной уверенности, что ты и есть тот Гордиан, которого я когда-то знал. Время на всех налагает свою печать. Наложило и на тебя – впрочем, ты это и сам знаешь.

Он кивнул на моё лицо. Коснувшись подбородка, я понял, что речь идёт о моей бороде, и улыбнулся.

–Да, в то время я был гладко выбрит. В Александрии слишком жарко, чтобы носить бороду – а я был слишком молод, чтобы моя борода выглядела пристойно. Или ты имеешь в виду седые волосы среди чёрных? Да, седина и морщины – это маска, которую надеваешь против своей воли. Но такова участь всякого, кто не умер в молодости.

Дион кивнул, всматриваясь в моё лицо. По его взгляду я понял, что он всё ещё пытается решить, можно ли мне доверять.

–Я должен быть очень осторожным, – промолвил он, наконец.

–Твои обстоятельства мне отчасти известны, – ответил я. –Путешествие из Александрии, нападения на твоих спутников после высадки в Неаполе, угрозы в твой адрес, открыто звучащие в Риме, безразличие Сената.… А на Форуме все только и толкуют, что о «египетском вопросе».

–Но как ты догадался, что это Дион? – спросил галлус, вновь наполняя свою чашу вином. -На римских улицах наш маскарад вполне действовал – никто ничего не заметил. Хотя, конечно, вблизи всё может выглядеть иначе.

–Да, как ты понял, что это я? Ты не мог узнать моё лицо: я всё время держал его в тени, оно было накрашено, и к тому же за столько лет совершенно изменилось. Не мог ты узнать и мой голос – я его изменил, и к тому же почти всё время молчал.

–Учитель, я не знаю точно, зачем ты посетил меня. Предполагаю лишь, что это связано с моей репутацией, за которую я и получил прозвище Сыщик. Кто ты такой, мне было ясно почти с самого начала. Если бы я не мог решить такую простенькую задачу – я не стоил бы того, чтобы ты тратил на меня своё время.

–Объяснись, – потребовал Дион тем учительским голосом, который не спутаешь ни с каким другим.

–Внеси хоть немного ясности, – присоединился к нему жрец, со смехом ставя чашу на стол и встряхивая своими бесцветными волосами.

–Хорошо. То, что вы не те, за кого себя выдаёте – это было ясно и мне, и Диане, и моему привратнику Бельбону.

–Что же выдало меня? – спросил Дион.

–Сущие мелочи. Мужчины и женщины двигаются, говорят и держат себя по-разному, но кто возьмётся перечислить все различия? Актёр может правдиво изобразить женщину, но он-то этому обучался. Вот я и подумал: если взять женскую столу и пририсовать к ней твоё лицо – получится один к одному то, что я вижу перед собой.

–Неубедительно. Объясни, в чём дело? Мне необходимо это знать: если моя личина не годится, я должен найти себе другую. Для меня это может означать различие между жизнью и… – он снова укусил свой ноготь, но, поймав себя на этом, раздражённо дёрнул своей морщинистой шеей.

–Для начала – тебя выдали ногти. Римские матроны за ними всегда тщательно ухаживают.

–Ах, это… – он смотрел на свои ногти чуть ли не с отвращением. – Мерзкая привычка. Казалось, я окончательно избавился от неё – но она вернулась, стоило мне ступить на землю Италии.

–Даже если бы ты снова отрастил ногти, остаются ещё руки. Таких загорелых, обожжённых солнцем рук нет ни у одной римлянки. Они есть разве что у рабов и крестьян – да ещё у иноземцев, приехавших из таких стран, где солнце круглый год опаляет всех, от царя Птолемея до полевого раба.

–Птолемей! – Дион словно выплюнул это имя.

–Да, я заметил, как ты повёл себя, когда я упомянул Птолемея. И это ещё более укрепило меня в догадке: мой дом посетил сам Дион Александрийский.

–Но ты всё ещё не объяснил, как пришёл к этой догадке, – заметил евнух. –«Объяснись!» – передразнил он Диона.

–Вот каким путём я шёл. Мой посетитель одет как женщина, но женщиной не является. Следовательно, у него есть причина скрывать свою личность. Кроме того, тебе явно грозит опасность – я заметил твою нервозность, и к тому же, хотя в желудке у тебя урчало от голода, ты отказался от еды. Смуглые руки, акцент – значит, иностранец… – я пожал плечами. – Впрочем, объяснять всё шаг за шагом было бы слишком утомительно – не так ли, учитель? Попроси ткача в деталях рассказать, как он сделал этот ковёр – и ты неизбежно запутаешься. Достаточно сказать, что я пришёл к выводу: мой гость – никто иной, как Дион из Александрии. Я слышал о твоём тяжёлом положении, о том, что ты скрываешься в каких-то домах здесь, на Палатине – и тут я подумал, что этот иностранец, выглядящий загнанным зверем, и есть Дион. Но этот вывод нужно было проверить, и я устроил тебе испытание. Я говорил о философии, о своей прошлой жизни в Александрии, о царе Птолемее. Ты вёл себя именно так, как должен был вести себя настоящий Дион. Конечно, это не философия и не математика, но согласись, учитель: мой ум работает именно так, как ты когда-то научил его работать.

