Текст книги "Отчет Брэдбери"

Автор книги: Стивен Полански

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

За кухней, параллельно спальням, находилась гостиная, тоже длинная и узкая, с двумя подъемными окнами, смотрящими во внутренний двор. На выходе из кухни стоял прямоугольный стол с тремя стульями. Вдоль стены гостиной, слева от нас стояла высокая книжная этажерка. На ней ничего не было, кроме большого конверта формата А4 на одной из полок. Еще в гостиной имелся камин, обложенный кирпичом, и телевизор на тумбочке. Возле противоположной стены, напротив телевизора, стоял диван, а перед ним – журнальный столик со стеклянной столешницей. В проеме между окнами, у дальней стены, находилось мягкое кресло с высокой спинкой и такая же оттоманка.

Клон сидел на диване. Алан сидел на диване, положив ноги на журнальный столик и сложив руки на коленях. Его голова была откинута на спинку, глаза закрыты.

Чернокожий вошел в гостиную и встал возле дивана, отделив нас от Алана.

– Он спит? – спросил я.

Мы остановились в прихожей, держа сумки.

Высокий ответил:

– Нам повезло, если да. Итак, смотрите. Вот чем вы располагаете. В дальней спальне есть две кровати. Клон будет спать там вместе с мистером Шутником. Вы, – сказал он Анне, – займете другую спальню. Спите чутко, оба. Будьте настороже. Мы не хотим, чтобы этот кретин сбежал. Теперь идем со мной, на минутку.

Алан не шевелился и никак не показывал, что ему известно о нашем присутствии. Признаюсь, я боялся смотреть на него.

Высокий повел нас в первую спальню, предназначенную для Анны. Возле стены, разделявшей спальни, стояла полуторная металлическая кровать без спинки, с пружинным матрасом. Над кроватью висела тусклая картина маслом, изображавшая горное озеро. Еще там был ночной столик, лампа и комод. Во всех комнатах, кроме кухни и ванной, на полу было постелено одинаковое светло-коричневое ковровое покрытие, на вид совершенно новое и пахнущее химией. Анна положила сумку на кровать.

– Единственный шкаф, – сказал Высокий, – находится в другой спальне.

– Обойдусь, – ответила Анна, хотя это было явным неудобством.

– В прихожей есть бельевой шкаф, – продолжал Высокий, – с простынями, полотенцами и прочим. В кухне найдете тарелки, кастрюли и сковородки. Столовое серебро. Чашки. Все необходимое. Посуда. Вам придется купить себе еды. В общем, устраивайтесь.

– Спасибо, – кивнула Анна.

– Я отнесу сумку в спальню, – сказал я.

– Не сейчас, – возразил Высокий.

Он вынул из кармана брюк небольшой черный приборчик, похожий на сотовый телефон.

– Возьмите, – протянул он прибор Анне. – Это ридер.

– Что это? – не поняла Анна.

– Это помогает не выпускать клона из виду, – сказал он. – В Айове, когда мы забрали его от вас, ему вживили под кожу крошечную кремниевую капсулу с микрочипом внутри. Если вы внимательно посмотрите на его руку спереди, чуть ниже плеча, то увидите синюю точку. Ее едва видно. Устройство не нуждается в замене как минимум год.

– Следящее устройство, – проговорил я.

– Да, – ответил он, – но наше. Если вы его потеряете, если он сбежит, вы всегда узнаете, где он. И мы тоже.

– У вас имелось такое устройство? – спросил я.

– Да, и не одно. Если он потеряется, просто нажмите кнопку. – Он показал Анне кнопку сбоку. – Вы ее нажмете, и мы отправимся за клоном. Не пытайтесь найти его сами. Может быть, что он не захочет, чтобы его нашли. Понимаете?

– Да, – сказала она.

– Держите прибор в безопасном месте, где клон его не найдет. Теперь внимательно послушайте, что я скажу. Вы тоже, – обратился он ко мне. – Если вы почувствуете, что вас собираются арестовать, отпустите клона. Не ждите. Рискните. Пусть он будет свободным. Скажите ему, чтобы уехал так далеко, как только можно. Убедитесь, что он это сделал. Потом нажмите кнопку. После этого разбейте ридер. Раздавите ногой. Потеряв ваш сигнал, мы поймем, что у вас проблемы. Как только мы найдем клона, постараемся вам помочь.

