Текст книги "Отчет Брэдбери"

Автор книги: Стивен Полански

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Прогулялись немного. – Меня захлестнуло чувство вины. – Алан не мог угомониться, и мы прошлись до Скарс-стрит.

– Я знаю, – произнесла она и достала из кармана халата ридер. – Должна признаться, я рада, что у нас есть эта штука. Я действительно беспокоилась.

– Прости, – сказал я. – Это вышло спонтанно.

– Погоди немного. Где вы были?

– Ты на меня сердишься?

– Просто любопытно, – ответила она. – Куда вы ходили?

– Было холодно. Мы проголодались. Я проголодался. Мы зашли в кафе.

– В развлекательной зоне?

– Почти, – сказал я. – Заказали колу. Я предложил Алану яблочный торт со взбитыми сливками. Когда-то мы с отцом ели такой же.

– Ты разрешил ему пить колу?

– Да, сделал такую глупость.

– Он до утра не уснет.

– Надеюсь, что нет, – сказал я. – А ты почему встала?

– Ну, встала, – пожала она плечами. – Не знаю, почему. Заглянула к Алану. Не нашла его. Пошла сказать тебе, но и тебя не оказалось. Я забеспокоилась. Достала ридер, чтобы посмотреть, где вы. Потом стала вас ждать.

– В этом не было необходимости.

– Как оказалось, – кивнула она. – Значит, вы хорошо провели время, ребята?

– Думаю, да. Надеюсь, что так. Все хорошо, что хорошо кончается.

– О чем ты?

– Ни о чем, – сказал я. – О том, что мы хорошо провели время.

– Вот и ладно, – кивнула она. – Я рада это слышать.

На следующую ночь Анна разбудила меня после полуночи.

– Что? – спросил я.

– Вставай, – сказала она. – Алан ушел.

– Что ты говоришь?

Я еще не до конца проснулся, но уже прекрасно понял, что произошло.

– Он снова на Скарс-стрит.

– Ладно, – сказал я.

– Не ладно. Вставай. На улице снег. Холодно. Мы должны его найти. И дело не только в том, как он одет. Он взял деньги из моего кошелька. Ты должен мне показать, где он. Так что вставай.

Я встал.

– Дай мне одеться, – попросил я. – Я буду готов через минуту. Сколько денег он взял?

– Много, – ответила она. – Мы должны привести его назад, прежде чем вмешается организация.

– А они могут?

– Его нет дома две ночи подряд. Ты знаешь, где он?

– Надеюсь, что да, – ответил я.

– Что это значит?

– Это значит, что я знаю, где он, если он там, где мы были прошлой ночью.

– Куда еще он может пойти?

– Не знаю. Куда угодно.

– А он знает?

– Я не знаю, что он знает, – сказал я. – Он идет?

– Нет, – ответила она. – Остановился.

– Хорошо. Дай мне одеться, и пойдем за ним.

– Поторопись, – попросила она.

Шел густой снег, и было холоднее, чем предыдущей ночью. Анна шла быстро, и я с трудом поспевал за ней. Я боялся, что Алан пошел сам искать бордель. Еще больше я боялся, что он его нашел. Если нам повезло, то он заблудился и с изумлением бродил по залам игровых автоматов или съежился где-нибудь в переулке. Я раздумывал, говорить ли Анне о том, что я сделал, вернее, не сделал, а собирался сделать. Еще оставался шанс, что Алан отправился в кафе увидеть девушек, которые были там накануне, и в надежде на это я сохранял спокойствие.

Добравшись до кафе, я успокоился, увидев Алана в окно. Он сидел в кабинке, в той же самой, где мы были вчера, но на моем месте, лицом к двери. Он не видел, что мы стоим снаружи. Он был один. Кроме него, насколько мы могли рассмотреть, в кафе никого не было. На Алане была бейсболка «Джетс». На столе перед ним стояла кока-кола и кусок какого-то торта, то и другое нетронутое.

– Вот он, – сказала Анна. – Я его вижу.

Она постучала в окно. Алан повернулся и посмотрел на нее.

– С ним все в порядке, – выдохнула она.

– Хорошо.

Она быстро направилась ко входной двери.

– Идем.

– Иди, – сказал я.

