Текст книги "Бросок Венеры (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

–Я пришёл к тебе, потому что больше мне в Риме идти не к кому. Я никого больше не могу просить о помощи, никому больше не доверяю… если только я могу доверять тебе.

Я кивнул.

–И во-вторых, учитель: чего ты хочешь от меня?

–Я хочу, чтобы ты мне помог. – Он переводил взгляд с меня на жаровню, и огонь танцевал в его глазах. Дрожал его подбородок, дрожали складки на шее. – Помоги мне, Гордиан. Пожалуйста…

–Помочь в чём?

–Остаться в живых!

Глава третья

Высокий, ещё не располневший Дион с густой чёрной шевелюрой и изящными манерами был видной фигурой в Александрии времён моей юности. Как и большая часть египетского высшего сословия, он имел греческие корни с примесью других кровей: скифскую можно было распознать по его высокому росту, а эфиопскую – по смуглому лицу. Его постоянно видели рядом с библиотекой, пристроенной к храму Сераписа – там философы дискутировали между собой и вели занятия с учениками.

Юношей я, проделав долгий путь, прибыл в Александрию и решил задержаться там. Именно там я встретил свою будущую жену, Бетесду – или, точнее, там я купил её: она была рабыней, очень молодой и очень красивой, выставленной на рынке для продажи. (Источник неприятностей, как с досадой признался мне работорговец, благодаря чему я и смог позволить себе её покупку; впрочем, если это неприятности – хотел бы я, чтобы их было побольше!). С ней я и проводил жаркие александрийские ночи, а днём, пока Бетесда наводила порядок в моём скромном жилище или ходила на базар – я спешил к ступеням библиотеки и искал Диона. Я не изучал философию по-настоящему – на это у меня попросту не было денег – но, к счастью, у александрийских философов было в обычае время от времени бесплатно вести беседы с обычными людьми.

Сейчас, три десятилетия спустя, я мог припомнить лишь обрывки этих бесед. Зато я помнил, как Дион своими загадками разжёг моё юношеское стремление к истине в жаркое пламя – а Бетесда разожгла во мне огонь совершенно иного рода. Тогда у меня было всё, что нужно молодому человеку: огромный незнакомый город для исследования, девушка в постели и наставник. Мы всю жизнь помним города, учителей и возлюбленных своей юности.

Дион принадлежал к школе Академии. Его наставником был Антиох Аскалонский, который несколькими годами позже встал во главе Академии; Дион считался одним из его любимых учеников. Как-то я по своему невежеству спросил у Диона, где находится Академия. Он смеялся, объясняя мне, что, хотя её название и произошло от рощи близ Афин, где учил Платон, сейчас это слово означает не какое-то место или здание, а учение, философскую школу. Академия – превыше границ. Цари могут покровительствовать Академии, но не властвовать над ней. Академия – превыше наречий (хотя, конечно, все серьёзные философские труды, в том числе и труды академиков, написаны по-гречески). Академия затрагивает всех, но не принадлежит никому. Иначе и быть не может, ведь её цель – постижение самих основ бытия.

Откуда человек получает свои знания? Как он может убедиться в правдивости своего – а тем более чужого – восприятия? Существуют ли боги? Может ли их существование быть доказано? Какова их форма, их суть, как люди могут узнать их волю? Как отличить истинное от ложного? Может ли добрый поступок привести к дурному исходу, или дурной – к доброму?

Молодому римлянину двадцати лет от роду эти вопросы кружили голову – тем более в таком завораживающем городе, как Александрия. А Дион их все глубоко изучил, и его познания были откровением для меня. Возрастом он вряд ли превосходил меня больше, чем на десять лет, но мне он казался необыкновенно мудрым и всезнающим. При нём я глубоко чувствовал своё невежество, и меня очень радовала терпеливость Диона, с которой он излагал мне свои идеи. На ступенях библиотеки, под солнечными зонтами, которые держали над нами его рабы, философ неспешно объяснял мне разницу между чувством и сознанием, каким чувствам стоит доверять, и насколько, в какой степени люди нуждаются в зрении слухе, вкусе, обонянии, осязании – и логике, чтобы постичь мир.

