Текст книги "Бросок Венеры (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

–Но теперь-то вы заменили эту куклу, – вставил я.

–Дудочника освистали и прогнали со сцены! – засмеялся Тригонион.

Дион, казалось, едва сдерживался.

–Если хочешь, галлус, можешь смеяться над судьбой Египта – но его жителям, уверяю тебя, не до смеха. Сейчас римские посланники и торговцы остерегаются ходить по улицам Александрии – велик риск, что толпа растерзает их. Ораторы публично осуждают алчность Рима, и даже многие мои собратья-философы забросили свои занятия, участвуя в спорах о римской угрозе. Вот почему в Рим отправилась делегация из ста александрийцев во главе со мной. Мы хотели убедить Сенат прекратить вмешательство в египетские дела и признать Беренику законной царицей Египта.

–И снова я виду, противоречие, учитель, – сказал я, не повышая голоса. – Если вашему монарху требуется одобрение римского Сената – это означает, что он вправе вмешиваться в ваши дела.

Дион прочистил горло.

–Стремление к идеалу возможно в философии. А в политике, как я узнал по своему горькому опыту, приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Так и получилось, что я во главе делегации из ста александрийцев приехал в Рим. Всё это были известные, выдающиеся личности – их слова, как нам казалось, не смогут пропустить мимо ушей даже сенаторы. И в этом месте жалкий фарс оборачивается трагедией.

Он закрыл лицо руками – и вдруг разрыдался, да так бурно, что даже Тригониону стало явно не по себе. Казалось, его глубоко тронули слёзы старого философа – от волнения он кусал губы, потирал руки и дёргал пряди своих бесцветных волос. Я слышал, что галлусы, лишённые плотских страстей, отличаются необыкновенной эмоциональностью.

Диону понадобилось время, чтобы взять себя в руки. Если столь прославленный философ утратил власть над собой и хотя бы ненадолго дал волю своему отчаянию – значит, это отчаяние и в самом деле было велико.

–Вот как было дело. Мы приплыли в Неаполь осенью, в самом конце сезона навигации. У меня там были друзья, тоже академики, которые нас и приютили. Но в ту же ночь люди с ножами и дубинками стали ломиться в дома, где мы остановились. Они ломали мебель, жгли занавески, разбивали бесценные статуи. Мы, полусонные, вряд ли могли бы дать им отпор. Не обошлось без сломанных костей и пролитой крови – но, по счастью, никто не погиб. А потом погромщики убежали так же внезапно, как и появились. Но моих товарищей этот случай испугал настолько, что многие из них на следующий день отплыли обратно в Александрию.

Дион стиснул зубы.

–Нападение было хорошо организовано, его явно спланировали заранее. Но есть ли у меня доказательства причастности к этому царя Птолемея? Увы. Однако не нужно видеть само солнце, чтобы догадаться о его движении, наблюдая за тенями. Вне всякого сомнения, ночные погромы в Неаполе были организованы Птолемеем. Ведь он знал: мы приехали, чтобы оспорить его права на египетский престол. Его люди были уже наготове.

После этого случая мы нашли себе более безопасное пристанище в Путеолах и стали искать способ привлечь внимание Сената. Уж там-то мы ночевали вместе, и охрана у нас была. Наша ошибка состояла в том, что мы почему-то решили: средь бела дня, в центре города мы будем в безопасности. Но как-то раз – это было днём – пятнадцать моих товарищей во главе с моим коллегой-академиком Онклепионом вышли из дома, чтобы договориться о нашей поездке в Рим. Откуда ни возьмись, появились мальчишки, которые стали забрасывать их камнями. При этом они выкрикивали какие-то проклятия. Прохожие стали спрашивать этих мальчишек, в чём провинились чужеземцы – а те ответили, что александрийцы распускают грязные слухи о Помпее и его легионерах. Некоторые спутники Онклепиона, просто для самозащиты, стали отталкивать мальчиков и бросать камни в ответ. Вдруг кто-то из детей закричал, схватился за голову и потерял сознание – я, впрочем, думаю, что он просто притворялся, ведь позже его так и не нашли. Собравшаяся к тому времени толпа пришла в ярость и тоже принялась швырять камнями в александрийцев – а те были стиснуты с трёх сторон и прижаты к стене. Гордиан, ты когда-нибудь видел, как человека побивают камнями? – Дион дрожал. Точно так же дрожал и галлус рядом с ним. – В тот день были убиты тринадцать моих земляков – им либо переломали кости, либо затоптали насмерть. Убежать удалость только самому Онклепиону и его рабу. Он тогда подсадил раба на стену, а тот втянул его за собой. Но философ ослеп на один глаз, а его раб потерял несколько зубов.