Глава одиннадцатая

В предыдущей главе я писал, что помню последний визит Высокого в Риджайне – похоже, я помню их все, – отчасти потому, что Анна в тот раз попросила у него денег, но в основном потому, что это было накануне нашего отъезда в Калгари, то есть в конце наших счастливых дней, хотя тогда они вряд ли казались нам такими. Незадолго до моего сердечного приступа. Незадолго до того, как мы рассказали клону, кто он такой. Еще я помню, что вскоре после ухода Высокого Алан впервые захотел иметь собственные деньги.

Он сказал нам, что ему не понравилось брать деньги из кошелька Анны; он знал, что такое воровство. И ему не понравилась ее реакция на то, что он их взял. А у всех мальчиков, которых он видел на улице, – было трогательно, что он считает себя мальчиком, такое искаженное осознание самого себя, за которое, возможно, именно мы были в ответе, – есть собственные деньги.

– У тебя есть деньги, – сказал он Анне. – Когда тебе нужны еще деньги, ты просишь их у Высокого, – вообще-то это прозвище Алан и придумал, – и он дает их тебе. У Рэя есть деньги. Почему у меня денег?

– Нам надо об этом поговорить, – сказала Анна.

В ходе занятий Анна объясняла Алану про деньги, чтобы помочь ему овладеть математическими навыками (предполагалось, что этим обучением займусь я). Она также полагала, что он должен уметь обращаться с деньгами. С математикой у него не было проблем – он смог расплатиться за еду и колу на Скарс-стрит, отлично умел подсчитывать сдачу, – но само понятие денег как средства расчетов оставалось для него непостижимым. До него не доходило, как можно отдать что-то ничего не стоящее – кусок бумаги, металлический кружок – и получить взамен нечто ценное.

Я слушал их разговоры. Мне хотелось сказать Алану (но я не сказал), что главная ценность, которую можно купить за деньги, не считая еды, крова и медицинской помощи, это время. Правда, после смерти Сары у меня был избыток, даже переизбыток свободного времени, и это был настоящий ад. Я был бы счастлив иметь меньше времени. И я рад, что сейчас оно наконец заканчивается.

– Нам надо об этом поговорить, – повторил Алан.

– Что бы ты купил? – спросил я Алана. – Только, пожалуйста, не говори, что купил бы девушку.

– Я бы купил девушку.

– Я так и знал, – кивнул я.

– Ты не купил бы девушку, – заявила Анна. – Мы бы тебе не позволили.

– Я ведь не насовсем, понимаешь? – объяснил Алан.

– Я понимаю, – сказала Анна. – Но нет. Выброси это из головы.

– Это у меня в голове, – ответил он.

– Жаль, – сказала Анна.

Алан обдумывал следующий шаг.

– Если вы дадите мне денег, – сказал он нам, – то я куплю компьютер.

(Эта была его первая конструкция «если… то». Он, конечно, и до этого понимал причинно-следственные связи, но теперь научился использовать их в речи.)

– Я хочу компьютер.

Он знал о существовании компьютеров, знал, что компьютеры есть у всех, но понятия не имел, что он с ним может и будет делать.

– Компьютеры стоят много денег, – сказала Анна.

– У Рэя много денег, – возразил Алан. Потом повернулся ко мне: – Если ты дашь мне свои деньги, Рэй, я куплю компьютер. И свисток.

– Свисток?

– Да. Я куплю свисток, как у рефери, серебряный свисток, и буду в него свистеть.

– Я куплю тебе свисток, – пообещал я.

Я действительно купил ему свисток в спортивном магазине, прежде чем мы уехали из Риджайны. Он висел на шнурке. Алан носил свисток на шее и свистел в него, когда вздумается, но только в доме. Однажды он вздумал засвистеть, когда Анна замешкалась и не подала ему вовремя ужин, но она это быстро пресекла.

Если мы не дадим ему денег, он пойдет работать, сказал Алан. Он знал, что такое работа, понимал, что работают ради денег. Мы были уверены, что он работал почти всю свою жизнь, но при этом, чем бы он ни занимался на Отчужденных землях, – он об этом не говорил – ему не платили. Анна купила книжку, которая называлась «Когда я стану взрослым». Там был перечень профессий, их описания и яркие иллюстрации. Огромное множество занятий, сгруппированных по алфавиту, куча профессий на каждую букву, кроме, пожалуй, «Ы». На букву «Р» был даже «рентгенотехник». Каждая профессия была достойна и заманчива, при этом не было никаких упоминаний о зарплате. За несколько недель на занятиях Анна прочла с Аланом эту книгу, по паре букв в день. В середине процесса Алан ненадолго решил, что хочет стать журналистом. На его выбор повлияла цветная иллюстрация (книга была устаревшей) с изображением красивого, хорошо одетого мужчины, который стоял перед камерой и держал микрофон. На букву «З», как и предполагалось, значились «зоолог» и «зверолов», но кульминацией стал «заливщик льда». Алан решительно настроился стать им.

