Текст книги "Отчет Брэдбери"

Автор книги: Стивен Полански

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Да, – кивнула она. – «Вот что я вам скажу, – ответил он. – У меня будет десятиминутный перерыв. Если вы, ребята, подождете, я вас проведу». Я поблагодарила его. «Только никому ни слова», – сказал он.

– Так и сказал? – удивился я.

– Он был очень любезен. Алану не хотелось бродить по библиотеке. Он нашел мужскую уборную и сидел там. Мне пришлось позвать его, чтобы он вышел. Около справочного отдела была дверь. Библиотекарь открыл ее ключом, с которого свисал деревянный брелок. Мы спустились вслед за ним на один этаж. Там он отпер другую дверь, и мы оказались возле стеллажей. «На этом этаже – отдел литературы, истории и философии, – сообщил он. – Идите, ребята, и смотрите. Я постою здесь. Можете не торопиться. У меня есть несколько минут». Я повела Алана по центральному проходу, чтобы он почувствовал, какое это огромное помещение. Оно было просторным, похожим на пещеру, думаю, около ста квадратных ярдов. Низкие потолки. Окон нет. Повсюду металлические полки около десяти футов высотой, проходы настолько узкие, что по ним почти невозможно идти. За несколько ярдов до конца – мы едва видели библиотекаря – мы оказались в самой тесноте. Мы шли друг за другом, примерно двадцать ярдов в почти полной темноте. Книги окружали нас со всех сторон, но мы практически не видели надписей на корешках. Я вытащила наугад один том. Это был какой-то роман Генри Джеймса.

– Какая удача, – сказал я.

– Я повернулась, чтобы показать книгу Алану. Честно говоря, я не знаю, что хотела показать ему. В тот момент я уже сомневалась, правильно ли поступила, приведя его сюда. К тому же я ничего не знала о Генри Джеймсе и ничего не могла ему рассказать. Ты читал Джеймса?

– Ни единого слова, – ответил я.

Я начал жалеть о том, что пропустил столько книг.

– И тут над нами зажегся свет. Библиотекарь окликнул нас: «Так лучше?» В зале царила мертвая тишина, но мы с трудом его услышали. Я посмотрела на Алана. Протянула ему том Джеймса. Чего я ожидала? Он не взглянул на книгу. Он был расстроен. Его лицо побелело. Мне показалось, что его сейчас стошнит. Я поставила книгу обратно на полку. «Что случилось, Алан?» – спросила я. «Я хочу уйти», – ответил он. Он был испуган. «Ты имеешь в виду, что хочешь пойти домой? – Я надеялась, что он имеет в виду именно это. – Скажешь мне, что произошло?» «Я хочу пойти домой», – сказал он. «Тогда пойдем домой», – ответила я. «Я не хочу быть здесь», – сказал он. «Тогда идем, – сказала я. – Идем». Я взяла его за руку и повела обратно по центральному проходу. Хотела обнять его за талию, но он не позволил. Мы подошли к библиотекарю. Алан шел быстро. «С вашим сыном все в порядке? – спросил старик, когда мы приблизились к нему. – С тобой все в порядке, сынок?» «Все в порядке, – сказала я. – Мы закончили». «В темноте здесь довольно жутко, – заметил библиотекарь. – Мне самому не очень нравится. Надо было включить свет раньше». «Нет-нет, – ответила я. – Спасибо за то, что отступили от правил». Библиотекарь улыбнулся: «Отступили? Черт побери, мы их жестоко нарушили». Я старалась разговорить Алана, пока мы ждали автобуса, но он не сказал мне ни слова. Молчал всю дорогу домой. Он тебе что-нибудь говорил, когда мы вернулись?

– Ничего. Вошел, лег на кровать, положил на глаза подушку и уснул. Как обычно. Как ты думаешь, что с ним случилось?

– Знаешь, я думаю, темнота здесь ни при чем. Он вроде не боится темноты. Ты думаешь, боится?

– Да нет, – сказал я.

– Честно говоря, я считаю, что все стало плохо именно тогда, когда включился свет.

– Почему ты так думаешь? – спросил я.

– Мне кажется, это все полки. Множество полок. Тесно стоящие стеллажи. От пола до потолка. Все эти книги на полках.

– И это?..

– Это напомнило ему о жизни в Отчужденных землях. Как его там содержали. Как он жил. Как спал. Не просто напомнило. Словно он туда вернулся. Думаешь, я преувеличиваю?