– Где вы будете? – спросила Анна.

– Где-нибудь поблизости.

– Что значит «наш сигнал»? – поинтересовался я.

– Внутри ридера есть чип, – пояснил он. – С его помощью мы всегда будем знать, где вы находитесь.

– Удобно, – согласился я.

Он сунул два пальца – костистые, кривые и длинные, словно щипцы, – в карман рубашки.

– И вот это.

Он вытащил из нагрудного кармана маленький конверт и протянул нам на длинной огромной ладони.

– Здесь две пилюли. По одной на каждого из вас. На случай ареста. Они действуют мгновенно и безболезненно. Нет нужды страдать. В этом нет никакой пользы.

– Нет, благодарю, – отказался я.

Высокий расхохотался.

– Считаете, у вас достаточно мужества?

– Я знаю, что нет, – ответил я.

– Я возьму, – сказала Анна.

– Держите их подальше от клона.

– Разумеется, – ответила Анна.

– Не оставляйте его одного, – продолжал наставлять Высокий. – Рядом с ним постоянно должен находиться один из вас. И еще одно. Нет необходимости предупреждать, но если клону придется покинуть квартиру, чего я бы не рекомендовал, убедитесь в том, что его татуировка не видна.

Я понес свою сумку в другую спальню. Там стояли две кровати, разделенные тумбочкой. На достаточном расстоянии друг от друга, чтобы мы, Алан и я, спали каждый в своей, но на расстоянии вытянутой руки. Было заметно, что на кроватях еще никто не спал. Алан провел ночь не в этой квартире. Я положил сумку на ту кровать, что была ближе к двери – это показалось мне стратегически верным – чтобы обозначить свое место.

Когда я вернулся в гостиную, Алан так же сидел на диване, и казалось, что он спит. Чернокожий по-прежнему стоял рядом и наблюдал за ним.

Я впервые получил возможность по-настоящему рассмотреть своего клона. В этом моменте не было ничего интимного или сверхъестественного, учитывая (правда, мне бы не хотелось встретиться с Аланом с глазу на глаз) присутствие двух чужаков, причем один из них, чернокожий, все время маячил у меня перед глазами. Голова Алана была откинута на спинку дивана, шея вытянута до предела, открывая нижнюю часть подбородка. Я почти не видел его лица, а то, что видел, мог рассмотреть с большим трудом. Он не шевелился, казалось, что он не дышит. Безжизненное существо. Как восковая фигура.

Анна и Высокий подошли к этажерке на противоположной стороне комнаты. Высокий взял конверт, лежавший на полке, и достал из него водительские права.

– Документы клона, – сказал он. – Но пусть они будут у вас.

Права на имя Алана Льюиса Грея. Тот же адрес в Гастингсе, как на документах, приготовленных для Анны и меня. Ему был двадцать один год, родился – вот совпадение! – 12 сентября, в день, когда мы с Сарой поженились.

– Мы будем приезжать раз в месяц, чтобы посмотреть, как у вас дела, как дела у клона. – Он посмотрел на меня. – И у него.

– Мои дела вас не касаются.

Высокий улыбнулся.

– Разумеется, касаются. Принимайтесь за работу.

Я начал писать отчет лишь через год.

– Мы пробудем здесь месяц? – спросил я Анну.

– Как минимум, – подтвердил Высокий. – Если все будет в порядке.

– А если нас не будет дома? – спросила Анна. – Когда вы приедете.

– Мы не приедем, если вас не будет дома, – ответил он. – На кухонном столе возле плиты вы найдете два ключа от квартиры.

– Да. Я видела, – кивнула Анна.

– Не потеряйте их. Запирайте дверь. У нас есть свои ключи, если нам потребуется войти.

Высокий оглядел комнату.

– Ну, ладно, – проговорил он. – Думаю, мы обо всем условились. Я все сказал. Желаю вам удачи. Удачи вам обоим. Вам троим.

Потом кивнул чернокожему:

– Идем.

Как только они ушли, Алан поднял голову со спинки дивана и открыл глаза.