– У тебя есть работа, – объяснила ему Анна.

Я считал такие разговоры рискованными.

– У меня нет работы, – возразил он.

– Есть, – сказала Анна. – Твоя работа – это учеба.

– Это не работа, – сказал он.

– Работа. Важная работа.

– Тогда дай мне денег, – сказал он.

– Это не такая работа, – вмешался я, чтобы помочь.

– А какая это работа? – спросил он.

– Это работа, которую ты выполняешь, но не получаешь за нее деньги.

– Это не работа, – возразил он.

– Это твое дело, – сказал я.

– Мое дело – учить тебя, – подхватила Анна.

– Это твоя профессия? – спросил он ее.

– Не совсем профессия, – ответила она. – Это дело, которым я занимаюсь. Оно было моей профессией.

– Какая у тебя была профессия? – спросил Алан.

– Я была учительницей.

– Ты была учительницей?

– Да, – кивнула она.

– Тебе давали деньги? Люди, которых ты учителевала?

– Люди, которых я учила, – поправила она.

– Они тебе давали деньги?

– Нет, – ответила Анна. – Дети, которых я учила, не давали мне деньги. Мне платила школа. Рэй тоже был учителем.

– Ты был учителем? – спросил он меня.

– Был.

Он ждал, что я закончу фразу, и сам подсказал:

– Учителем.

– Да.

– Тебе тоже платила школа?

– Платила, – кивнул я. – Сейчас я на пенсии.

– Что ты сказал?

Задавая этот вопрос, он обычно подразумевал: «Что ты имеешь в виду?»

– Я больше не учу, – ответил я. – Закончил работу.

– Закончил работу? – переспросил он.

– Да. Анна тоже на пенсии, – ответил я.

– Она закончила работу?

– Да.

– Ты меня учишь, – повернулся он к Анне.

– Я тебя учу, – согласилась она. – Но это не профессия.

– Он дает тебе деньги, – заявил Алан.

– Кто?

– Высокий.

– Он дает мне деньги, чтобы мы могли жить. Покупать еду.

– У тебя нет работы, – подытожил он, – а Высокий дает тебе деньги. У Рэя нет работы. У него есть деньги. У него много денег. Мне нужны деньги.

Что и требовалось доказать, подумал я.

Прежде чем продолжить отчет, мне бы хотелось поговорить о том, как вы представляете себе клона. Вы представляли его себе, пока я не рассказал вам о нем, просто «клоном». Для меня он тоже был просто моим клоном, моей копией, пока мы не встретились с ним в Оттаве. Я имею в виду ваши художественные представления, образы, с которыми вы сталкивались в книгах, фильмах и телепередачах, хотя, честно говоря, их никак нельзя расценивать как нечто художественное.