Вот как нас приняли в Путеолах. В ту же ночь египетские посланники опять стали разбегаться – и из первоначальных ста остались только шестьдесят. Я решил, что нужно немедленно отправляться в Рим, пока снова не произошло что-нибудь подобное. Поездка оказалась нелёгкой. Волы, нанятые, чтобы тянуть наши повозки, упали и сдохли, стоило нам только выехать из Капуи. Без сомнения, их отравили – ведь это произошло не позднее, чем через час после выезда из города, и их рвало желчью. Кое-кто из моих спутников предпочёл вернуться домой.

На полпути к Риму мы заночевали в имении моего знакомого Паллы, рядом с Аппиевой дорогой. Это был просто лесной дом, который он держал для охоты на кабанов – без какой-либо роскоши, зато достаточно просторный, чтобы принять многочисленных гостей. Самого Паллы там не было, он тогда жил на вилле к северу от Рима, но своим рабам он велел быть готовыми к нашему приезду. Чтобы разместить на ночлег нас всех, им пришлось вплотную составить все ложа, загораживая проходы. И это чуть было не стоило нам жизни.

Ночью меня разбудил крик Онклепиона. Сначала я подумал, что он кричит от боли в повреждённом глазу. Но тут же я почувствовал запах дыма. Единственно по воле богов никто из нас той ночью не погиб – а ведь все двери были снаружи подпёрты тачками, знаешь, такими, на которых рабы возят сено. А дым уже заполнил весь дом. В конце концов, мы смогли выбить одну из дверей – потом оказалось, что заслонявшая её тачка была наполнена камнями. Как бы там ни было, мы убежали в лес, и оттуда смотрели, как догорает дом. Никогда я не испытывал такого страха, как в ту ночь: в любой момент могли появиться приспешники Птолемея, и нам бы пришлось выбирать между смертью от огня или от железа. Однако на нас так никто и не напал. Да и зачем царю Птолемею посылать профессиональных убийц, если несколько человек могут поджечь дом и покончить разом со всеми? Особенно если кто-то из посольства помогает им.

–Так ты думаешь, у Птолемея были сообщники среди твоих спутников?

–С самого начала. Да, я не сомневаюсь, что так оно и было, как ни прискорбно об этом говорить. А как ещё его люди могли бы узнать, какие дома нужно громить в Неаполе? Откуда им было известно, когда Онклепион отправится на путеольский рынок, чтобы натравить на него мальчишек? Как они могли бы отравить наших волов в Капуе, да ещё так, чтобы никто этого не заметил? Птолемей двадцать лет царствовал в Египте – и его орудиями всегда были коррупция, насилие и измена. Его люди умеют и подчинить себе слабого, и заставить сильного умолкнуть.

Наутро после пожара я созвал около лесного ручья оставшихся посланцев, а для охраны взял рабов Паллы – я всё ещё опасался нападения. Конечно, я понимал, что кое-кто из наших сбежит, но всё равно был потрясён тем, сколь немногие оказались готовы продолжать путешествие в Рим. Нас осталось всего пятнадцать! Даже Онклепион примкнул к тем, кто решил в то же утро отправиться в Александрию. Я сказал, что они всё равно застрянут в Путеолах или Неаполе – зимой ни одно судно не станет их перевозить через море. Бесполезно. Они рассуждали так: если Птолемей увидит, что они удаляются от Рима и больше не намерены обращаться к Сенату, он прекратит свои атаки. Против этого у меня доводов не нашлось. С Онклепионом мне даже пришлось вступить в диспут по этому вопросу. Этот пошляк прибег к самой хитрой софистике, чтобы оправдать собственную трусость. А хуже всего было то, что пятеро моих сторонников, которые утром собирались идти со мной в Рим, после этого диспута примкнули к Онклепиону!