Описывая этот момент, когда Алан открыл глаза и поглядел на меня, а я оглянулся и впервые как следует рассмотрел его, я рискую послужить интересам и политическим целям организации Анны. То, что я пишу здесь о своей первой реакции на моего клона Алана теперь, больше чем через год, проведя с ним бок о бок столько времени, станет для них ядром моего отчета, самой целью его существования. Цель же моего существования слишком далека от их интересов. Ведь я – единственный человек, оказавшийся лицом к лицу с собственным клоном. Другими словами, я – единственный человек в мире, оказавшийся лицом к лицу с собственной копией, значительно младше по возрасту, но все-таки идентичной мне, созданной правительством, с его ведома и согласия. И я прожил достаточно долго, чтобы говорить об этом, чтобы стоять и смотреть на своего клона, одновременно видеть себя и смотреть на себя такого, каким был сорок пять лет назад.

Алан открыл глаза. Он взглянул на меня, мельком и с гораздо меньшим интересом, чем смотрел на него я. Для него я был просто еще одним старшим мужчиной, существом (Высокий не ошибался) опасным и ненужным. Более того, я уверен, что вначале он испытывал ко мне особую враждебность. Он сразу же понял, что я давно знаком с Анной и имею на нее права. Я стоял на пути его желания быть с ней наедине, ближе к ней. Есть и еще кое-что, и это очень нелегко – оглядываться назад и видеть себя юношей. Совсем другое дело – заглядывать вперед. Он понятия не имел, кто я такой. Он не мог видеть и не видел себя во мне, что было своеобразным милосердием. Представьте себе, что бы вы почувствовали в двадцать один год, увидев того старика, каким вам предстоит стать. Вы бы умерли на месте.

Он сидел на диване. Его руки все так же лежали на коленях. Он смотрел на меня испуганно. Смущенно. Наверное, я решил, что он напуган, потому что я – это он. Мне так показалось. Возможно, ему просто все надоело. Или он был удивлен. Или прикидывал шансы справиться с нами и сбежать.

Стоя там и глядя на факсимиле самого себя в двадцать один год, я ощутил своего рода бурный восторг, ощущение, что вижу себя со стороны. Я ему ничего не сказал. «Привет. Я – Рэй, твой оригинал. Рад познакомиться. Я не сделаю тебе ничего дурного». Думаю, я мог бы сказать именно так. Но я ничего не сказал, а он не выказал удивления.

На Алане была темно-зеленая рубашка-поло с длинными рукавами, расстегнутая на шее, широкие голубые джинсы, белые носки и белые кроссовки. Все совершенно новое. На голове – бейсболка. Помню, как я опечалился, глядя на эту кепку: ведь он никогда не играл в бейсбол и даже не видел ни одной игры. Позже в тот день, перед тем, как клон лег спать, Анна заставила его снять кепку. Она сказала ему, что собирается делать, взялась за козырек и очень аккуратно сняла бейсболку с его головы, словно макушка клона состояла из суфле, и она боялась его повредить. Он не сделал попытки к сопротивлению. Он удивился, когда бейсболка оказалась в руках Анны, словно не знал, что у него на голове. Я заметил, что он расчесывает волосы на пробор справа. Я всегда делал пробор слева. (У меня до сих пор сохранились почти все волосы, правда, они истончились и в последнее время почти полностью поседели.) Я удивился, почему волосы Алана лежат естественно, хотя и в противоположном направлении. Еще я удивился тому, что, оказывается, все эти годы делал пробор с неправильной стороны, причесываясь против роста волос. Было очевидно, что у Алана волосы лежат гораздо лучше, и я решил – возможно, глупо? – когда все придет в норму, попробовать причесываться, как он.

У меня было много времени, чтобы представлять себе эту встречу и моего клона. Я прочитал дневник Анны и слушал ее рассказы. Я должен был знать, чего ожидать, но удивился, обнаружив, что на первый взгляд Алан совершенно неотличим от оригинала (по-другому я не могу выразиться), и ничто не выдавало в нем копию. Он выглядел гораздо лучше, чем я в его возрасте. Это бросалось в глаза. Как заметила Анна, он был шире меня в плечах и гораздо крепче. Его лицо казалось более четко вырезанным, кожа на лице – чистая и нежная. Глаза у него мои, подумал я, и губы.

