Текст книги "Буря Жнеца (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Потом, в одну ночь, все кончилось. Кошмар оказался явью. Вопли умирающих…

Абасард.

Она убежала во тьму, ошеломленная осознанием его смерти – брат, вставший на пути демона, умерший вместо нее. Босые ноги несли ее быстро, словно крылья; вскоре шорох травы стал единственным достигавшим ушей звуком. Мерцали звезды, равнина отливала серебром, ветер холодил пот на коже.

Девочке казалось – ноги пронесли ее через весь континент. Прочь от царства людей, рабов и хозяев, стад, солдат и демонов. Она осталась одна, она созерцала череду рассветов и тусклых закатов, она брела по целине, простершейся во все стороны. Она видела диких зверей, но лишь вдалеке. Мечущиеся зайцы, сторожкие антилопы на гребнях холмов, кружащие в небе ястребы. По ночам слышалось завывание волков и койотов, а однажды нутряное рычание медведя.

Она не ела, но муки голода вскоре утихли; она словно парила, глаза видели окружающее с ослепительной ясностью. Она слизывала росу с сочных трав, пила из чаш, оставленных копытами оленей и лосей, а однажды набрела на родник, почти невидимый за густыми кустами – из них взлетели сотни крошечных птиц. Именно их щебетание привлекло ее туда.

Вечность бегства… а потом она упала. Не найдя сил снова встать, продолжить чудное странствие по сияющим землям.

Ночь скрыла ее. Потом пришел четвероногий народ. Они были в мехах, пахнущих ветром и пылью; они собрались вокруг, легли, даря ей тепло толстых и мягких шкур. Среди них были детишки, крошки, подкрадывавшиеся и прижимавшиеся к ней, подражавшие родителям.

А потом они начали пить молоко. Как и Стейанди.

Четвероногие были немыми, как и она; но потом, в самой середине ночи, они подняли заунывный вой. Они выли – знала она – чтобы призвать солнце.

Они оставались с ней, сторожили, делились дарами тепла и пищи. После молока настал черед мяса. Сломанные, изжеванные туши – мышки, землеройки, безголовые змеи – она ела все, что приносили. Крошечные косточки, волглые шкурки хрустели во рту.

Это также показалось вечностью, навсегдашностью. Взрослые приходили и уходили. Детишки росли, и она ползала с ними, ибо настал и ее черед блуждать.

Когда показался медведь, побежал к ним, она не испугалась. Ему хотелось детишек – это понятно – но взрослые напали и прогнали его. Ее народ был силен и бесстрашен. Они правили миром.

Но однажды утром она проснулась в одиночестве. Заставила себя встать на задние лапы, бессильно заскулила, страдая от боли в горле, обежала окрестности…

… и увидела гиганта. Он был голым по пояс, темная от загара кожа почти скрыта под белой краской – краской, превратившей грудь, плечи и лицо в кости. Его глаза (как она поняла, когда человек подошел ближе) были провалами в запекшейся маске – черепе. Он нес оружие: длинное копье, меч с широким и закругленным лезвием. Вокруг пояса были обернуты шкуры четвероногих, с шеи свисала связка маленьких, но смертельно опасных ножей, также некогда принадлежавших ее народу.

Испугавшись и рассердившись, она оскалила зубы на чужака, одновременно съежившись на вершине холмика – бежать бесполезно, он поймает ее без усилий. Она поняла, что второй ее мир тоже рассыпался. Страх был бронзовым ящиком, и она поймана, ей не уйти.

Он смотрел на нее, склонив голову набок, а она рычала и фыркала. Затем он осторожно присел, пока глаза не оказались на уровне ее глаз.

И она замолчала.

Припомнив… кое-что.

Глаза не особенно добрые, но – она поняла – подобные ее собственным. Как и безволосое лицо под маской смерти.

Она вспомнила, как бежала, пока бегущий рассудок не перегнал плоть и кости, ринувшись в нечто неведомое и непознанное.

А суровое лицо напротив возвращало ее назад. Теперь она знала, кем был четвероногий народ. Она вспомнила, как стоять на ногах, как бегать на двух ногах, не на четырех. Вспомнила лагерь, копку землянок, первые сырые дома. Вспомнила семью – брата – и ночь демонов, которые украли родных.

После долгого переглядывания он выпрямился, снова поднял оружие, сумку и пошел прочь.

Она нерешительно встала. И пошла за ним, на расстоянии.

Он двигался навстречу восходящему солнцу.

***

Тук почесывал отверстую, окруженную рубцами дыру на месте одного глаза, а здоровым глазом следил за ребятишками, что носились взад – вперед у первых разожженных костров. Вокруг очагов суетились пожилые с железными горшками и свертками еды. Все они – народ жилистый, худощавый; дни странствий погасили огни очей, и старики злобно покрикивали на беззаботных детей, дерзнувших подойти слишком близко.