Алан не был вымыслом чьего-то воображения, фантазией или аллегорией. Он не был благородным дикарем, хотя имел черты и благородные, и дикарские. Мир, где он оказался, был не воображаемым, но для него – весьма новым. По сути, полным чудес. Кое-какие явления и вещи его действительно изумляли, особенно молодые девушки, а также зеркала, телевидение, хоккей с шайбой, секс между женщинами и мужчинами, шоколадное мороженое с шоколадной крошкой и Анна – возможно, самая удивительная из всех. (Чем был для него я? Трудно сказать. Чем угодно, но не чудом.) Но к большей части того, что он видел за границей Отчужденных земель – если его ничто не пугало и не отталкивало – он оставался безразличным, на удивление нелюбопытным. Он не был диким ребенком, мальчиком, воспитанным волками. Вопрос, кто его воспитывал, если вообще воспитывал, так и остался без ответа. Возможно, ему бы даже больше повезло, если бы его воспитали волки. Он не был монстром, не был жестоким или уродливым. Думаю, он походил на мрачную химеру Франкенштейна, поскольку их обоих создал человек, пошедший против природы, узурпировавший право Бога сотворять жизнь. Но Алан не был сделан из запасных органов – он был предназначен стать их источником. Клонирование дало возможность оживлять мертвых, но Алан не был и призраком из прошлого, Рипом Ван Винклем – честно говоря, это я чувствовал себя таким в его присутствии, – хотя, по сути, он являлся существом из прошлого, пусть и не совсем. Как и все клоны, он был ретроградным, а его существование – реакционным, подавление различий препятствовало эволюции вида. Он не был тем трогательным, привлекательным, тупоголовым болваном, каких упорно изображают в книгах и фильмах, слишком хороших для этого мира и невольно представляющих для него опасность. Алан ни для кого не представлял опасности, однако правительство очень его боялось. Если, как надеется организация Анны, процесс, начавшийся с того, что Алана нашли за границей Отчужденных земель, приведет к отмене клонирования человека, что мы, замешанные в этом оригиналы, будем делать с двумястами пятьюдесятью миллионами уже существующих клонов? Есть ли какой-нибудь гуманный этический выход, кроме как позволить им жить среди нас? Каковы будут последствия? Массовая паника? Массовая истерия? Массовая шизофрения? Всеобщее саморазрушение? Междоусобная война «близнец против близнеца»? Новое учреждение рабства? Не знаю, как организация Анны отвечает на эти вопросы. Мы их переселим? Найдем им место, где они смогут жить, как люди, но обособленно? В Гренландии? На Мадагаскаре? Прецеденты и перспективы ужасают.

Когда Высокий в последний раз пришел к нам в Риджайне – мы уже собирались уезжать, – я спросил его про пупок клона.

Мы с Анной обсуждали это. Может быть, до рождения Алан питался внутриутробно, хотя организация Анны считала, что это поколение клонов не выросло в человеческой матке. Анна рассказывала, как в утробе из эмбриона вырастает пуповина и прирастает к стенке матки. Но если Алана не выносила женщина, как и почему у него появился пупок? Был простой ответ, с которым мы не были готовы согласиться – во-первых, из-за его горечи, и во-вторых, потому, что он ничего не объяснял. Если у зародыша формируется пуповина, разумно предположить, что она формируется независимо от окружающей среды. Есть ли рядом стенка матки, к которой можно прирасти, нет ли – не важно. У зародыша отрастала пуповина, но при альтернативном способе вынашивания зародыша она просто свисала – бесполезно, безнадежно. И, нужная или нет, перерезалась при рождении. Анна допускала, что в неизвестном нам инкубаторе, изобретенном правительством, могло быть гнездо входа: через него питался зародыш и к нему вместо стенки матки присоединялась пуповина.

– Откуда у него пупок? – спросил я.

– Скажу откровенно, Рэй, – ответил Высокий, назвав меня моим настоящим именем. – Мы не знаем. Но я тронут вашей заинтересованностью.

В начале июня Высокий встретил нас, когда мы приехали в Калгари – красивый город, великолепно расположенный, но оказавшийся для нас недобрым. Высокий ждал перед апартаментами на Четырнадцатой улице на юго-западе. Паршивое место, где на нас обрушились несчастья. Встреча была короткой. Высокий вручил нам ключи. Помог занести багаж. Потом уехал. Уезжая, он дал Анне конверт с наличными – меньше, чем она надеялась получить.

Мне казалось, что будет хорошо, полезно – в худшем случае, безопасно – взять Алана на бейсбольный матч. У меня сохранились счастливые воспоминания, одни из самых ярких в моей скудной кладовой, о том, как мы с отцом летом несколько раз ездили в Манчестер, чтобы посмотреть игру «Фишер кэтс». Вечер, проведенный на хоккее в Виннипеге, был для Алана, для нас с Аланом, абсолютным успехом. Он ничего не знал о бейсболе, никогда не видел ни одной игры. Игра не была быстрой или яростной; я не ожидал, что она его взволнует. Но после двух деморализующих походов Алана в Чистилище мне хотелось, чтобы после фиаско на Скарс-стрит он провел со мной время с пользой и удовольствием.

К третьей неделе мая в Риджайне, где зима не сдавалась почти весь апрель, потеплело. В ближнем кафе «Соник», куда я, чтобы выбраться из дома, часто ходил обедать, я купил два билета на игру в субботу вечером, открытие сезона, «Риджайна ред сокс» против своего соперника в Западной бейсбольной высшей лиге «Мелвилл миллионерз».