– Не знаю, Анна.

– Нет. Ты там не был. Думаю, он почувствовал себя так, словно вернулся туда.

Анна уговорила Алана испытать фотокамеру, которую он купил. Чтобы угодить ей, он сделал несколько снимков: я в кровати, Анна, стоящая перед окном гостиной, Анна и я, Анна сидит возле меня на кровати. Он два раза сфотографировал телевизор: один раз включенный и один раз выключенный. Сделал странный снимок себя в зеркале. Фотографируя, он надел солнечные очки с зеркальными стеклами. Сфотографировал свою пустую кровать. Мы загрузили фотографии в компьютер и смотрели их вместе. В основном они были ясные, четкие, с относительно хорошо продуманной композицией. Фотография в зеркале – невольный эксперимент Алана, съемка бесконечных отражений – оказалась нечеткой. Несмотря ни на что, все фотографии без исключения оказались неинтересными и скучными, и Алан, страстный поклонник фотографии, не хотел их видеть. Он настоял, чтобы мы удалили все. Я пообещал, что удалю. Он наблюдал за мной, желая удостовериться, что я выполнил обещание, но я умудрился сохранить фотографию Анны, сидящей возле меня на кровати. Ту, которую, как мне показалось, ему больше всего хотелось уничтожить. Анна предложила пойти в Принц-Айленд-парк, где намного больше возможностей для фотографии. Алан отказался. После похода в библиотеку он не соглашался покидать квартиру и почти все время сидел дома.

Высокий вернулся в третью неделю августа. Мы больше не могли предсказать его приход или подготовиться к нему. Мы закончили завтракать. Я вернулся в постель, рассчитывая еще час поработать над отчетом, прежде чем меня потянет подремать. (Теперь я погружался в сон все глубже, спал все дольше, это были своеобразные мини-комы, из которых я выплывал, чтобы поесть, по пробуждении ощущая слабость и головокружение.) На улице, как сообщила мне Анна, было ужасно жарко. Кондиционер в квартире существовал больше для проформы и не мог как следует охлаждать воздух. Алан растянулся на соседней кровати в шортах и футболке; Анна купила ему целую кучу вещей с короткими рукавами, которые он мог носить дома. Когда мы с ним встретились, он был стройным, без унции жира, но сильный. Теперь он сильно похудел. Он лежал на спине, головой на купленной им подушке, заложив руки под голову. Я видел кусочек его татуировки. Он был в своих зеркальных очках (он надевал их все чаще), что позволяло ему не закрывать глаза подушкой, и было невозможно сказать, куда он смотрит и бодрствует ли он вообще. (Я ненавидел эти очки: меня расстраивало отражение, которое я в них видел.) Высокий, в любую погоду одетый одинаково – его вещи походили на униформу кули: серые летние хлопчатобумажные брюки и голубая рубашка с рукавами, закатанными выше гипертрофированных предплечий, мускулистых и с толстыми венами, – прибыл, чтобы поговорить с Анной. Но прежде он заглянул ко мне.

– Как успехи? – поинтересовался он.

– Хорошо, – ответил я.

– Вы встаете с постели?

– Иногда.

– Тогда вы сможете пройти в гостиную. Послушаете, о чем я буду говорить с Анной.

– А Алан?

– Разумеется, – кивнул он.

Алан не спал и не нуждался в приглашении. Он взял на себя миссию защищать Анну от Высокого. Не снимая темных очков, он с непроницаемым видом сел рядом с ней на диване. Было очень жарко, но я надел поверх пижамы халат. Когда мы все собрались, Высокий сказал Анне следующее (и, поверьте, без всякого удовольствия): нам придется уехать из Калгари в конце сентября. Анна, должно быть, ожидала чего-то подобного и сказала, что это невозможно. Меня нельзя перевозить. Высокий ответил, что понимает это. Он договорился о том, чтобы нам разрешили остаться на дополнительный месяц – таким образом, мы получили четыре месяца вместо трех, как было раньше. Он дал нам столько дополнительного времени, сколько мог. Он уверял, что при этом подвергает непозволительному риску наши жизни и свою собственную жизнь, а также все дело. Когда настанет время, сказал он Анне, вам и клону придется оставить Рэя здесь.

– Кто-нибудь из организации переедет сюда и будет следить за его нуждами, пока он не закончит отчет.