Разглядывая его, я был поражен, до головокружения изумлен – у меня даже колени затряслись – и глубоко опечален тем, насколько он молод. Он выглядел новым, как будто его только что сделали. Он был, можно сказать, ослепителен. Позже, когда он стал относиться ко мне миролюбивее, Анна заставила нас встать друг к другу спинами, и он оказался на дюйм выше.

Мне захотелось увидеть его без одежды. Мой живот никогда не был плоским. Руки, ноги и плечи были достаточно сильны, но мускулистостью я не отличался. Я говорил себе, что не создан для этого. Я хотел увидеть его живот. Хотел увидеть его грудь, плечи, предплечья. Мне хотелось его потрогать. Почувствовать его кожу. Ощутить его мускулы. Признаюсь, мне ужасно хотелось увидеть его член. Анна писала, что он не обрезан. Мне хотелось посмотреть, как он выглядит, насколько он большой. На моем теле всегда было мало волос. Мне было интересно, сколько волос у него на груди, спине, ногах. Я хотел видеть пальцы его ног. У меня очень некрасивые пальцы ног.

В первые моменты я стеснялся самого себя перед ним и продолжал смущаться. Клон заставлял меня чувствовать себя некрасивым и старым, старомодным, не сумевшим реализовать себя. Я представлял себе, что он думает обо мне, не знаю уж, на каком языке: «Вот что из тебя получилось. Несмотря на все преимущества, данные при рождении». Честно говоря, смешно себя так чувствовать, но иначе было невозможно. Еще более тяжким для меня стало следующее: в его присутствии (я ничего не мог с этим поделать) оживали все потери, понесенные мной с его возраста. Все, что потеряно впустую. Все, что я растратил. Постоянная непреходящая боль. Ни потери, ни растраты не стали привычными. Боль была вполне обоснованной и, как напоминал мне Алан, часто заставляла меня падать духом. Глядя на него, мне порой хотелось обнять его и заплакать, но не о нем.

В то же самое время я знал, что на самом деле никогда не был похож на Алана. Ни в двадцать один год, ни в любое другое время, за исключением, может быть, момента рождения. У него не было родителей, которые его воспитывали. Я смотрел на него и начинал думать (если не сразу, то позже) о том, кем бы я стал, насколько хуже я стал бы, будь я сиротой или живи у других родителей. Мой отец, пока он был со мной, и мать, остававшаяся со мной гораздо дольше, были ко мне внимательны и заботливы. Когда я смотрел на Алана, я был благодарен им обоим. В прошлом году я стал стариком. У меня бессонница. Барахлит сердце. Я собираюсь покинуть этот мир, но я вечно благодарен ему, несмотря на все его неизбежные мучения, ужасы, уродства. Миру, в котором Алан никогда не жил.

Я должен сказать: хотя я приехал с совершенно другими мыслями, он мне сразу же не понравился. Не потому, что так явно невзлюбил меня. Не потому, что был невежествен, плохо воспитан и груб, хотя все это в нем было. Не потому, что я чувствовал себя униженным, представленным в ложном свете его поведением или ощущал личную ответственность за это. Вы можете подумать, что мне просто не понравился тот, кем я был в двадцать один год. Не знаю, чем объясняется мое отвращение. Может быть, действовал своего рода инстинкт защиты своей территории в этой игре. Думаю, инстинктивно я рассматривал Алана как более молодого, более сильного, более красивого двойника, неправильное существо в моем теле, ошибочно созданное, чтобы быть моим соперником – конкурентоспособным, жадным, занимающим чужое место. Если он существует, как могу существовать я? Так, наверное, я думал.

В его возрасте я встретил Сару. Не могу представить его рядом с ней.