Он увидел Красную Маску в сопровождении Месарча, Натаркаса, и еще одного овла с вымазанным краской лицом. Эти четверо стояли на месте, отведенном под юрту вождя. Заметив Тука, Маска пошел к нему.

– Скажи, Тук Анастер: ты сегодня ехал севернее племен – ты видел там чьи-нибудь следы?

– Какого вида следы?

Маска повернул голову к спутнику Натаркаса: – Ливень скакал южнее. Он нашел следы тех, что шли за антилопой. Дюжина пеших…

– Или больше, – заметил названный Ливнем. – Они хитрые.

– Значит, не летерийцы, – предположил Тук.

– В мокасинах, – ответил Маска, чей тон выдал недовольство вмешательством Ливня. – Высокие, тяжелые.

– Я никого подобного не видел. Хотя признаюсь – больше смотрел на горизонты.

– Здесь будет лагерь, – помедлив, сказал Маска. – Летерийцев встретим в трех лигах отсюда, в местности, известной как Долина Лыкового Баклана. Тук Анастер, ты останешься со стариками и детьми или будешь сопровождать нас?

– Я достаточно навидался полей битв, Красная Маска. Я говорил, что снова оказался в солдатах… но даже обоз нуждается в защите. Я стану одним из стражников. – Он пожал плечами: – Может, отправлюсь в дозор прямо сейчас.

Глаза под чешуйками маски вперились в Тука на долгие несколько сердцебиений, потом медленно погасли. – Ливень, ты тоже остаешься здесь.

Воин от удивления окаменел. – Вождь Войны!…

– Ты начнешь учить детей, приблизившихся к смертной ночи. Луки, ножи.

Ливень скованно поклонился: – Как прикажешь.

Красная Маска покинул их. За ним ушли Натаркас и Месарч.

Ливень глянул на Тука. – Моя смелость неизменна, – заявил он.

– Ты еще молод.

– Ты будешь следить за самыми малыми детьми. Только за ними. Держись от меня подальше, и их не подпускай.

Туку уже надоел этот парень. – Ливень, ты ехал рядом с вождем своего клана, когда овлы бросили нас наедине с армией Летера. Поостерегись хвастаться смелостью. Когда я прискакал к тебе и умолял спасти жизни наших солдат, ты отворачивался, как и все остальные. Думаю, Красная Маска снял с тебя точную мерку, Ливень. Еще одна угроза – и я предоставлю тебе повод ненавидеть и проклинать меня. Проклинать, издыхая.

Воин оскалил зубы в безрадостной усмешке: – В твоем единственном глазу, Тук Анастер, я прочитал: ты уже проклят.

Он резко развернулся и ушел.

«Что же, ублюдок в чем-то прав. Может быть, я вовсе не так ловок в драке, как мне казалось. Для овлов, в конце концов, это образ жизни. Да и малазанские армии слишком хорошо обучены – неудивительно, что я им не подходил».

Мимо пронеслись несколько детей, за которыми плелся малыш, едва начавший ходить. Видя, как щебечущая кучка скрылась за палаткой, ребенок остановился и ударился в рёв.

Тук хмыкнул. «Да, и ты, и я».

Он издал неприличный звук; малыш поглядел широко раскрытыми глазами – и засмеялся.

Глазница снова нестерпимо зачесалась. Тук поскреб ее и пошел к себе, напоследок издав еще один дурацкий звук. «Поглядите на него. Вот невинный восторг. Что ж, Тук, принимай награду там и тогда, когда это возможно».

***

Красная Маска стоял на самом краю разбиваемого лагеря, изучал южный горизонт. – Там кто-то есть, – произнес он тихо.

– Кажется так, – согласился Натаркас. – Чужаки. Они ходят по нашей земле, будто она принадлежит им. Вождь Войны, ты ранил Ливня…

– Ливень должен научиться ценить старших. Он будет учиться уважению как мастер оружия двух десятков непоседливых юнцов. Когда он снова присоединится к нам – будет мудрее. Натаркас, ты оспариваешь мои решения?

– Оспариваю? Нет, Вождь Войны. Но иногда я испытываю их, ибо желаю понять получше.

Маска кивнул и обратился к воину, что стоял неподалеку: – Учти его слова, Месарч.

– Учту, – отвечал молодой воин.

– Завтра, – продолжал Маска, – я поведу воителей на битву. К Лыковому Баклану.

Натаркас что-то прошипел и сплюнул. – Проклятая долина.

– Мы освятим кровь, пролитую там триста лет назад. Прошлое умрет, и с его могилы мы увидим новое будущее. Новое во всех смыслах.

– Твой новый способ воевать, Вождь Войны… Я вижу в нем мало чести.

– Ты верно сказал. Чести в нем вовсе нет. Такова необходимость.

– Стоит ли сдаваться необходимости?