Анна сказала, что отказывается меня оставлять.

– У вас есть выбор, – ответил он ей.

Она может остаться со мной или уехать с Аланом. Он не сказал, куда они поедут, но, судя по всему, их направляли куда-то в Британскую Колумбию.

(Я не буду жить возле моря.)

– Я не оставлю Рэя, – сказала Анна.

– Выбирать вам. Просто знайте: если решите остаться, нам придется забрать клона.

– Я тоже не уеду, – сказал Алан.

Меня тронуло заявление Алана, хотя я понимал, что им движет скорее беспокойство за Анну и ее проблемы (если бы он сумел отказаться, ей бы не пришлось делать выбор), чем желание остаться со мной.

– Я не уеду, – повторил Алан.

– Все в порядке, Алан, – сказала Анна. – Не надо волноваться. Мы что-нибудь придумаем.

Алан встал, приблизился к Высокому и остановился прямо перед ним:

– Я не поеду.

– Алан, – велела Анна. – Вернись. Сядь сюда.

– Я тебя не боюсь, – сказал Алан.

Его голова доставала Высокому до груди, и рядом с ним он выглядел маленьким и бессильным.

– Тебе и не надо бояться, сынок.

– Я тебе не сынок, – заявил Алан. – Я ничей не сынок. Я не боюсь.

– Тогда сними эти чертовы очки, – велел Высокий. – Дай мне взглянуть тебе в глаза.

Алан снял очки и смело посмотрел на Высокого:

– Ты видишь мои глаза?

– Вижу.

– Я не боюсь.

Высокий пристально разглядывал его.

– Я вижу.

– Мне все равно, умру я или нет, – сказал Алан. – Ты это знал?

– Нет, – ответил Высокий.

– Тебе все равно, умрешь ты или нет?

– Нет, не все равно, – сказал Высокий.

– Значит, ты должен меня бояться.

– Может быть.

– Я знаю, чего ты от меня хочешь, – заявил Алан. – Я знаю, чего ты хочешь. Я этого не сделаю. Я не сделаю этого для тебя.

– Не сделаешь?

– Нет, – сказал Алан. – Я этого не сделаю.

– Сделаешь, – ответил Высокий. – Поверь мне. Ты это сделаешь.

– Я тебе не верю.

Высокий положил руку на плечо Алана. В этом жесте не было ничего грубого или угрожающего. Алан вывернулся из-под его руки.

– Молодец, сынок, – сказал Высокий. – Хорошо сказано. Хорошо сделано. – Он повернулся к Анне. – Отдаю вам должное. Вы отлично потрудились. – Он посмотрел на меня. – Вы оба.

Вечером, когда Алан лег спать, я сказал Анне, что горжусь им. Я видел, что Анна взбудоражена. Она оставила включенной духовку, пролила молоко, не закрыла дверцу холодильника, забыла спустить воду в туалете. Все это было на нее совершенно не похоже. Она рявкнула на Алана из-за какой-то мелочи (не помню, из-за чего) и впервые за все время отправила его в комнату. Я хотел сказать что-нибудь позитивное о том, что произошло.

– Ты им гордишься?

Мы лежали в постелях, выключив свет.

– Да. Горжусь.

– Кому нужна твоя гордость? Что она может изменить? Если я потеряю тебя, Рэй…

– Так или иначе, это произойдет.

– …Мне придется потерять всех и все, что я любила. – Она тряхнула головой, словно отгоняя дурные мысли. – Тебе этого не нужно знать.

– Послушай, Анна. Нет никакой пользы, никакой особой добродетели в том, чтобы оставаться со мной. Алан – вот кто в тебе нуждается.

Я тоже в ней нуждался и нуждаюсь, хотя она может дать мне намного меньше, и мои нужды, какими бы они ни были, вскоре исчезнут. Я ей так и сказал.

– Я тебе нужна, – проговорила она.

Я не настолько бесчувственный, чтобы не понять, что она хотела сказать.

– Нужна.

Я был рад, что не вижу ее лица.

Она заявила, что не может сказать, как поступит, но мы оба знали – когда настанет время, она уйдет.

На следующий день снова было жарко. На улице все раскалилось, но находиться в квартире было не намного легче. Нас вконец измотала эта необычная для Калгари, неумолимая жара.