Из сотни александрийцев осталось только десять человек, вооружённых лишь собственной правотой и справедливым негодованием – да ещё поддержкой богов, которые всегда помогают правому делу. Сопровождаемые одними лишь рабами, мы продолжили нелёгкий путь в Рим. В воротах нас никто не встречал. Мы проскользнули по-тихому, как воры, надеясь, что нас не заметят. В Риме мы тут же разбежались по домам своих друзей и знакомых – но даже среди них многие отвернулись от нас, узнав о случившемся в Неаполе и Путеолах и о пожаре в доме Паллы. Разумеется, мы подали в Сенат просьбу выслушать нас. Ответом было молчание.

Дион повернулся к жаровне и поглядел в огонь.

–Вот так зима! В Александрии зимы никогда не бывают холодными. Как вы, римляне, выдерживаете такой климат? Ночью я наваливаю на себя груду одеял – и всё равно дрожу от холода. Какой ужас! А тут ещё эти убийства…

Он стал дрожать так, что казалось, будто он никогда не согреется.

–Послать раба за одеялом? – предложил я.

–Нет, холод тут ни при чём. – Он обхватил себя за плечи – и, наконец, смог перевести дух и перестать дрожать. – В те страшные дни в Неаполе и Путеолах у меня в голове крутилась одна мысль: «Когда мы достигнем Рима, когда мы достигнем Рима…». Но, как видишь, моя логика ущербна, ведь я так и не закончил эту мысль. Когда мы достигнем Рима – тогда что? Думал ли я; что к тому моменту из нашей сотни останутся только десять? Ждал ли я, что Сенат отнесётся к нам с таким пренебрежением, и даже не станет меня слушать? Или что нас ждёт нагромождение измен и предательств, которое заставит меня окончательно разувериться в людях – а ведь я верил в них, Гордиан, верил, когда выезжал из Александрии? Или что мы все будем перебиты, пока из нас не останется только горстка – да и в той горстке наверняка будут предатели и тайные сторонники царя Птолемея? Что же произошло со мной? – он с мольбой протянул руки, его лицо было искажено отчаянием. – Я покидал Александрию с беспокойством, но также и с надеждой. А теперь…

–Ты упоминал убийства. Они произошли здесь, в Риме?

–Да. По меньшей мере, три, считая со времени нашего приезда. Мы остановились в разных домах, у тех людей, которым, казалось, мы могли доверять. Поначалу я боялся новых нападений, но вскоре понял, что Рим – это не Путеолы и не Неаполь. Царь Птолемей никогда бы не решился устроить бунт или погром здесь, под боком у Сената. Люди, правящие Римом, готовы терпеть подобные досадные происшествия где-то вдалеке, но не там, где живут сами. Никакому иноземному царю не позволено устраивать смуту, поджог или побоище в Риме.

–Что верно, то верно. Римские сенаторы закрепили эту привилегию за собой.

–Поэтому царь нашёл новые методы. Теперь он стал нас убивать не всех разом, а поодиночке.

–Какими же способами?

–Разными. Есть яд, есть удавка, есть нож…

–И в этом участвовали хозяева домов?

Дион помолчал.

–Может быть. А может быть, и нет. Раба можно подкупить, или надавить на него. Но точно так же можно поступить и с его хозяином, особенно если в игре участвуют такие люди, которые дружат с Птолемеем.

–Ты говоришь о Помпее?

Он кивнул.

–Я, впрочем, подозреваю, что есть вполне почтенные римляне – возможно, даже сенаторы – которые готовы совершить не одно убийство, чтобы завоевать милость Помпея или погасить свой долг перед ним.

–А вот теперь, Дион, будь поосторожнее. До этого момента ты обвинял своего царя в организации резни. А сейчас речь уже зашла о самом популярном полководце Рима – и, возможно, его будущем диктаторе.