Миновало тридцать лет. Неудивительно, что Дион изменился. Мне он и тогда казался старым – но теперь действительно был стар. Его густые чёрные волосы поседели, выросло брюшко, кожа покрылась морщинами. Однако спина оставалась по-прежнему прямой. Он сдвинул ткань столы, и я увидел его мускулистые руки, жилистые и коричневые от загара. Несмотря на возраст, он выглядел мужчиной здоровым и сильным.

«Такого человека, как ты, трудно забыть» – сказал я ему. А теперь, когда он просил меня помочь остаться в живых, я был близок к тому, чтобы сказать: «Такого человека, как ты, трудно убить». Вместо этого я сменил тему:

–Странно, учитель, что через столько лет ты всё ещё помнишь меня. Я ведь обучался у тебя совсем недолго. Уже после отъезда из Александрии я услышал, что твой наставник Антиох сменил Филона во главе Академии. Думаю, тогда у тебя появилось множество дел: беседовать с царями, принимать посланцев, давать советы тем, кто вершит судьбы мира. Удивительно, что после всего этого ты не забыл юного римлянина, который на ступенях библиотеки слушал беседы мудрых – а те иногда снисходили до разговора с ним.

–Ты был чем-то большим, – возразил Дион. –Ты сейчас сказал, что был бы плохим сыщиком, если бы не смог узнать в своём неведомом госте – меня. А каким философом был бы я, если бы не смог распознать в тебе дух философа?

–Ты мне льстишь, учитель.

–Я не льщу никому, даже царям. И уж тем более – царю Птолемею! Кстати, он-то и есть одна из тех причин, по которым я оказался здесь, – Дион слабо улыбнулся, но в глазах его я видел всё тот же неизбывный, ставший уже привычным страх. Он встал и принялся шагать взад-вперёд, скрестив руки на груди и качая головой. Тригонион молча наблюдал за ним.

–Гордиан, ты помнишь те вещи, о которых мы говорили на ступенях библиотеки?

–Боюсь, в моей памяти остались только отрывки. Но я помню, с каким красноречием ты говорил об истине и видимости, и о том, что Академия усовершенствовала, а вовсе не опровергла учение Платона и стоиков.

–Ты помнишь именно это? Как странно! Я-то вспоминаю из наших бесед совсем другое.

–Что же там было ещё, кроме разговоров о философии?

Дион покачал головой.

–Я помню наши философские беседы, хотя и понимаю, как это воспринимается сейчас. Моя велеречивость, высокопарная болтовня – каким же напыщенным я, наверное, выглядел!

–Ничего подобного!

–Нет, я вспоминаю те истории, которые рассказывал ты, Гордиан.

–Что за истории?

–О твоих приключениях в этом огромном мире. О твоём долгом путешествии от Рима до Египта, о Семи чудесах света, которые ты видел по пути, о том, что случилось с тобой в Александрии. Какой скучной в сравнении с этим казалась мне моя собственная жизнь! Ты заставил меня ощутить себя стариком – как будто всё прошло мимо меня. Я и мои коллеги под этими зонтиками обсуждали проблемы добра и зла – а ты на городских улицах сталкивался с добром и злом во плоти, ты участвовал в круговороте жизни и смерти. Я выступал перед римской молодёжью, говоря о различении истины и лжи – а ты тем временем раскрывал тайну убитой в Ракотисе кошки, из-за которой полгорода взбунтовалось.

–Ты помнишь эту историю? – поражённо спросил я.

–Я всегда её помнил. Даже сейчас могу закрыть глаза – и услышать, как ты рассказываешь об этом случае. А философы и лавочники толпились вокруг и слушали, затаив дыхание.

–Город взбунтовался из-за убийства какой-то кошки? – Тригонион недоверчиво смотрел на нас.