Впрочем, это не совсем так. Я как будто не замечал жары. То, что сказал Высокий, не меняло моих перспектив. Вполне вероятно, что я умру до конца сентября, и Анна, лишенная необходимости выбирать, поедет с Аланом в Британскую Колумбию, куда их собирались отправить. Было трудно понять, как себя чувствует Алан. Он говорил еще реже, изъяснялся короткими предложениями. Целыми днями молча лежал, растянувшись на спине на кровати Анны. Я никогда не знал, смотрит ли он на меня, наблюдает ли за тем, как я работаю (предлогом его присутствия было то, что он якобы помогает мне с отчетом.) Теперь он всегда носил зеркальные темные очки. Он выходил в них к завтраку и не снимал (если вообще снимал) до тех пор, пока не возвращался вечером к себе в комнату. Анну же вконец измотали, иссушили (насколько я ее знаю) попытки найти решение проблемы, которая, впрочем, вскоре решилась самостоятельно.

Ближе к вечеру – к тому времени кондиционер совсем отказал – Анна вошла в мою комнату (это была и ее комната) и сказала, что ей надо нас, Алана и меня, кое о чем попросить.

– Он не спит? – спросила она.

– Не знаю, – ответил я.

– Алан, – позвала она. – Ты не спишь?

– Нет, – ответил он.

– Ты не мог бы сесть? – попросила она.

– Зачем? – осведомился он.

– Я хочу кое о чем попросить тебя и Рэя.

Алан сел.

– Мне бы хотелось, чтобы ты снял очки, – сказала она.

– Мне бы этого не хотелось, – возразил он.

– Все же ты можешь это сделать? Пожалуйста.

– Я этого не сделаю, – ответил он.

В его голосе не было ни неповиновения, ни воинственности.

– Ладно, оставь их, – разрешила она, – но послушай. Я не могла уснуть прошлой ночью. Из-за жары.

– И из-за моего храпа, – добавил я.

– Ты всегда храпишь, – сказала она. – Но прошлой ночью ты превзошел самого себя.

– Должно быть, из-за лекарств.

– Я храплю? – спросил Алан.

– Нет, – ответила она.

– Почему я не храплю?

– Потому что ты молодой, здоровый и красивый, – сказал я.

– Это правда? – уточнил он у Анны.

– Правда то, что ты молодой, здоровый и красивый, – ответила она. – Может быть, правда и то, что ты не храпишь именно поэтому. Теперь послушайте. Мальчики, сегодня ночью я хочу поспать одна. Я буду спать в твоей комнате, Алан. Ты можешь спать здесь, на моей кровати. Не возражаешь? Только одну ночь, может быть, две.

– Я не возражаю, – ответил Алан, что меня удивило.

Анна легла спать рано. Алан остался в гостиной один. Было начало двенадцатого, когда он вошел. Я спал уже час. Алан включил верхний свет. Лампа в открытом абажуре ослепительно вспыхнула, заставив зажмуриться. Я спал на спине, в обычной позе, в какой я засыпаю, и свет меня разбудил.

– Выключи свет, – попросил я.

– Я не выключу свет, – сказал он.

– Почему не выключишь?

– Не хочу, – ответил он. – Я хочу поговорить.

– Мы можем говорить в темноте, – предложил я.

– Я не буду говорить в темноте, – сказал он. Похоже, он больше не хотел быть любезным или милым, другими словами, он стал придерживаться прежней линии поведения. – Я не хочу спать. Я не хочу спать в этой кровати.

– Почему?

– Потому что ты храпишь, – сказал он.

– Где ты будешь спать?

– Я буду спать на диване.

На нем была зеленая футболка, а вместо шорт, которые он обычно носил в квартире, темно-зеленые плавки. (Он так и не раздевался передо мной.) Анна купила ему плавки, рассчитывая найти место, где он сможет купаться. Мы предполагали, что Алан никогда не плавал и не умел плавать. Проблемой была его татуировка. Анна надеялась найти, как она говорила, источник, куда она могла бы возить его после наступления темноты, чтобы он мог поплескаться, понежиться в воде, немного остыть. Алан не проявлял никакого интереса к купанию, но ему нравилось носить плавки. Они были свободными, мешковатыми, и под них не требовалось надевать нижнее белье.

Алан был в темных очках и бейсболке «Джетс». Он явно не интересовался модой и не разбирался в ней. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Он сел на кровать Анны, свесив ноги на пол. Наклонился вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Я повернулся на бок, к нему лицом.