Накануне матча Анна, Алан и я поехали в молл. Я сказал Алану, что хочу купить ему бейсбольную ловушку. Мы сидели в «Ридьюксе». Анна была за рулем, Алан – рядом с ней. Я сидел сзади.

– Ловушка – это бейсбольная перчатка, – объяснил я ему. – Я хочу, чтобы ты взял ее с собой на игру.

– Перчатка?

– Особая перчатка. Большая.

Я вытянул руку и растопырил пальцы.

– Как у вратаря, – сказал он.

– Да. Поэтому, когда ты ловишь мяч, тебе не больно.

– Я хочу такую.

Он вытянул правую руку – он левша, как и я, – повторяя за мной. Растопырил пальцы. Потом щелкнул себя по переносице указательным пальцем и дернул уголком рта; это обозначило и изобразило в карикатурном виде его неловкость. Делал ли он это инстинктивно или в результате наблюдений – скорее всего, инстинктивно, – но в нем было столько моего! Язык тела, жесты, выражение лица, позы во время разговора. Анна все это подмечала, фиксируя наше сходство.

– Я буду играть в эту игру? – спросил он.

Анна засмеялась.

– Нет, – сказала она. – Ты будешь просто смотреть.

– Я не знаю, как играть в бейсбол.

– Не волнуйся, – подбодрил я. – Мы сядем на «отбеливателях». [14]14
  Дешевые места на стадионах под открытым небом, где солнце как бы «отбеливает» зрителей.


[Закрыть]

– Что ты сказал?

– На трибуне. Мы сядем на трибуне. Посмотрим игру. Можешь надеть перчатку…

– Ловушку, – поправил он.

– Ловушку. Если к тебе прилетит мяч, ты сможешь его поймать.

– Ко мне прилетит мяч?

– Если повезет.

– Я буду играть в эту игру?

– Нет. Ты останешься на трибуне.

– На «отбеливателях», – поправил он.

– Если к тебе прилетит мяч, это будет означать, что правила нарушены.

Он посмотрел на меня.

– Если мяч прилетит к тебе, – снова попытался объяснить я, – он выбывает из игры.

– Если мяч прилетит ко мне, – повторил Алан, – он выбывает из игры.

– Да.

– Я его поймаю?

– Вполне возможно, – подтвердил я.

– Если надену ловушку, – сказал он.

– Да.

– Если я надену перчатку и поймаю мяч, я буду в игре?

– Нет, – сказал я. – Ты будешь продолжать смотреть игру. Вместе со мной.

– Но ведь я поймаю мяч.

– Помоги мне, – попросил я Анну.

– Если мяч прилетит к тебе, – сказала она, – и ты его поймаешь, можешь оставить его себе.

– Я могу оставить себе мяч?

– Да, – сказала она. – Это будет сувенир.

– Что ты сказала?

– То, что ты можешь оставить на память.

– Я могу оставить себе мяч, – проговорил он, потом на минуту задумался. – А у Рэя будет ловушка?

– Нет, – сказал я. – Не будет.

– Если мяч прилетит к тебе, как ты его поймаешь?

– Ты поймаешь его за меня.

– А ты там будешь? – спросил он Анну. – На «отбеливателях»?

– Нет, – покачала она головой. – Только ты и Рэй. Это будет мальчишник.

– Рэй – не мальчик.

– Тогда вечер для мужчин, – улыбнулась она.

– Если я поймаю мяч, – пообещал он Анне, – я отдам его тебе.

Я не надевал бейсбольную перчатку больше пятидесяти лет. Я хотел купить Алану, если их еще выпускают, ловушку марки «Уилсон А2000». Такую перчатку носил я сам, как и большинство ребят, с которыми мы играли. Я обрадовался, увидев, что их выпускают до сих пор, хотя теперь их раскрашивали в аляповатые цвета – красный и голубой, оранжевый и фиолетовый. В магазине оказались только две перчатки на левую руку для полевых игроков, и ни одна из них не была «А2000». Но это не имело значения, потому что выяснилось, что Алан хочет перчатку ловца – черную как смоль с ярко-красным углублением, да еще и не на ту руку, – и переубедить его было невозможно. Я купил ему перчатку и банку теннисных мячей.