–Ты, видимо, никогда не бывал в Александрии. Кошки там – боги, – ответил Дион. –Несколько лет назад произошёл похожий случай. Виновник был римлянином, или, по крайней мере, так говорили. Но сейчас в городе царят такие настроения, что толпа будет рада любому поводу для расправы над римлянином – убивал он кошку, или нет. – Он наконец перестал вышагивать и перевёл дыхание. – Может быть, перейдём в другую комнату? Здесь от жаровни стало слишком душно.

–Если хочешь, я прикажу Бельбону открыть окно, – предложил я.

–Нет, нет. Выйдем на минутку на свежий воздух?

–Как хочешь.

Мы вышли в сад. Тригонион демонстративно дрожал, размахивал руками и полой тоги – словом, вёл себя не по-римски и совершенно неприлично. Дион оглядел рыбный садок, взглянул на темнеющее небо, сделал ещё несколько шагов – и остановился, потрясённый, перед статуей Минервы. Богиня-девственница сжимала в руках щит и копьё, на плече у неё сидела сова, вокруг ног обвилась змея. Статуя была так искусно раскрашена, что казалась живой – ещё немного, и Минерва сделает вдох и посмотрит на нас из-под забрала своего шлема, украшенного высоким гребнем.

–Великолепно! – прошептал философ. Тригонион, храня верность Кибеле, лишь мельком взглянул на скульптуру. Я встал рядом с Дионом и вгляделся в знакомое лицо богини.

–Это единственная женщина в доме, которая никогда не спорит со мной. Впрочем, она меня никогда и не слушает.

–Должно быть, она стоит целое состояние.

–Надо полагать. Впрочем, стоимость статуи мне неизвестна – я её унаследовал вместе с домом. Если бы я рассказал, как это произошло, моего рассказа хватило бы на целую книгу .

Дион восхищённо любовался портиком.

–А вон те разноцветные изразцы над дверными проёмами…

–Произведение мастеров из Арреция. Так мне сказал мой покойный друг Луций Клавдий, когда я был здесь в гостях.

–А колонны, украшенные резьбой?

–Их вывезли из старой виллы в Байях, как и статую Минервы. Работа, как видишь, греческая. Луций Клавдий отличался безупречным вкусом, и не был стеснён в расходах.

–Так теперь всё это твоё? Да, Гордиан, ты достиг немалого успеха. Замечательно. А я, когда мне сказали, что ты живёшь в роскошном доме на Палатине, сначала не поверил, что это и есть тот самый юноша, который в Александрии едва сводил концы с концами.

Я пожал плечами:

–Пусть я в то время и был бродягой, но у меня, по крайней мере, оставался отцовский дом на Эсквилине, куда я всегда мог вернуться.

–Но вряд ли он был так же великолепен, как этот. Судьба оказалась милостива к тебе. А тогда, в Александрии, я верно понял твою натуру. Я повидал немало философов, которые хотели знания – так же, как кто-то другой хочет тонких вин, пышных одежд или красивых рабынь. Для них это было достояние, которым можно завладеть, вызывая уважение и зависть других. А ты, Гордиан, вожделел истину, как иной мужчина вожделеет женщину. Ты страдал по ней, словно не мог жить, не сжимая её каждую ночь в своих объятиях. Ты стремился ко всем её тайнам – и к великим тайнам философии, и к практической тайне убийства александрийской кошки. Искать истину – достойное занятие, и боги вознаградили тебя за него.

Никакой ответ не приходил мне на ум, и я ограничился тем, что снова пожал плечами. Да, за эти тридцать лет я сотни раз мог погибнуть – работа у меня была, что и говорить, опасная; или превратиться в дряхлую развалину, как многие мужчины моего возраста. А вместо этого я владел богатым домом на Палатине, моими соседями были сенаторы и миллионеры. Предложенное Дионом объяснение моей удачливости было ничуть не хуже любого другого. Впрочем, я подозревал, что даже мудрейшие философы не могут объяснить, почему Фортуна улыбается одним людям и мстительно отворачивается от других. Он вновь принялся нервно шагать туда-сюда, и мне невольно подумалось, что Дион, хотя всю жизнь и служил истине, выглядит как человек, от которого Фортуна отвернулась окончательно.