– Рэй, ты когда-нибудь занимался любовью с женщиной?

Он вынул что-то из кармашка плавок, но я не мог рассмотреть, что это.

– Да, – ответил я. – Что у тебя там?

Вместо ответа он протянул маленькую пластиковую фигурку, которую я не сразу узнал.

– Что это? – спросил я.

Он не ответил, но продолжал держать ее так, чтобы я мог рассмотреть.

Я увидел, что это кукла, которую Алан так захотел купить, когда они с Анной отправились на шопинг. Он снял с куклы костюм пони, пегую одежку с капюшоном. Он показал мне куклу такой, какой она осталась – абсолютно голой. Об анатомически правильном воспроизведении фигуры не могло быть и речи. Кукла была дешевой пластиковой дрянью: лысая голова (вместо волос у нее был капюшон), руки, ноги, непропорциональное туловище, все вместе не более пяти дюймов высотой. Я знал, конечно, кукол в костюме овечек Долли: такие же пластиковые фигурки, одетые в костюм с капюшоном, имитирующий овечью шерсть. Каждый год, когда наступал день Долли, повсюду продавались миллионы таких вещиц.

– О, точно, – сказал я. – Кукла.

– Похожа на женщину? – спросил он.

– Да.

Пока мы разговаривали, Алан расчленял куклу, отделял от нее руки, ноги и голову (все было прикреплено к туловищу шаровыми шарнирами), потом снова присоединял их на место. Он выполнял эти действия без перерыва, ловко, не глядя на куклу – действовал явно рефлекторно и механически.

– Ты занимался любовью с Анной? – спросил он.

– Я имел в виду мою жену.

– Ее звали Сара, – сказал он.

– Да.

– Вы занимались любовью?

– Да.

– Сколько раз вы занимались любовью?

– Не знаю, – ответил я. – Мы были женаты. Много раз.

– Сколько времени вы были женаты?

– Семь лет.

– Вы занимались любовью много раз?

– Да.

– Сколько раз? – спросил он. – Сто сорок четыре раза?

Я рассмеялся, не сумев сдержаться.

– Откуда ты взял эту цифру?

– Это двенадцать дюжин, – сказал он. – Сто сорок четыре.

– Я знаю, – кивнул я.

– Сколько раз? Сто сорок четыре?

– Я не знаю, Алан.

– Ты занимался любовью с Анной?

Он не отрывался от куклы, разбирая и тут же собирая ее обратно.

– Нет, – сказал я.

– Я имею в виду раньше.

– Раньше, чем я женился? – переспросил я. – Нет. Никогда.

– Ты будешь заниматься с ней любовью?

– Я не буду заниматься любовью ни с кем.

– Рэй, я буду когда-нибудь заниматься любовью с девушкой?

– Возможно, будешь.

– Возможно, буду, – повторил он. – Это хорошо?

– Заниматься любовью?

– Да.

– Иногда, – сказал я.

– Иногда.

– Да.

– Иногда это хорошо, – повторил он.

– Да.

– А иногда плохо?

– Да, – подтвердил я. – Думаю, иногда это плохо. Я имею в виду, бывает по-разному.

– Бывает по-разному.

– Это зависит от многих вещей. Как ты себя чувствуешь. Как она себя чувствует. Какое время дня. Какая погода.

– Это зависит от погоды?

– В некоторой степени, – сказал я. – Да. Зависит. Зависит от многих вещей.

– Это больно?

– Кому?

– Девушке.

– Может быть и больно, – кивнул я.

– Отчего это может быть?

– Если ты слишком грубый, – сказал я.

– Я не буду слишком грубым, – пообещал он.

– Я уверен, что не будешь.

– Я не сделаю ей больно.

– Послушай, Алан, – сказал я, решив, хотя и слишком поздно, сворачивать разговор, который мог еще больше расстроить и опечалить его. – Это не то, о чем надо так сильно беспокоиться.

– Я беспокоюсь.

– Я знаю. Мне очень жаль.

– Ты об этом не беспокоишься, Рэй, потому что ты старый.

– Наверное, ты прав.

– Наверное, я прав, – повторил он. – Когда тебе было столько лет, сколько мне, тебя это беспокоило?

– Не очень, – ответил я.

– Ты любил Сару?

– Очень.

– Ты любишь меня?

– Я тебя люблю, – ответил я, не задумываясь.