–Я прямо говорю, что за убийствами стоят эти двое. Царя Птолемея сейчас даже нет в Риме. Он на зиму уехал в Эфес и предоставил всё Помпею. А почему бы нет? Помпей кровно заинтересован в том, чтобы Птолемей сохранил за собой египетский престол – вот почему он старается истребить наше посольство. С тех пор, как мы приехали в Рим, его люди убивают нас одного за другим.

Я покачал головой.

–Ты ведь сам говоришь, Дион, что у тебя нет никаких улик, даже против Птолемея. Неужели у тебя есть улики против Помпея?

Он впился в меня взглядом и долгое время молчал.

–Несколько дней назад, когда я жил в доме Луция Лукцея, кто-то пытался меня отравить. Тебе нужны доказательства? Мой раб умер в корчах и судорогах через несколько мгновений после того, как отведал поданный мне суп. А подали мне его в отдельной комнате, где никто, кроме меня, не жил!

–Да, но…

–А хозяин этого дома, Луций Лукцей – при всей своей любви к философии и при всём своём презрении к Птолемею – друг Помпея!

–Тебе известно, как отрава попала в дом?

–Чуть раньше в тот же день к Лукцею заходил Публий Асиций. Красивый молодой человек – когда он выходил из дома, я увидел его и спросил у Лукцея, кто это. И в ту же ночь мой раб был отравлен. Наутро, покинув дом Лукцея, я навёл справки об этом человеке. Оказалось, Асиций – юноша весьма легкомысленный, забавляется поэзией и вином – но также и политикой, причём твёрдых принципов у него нет. Он готов на всё, чтобы угодить влиятельным людям, которые могли бы помочь ему в политической карьере.

Я вздохнул:

–Ты только что описал целое поколение молодых римлян, учитель. Очень многие из них готовы и на убийство – как, возможно, и этот Публий Асиций. Но если человек находился поблизости от места преступления – это ещё не значит…

–Асиций, говорят, должен Помпею очень крупную сумму.

–Но и это…

–Ты сам видишь, Гордиан, возразить тебе нечего. Цепочка вновь приводит нас к Помпею, а через него – к царю Птолемею.

–А с хозяином, этим Лукцеем, ты делился своими подозрениями?

–Да, и именно тогда, когда мой дегустатор корчился на полу! Я потребовал, чтобы Лукцей пришёл засвидетельствовать это преступление. И я же настоял, чтобы он сам выяснил, как именно был отравлен мой суп.

–И что же он ответил?

–Он был потрясён – хотя, скорее всего, притворялся. Лукцей пообещал, что лично допросит каждого из своих домашних рабов, в случае надобности применит пытку. Наверное, он так и сделал, а может, и нет. Наутро я покинул этот дом – ничего мне так не хотелось, как оказаться подальше от него. Лукцею я сказал, что остановлюсь в доме Тита Копония, но он так и не связался со мной.

Молчавший всё это время Тригонион вежливо кашлянул.

–Уж если ты едва ушёл живым из дома Лукцея – было бы мудрее не говорить ему, где ты собираешься поселиться, – галлус состроил такую гримасу, после которой следовало бы ждать очередной колкости; однако в его словах и в самом деле был смысл.

–По-твоему, я должен был вести себя как беглец или преступник? – вскинулся Дион. – Перебегать из тени в тень, надеяться, что меня не заметят, и молиться, чтобы люди обо мне забыли? Как видишь, чтобы пройти по улице днём, я прибег к этому постыдному маскараду – думаешь, такого позора ещё не достаточно? А бегать и прятаться я не стану. Поступи я так – и Птолемей сможет торжествовать победу. Неужели ты не понимаешь? Только я остался от тех ста, что приехали сюда вступиться за граждан Александрии и царицу Беренику. Если страх заставит меня исчезнуть и умолкнуть – это всё равно, как если бы я не приезжал в Рим. Всё равно, как если бы я был мёртв!

Дион снова задрожал и заплакал. Я видел, какие усилия он прилагал, чтобы сдерживать слёзы. За последние месяцы ему выпало много страданий, он видел настоящие ужасы – а итогом стали только горечь и стыд. Его упорство стало уже пугать меня.