В тот первый миг я не чувствовал ни вины, ни позора. Не чувствовал себя соучастником того, что Алан существует. Не испытывал гордости или утешения от того, что дал ему жизнь. (Да и что, ради Христа, я сделал? У меня взяли пробирку крови, и двадцать один год я даже не вспоминал об этом.) Я ни разу не ощутил, что воплотился в нем, как порой думает отец, глядя на сына. В тот первый день в моей реакции не было ничего отеческого; я не чувствовал к клону ничего, что мог бы почувствовать к собственному сыну. Он был клоном, этот факт исключал любые другие факты и делал неуместным любое знание или мудрость, которые я, возможно, приобрел в течение всей жизни. Время от времени, уже через несколько месяцев (когда я полюбил Алана и стал заботиться о нем), когда он расслаблялся, общаясь со мной, я ловил себя на мысли: если бы мой сын остался жив, он был бы похож на него. (Если бы мой сын остался жив, он был бы гораздо старше Алана, в котором к тому же не было ничего от Сары.)

Материнский инстинкт Анны был безграничен. С первой и до последней минуты, проведенной рядом с Аланом, Анна была нежна с ним. Она была терпеливой, заботливой, сострадательной и любящей, насколько вообще возможно в этой ситуации. Наблюдая за тем, как она ведет себя с клоном, как она учит его и направляет, как успокаивает его, когда он впадает в буйство, я не раз спрашивал себя: испытывала ли она ко мне, когда мы вместе жили в Айове, материнские чувства. Я спросил ее об этом. Анна засмеялась.

– Нисколько, – ответила она. – Хотя тебе, думаю, не помешала бы материнская забота. И потом, как ты можешь об этом спрашивать? Я была влюблена, ты был глух и слеп. Как ты мог этого не понимать? Я хотела спать с тобой. Хотела, чтобы ты предложил мне лечь с тобой в постель. Как ты мог этого не понимать?

Она сказала мне, что ее материнские чувства к Алану были слегка притуплены постоянным ощущением, что у нее есть свои дети, что ей есть о ком заботиться и волноваться, что у нее есть внуки.

– Я часто думаю, – призналась она, – кто он для меня? Я думала то же самое, когда преподавала и одновременно пыталась воспитывать своих детей. К счастью, я не так уж часто обижалась на своих учеников за то, что они – не мои дети, за то, что они отнимают у меня большую часть моего времени и сил. Это тяжело – ощущать, что забросила собственную семью, целыми днями занимаясь чужими детьми. Сотнями детей. Ты сам знаешь.

(Я не знал, но Анна не хотела меня обидеть.)

Мне не нравилось, и вовсе не от обиды, предположение о том, что материнские чувства Анны хотя бы отчасти объясняются тем, что этот клон – мой.

«Он – не ребенок», – предупреждал нас Высокий. Он был прав, и нужно сказать, что он не зря предупреждал нас. Было легко и удобно позволить себе думать о нем как о ребенке. Основа его поведения, его эмоциональная гамма была вполне детской. Но он был мужчина двадцати одного года. Он прожил двадцать один год, был наделен соответствующим сознанием и разумом. Двадцать один год он переживал определенный опыт. Он провел двадцать один год в мире Отчужденных земель, каким бы ни был этот мир. Если организация Анны не ошибалась в своих гипотезах, он начал работать с тринадцати лет.

В первое время, пока мы еще были в Оттаве, Анну беспокоила напряженность, открытая враждебность в моих отношениях с Аланом. Она спорила со мной, апеллируя к моему возрасту и предполагаемой мудрости.

– Ведь он как ребенок, – нетерпеливо говорила она. – По возрасту ты ему в отцы годишься. Даже в дедушки. Ты должен быть умнее. Именно ты должен наладить отношения.

– Ну, знаешь, тебя он не презирает.

– Не нужно принимать это близко к сердцу, – убеждала она.

– Может, он все понимает?

– Нет. Невозможно. Не понимает.

Я смотрел на Алана, сидящего в бейсболке на диване. Он взглянул на меня, не увидел для себя ничего приятного и полезного и быстро отвел взгляд. Потом посмотрел на Анну. Он пристально вгляделся в нее. Ему понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, кто она такая. Было ясно видно, что он очень старается ее вспомнить. Он был в плохой форме, когда видел ее в последний раз. Когда же он наконец узнал ее, его реакция была неожиданной. Он выпрямился и стал подпрыгивать на диванной подушке. Его глаза были широко открыты. Губы шевелились, как будто он силился что-то сказать. Он дрожал. Сжимал и разжимал кулаки, будто подавал сигнал. Потом, хотя Анна была на другой стороне комнаты, стояла рядом со мной около пустой этажерки, он наклонился в ее сторону, как цветок, потянувшийся к солнцу, сместившись на самый край дивана, словно мог дотянуться до противоположной стены. Он начал издавать странные звуки. Это не было удушье, хотя его дыхание прерывалось. Из горла Алана вырывалось гортанное хныканье, горестное и жалобное, пронзительное, вроде кошачьих воплей. Как только он увидел Анну, он больше ни на что и ни на кого не смотрел.