– А я тебя люблю?

– Не знаю.

– Я тоже не знаю, – сказал он. – Я люблю Анну?

– Она тебя любит. Это я знаю.

– Я это тоже знаю, – кивнул он.

Минуту он ничего не говорил. Наверное, думал о том, что я сказал, и (или) пытался смириться с моей бесполезностью. Потом встал и пошел к двери. Повернулся, чтобы взглянуть на меня. В руке он держал собранную куклу.

– Я делал это, – сказал он.

– Я знаю, – ответил я.

– Не знаешь.

– Я тебя видел.

– Ты меня не видел, – возразил он.

– Видел.

– Ты меня не видел. Тебя там не было, – сказал он. – Я делал это с куклой.

Он выключил свет.

Глава тринадцатая

У нас почти не осталось времени.

Сегодня двадцать пятое. В сентябре тридцать дней, значит, осталось шесть.

Пока я пишу эти слова, Анна на кухне готовит ужин, открывает и закрывает шкафчики и ящички, гремит кастрюлями, звенит столовыми приборами, отчаянно пытаясь себя занять. Алан сидит в комнате Анны. Он заперся там сегодня утром, когда уехал Высокий, оставив после себя хаос. Заперся и не выходил.

Вместо ожидаемого супа мы нахлебались дерьма.

Высокий явился, когда мы только закончили завтракать. Алан за столом рассматривал Библию издательства «Микеланджело», которую я надписал (под надписью Колбергов для своей дочери) и подарил ему. Я написал: «Алану: моему соседу по комнате, моему брату, моему другу. С восхищением и любовью. Рэй». Внизу я приписал «Калгари» и поставил дату. Банальные слова. Я купил книгу просто так, по случаю, а теперь передал по наследству. Я смотрел, как Алан читает надписи. Он их никак не прокомментировал. Похоже, его заинтересовали цветные иллюстрации. Я давно собирался отдать ему Библию, когда придет время.

– Простите, – сказал Высокий. – Я опять пришел к завтраку.

– Мы уже закончили, – сказал я.

– Садитесь, – предложила Анна.

– Спасибо, нет, – отказался он. – Я ненадолго. Я пришел сказать – мне очень жаль, но вам больше не нужно принимать решение.

– О чем вы говорите? – спросил я.

– Я говорю о том, что вы можете остаться с Рэем. – Он взглянул на Алана. – Мы решили его забрать.

Алан не отрывал глаз от Библии.

– Забрать его? – переспросила Анна.

– Мы полагаем, что он готов.

– Вы не можете его забрать, – сказала Анна.

– Разумеется, можем.

– Он вовсе не готов, – настаивала Анна. – Мне нужно еще время.

– Мы считаем, что он готов. У вас есть время до первого числа.

– Но этого недостаточно, – возразила она. – Я обещаю, что скажу, как только мне покажется, что он готов. Мне нужно еще немного времени.

– Это решаем не мы, – ответил он. – Простите. Но в этом нет ничего удивительного. Таков был план с самого начала. Дело только во времени. Я вернусь за ним первого. В полдень. Соберите его к этому времени.

– Пожалуйста, не делайте этого, – попросила Анна. – Не забирайте его у меня. К чему такая спешка?

Я с опозданием собрался вставить кое-что – без сомнения, не очень любезное и от души, – когда поднялся Алан.

– Послушай меня, – произнес он.

– Слушаю, – сказал Высокий.

– Я не пойду с тобой.

– Пойдешь, – возразил Высокий.

– Куда вы его заберете? – спросила Анна.

– Этого я вам не могу сказать.

– Разрешите мне поехать с ним, – взмолилась она. – Я еще могу быть полезной.

– Сожалею, – сказал Высокий. – Я сделал все, что мог. Простите, что вынужден вам отказать. Возможно, для вас будет утешением узнать, что он очень поможет нам. Принесет много пользы.

– Я не принесу вам пользу, – заявил Алан.

Высокий улыбнулся:

– Ты не просто принесешь пользу, сынок, ты коренным образом перевернешь мир. Трансформируешь его.

– Что ты сказал?

– Ты все изменишь.

Ближе к вечеру Анна вошла в мою спальню и разбудила меня. Мы не разговаривали с момента ухода Высокого.

– Я пыталась придумать, как сделать так, чтобы они его не забрали, – сказала она. – Как их опередить. Он не пойдет по доброй воле. Мы это знаем. Им придется забрать его силой. Я боюсь, что ему причинят вред. Или он сам причинит себе вред.