–Но чего ты хочешь от меня, учитель? – спросил я. – Не в моих силах заставить Сенат прислушаться к тебе. Я не могу вынудить Помпея отказать в поддержке царю Птолемею. Не могу я и воскресить погибших, или наказать предателей.

Я ждал ответа Диона, но он, видимо, ещё не нашёл нужных слов. Поэтому я продолжил:

–Возможно, ты хочешь, чтобы я открыл в этом деле истину и предъявил её римскому правосудию. Чаще всего люди приходят ко мне именно за этим. Но для тебя в этой истории, кажется, никаких тайн нет – ты и так всё знаешь. Не думаю, чтобы тебе требовались мои услуги. Ну а если ты хочешь улик, чтобы обвинить Птолемея в убийстве, то вряд ли римский суд может судить дружественного нам иностранного монарха. Кроме того, царь, как мы оба знаем, не мог действовать без поддержки в Сенате – а значит, мы уязвимы и с этой стороны. Если же ты думаешь предъявить обвинения Помпею, я тебе настоятельно советую подумать ещё раз. У него, конечно, есть враги, их более чем достаточно – но ни один из них не отважится открыто напасть на него в суде, какие бы веские улики ни были у него на руках. Помпей слишком силён.

Я нахмурил брови

–Или, возможно, твоя цель – Публий Асиций, который пытался тебя отравить? Если он и в самом деле принуждал к этому рабов Лукцея, то твои шансы не так уж малы. При условии, что Лукцей, вопреки твоим подозрениям, всё же не человек Помпея, и он позволит своим рабам дать показания против Асиция. Да, такой суд мог бы быть очень полезен. Публий Асиций не может быть крупной фигурой, иначе бы я о нём что-то о нём слышал – а значит, до него можно добраться. Судебный процесс против него мог бы привлечь к тебе внимание народа и вызвать сочувствие. Но даже в этом случае…

–Нет, Гордиан, – отозвался Дион. – Процесс мне не нужен. Думаешь, я могу ждать от римского суда справедливости? Я пришёл к тебе, чтобы спасти свою жизнь – чтобы иметь возможность продолжить моё дело.

Я закусил губу.

–Учитель, я не могу дать тебе убежище в своём доме. Во-первых, я не в состоянии гарантировать твою безопасность. Своим домашним рабам я вполне доверяю – но против тех убийц, которые за тобой охотятся, они слабая защита. Кроме того, я не могу подвергать опасности мою семью. У меня есть жена, учитель, и юная дочь…

–Нет, Гордиан, я даже на одну ночь не прошу у тебя приюта. Мне нужно, чтобы ты помог в труднейшем из вопросов: кому я могу доверять, а кому нет. Говорят, у тебя есть талант отыскивать правду. Говорят, у тебя для этого есть особое чувство – как у других людей есть обоняние и вкус. Ты говоришь, что правда часто бывает бесполезна, но сейчас она могла бы спасти мне жизнь. Насколько я могу верить своему новому хозяину, Титу Копонию? Я познакомился с ним в Александрии. Он богат, образован, изучал философию – но могу ли я доверить ему свою жизнь? Не предаст ли он меня? Не окажется ли орудием Помпея? Ты ведь умеешь узнавать такие вещи.

–Пожалуй, да, – осторожно ответил я, – но на деле задача сложнее, чем ты думаешь. Если бы ты просил меня отыскать украденное кольцо, или узнать, убивал ли богатый торговец свою жену, или установить происхождение письма с угрозами.… Такие дела просты и сравнительно безопасны. Но если я займусь твоим делом, то неизбежно окажусь в поле зрения весьма влиятельных персон…

–Ты говоришь о Помпее, – напрямую заявил Дион.