Позже, вечером, мы говорили о его реакции и том, что она может предвещать. Анна назвала это случаем «запоздалого импринтинга». Этот термин она только что изобрела.

– Если утята, – говорила она, – только что вылупившиеся птенцы, первым делом видят не мать, а большой оранжевый мяч, они начинают считать этот мяч своей матерью. Не отходят от него ни на шаг, повсюду следуют за ним, делают все возможное, чтобы не выпускать его из виду. Я была первой женщиной, которую он увидел, выбравшись из Отчужденных земель. Может быть, первой женщиной, которую он вообще когда-либо видел. Он привязался ко мне.

Она привела еще один пример: маленькие обезьянки, которым давали суррогатных матерей, неодушевленных и различной степени мягкости.

– С ним обращались грубо, – объяснила она. – А я была мягкой.

Очевидно, что в ее словах была своя правда. С самого начала его отчаянно тянуло к Анне, в нем играло чувство собственника. Он не оставлял меня с ней наедине. Но ее объяснение казалось мне слишком простым, не учитывающим эротическую составляющую его чувств.

Вопрос физического поведения Анны с Аланом был затруднительным и беспокоил нас обоих. По мнению Анны, в процессе приобщения Алана к цивилизации, его обучения и воспитания она обязательно должна прикасаться к нему – аккуратно, осмотрительно, но часто, насколько это возможно.

– Ему необходим тактильный контакт, – говорила она.

– Похоже, ему это просто нравится, – возражал я.

– Ему это нужно. Отчаянно необходимо.

– Будь осторожна.

– Я знаю. Я осторожна. Пытаюсь быть осторожной. Черт. Естественно, я не хочу внушать ему дурные мысли. Это абсурдно, – пожала она плечами, – представить себе, что я, в моем возрасте, способна возбудить мужчину.

– Не знаю, – ответил я.

– Взгляни на мои руки, – сказала она и показала мне их. – Они как лопаты. Мозоли. Вот и все.

– Может, все не так просто, – сказал я. – Для вас обоих.

– Возможно, – согласилась она.

Анна сделала несколько шагов к Алану. Я остался на месте и смотрел на них. Она приближалась медленно, чтобы не напугать его, хотя сразу было видно, что он вовсе не испуган. Она неловко наклонилась, согнув ноги в коленях, чтобы стать меньше ростом, не такой внушительной. Не было нужды это делать. Если бы он захотел, то переломил бы ее шею, как прутик.

– Привет, – сказала ему Анна.

Алан был страшно напряжен. Чем ближе она подходила к дивану, тем более буйно он подпрыгивал, все быстрее сжимал и разжимал кулаки. Хныканье сменилось на монотонные серии коротких отрывистых звуков, похожих на «ху». Обезьяний клич. Он замотал головой из стороны в сторону. Было неприятно и страшно наблюдать такое поведение у нормального на вид двадцатилетнего парня. Поскольку он так сильно походил на меня, каким я был когда-то, мне тяжело было наблюдать за его выходками. Даже не из-за того, как он выглядел. Было ли у меня когда-либо чувство собственного достоинства? Изящество? Глядя на него, я ужаснулся сам себе. Ужасала сама мысль о том, чтобы быть собой. В тот миг я почти потерял надежду. Для любого из нас.

Анна села рядом с Аланом на диван. Он перестал мотать головой и теперь смотрел на нее.

– Тс-с, – сказала она. – Тише.

Обезьяний клич стих.

– Хорошо, – сказала она. – Ты молодец.

Она положила ладонь ему на бедро. Он перестал подпрыгивать. Кончиками пальцев она коснулась его запястья, и его руки замерли. Это походило на ритуал изгнания нечистой силы.