Я сел, опершись спиной на шаткую спинку кровати.

– Я могу просто взять его и уехать, – продолжала она. – Прямо сейчас. Покинуть страну. Мы могли бы переезжать с места на место. Ты мог бы помочь нам, Рэй. Дать нам немного денег.

– Да, – ответил я. – Конечно. Если ты так решила.

– Я ничего не знаю, – сказала она. – Даже не знаю, как далеко нам надо уехать, сможем ли мы уехать вообще.

Она села на кровать Алана.

– Он не поедет, – проговорила она. – Я знаю, что не поедет.

– Почему? – удивился я. – С тобой он поедет.

– Я так не думаю. Не сейчас. Я скажу тебе, Рэй. По-моему, он решил умереть.

– Почему ты так думаешь?

– Мне просто так кажется, – ответила она. – Я наблюдала за ним сегодня утром.

– Я этого не заметил, Анна, – сказал я. – Он был очень воинственно настроен.

– Может, мне как-нибудь его ранить? Знаешь, как мальчики отстреливают себе пальцы ног. Я хочу придумать что-то, что сделает его бесполезным.

– Например? – осведомился я. – Отрезать ему язык?

– Я не могу причинять ему боль.

– Уверен, что не можешь.

– Даже чтобы уберечь его от боли? Даже ради этого?

– Не знаю, Анна.

– Я знаю вот что, – проговорила она. – Я – его друг. Может быть, его первый друг. Я – его учитель. Но у меня нет на него прав. Я ему не мать. Не жена. Не любовница.

– Да, – сказал я.

– Я ужасно зла, Рэй. На Высокого. На организацию. Но больше всего я злюсь на себя. На свое пособничество. На свою наивность. Ради этого, ради них я решилась оставить собственных детей. Какая мать так поступит? Не важно, по какой причине. Не важно, ради чего. Ради того, кого я никогда не знала. Неважно, насколько он был тобой. Что мне делать, Рэй? Как бы поступил ты?

– На твоем месте?

– Да, – кивнула она. – Скажи мне что-нибудь.

– Я бы его отпустил. Я бы разрешил им его забрать. Ты сделала все, что могла. Ты посвятила ему год. Ты отлично заботилась о нем. Ты заботилась обо мне. Господи, ты же просто волшебница.

– Спасибо, Рэй.

– Я бы отпустил его, Анна. И себя. Я бы отпустил себя. Вернулся бы к детям.

– Тогда им будет грозить опасность, – сказала она.

– Ах-х, – произнес я. Старческий вздох. Так же пренебрежительно мог бы вздохнуть мой отец (он не дожил до старости), если бы был не настолько уверен в себе, насколько хотел показать. – Должен быть выход.

За ужином, поздно вечером – я пишу это после завтрака на следующий день, 26 сентября – Алан предложил мне свое сердце. Мы с Анной сидели за столом. Я ужинал, Анна не могла себя заставить проглотить ни куска. Алан заперся в ее спальне. Она три раза крикнула ему в дверь, что ужин готов. Он не ответил. Анна тревожилась, что он может сделать с собой что-нибудь, если уже не сделал.

– Я его не слышу, – сказала она мне, отодвинула стул и встала. – Я сейчас вернусь.

Она вышла из квартиры. Ее не было несколько минут.

– Я обошла вокруг дома, – сообщила Анна, когда вернулась. Она пала духом и запыхалась – она, эта женщина, никогда не сдававшаяся слабостям. – Я подумала, что смогу увидеть его в окно, но он задернул шторы. У него горит свет. Я постучала в окно, окликнула его. Что нам делать?

– Думаю, ждать, – сказал я. – Он выйдет. Проголодается и выйдет. Тебе тоже надо поесть.

– А если с ним что-то случилось? – проговорила она. – Может, попытаться открыть дверь?

– Каким образом?

– Вскрыть замок, – сказала она. – В дверной ручке есть небольшое отверстие. Я дам заколку-невидимку.

Прежде чем мы успели опробовать идею Анны и вскрыть замок заколкой для волос, Алан вышел. Он хорошо выглядел – спокойный, с твердым пристальным взглядом. Его спокойствие заставило меня насторожиться.

– Ох, слава богу, – проговорила Анна.