–Возможно, мной заинтересуется и сам Помпей, – я нервно почесал бороду. – Учитель, я бы не хотел показаться тебе трусом, боящимся задеть каких-то важных людей. В прошлом я рисковал выступать против настоящих львов, когда это от меня требовалось. Это был диктатор Сулла, когда я расследовал дело Секста Росция. Это был Марк Красс, когда он собирался истребить целую фамилию рабов. Даже и Цицерон, когда он, будучи консулом, злоупотреблял своей властью. По счастью, мне ещё никогда не приходилось переходить дорогу Помпею. Не хочу я этого делать и сейчас. Человек с годами становится старше, и при этом мудрее – а значит, и осторожнее.

–Значит, ты не поможешь мне? – отчаяние в его голосе заставило меня почувствовать стыд.

–Если бы предстоящая мне поездка была не такой важной… – Я пожал плечами. – Но мне необходимо увидеться с моим сыном Метоном. Он служит в Галлии, под командованием Цезаря, и я уже много месяцев не видел его. А сейчас Цезарь стоит на зимних квартирах в Иллирии – это далеко, но намного ближе, чем Галлия. Он там будет совсем недолго, и я не могу упустить возможность встретиться с ним.

–Да, я понимаю, – ответил Дион.

–В иных обстоятельствах я бы посоветовал тебе обратиться к моему старшему сыну, Экону. Он вдвое умнее, чем когда-либо был я – но и он вместе со мной едет к Метону. Мы оба будем отсутствовать в Риме до конца месяца, а возможно, и дольше. Ведь зимние путешествия крайне непредсказуемы, ты сам понимаешь… – мне и самому эти слова казались пустыми. Я поёрзал на своём стуле, и вдруг почувствовал, что в комнате очень жарко. – Конечно, когда поездка будет позади – то есть, когда мы оба вернёмся в Рим…

Дион уставил на меня такой взгляд, от которого мои волосы зашевелились. Такое спокойствие я видел только в глазах мертвецов, и на мгновение утратил дар речи. Я откашлялся.

–Когда я вернусь в Рим, то отправлю посыльного к тебе, в дом Тита Копония.

Дион потупил взгляд и тяжело вздохнул.

–Идём, галлус. Мы здесь только напрасно потратили время.

–Вряд ли напрасно – если только этот запах означает именно то, что я думаю, – бодро ответил Тригонион с таким видом, словно бы не заметил того, что только что произошло между Дионом и мной. Мгновение спустя юная рабыня появилась в комнате с полным подносом еды – а за ней шли две другие, державшие раскладные столики.

Мы перешли в расположенную по соседству столовую, и там расположились на обеденных ложах. Столики поставили перед нами. Вошла Бетесда, за ней следовала Диана, но они не присоединились к нам. Обе они считали своей обязанностью прислуживать нам – то есть разложить чечевицу с колбасой на тарелки моих гостей, а затем и на мою, и проследить, чтобы мы приступили к трапезе. Под их взглядами философ, галлус и я покивали и одобрительно отозвались о еде. Тогда они вышли, предоставив рабыням обслуживать нас.

Да, Диона преследовала судьба, он был в отчаянии – но его также терзал и голод. Он жадно глотал еду и требовал от рабынь добавки. Рядом с ним Тригонион ел с ещё большим рвением и ужасными манерами – большим пальцем он передвигал еду по ложке, совал пальцы в рот. Говорят, галлусы избавлены от страсти к женщинам, зато с лихвой возмещают это обжорством.

Глава пятая

Холодная и ясная зимняя ночь опустилась на Рим.

Поев, мои гости тут же покинули меня. Рассказ Диона полностью истощил его силы, а, утолив наконец-то свой голод, он стал сонным. Казалось, он был готов заснуть тут же. Я, чувствуя себя виноватым перед ним за свой отказ, предложил было свой кров на эту ночь, но Дион коротко пояснил, что в любом случае собирался вернуться от меня к Титу Копонию. Даже если учитель и был немного резок со мной, то как я мог винить его за это? Он пришел к давнему знакомому за помощью – и не получил её. Человеку в столь отчаянном положении, даже если он философ, тяжело выслушивать отказ.

Я, впрочем, настоял, чтобы они взяли с собой Бельбона – так я хотя бы буду уверен, что они благополучно добрались домой. Это было меньшим, что я мог для них сделать. Тригонион упрятал свои длинные волосы под шляпу и расправил тогу, Дион снова набросил на голову край столы – и вот они опять выглядели римскими мужчиной и женщиной. Под покровом темноты они исчезли так же, как и появились.