Я уже много лет не общался с философами, и успел забыть о том, как они многословно подходят к сути дела – а философы в этом отношении превосходят даже политиков. Мы по-прежнему ни на шаг не приблизились к той проблеме, которая привела Диона в мой дом. Между тем, в саду стало холодать.

–Давайте-ка вернёмся в дом. Если нам станет слишком жарко из-за жаровни, я велю рабыням принести нам холодного вина.

–А мне, пожалуйста, горячего, – Тригонион дрожал от холода.

–Да, побольше твоего замечательного вина, – рассеянно пробормотал Дион. – Мне захотелось пить…

–Может быть, и есть тоже? – у меня-то самого в желудке давно уже урчало.

–Нет! – отрезал философ.

Когда мы входили в дверь, он пошатнулся. Я поддержал Диона – и почувствовал, что его колотит.

–Когда ты в последний раз ел?

–Не помню…

–Ты уже не помнишь?

–Ну… вчера я отважился прогуляться по улице – в том же наряде, что и сейчас. И купил на рынке немного хлеба. Нужно было, конечно, купить побольше, чтобы хватило подкрепиться этим утром – но ведь, пока я спал, кто-то мог отравить этот хлеб.

–Так ты сегодня вообще ничего не ел?

–В моём последнем жилище рабы пытались дать мне яд! Даже в доме Тита Копония я не чувствую себя в безопасности. Если в одном доме подкупленные рабы могут отравить гостя – почему в другом не могут? Я ем только то, что приготовлено у меня на глазах, или то, что покупаю на базаре – там-то еду отравить трудно.

–Некоторые держат специальных рабов, чтобы пробовать блюда, – заметил я, зная, что именно в Александрии так чаще всего и делается. Как раз там члены царской семьи и их приверженцы всегда старались прикончить друг друга по-тихому.

–Конечно, у меня был раб-дегустатор! – воскликнул Дион. – Как бы иначе я спасся от яда? Но дело в том, что таких рабов приходится заменять – а я в Риме сильно поиздержался. У меня даже не хватит денег на обратный путь до Александрии, когда потеплеет и начнётся сезон навигации, – он снова пошатнулся и чуть не упал.

–Но ты же от голода совсем ослаб! – я взял его за руку и повёл к столу. – Я настаиваю, ты должен поесть. В моём доме еда совершенно безопасна, а моя жена… – я собирался произнести панегирик её кулинарным талантам, но ведь Дион только что похвалил меня за любовь к истине. Поэтому я закончил фразу так: -…готовит не так уж плохо, особенно блюда александрийской кухни.

–Твоя жена готовит сама? – удивился Тригонион. – Это в таком-то роскошном доме?

–К сожалению, этот дом более роскошен, чем содержимое моего кошелька. К тому же она любит готовить, а рабы ей помогают. А, вот и она, – добавил я, поскольку в дверях и в самом деле появилась Бетесда.

Я собирался познакомить её с гостями, но, взглянув на лицо жены, осёкся. Она переводила угрюмый взгляд со жреца на Диона, который, казалось, едва заметил её, потом снова на Тригониона, с него – на меня.… Прожив с Бетесдой три десятка лет, я всё равно не мог понять, что означает этот взгляд. Что случилось?

–Диана сказала мне, что у нас гости, – проронила она, наконец. У неё снова прорезался египетский акцент, а тон стал даже более сухим, чем обычно. Бетесда буквально сверлила посетителей взглядом, так что Тригонион потупился, а Дион, всё-таки заметив её присутствие, мигнул и сделал шаг назад.

–Что-то не так? – спросил я, незаметно для гостей подмигивая жене. Я надеялся, она улыбнётся. Напрасно.

–Я думала, вы захотите поесть, – произнесла она официальным тоном. Губы она поджала – будь Бетесда менее красивой женщиной, это могло бы испортить ей внешность.