Следующий день, суббота, был теплым и солнечным. К полудню, по моему настоянию, мы отправились втроем в парк Виктория. Мне хотелось дать Алану возможность побросать мяч перед вечерней игрой. Просто чтобы привести его в подобающее настроение; я убедил себя, что у меня нет по отношению к нему никаких честолюбивых замыслов. Он нес свою перчатку, я – теннисные мячи, а Анна упаковала нам обед.

Мы играли в мяч на траве. Мы образовали треугольник, насколько возможно равнобедренный, и на вершине стоял я. Я бросил Алану теннисный мяч, изо всех сил стараясь попасть в его перчатку. Найдя мяч, он, можно так сказать, бросил его Анне, а она – мне. Анна действительно увлеклась игрой, она была ловкой и задорной. Ее подачи были хлесткими, а ловила она одинаково хорошо обеими руками. Она бегала и прыгала, хохотала. Я же был как деревянный, скованный и мрачный. Я не мог смотреть, как Алан надевает эту смехотворную перчатку не на ту руку. Казалось, что он до самой кисти сунул руку в большой круглый, рыхлый каравай черного хлеба. Он, конечно, ничего не умел. Каждый раз, когда он махал перчаткой навстречу мячу, она слетала. Он не знал, как подавать: изо всех сил пытался повторить движения – благоразумно взяв в качестве образца Анну, – но ни разу не поймал посланный ею мяч. Мы попытались изменить порядок действий – я бросал Анне, она – Алану, Алан – мне, но это не возымело никакого эффекта. В конце концов у меня лопнуло терпение. Наша игра продолжалась всего несколько минут. Алан приуныл, а вид Анны, с такой непринужденной легкостью бросавшей и ловившей мячи, совсем выбил его из колеи. Меня, признаться, тоже. Мы съели наш обед. Анна сфотографировала Алана и меня, стоящих плечом к плечу. Алан снял перчатку (в итоге он отказался взять ее на игру). Анна все-таки заставила его улыбнуться.

Стадион, едва заслуживавший это название, располагался в спортивном парке на Ринг-роуд. Думаю, туда вмещалось не более тысячи зрителей. Крытые трибуны в десять рядов шли от одной линии до другой. «Отбеливателей» не было. Ограждение дальней части поля было проволочным, приблизительно шести футов в высоту. За ним – сложные условия для нападающих – виднелись другие поля, на которых в тот вечер играли местные малые лиги, и большой муниципальный бассейн. Табло стояло отдельно, на стойках за ограждением левого поля. Поле выглядело неухоженным – неподстриженная бурая трава, комья грязи на площадке – и подготовленным второпях. Игра началась в семь. Когда мы приехали, еще не совсем стемнело, но уже горели фонари. Я собирался приехать так, чтобы успеть на разминку, но после дневного разочарования я уже не стремился сюда, да и Алан согласился пойти на игру только после того, как ему неосмотрительно пообещали хот-доги, колу и мороженое.

Трибуны были заполнены лишь наполовину. У нас были хорошие места на первой основной линии, в пятом ряду снизу, за скамейкой запасных местной команды. Оставшись на игре, мы вполне могли бы поймать мяч. Вокруг сидели болельщики: мужчины моего возраста и старше, отдельно или парами (некоторые из них, вероятно, спортивные агенты); семьи – отцы, матери и дети, просто отцы с сыновьями; родственники и друзья игроков «Ред сокс»; и, что особенно волновало Алана, компания девушек. Их было около дюжины – видимо, студентки колледжа или школьницы. Шумные, нескромно одетые, почти одинаково хорошенькие, они, без сомнения, были подружками игроков или надеялись обратить на себя их внимание. Почти все время – мы посмотрели три подачи – Алан не отрывал от них взгляда, а девушки вели себя вызывающе. (Он ничего о них не говорил, словно думал, что я могу их не заметить.)

Перед игрой на поле провели быструю церемонию, во время которой болельщикам местной команды представили новых игроков «Ред сокс». Игроки были студентами колледжа, почти все из Саскачевана. Двое студентов-первокурсников были из Лос-Анджелеса, один – из Пуэрто-Рико, а еще один, центральный принимающий, учился в библейском колледже в Оклахоме. Его фамилия была Мантл. К тому времени, когда разыграли первую подачу, Алан отчаянно заскучал и явно проголодался.