– Так-то лучше, – сказала она. – Хорошо. Теперь ты молодец.

Анна улыбнулась ему. Мягко погладила по руке, чуть ниже плеча.

– Все хорошо. С тобой все будет в порядке. Все в порядке. – Она взяла его за руку. – Я рада снова тебя видеть. Я по тебе скучала. – Костяшками пальцев она провела по его щеке. – У тебя было плохое время, малыш. Все хорошо. Теперь все будет хорошо.

Он смотрел на нее, ожидая и желая большего.

– Ты знаешь, кто я? – сказала Анна.

Она все время ему улыбалась.

Он не отвечал. Не моргал. Если бы он мог, то вывернулся бы наизнанку.

– Да. Конечно. Ты знаешь. Ты помнишь. Мы некоторое время жили вместе, ты и я. В моем доме. Ты жил у меня дома. Ты помнишь. Ты был болен. У нас было время. Ты оставался со мной. В моем доме. Помнишь?

Он ничего не говорил.

– Ты понимаешь, что я говорю? – спросила она.

Трудно сказать наверняка, но мне показалось, что он кивнул.

Анна посмотрела на меня. Я не двигался.

– Хочешь ему что-нибудь сказать?

– Что я должен сказать?

– Скажи: привет.

– Привет, – повторил я.

Я с трудом смог заставить себя взглянуть на клона. Он не глядел на меня.

– Поговори с ним, – попросила Анна.

– Мне нечего сказать. Я его не интересую. Он не замечает, что я здесь.

– Скажи что-нибудь. Дай ему понять, что ты не опасен.

Я ничего не мог придумать.

– Карл у Клары украл кораллы, – наконец проговорил я.

– Потрясающе, – отозвалась Анна.

– Я много о тебе слышал. – Я показал на Анну. – Я – ее друг. Мы – старые друзья. – Потом обратился к ней самой: – Это все, что я могу. Дай мне время. Мне трудно.

– А ему, думаешь, легко?

– Мы – твои друзья, – сказал я Алану. Потом повернулся к Анне: – Может, мне подойти поближе?

– Лучше не надо, – ответила она.

Должно быть, Анна чувствовала смятение при виде нас, Алана и меня, сошедшихся в пространстве и времени (причем обошлось без «большого взрыва»): двойник ее знакомого юноши, точно такой, каким она его помнила, а рядом – сам юноша, состарившийся и непохожий на самого себя. Видя ее в тот день с Аланом, я, должно быть, подумал, что, глядя на него, в ней могут проснуться воспоминания о том, что она чувствовала ко мне, когда мы учились в аспирантуре. Помню, что мне подумалось – она предпочитает мне Алана. Она могла позволить себе думать (и это очень печально), что он, в отличие от меня, не выберет себе другую женщину, кроме нее. Что ей не придется ни с кем соперничать за его расположение или привязанность. Что Алан – это версия меня, не поддающаяся другим чарам. Но подсознательно она, возможно, видела в нем более безопасный, денатурированный, «родственный» способ испытать хоть какую-то близость, в которой ей сорок пять лет назад отказали в Айове. Вот так бесцеремонно я помещаю себя в эпицентр ее мыслей и чувств.

Анна приставила к груди указательный палец.

– Меня зовут Анна, – сказала она Алану. – Анна. Я называла тебе свое имя. Когда ты был со мной. – Она снова показала на себя. – Можешь сказать: «Анна»?

Она подождала его ответа. Мне показалось, прошло очень много времени. Хорошая педагогика.

– Ладно, – кивнула она, когда стало ясно, что клон собирается хранить молчание. – Не говори. Скажешь, когда будешь к этому готов.

Она показала на меня:

– Это – Рэй. Рэй – мой друг. И твой друг тоже.

Вы ожидаете, что следующим жестом она указала на него и произнесла его имя, но она этого не сделала.

– Когда ты был у меня, – сказала она, – ты находился в Айове. Там я живу. Это далеко отсюда. В другой стране, она называется Америка. Ты проделал долгий путь.

Она встала.

– Иди сюда, со мной, – предложила она ему.

Она взяла его за руку и заставила встать.