Философ наконец-то улыбнулся и кивнул. Странная вещь: я, разменяв шестой десяток, всё ещё радуюсь одобрению учителя, которого не видел уже тридцать лет.

–А что насчёт Тригониона? – спросил он.

–Да, что насчёт меня? – поддержал его галлус. Его глаза блестели. (Я говорю «его глаза», но многие на моём месте могли бы употребить выражение «её глаза»: о евнухах так же часто говорят в женском роде, как и в мужском).

–Признаюсь, Тригонион, поначалу ты поставил меня в тупик. Я, конечно, знал, что ты не тот, за кого себя выдаёшь – но я сделал из этого ошибочный вывод. Я думал, что ты молодая женщина, которая пытается выдать себя за мужчину – поэтому и надела тогу, и спрятала волосы под шляпой.

Галлус, запрокинув голову, хрипло расхохотался:

–А что, вполне логично! Какая пара подходит для старого мужчины в столе? Только молодая женщина в тоге!

Я кивнул:

–И в самом деле. Меня подвело стремление к симметрии.

–И поэтому ты счёл меня женщиной, – Тригонион наклонился вперёд, уставив на меня пристальный взгляд. – Но кем могла быть такая женщина: рабыней философа, его женой, дочерью? – Он, протянув руку, коснулся пальцами кисти Диона, который скривился и отдёрнул руку. – А, может быть, это был его телохранитель? Амазонка? – он снова рассмеялся.

Я пожал плечами:

–Меня ввели в заблуждение твои манеры и голос. Евнухи в Риме редкость, и потому я не подумал о такой возможности. Я видел, что ты не привык носить тогу, а это характерно для женщины – но также и для иностранца. Я уловил твой акцент, но он был слабым, а главное, не египетским. Теперь, когда я знаю, кто ты, понятно, что этот акцент – фригийский. По-латыни ты говоришь почти как коренной римлянин. Должно быть, ты уже давно живёшь здесь.

–Десять лет. Когда я приехал в Рим, чтобы служить в храме Великой Матери, мне было пятнадцать; в том году я и принял посвящение. – Речь шла о кастрации. Дион вздрогнул. –Так что галлус оказался более трудной загадкой, чем философ, – маленький жрец выглядел довольным собой.

–Неудивительно! – бросил Дион. –Философы стремятся к ясности, а жрецы Кибелы всегда стараются напустить туману вокруг самых простых вещей.

–И всё же юная дочь нашего хозяина сразу обо всём догадалась, – заметил Тригонион.

–Красивая девочка, – неспешно проговорил Дион. – Для ребёнка такая возможность проникать в суть вещей кажется почти сверхъестественной – не так ли, Гордиан?

Тригонион бросил на меня острый взгляд:

–Может быть, твоя дочь – ведьма?

Дион глядел хмуро, но я решил подыграть шутке галлуса:

–Мать Дианы родилась и выросла в Египте, а там много евнухов. Египет у девочки в крови, так что, думаю, ей легче распознать евнуха. Хотел бы я отнести ум дочери на свой счёт, но способность смотреть в корень у неё наверняка от матери.

–А может, они обе ведьмы, – не унимался Тригонион.

–Хватит! – буркнул Дион. –Эти галлусы уверены, что им позволено вести себя как угодно и где угодно. Чего у них точно нет, так это стыда.

–Мы лишены не только стыда, – невозмутимо добавил жрец.

Откуда бы ни происходили способности Дианы, она смогла заметить главную загадку, не имевшую никакого отношения к переодеванию: что делают вместе эти два человека? Во всяком случае, ни малейшей симпатии друг к другу они не питали.

–Если вина уже достаточно, – сказал я, зная, что Тригонион выпил больше, чем нужно, а Дион едва пригубил вино, – и если мы уже достаточно поговорили о вашем маскараде, то можно перейти к вещам более серьёзным. Зачем ты обратился ко мне, учитель, и чего ты от меня хочешь?

Дион откашлялся.

–Ты упоминал о «египетском вопросе», как говорят в Риме. Если так, то тебе уже известно о планах, приписываемых покойному царю Александру, о намерении Цезаря и Помпея завладеть богатствами Египта, о злодейском убийстве моих сотоварищей, которые приехали требовать от Сената справедливости…

Я поднял руку, останавливая его.

–Вероятно, будет лучше, если ты расскажешь мне всё с самого начала. Расскажешь о каждом шаге, который привёл тебя к моей двери. Но сперва я хочу услышать прямые ответы на два вопроса. Во-первых, почему ты обратился именно ко мне?

Дион долго смотрел на меня, потом перевёл взгляд на огонь жаровни.