Игра шла медленно, оба подающих (видимо, влияло начало сезона) постоянно не попадали в пластину. [15]15
  Дощечка на поле, которой обязан касаться ногой игрок, подавая мяч.


[Закрыть]Был только один захватывающий момент, когда у Мантла не получилось покинуть центр, что привело к тройному броску. В конце третьей подачи счет был 4:2 в пользу «Миллионерз». Я попытался объяснить Алану, что он видит на поле, помочь ему хоть немного разобраться в правилах игры, но он даже не стал делать вид, что ему интересно.

Между подачами девушки, как одна, направились к торговым палаткам, расположенным у самых ворот, возле бейсбольного «дома». Алан смотрел, как они идут. Чтобы не смущать его, я выждал несколько минут – было тяжело смотреть на его внутреннюю борьбу, – а потом спросил:

– Ты проголодался?

– Да. Проголодался.

– Пойдем купим что-нибудь поесть?

– Я пойду, – сказал он. – Дай мне денег. Я пойду.

– Я пойду с тобой, – сказал я. – Мне тоже хочется есть.

– Я тебе куплю что-нибудь.

– Я хочу посмотреть, что у них есть.

– Я посмотрю, что у них есть, – не сдавался он. – Я куплю тебе что-нибудь. Я хочу пойти.

– Сам?

– Да, – ответил он.

Я видел, что этот разговор его угнетает, но мне было не так-то легко отпустить его одного.

– Почему бы нам не пойти вместе? Может быть, купим тебе сувенир.

– Я не хочу сувенир, – ответил он. – Я хочу есть. Я хочу пойти сам.

– Я не могу тебе это разрешить, – сказал я.

– Почему не можешь?

– Просто не могу. Это плохая идея.

– Анна разрешила бы.

– Анна не разрешила бы, – покачал я головой.

Он закрыл глаза руками. Не издал ни звука.

– Что с тобой, Алан?

Он отнял руки. Может быть, надеялся, что я исчезну?

– Почему я с тобой, Рэй?

– То есть почему ты здесь? Почему ты со мной здесь?

Он не ответил.

– Хочешь, чтобы я ушел? Хочешь остаться один? Я понимал, что мой вопрос был нелепым, но он ответил:

– Нет. Я не хочу быть здесь один. Я хочу пойти один.

– Вот что я тебе скажу, – начал я. – Давай я дам тебе денег, мы пройдем часть пути вместе, а дальше ты пойдешь сам.

– Потому что ты будешь за мной смотреть?

– Я не буду подходить близко, – пообещал я. – Просто останусь неподалеку, если вдруг тебе понадоблюсь.

– Ты не будешь подходить близко?

– Не слишком близко. Ты согласен?

– Да. Я согласен.

– Тогда идем, – сказал я.

Мы пошли вместе, или почти вместе, Алан шагал на несколько шагов впереди, пока мы не приблизились ярдов на тридцать к торговым палаткам. Девушки были там, они облокотились о прилавок и разглядывали того, кто за ним стоял. Они не спешили возвращаться на игру. Я сказал Алану, который был возбужден, смущен и явно растерян:

– Хорошо. Теперь иди сам. Если хочешь.

– Я хочу пойти, – сказал он.

– Тогда поспеши.

– Ты будешь смотреть?

– А ты этого хочешь?

– Не хочу, – ответил он.

– Тогда не буду. Ну, иди.

Алан пошел к палатке, полный желания и радужных надежд – злополучное сочетание, – не замечая, что рискует. Я не мог не смотреть на него. Он остановился в нескольких шагах от столпившихся девушек и стал дожидаться своей очереди. Я уже говорил, что он – красивый парень, в его внешности нет ничего аномального, и несколько девушек это заметили. Длинноногая темноволосая красотка в коротком топе и без лифчика (это было заметно даже отсюда) улыбнулась Алану и что-то ему сказала. Не могу сказать, ответил ли он ей, но оглянулся на меня. Увидев, что я наблюдаю, он покачал головой. Я отвернулся. Примерно через минуту я услышал, что девушки расхохотались, и смех их, насколько я мог понять, не был нежным. Я оглянулся на них. Они все смотрели на Алана, а он стоял, не сводя с них глаз. Темноволосая девушка сказала что-то, чего я не расслышал, но увидел, что Алан отшатнулся, словно его ударили. Раздался новый взрыв хохота, явно иронического. Алан резко повернулся и, почти спотыкаясь, подошел ко мне. Он шел быстро, глядя под ноги, прижав руки к бокам.