Распрощавшись с гостями, я снова занялся укладкой вещей для поездки в Иллирию к Метону. Бетесда постаралась на славу, но есть кое-какие приготовления, которые может сделать только сам путник. Зимой дни короткие, времени на дорогу остаётся мало – поэтому я рассчитывал сегодня лечь пораньше и пораньше же встать. А вместо этого, укладывая вещи, провозился до самой полуночи. Впрочем, и оказавшись в постели, я всё равно не мог заснуть: в голове теснились мысли о Дионе и о той ситуации, в которую он угодил. Я протянул руку, чтобы коснуться плеча Бетесды – но она, недовольная чем-то, отстранилась от меня.

Чем больше я думал о сегодняшних событиях, тем больше деталей казалось мне неясными. Диону кто-то посоветовал обратиться ко мне. Кто? И что в его компании делал Тригонион? Вместе они походили на воду и масло – и всё же философ, очевидно, достаточно доверял жрецу, чтобы вдвоём с ним предпринять этот рискованный маскарад.

Хорошо, что эти вопросы могут подождать, пока я не вернусь из Иллирии и снова не увижусь с Дионом, подумал я. И тут же мне вспомнился взгляд философа – так смотрит человек, который уже счёл себя мёртвым. Всякую сонливость как рукой сняло.

Я повернулся набок и потянулся к Бетесде. Она громко выдохнула и отстранилась. Я негромко позвал её по имени – но она притворялась спящей. Интересно, за что она на меня обижалась? Лунный луч упал на ложе, осветив её волосы. Этим утром она покрасила их хной, чтобы придать блеск и скрыть седину. Знакомый запах успокаивал и одновременно возбуждал меня. Бетесда, наверное, помогла бы мне заснуть, подумал я, но она проявляла не больше желания помочь мне, чем сам я – помочь Диону. Я смотрел на её густые волосы, напоминавшие мне тёмный и непроходимый лес.

Устав ворочаться в постели, я поднялся. Длинная туника на мне уже была – без неё в это время спать холодно. Я сунул ноги в туфли и добрался до своего шерстяного плаща.

В атриуме, под пристальным взглядом бронзовой Минервы, я смотрел на яркие звёзды. Воздух был прозрачен и холоден. Созвездия были мне знакомы, и я, напрягая память, называл их латинские и греческие имена, изученные в юности в Александрии: Большая Медведица, которую Гомер называл Колесницей или Семью Волами; Малая Медведица, или, как некоторые говорят, Собачий Хвост; Козерог, у которого, я слышал, хвост рыбы…

Сон бежал от меня. Тело требовало движения. Несколько кругов, сделанных мной вокруг фонтана в атриуме, так и не принесли желаемого покоя. Тогда я направился в парадной двери, отпер её – и шагнул на гладко мощёную улицу.

Полагаю, ночной Палатин – самое безопасное место в Риме. В пору моего детства здесь, как и повсюду в городе, тесно соседствовали бедняки и богачи, патриции и плебеи. Тогда римская держава только начинала свою великую экспансию, и некоторые семьи становились не просто богаты – но запредельно богаты. И был Палатин, близкий к Форуму и достаточно высокий, чтобы уберечь своих жителей от идущего с Тибра дурного воздуха и вони из тесных переулков по соседству. За прошедшие годы доходным домам и скромным семейным жилищам пришёл конец, и на их месте возникли роскошные особняки, окружённые зелёными полосками небольших садов. Есть ещё на Палатине и небогатые дома, и люди, вынужденные считать свои деньги (я доказательство тому), но в целом это место населено гражданами богатыми и влиятельными. Сам я живу на южном склоне холма, а ниже меня, на Форуме, стоит Дом весталок. Не далее, чем на полёт стрелы от меня живут Красс, самый богатый человек в Риме, и мой старый патрон Цицерон – тот в прошлом сентябре триумфально вернулся из изгнания и сейчас занимался восстановлением своего дома, который разгневанная толпа разрушила за два года до этого.