Ах, так вот в чём дело. Она подошла к дверям несколько раньше, чем я думал – и услышала моё суждение о своих кулинарных способностях. Впрочем, и в этом случае ей достаточно было бы поднять бровь, чтобы выразить неудовольствие. А возможно, причина в том, что я назавтра готовился отправиться в путь – и предоставил ей укладывать вещи, тогда как сам возился с посетителями, да ещё таким сомнительными. Я искоса глянул на Диона с его сбившейся столой и нелепой косметикой, затем на Тригониона, который нервно теребил край своей тоги под строгим взглядом Бетесды. Да, представляю, какими они предстали в её глазах. Моя жена уже давно смирилась, что в нашем доме бывают личности всякого сорта – но не считала нужным скрывать своё презрение к тем, кто ей не нравился. Ясно, что о египетском посланнике и его спутнике Бетесда составила не очень лестное мнение.

–Да, думаю, нужно что-нибудь перекусить, – громко сказал я, чтобы привлечь внимание гостей – взгляд Бетесды, казалось, буквально обратил их в статуи. – Тебе, Тригонион?

Маленький галлус нервно сглотнул и смог только кивнуть.

–И тебе также, учитель – я настаиваю! Ты не можешь покинуть мой дом, не поев хоть немного. Ведь ты уже совсем обессилел.

Дион склонил голову – он выглядел уставшим и загнанным в тупик, дрожа от волнения, но наверняка и от голода. Он что-то бормотал себе под нос, затем, решившись, повернулся ко мне:

–Да. Ты сказал, у вас есть что-то из александрийских блюд?

–Бетесда, что мы могли бы предложить нашим гостям? Эй, Бетесда, ты меня слышишь?

Она вышла из задумчивости и откашлялась.

–Я могу приготовить лепёшку по-египетски, с чечевицей и колбасой.

–Да, это было бы замечательно, – проговорил Дион со странным выражением на лице. В самом деле, голод и тоска по родине могут выбить из колеи даже лучшего из философов.

Через мгновение рядом с Бетесдой стояла Диана. Дион удивлённо переводил взгляд с матери на дочь и обратно. Их сходство поражало.

Бетесда исчезла так же внезапно, как и появилась. Диана на мгновение задержалась, стараясь подражать суровому виду своей матери. Чем дольше я живу с женщиной, тем загадочнее для меня она становится. А теперь их в доме две – значит, и загадка удвоилась.

Диана развернулась и ушла таким же стремительным шагом, как и мать. Я поглядел на своих гостей. Философ в столе, подумал я, или отказавшийся от своего пола галлус совершенно просты и понятны в сравнении с женщиной.

Рабыня принесла нам вино и немного хлеба, чтобы подкрепиться, пока еда не готова. Из сада подступал холод, и я велел Бельбону растопить жаровню, а сам закрыл ставни на окнах. Снаружи уже сгустились сумерки, и лица Минервы было не разглядеть.

Теперь, когда в желудке Диона было немного хлеба, но гораздо больше вина, он нашёл в себе достаточно сил, чтобы рассказать об обстоятельствах, доведших его до столь плачевного состояния.

Глава четвёртая

–Начну, пожалуй, с самого начала, – вздохнул Дион. – Это лучше всего – рассказ и так выйдет чересчур запутанным. Впрочем, кое-что об этом тебе уже известно…

–Всё-таки освежи мои воспоминания, – попросил я.

–Хорошо. Итак, на протяжении всей моей жизни государственный переворот был для Александрии нормальным, повседневным состоянием. Члены царского рода Птолемеев не занимались практически ничем, кроме междоусобной грызни. Для самих же александрийцев это означало постоянные побоища на улицах и рост налогов. Раз за разом народ восставал, чтобы заменить одного царя другим. Какой-нибудь Птолемей изгонял своего родича и занимал его место – я не стану их всех перечислять. Победитель овладевал Александрией, а заодно царской казной и огромными запасами зерна. Проигравший бежал на Кипр, и там строил планы своего возвращения. Судьба меняла царей, а египтяне терпели это. Я уже и не помню, какой именно Птолемей царствовал в то время, когда ты Гордиан, жил в Александрии.

–Я помню. Это был Птолемей Александр.