Я в первый раз увидел Алана в полный рост. Он был больше, чем я ожидал. На его предплечьях выделялись налитые мускулы и вены, шея была мощная. Стоя на месте, он всегда казался неуклюжим, неловким, словно не знал, как равномерно распределить вес. Но в движении он был легким и свободным, спортивным.

Я никогда не был легким, свободным или спортивным. Во всех видах спорта, кроме бейсбола и боулинга, я вечно был хуже всех. Мой отец, который почти всегда подбадривал меня, говорил, что я бегаю как Граучо Маркс. [9]9
  Американский комедийный киноактер, один из квинтета «Братья Маркс».


[Закрыть]Я не понимал, что это означает. Позже учитель физкультуры говорил, что я бегаю так, словно мне в пятки вбили гвозди. Школьный футбольный тренер заявил, что во мне отсутствует стержень. Но Алан, похоже, обладал способностями к любому виду спорта.

Анна подвела его к окну справа от кресла.

– Посмотри сюда, – сказала она.

Алан послушно выглянул в окно вместе с ней.

– Это – Оттава. Сейчас ты в Оттаве. Оттава – город в стране под названием Канада. Это хорошее место. Ты здесь в безопасности. Мы теперь с тобой.

Трудно сказать, понял ли он что-нибудь.

Стоя у окна, Анна продолжала:

– Вон там, внизу – огород. Те два человека живут здесь. Они выращивают овощи. Помидоры. Фасоль. Морковку. Кабачки. Всякие вкусные вещи.

Он продолжал смотреть в окно, переминаясь с ноги на ногу.

– Может, ты работал на огороде?

Он не ответил.

– Ты ешь овощи, я знаю, – сказала Анна.

Она тронула его за руку.

– Как тебя зовут? – спросила она. – Назовешь мне свое имя?

Он не ответил.

– У тебя есть имя?

Снова молчание.

– Как же нам тебя называть?

Она проговорила это с надеждой, потом беспомощно взглянула на меня. Я пожал плечами. Она улыбнулась ему и легонько сжала его руку:

– Не волнуйся, милый. Мы что-нибудь придумаем.

Она оставила его у окна и подошла ко мне.

– Мне ужасно не нравится, как я с ним разговариваю. Звучит так снисходительно. Неудивительно, что он не отвечает. Это ниже его уровня.

– Думаешь? – усомнился я.

– Уверена, – кивнула она.

– Ну, у тебя все равно получается лучше, чем у меня.

– Но что дальше? Он здесь. Мы здесь. Что нам теперь делать? С чего начать? Как провести следующие пять минут? Следующий час?

– Ты меня озадачила, – сказал я, хотя вопрос о том, как провести время, совсем недавно был наиболее существенным в моей жизни.

– Хочешь посмотреть свою комнату? – спросила она Алана. – Пойдем посмотрим твою комнату.

Алан стоял на месте, спиной к нам.

– Идем, – позвала она. – Я покажу тебе, где ты будешь спать. Посмотрим на твою кровать.

Он не шевельнулся.

– Почему бы тебе не переодеться? – предложила она. – Давай? У тебя есть одежда?

Он стоял, словно окаменел.

– Ладно, я пойду посмотрю твою спальню.

Она вышла из гостиной и направилась по коридору.

Алан отвернулся от окна. Он выглядел несчастным.

– Подожди, – окликнул я Анну. – Думаешь, мне надо остаться с ним?

– Я надеялась, он пойдет за мной, – ответила она из коридора.

– Он не пошел, – сказал я.

Она вернулась в комнату.

– Идем.

У нее был умоляющий голос.

– Иди, – сказал я клону. – Скорее.

Он не обратил на меня никакого внимания.

– Пожалуйста, – попросила Анна. – Прошу тебя, идем со мной.

Не знаю, была ли какая-то связь между тем, как она попросила, и его согласием, но на этот раз он пошел с ней. Я стоял чуть в стороне, но он, проходя мимо, толкнул меня плечом. Ощущение было такое, будто меня ударили в грудь тяжелым набивным мячом. Я пошатнулся. У меня перехватило дыхание, я сделал шаг назад, чтобы удержаться на ногах. Когда я сумел выдавить: «Эй, осторожнее!», Алана уже не было в комнате.