Подойдя ближе, он спросил, не поднимая глаз:

– Что мне делать, Рэй?

– Иди сюда, – сказал я.

– Я здесь, – ответил он. – Я не знаю, что делать. Скажи мне.

– Подойди ко мне.

Я хотел посмотреть, не плачет ли он. Я никогда не видел, как он плачет. Он не плакал, но его лицо раскраснелось и исказилось. Из-за его плеча я увидел, что девушки смотрят на нас и насмехаются. Я обнял его и не без труда привлек к себе. Я еще ни разу не был так близко от него. Все произошло быстро, он позволил мне обнимать себя буквально несколько секунд. Мы стояли щека к щеке, я обнимал его, держа руки на его спине. Он был крепкий, как скала, хотя его кожа, в отличие от моей, была гладкой, мальчишеской. От него ничем не пахло. Он дышал ровно. Я чувствовал, как его сердце быстро бьется о мою грудь. Алан высвободился, оттолкнул меня.

– Не надо, Рэй, – сказал он.

– Извини. Ты в порядке?

– Я не знал, что делать.

– Все хорошо, – сказал я. – Может, поедем домой? Ты хочешь домой?

– Ты хочешь, чтобы я поехал домой?

– Думаю, да, – ответил я. – Я уже насмотрелся.

– Я уже насмотрелся, – повторил он.

– Почему бы нам не поехать домой?

– Ладно, – согласился он.

Мы молчали, пока не сели в машину и не отъехали от стадиона.

– Мне не нравится бейсбол, – сказал он. – А тебе нравится?

– Нравится. Но хорошо, что тебе не понравилось.

– Я не знаю, что там делать, – сказал он.

– Я тоже не знаю, – ответил я. – Мы думаем в унисон.

– Что ты сказал?

– Мы одинаковые. Ни ты, ни я не знаем, что делать.

– Ты тоже тормоз, Рэй?

– Что значит «тормоз»?

– Я не знаю, что это такое, – признался он. – Ты знаешь, что это?

– Не знаю. Где ты это услышал?

– Я услышал это от девушки, – сказал он.

– Очень глупо так говорить. Глупое слово.

– Она красивая.

– Ты прав, – сказал я. – Красивая.

– Ты ее видел?

– Да, – кивнул я.

Он немного посидел, обдумывая информацию, потом спросил:

– Все красивые девушки подлые?

– Некоторые, – сказал я. – Не все. Красивой быть трудно.

– Они подлые по отношению ко мне?

– Нет.

– Твоя жена была красивая?

– Красивая.

– Она не была подлая?

– Нет, – ответил я. – Она не была подлая.

– Она умерла?

– Да.

– Рэй, тебе девушки когда-нибудь говорили, что ты – тормоз?

– Наверняка.

– Говорили именно так?

– Много раз.

– Говорили это тебе?

– Да.

– Что ты чувствовал, когда девушка так говорила?

– А что ты чувствуешь? – спросил я.

– Я чувствую, что мне плохо. Грустно. – Он положил ладонь на живот. – У меня болит живот.

– Я чувствовал то же самое, – сказал я.

– Ты чувствовал то же самое?

– Да.

– Я не знал, – проговорил он.

– Теперь ты знаешь.

– Знаю, – сказал он. – Теперь я знаю. Рэй, не говори Анне, что она сказала. Я не хочу, чтобы Анна знала, что я – тормоз.

– Ты – не тормоз, – проговорил я. – Анна знает, что это не так.

– Она знает, что я – не тормоз?

– Конечно, знает. Она тебя любит.

– Не говори ей, что она сказала.

Я припарковал машину на улице, не доезжая двух кварталов до нашего дома. Алан не двинулся, чтобы выйти из автомобиля.

– Что с тобой? – встревожился я.

Он не ответил. Теперь он плакал. Его это удивляло и смущало.

(Я никогда не видел себя плачущим. Я был в растерянности. Лицо Алана совершенно изменилось, стало уродливым, распухло и сплющилось, словно потеряло форму.)

– Давай-ка посидим немного, – сказал я.

Он прижал к глазам кисти рук.

(Я не знал, что так делаю. Я сорок лет не плакал.)