–Да, верно. Через несколько лет разгневанные горожане выгнали его из Александрии, а потом он умер при подозрительных обстоятельствах. Престол перешёл к его брату Сотеру. Восемь лет спустя Сотер умер, не оставив законных сыновей. Это было двадцать четыре года назад.

Дион составил вместе кончики пальцев.

–Оставался лишь один законный царевич Птолемеевой крови – племянник Сотера, в честь отца названный Александром. Он в то время жил в Риме, под защитой диктатора Суллы, и здесь Рим впервые появляется в нашей истории. Александр II, заручившись поддержкой римских властей и заняв солидные суммы у римских банкиров, вернулся в Египет и потребовал себе трон. Но, чтобы занять его, он должен был жениться на своей тётке, вдове Сотера, которая упорно не желала отказываться от положения царицы. Так он и сделал – а вскоре приказал убить её. Но дело в том, что царица была очень популярна, и её гибель разъярила народ.

–Тот самый народ, который бунтовал из-за убийства кошки? – фыркнул Тригонион. –Боюсь даже представить, что они сделали, когда была убита любимая толпой царица!

–Вы ведь хотели истории, – заметил Дион тем же голосом, которым всегда читал лекции. –В то же самое время Александр II объявил о повышении налогов – ему ведь нужно было расплатиться с римскими кредиторами. Это и стало последней каплей. Через девятнадцать дней после вступления на престол толпа выволокла нового царя из дворца и растерзала. Его буквально разорвали на куски заживо.

Мы, римляне, любим пересказывать подобные истории – они позволяют нам гордиться, что в нашей республике царят относительно мягкие и цивилизованные нравы. В молодости я восхищался активным участием александрийцев в политике, но так и не смог привыкнуть к их кровожадности. Александрийские врачи торгуют особыми припарками под названием «лечение от человеческого укуса», а в домах постоянно держат перевязочные материалы – думаю, это много говорит об горожанах.

–Теперь мы подходим к нынешнему кризису – или, как говорите вы, римляне, «египетскому вопросу». После короткого и бесславного царствования Александра II права на престол заявили двое внебрачных сыновей Сотера.

–Вот уж храбрецы! – с иронией воскликнул Тригонион.

–Один из них захватил Кипр. А другой овладел Египтом, и царствует вот уже более двадцати лет – огромный срок по египетским меркам. По-гречески его полное имя, – Дион набрал побольше воздуха – звучит так: «Птолемайос Теос Филопатор Филадельфос Неос Дионис».

–Птолемей, бог, любящий отца, любящий брата, новый Дионис, – перевёл я.

Дион поджал губы:

–В Александрии мы зовём его просто Птолемей Авлет, то есть Флейтист.

–Дудочник! – захохотал Тригонион.

–Да, царь Птолемей Дудочник, – угрюмо подтвердил Дион. – Его единственный талант – играть на флейте, днём и ночью, трезвым или пьяным. В царском дворце он собрал хор и аккомпанировал ему. Свои новые сочинения он исполняет на пирах с послами. Он устраивает музыкальные состязания, и очень не любит, когда кто-то берёт над ним верх. И за что Египту достался такой царь? Он соединил в себе все пороки своего древнего рода – всегда потакавшего своим прихотям, распутного, ленивого, склонного к роскоши…

–Тогда ему бы лучше быть галлусом, чем царём! – рассмеялся жрец.

Дион мрачно посмотрел на него:

–В чём, в чём, а в этом я с тобой соглашусь.

–Я помню, Цицерон в какой-то речи говорил о нём, – заметил я. – «Практически все согласны, что человек, ныне занимающий трон Египта, ни по происхождению, ни по духу не годится в цари». Многие считают, что власть Дудочника с самого начала была незаконной – ввиду завещания его незадачливого предшественника.

–В этом-то всё и дело, – сказал Дион. – Вскоре после того, как Александра II растерзала толпа, пошли слухи, что он намеревался завещать Египет Сенату и народу Рима.

Тригонион удивлённо вскинул брови:

–Жирный кусок! Зернохранилища! Сокровищницы! Крокодилы! Впрочем, такому слуху вряд ли бы кто-то поверил. С чего царю быть таким щедрым?