У таких людей, как правило, многочисленные телохранители – и не просто здоровенные дуболомы, а вышколенные гладиаторы. Их существование – не чей-то каприз, а суровая необходимость. Бродяги, ночные гуляки и прочие нарушители спокойствия ночной Субуры знают: на Палатин лучше не соваться. Все они – от воришек до насильников – выбирают себе другие места и более доступную добычу. Так что по ночам на улицах Палатина тихо, и обыкновенно пустынно. Человек может прогуляться по улице холодной зимней ночью один на один со своими мыслями и не опасаясь за свою жизнь.

Но даже при этом я, услышав приближающиеся пьяные голоса, счёл за лучшее спрятаться, пока обладатели голосов не пройдут мимо. Я прижался к стене в тени от ветки тисового дерева. Через улицу от меня было старое трёхэтажное здание – оно стояло в самом конце моего квартала. Это был превосходно выстроенный дом в отличном состоянии, собственность Клодиев, древней и почтенной патрицианской семьи. Вопреки новым палатинским порядкам, первый этаж дома занимали торговые лавки, а выше шли квартиры, сдававшиеся внаём. Весь второй этаж арендовал Марк Целий, молодой человек, который несколько лет назад втянул меня в интригу между Цицероном и Катилиной. Его-то голос – вместе с ещё одним – я и слышал от восточного конца улицы.

Я оставался в тени. Причин опасаться Целия у меня не было – но не было и настроения для компании, особенно пьяной. Когда они со спутником пересекали улицу, приближаясь ко мне, я сперва увидел их тени, обрисованные луной – странные, искажённые призраки. Они шли, обняв друг друга за плечи, пошатываясь и смеясь, переходя с крика на шёпот. Не впервые я видел, как Марк Целий возвращается домой в подобном состоянии. Чуть старше тридцати лет, привлекательный и выглядящий достойно, Целий в полной мере являл собой пример того разряда молодых римлян, который сегодня описывал Дион, говоря об Асиции, человеке, подозреваемом в попытке отравления: очаровательные и весьма оборотистые молодые люди с безупречным прошлым, но неясным будущим, лишённые каких-либо предрассудков, остроумные, блестяще образованные, со вкусом к поэзии и к вину, приветливые, изящные – словом, люди, которым никогда и ни при каких обстоятельствах не следует доверять. Целий и его друг, надо полагать, возвращались с вечеринки в каком-то аристократическом доме поблизости. Внушало удивление только то, что с ними не было девушки, а то и двух – разве только им до утра хватило бы и общества друг друга.

Они остановились перед лестницей, ведущей в апартаменты Целия. Сам Целий забарабанил в дверь, и, пока они ждали раба, чтобы её отпереть, я услышал часть их беседы. Целий проговорил имя «Асиций» – я вздрогнул. Возможно, показалось, думал я – ведь в голове у меня постоянно крутился рассказ Диона об Асиции, так что это имя могло послышаться мне в свисте или шипении. Но тут же я вновь услышал то же самое.

–Асиций, ты просто задница! – проговорил Целий. – Ты и сегодня вплотную был близок к тому, чтобы провалить дело! Два промаха подряд!

–Я?! – возмутился его спутник. В темноте я не мог разглядеть его как следует, но, казалось, он был высок и широк в плечах, как и Целий. Он говорил невнятно – иногда почти кричал, иногда бормотал, так что его речь я разбирал только урывками. – Я – не тот человек, который… Ты не говорил, что нам придётся… а только потом отыскать и… уже!... и увидеть его… а дальше, Гадес с тобой, Целий, и с этим несчастным египетским…

Дверь с грохотом распахнулась. Целий и его приятель одновременно шагнули в проём – и врезались друг в друга. Что-то зазвенело на мостовой, в лунном свете блеснула сталь. Целий вернулся и, нагнувшись, подобрал упавший кинжал. И тут он увидел меня.

Он приглядывался ко мне искоса, как делают пьяные – пытался понять, видит ли он меня, или я ему только почудился. Я затаил дыхание. Целий, медленно переступая, двинулся ко мне, выставив кинжал.