Он подошел к столу. Не сел, не заговорил. Он стоял и смотрел на нас.

– Хочешь есть?

Обычный вопрос прозвучал в данной ситуации нелепо.

– Я не хочу есть, – ответил он.

– Посиди с нами, – предложила она.

– Я не хочу сидеть с вами.

Он посмотрел на меня и негромко произнес, словно не хотел, чтобы слышала Анна:

– Я хочу отдать тебе мое сердце.

– Нет, – сказала Анна.

– Я хочу, чтобы ты взял мое сердце, – сказал он мне.

– Нет! – воскликнула Анна.

Алан настаивал, не глядя на Анну:

– Я хочу отдать тебе мое сердце, Рэй.

Анна встала.

– Ни в коем случае, – заявила она.

Меня не удивили ни ее выбор, ни ее уверенность. Я был с ней полностью согласен.

– Выброси это из головы, – велела она.

– Это не твоя голова, – ответил Алан.

– Мне все равно, – сказала она. – Я не хочу больше этого слышать. Не хочу, чтобы ты об этом думал.

Она попыталась его обнять, но он отстранился.

– Буду думать, – произнес он, не повышая голоса.

– Ты не будешь об этом думать, – сказала она. – Не будешь об этом говорить.

Она повернулась ко мне:

– Рэй?

– Послушай меня, Алан. – Я сидел на прежнем месте. – Я тронут твоим предложением. Мне и радостно, и грустно от того, что ты хочешь отдать мне свое сердце. Я счастлив, если ты так любишь меня, что готов на это. Это очень щедрое предложение. Оно показывает, что ты – хороший человек. Я знал это и раньше. Но мне грустно слышать от тебя такие слова. Я не могу взять твое сердце. Я не возьму твое сердце, потому что я тоже тебя люблю. И потому что это неправильно.

Я посмотрел на Анну. Кажется, она ждала от меня более убедительных слов. Я не мог придумать, что еще сказать. Тогда я обратился к сентиментальному языку кино и, хотя Алан этого не понял, унизил этим нас всех.

– Ты еще молод, – сказал я, – перед тобой целая жизнь. Я стар. Я уже прожил свою жизнь. Будет неправильно, если я возьму твое сердце, и я этого не сделаю. Но я благодарен тебе. Ты – благородный и очень храбрый.

Я посмотрел на Анну. Потом на Алана.

– Хорошо?

– Нет, – ответил он. – Я – клон.

– Это правда, – ответил я. – Но ты можешь быть тем, кем хочешь.

– Я больше никем не могу быть.

– Можешь, – возразил я.

– Я не могу быть тобой.

– Тебе и не надо.

Он посмотрел на Анну.

– Пожалуйста, – сказал он.

– Нет, – покачала головой Анна.

Он взглянул на меня.

– Нет, Алан, – настойчиво повторил я.

Больше мы не сказали ни слова. Алан вернулся в спальню Анны и запер дверь.

Всю ночь и почти весь день я думал о предложении Алана и о своем ответе, который теперь казался банальным и легкомысленным, несоизмеримым. День уже клонится к вечеру, и все это время Алан не выходил из спальни Анны, разве что в туалет (мы решили не подстерегать его во время этих вылазок). Как минимум сутки мы не видели, чтобы он ел. Анна боится, что он уморит себя голодом.

Самое главное, что можно сказать о его предложении – оно не было просто жестом. Если бы я согласился принять его сердце (Анна убила бы меня первого), он отдал бы его мне. Он понимает, что такое смерть. Из бесед с Анной после того, как мы ему рассказали правду, Алан знал, что обязательно умрет, если у него забрать сердце. Как ни крути, это было героическое предложение.

Но я не могу понять, почему он это предложил. Пусть Анна права, и он действительно беспокоится обо мне больше, чем показывает; но это не объясняет, почему он хочет умереть так, чтобы я смог прожить еще пару бесполезных, лишних лет.

Дело вот в чем: в готовности Алана пожертвовать собой ради меня и таким образом выполнить свое предназначение клона нет ничего революционного. Наоборот, как ни парадоксально, эта готовность полностью человеческая. Определенно, это первый и последний раз, когда клон предлагает себя своему оригиналу по доброй воле. Впрочем, это вообще происходит впервые – клон осуществляет свою добрую волю любым значимым способом. Алан не сможет это четко сформулировать, но, думаю, понимает на подсознательном уровне.