Дион вздохнул с раздражением:

–Походе, галлус, ты не знаком ни с историей, ни с текущей политикой. Может, сама идея и нелепа – но это был бы далеко не первый подобный случай. Семьдесят лет назад Аттал Пергамский завещал своё царство Риму – теперь это римская провинция, поставляющая сюда зерно. А сорок лет назад царь Апион оставил Риму Киренаику, которая когда-то входила в состав Египта. Да ведь и сам Апион был из рода Птолемеев. Менее двадцати лет назад последний царь Вифинии также завещал её Риму.

–Но зачем царю так поступать? – удивился Тригонион.

–Чтобы защитить страну от междоусобной войны за престол. Или досадить своим наследникам. Или уберечь царство от захвата воинственными соседями, ещё более жестокими, чем римляне. Или просто стать, как все, под руку Рима, – Дион тяжело вздохнул. – На протяжении одной только моей жизни Рим унаследовал Пергам, Киренаику и Вифинию, а Понт и Сирию – завоевал. Два года назад он без боя овладел Кипром, брат царя Птолемея тогда покончил с собой. Теперь весь Восток принадлежит Риму. Из всех царств, родившихся при распаде империи Александра Великого, независимость пока сохраняет только Египет.

–Но при этом ходят слухи, что Александр II завещал его Риму, – добавил я. – Полагаю, царю Птолемею плохо спится.

Тригонион с понимающим видом кивнул:

–Не хотел бы я быть рабом, который меняет его постельное бельё.

–Грубый, неотёсанный Рим владеет всем Востоком, – процедил сквозь зубы Дион. – Это – факт, было бы глупо отрицать его. Но народу Египта необходима власть, способная противостоять римскому господству. Наша страна была уже невообразимо древней, когда туда пришёл Александр Великий и основал Александрию. В созданном им царстве процветали искусства и науки – а Ромул и Рем тем временем сосали волчицу . Нам не нужна ни римская власть, ни римский порядок. Но царь Птолемей, вместо того, чтобы твёрдо противостоять римской угрозе, дрожит от страха, и готов пойти на любые уступки, какие от него потребуют. Александрийцы требовали, чтобы он выкупил у римлян Кипр и вернул его под свой скипетр. А он с почётом принял римского чиновника, посланного для грабежа острова. Чтобы пресечь разговоры о завещании Александра, он преподносит Цезарю и Помпею тридцать пять миллионов денариев – и на эти деньги Цезарь покупает Сенат, а Помпей расплачивается со своими легионами. А для египтян это оборачивается новым повышением налогов. Собранные с нас подати прямо идут римским сенаторам и легионерам – с таким же успехом мы могли бы быть римской провинцией! А что же царь Птолемей получил взамен? Римский Сенат признал его законным царём Египта, а на Капитолии была установлена доска с надписью в честь Птолемайоса Теоса Филопатора Филадельфоса Неоса Диониса, друга и союзника римского народа. Конечно, быть другом и союзником очень достойно – но чтобы купить себе это достоинство, он обобрал собственный народ, и без того изнывавший под бременем непосильных налогов! Наконец, народный гнев стал столь велик, что царь был вынужден бежать из столицы, опасаясь за свою жизнь. Он перебрался в Рим, и здесь Помпей предоставил ему огромную виллу и множество рабов для услужения.

–Думаю, за тридцать пять миллионов денариев он мог рассчитывать на подобные царские почести! – заметил Тригонион.

Дион нахмурился.

–Он делит здесь своё время между упражнениями на флейте и сочинением писем Сенату с просьбой вернуть ему египетский престол – вопреки воле народа. Но теперь время для этого упущено. Его дочь Береника уже провозглашена царицей Египта.

–Женщина? – Тригонион выглядел по-настоящему заинтригованным.

–Я был против этого, – торопливо проговорил Дион. – Да, в Александрии философы имеют большой вес, но и астрологи – не меньший. А они утверждали, что настало время вручить власть над Египтом женщине Птолемеевой крови.

–Мне кажется, учитель, что ты чрезмерно суров к царю Птолемею, – осторожно сказал я. –Ведь он всю свою жизнь постоянно наблюдал, как одно царство за другим уступает римской экспансии, военной или политической. Его собственное положение все эти годы было очень шатким. Он понимал, что сохраняет египетский престол единственно потому, что римляне не могут решить, кто из них наживётся на поглощении Египта. Я кое-что знаю о таких вещах, учитель – нельзя жить в Риме и ничего не знать о политике. Во время царствования Птолемея сенаторы не раз пытались использовать предполагаемую последнюю волю Александра II и потребовать Египет себе. Этому намерению мешала только постоянная внутренняя борьба в самом Сенате. Помню, в консульство Цицерона Цезарь и Помпей изо всех сил стремились войти в коллегию децемвиров, чтобы лично контролировать захват Египта. Тогда Цицерон своей блестящей речью уничтожил этот проект, заявив, что он в конечном итоге сделает Цезаря и Помпея кем-то вроде царей. Тогда они принялись уже напрямую вымогать деньги у Птолемея.

Взволнованный Дион порывался что-то сказать, но я поднял руку:

–Подожди, учитель, выслушай меня. Если Птолемей, чтобы удержать власть, уступает требованиям римлян, или даже откупается от них – можно ли поставить это ему в вину? Как бы то ни было, его стараниями римляне до сих пор не воцарились в Александрии. А это означает, что царь Птолемей – куда лучший дипломат, чем ты думаешь.

–Он уступает слишком много, – угрюмо ответил Дион. –Пусть даже римляне и не захватили пока Египет – что толку, если сам царь служит у них сборщиком налогов и досуха нас выжимает?

–Вероятно, ты прав, учитель. Но ведь ты сам себе противоречишь. Если ты с таким презрением относишься к Птолемеям, то почему же противишься приходу римской власти?

Дион вздохнул.

–Видишь ли, Птолемеи, в сущности, правят Египтом по воле народа. Порой они управляют из рук вон дурно – тогда египтяне восстают и свергают их. А если царь более-менее приличный, люди его терпят. Конечно, такая система проигрывает в сравнении с идеальной республикой Платона – но Египет живёт при ней сотни лет, и не так уж плохо. Однако если он станет провинцией Рима, то наша судьба будет решаться уже без нашего участия. Нам придётся сражаться в войнах, до которых нам нет никакого дела. Мы будем вынуждены соблюдать законы, принятые римскими толстосумами – а они сидят в Сенате вдали от Александрии, и не слышат жалоб её жителей. Мы станем окраиной вашей державы, то есть предметом для грабежа. Наши статуи, картины и ковры украсят дома знатных римлян, наше зерно наполнит желудки римского плебса – и уж точно не по справедливой цене. Египет – великая и свободная страна, мы не можем стать вашими рабами, – Дион вздохнул ещё тяжелее. Из уголка его глаза скатилась слеза. Странным образом женская косметика на его смуглом морщинистом лице только усиливала трагическое впечатление. Как бы ни был нелеп его вид, горе Диона представлялось мне искренним и глубоким.

–Но ведь это чисто академический вопрос, извини за каламбур, – вежливо сказал Тригонион, хотя в его глазах я заметил озорной блеск. – Если царь Александр действительно завещал Египет Риму…

–Никто в Египте не верит в это завещание! – прогремел Дион. – Кто его видел, кто может доказать его подлинность? Это выдумка, мошенничество, благовидный предлог, чтобы Сенат мог вмешиваться в египетские дела, а в итоге поставить страну на колени! Сенат словно говорит нашим царям: «Вы можете править страной, но без нашего одобрения ваша власть не будет законной – ведь Александр, эта кукла на троне, завещал Египет нам, и мы можем завладеть им, когда пожелаем». Они размахивают каким-то куском пергамента, который называют царским завещанием. Только такой дурак, как Птолемей Авлет, мог ввязаться в подобную игру. Вот уж действительно, друг и союзник! На той доске на Капитолии следовало бы написать: «Дудочник и кукла в руках римского народа».