Красная Маска искоса поглядел на воина, разрисовавшего лицо в подобие личины вождя. – Да, если сдаваемые пути обещают лишь поражение. Это нужно сделать. Они должны быть отброшены.

– Старейшины с трудом примут подобное, Вождь Войны.

– Знаю. Мы с тобой уже играли в эту игру. Не их война. Моя. И я намерен ее выиграть.

Они замолчали, ибо ветер, отходная молитва мертвых трав, зашумел и понесся над землей.

Глава 11

 
Море безводное белые кости простерло
И под ногами моими хрустит как пергамент
Но никакое сказание строчку шагов не запишет
Нет и одежд, чтобы скрыть нагую судьбу
Небо сдало облака бродячему ветру
И недвижимы пески, ничьих не увидишь следов
Ветер вздымает волны
Вода в ракушке спокойна
Чаша пустых пожеланий
Мерзкая горечь соли кусает уста и язык
Морем я жил и сказанья чертил у берегов бесконечных
Водоросль кистью, и свитком был водоворот.
 

 
Шепоты Моря,
Рыбак Кел Тат
 

В полдень начался дождь, что было совсем неплохо: никакого смысла нет выгорать целому лесу. Да, он тут не особенно популярен. Они высмеивают его старые статуи, они говорят, от него воняет… конечно, когда находятся вне досягаемости громадных, искореженных старостью рук. Если бы соседушки подошли ближе, он, наверное, сразу бы вырвал им руки, ответив на годы насмешек и пренебрежения. И всё же…

Старый Горбун Арбэт больше не возит тележку с фермы на ферму, от хижины к хижине, собирая фекалии, которыми он прежде заваливал правившие всеми забытой поляной статуи тартенальских богов. Нужда отпала. Проклятые, кошмарные твари убиты.

Соседи не одобрили внезапную отставку Арбэта – ведь теперь вонь отходов досаждала их домам. Ленивые бездельники даже не подумали зарывать экскременты поглубже. Разве старик Горб не вычищает их регулярно? Ну, больше не вычищает.

Одной этой истории было бы достаточно для бегства. Арбэт не мечтал о большем, нежели исчезнуть в лесном полумраке и никогда больше не показываться. Да, уходить все дальше, пока не набредет на деревню или городок, в котором никто его не знает, в котором никто даже не слышал о нем. Дожди отмоют его от смрада. Просто старый, безвредный полукровка – Тартенал, за пару монет умеющий починить поломанные вещи, в том числе плоть и кости.

Итак, в дорогу. Оставить позади старые тартенальские территории, оставить оплетенные сорняками статуи на заросшей поляне. Может быть, расстаться и с древней кровью своих наследий. Ведь не все целители бывают шаманами, не так ли? Никто не будет задавать неудобных вопросов, пока он хорошо лечит их… а с этим трудностей не будет.

Старые негодяи вроде него заслуживают покоя. Целая жизнь в служении. Умиротворение, Маски Снов, наглые личины камня, одинокие ритуалы – всему теперь конец. Ему можно отправиться в последний поход, к неведомому. Деревня, хижина, прогретый солнцем валун у булькающего ручья… везде он сможет сесть, облегчить страдания усталого костяка – и не вставать, пока не будет сорвана последняя маска…

Вместо всего этого он пробудился в предрассветной тьме, трясясь будто от малярийной лихорадки; перед очами повисла, медленно истаивая, совершенно неожиданная Маска Сна. Никогда не виденная им раньше, но исполненная устрашающей силы. Маска, искаженная трещинами, маска в мгновении от взрывного распада…

Лежа на постели, он трясся, и рама стонала под весом тела. Он ждал откровения.

Солнце взобралось высоко, когда он наконец вылез из хижины. Небо на западе омрачали клубы туч – буря, истощившая свои силы над морем. Он начал готовиться, не обращая внимания на начавшийся ливень.

Сейчас уже приближается сумрак. Арбэт собрал связку тростника и бросил на огонь. Он поджег хижину, потом навес, под конец – и старый сарай, в котором хранил двухколесную тележку. Убедившись, что все постройки хорошенько запылали, он взвалил на плечи тюк со своими пожитками и запасами еды, встал на тропу, ведущую вниз, к тракту.

Вскоре, уже стоя на большой дороге, он издал возглас удивления: к нему направлялась толпа селян, человек двадцать. Во главе шел фактор; увидев Арбэта, он облегченно закричал: – Слава Страннику! Ты жив, Арбэт!

Скривив губы, Арбэт поглядел в лошадиное лицо фактора, затем окинул взором бледные лица селян, сгрудившихся позади купца. – В чем дело? – спросил он.

– Отряд Эдур встал на ночь в гостинице, Арбэт. Когда дошли слухи о пожаре, они послали нас на помощь. На тот случай, если бы загорелся лес…

– Ясно, что лес. Где сейчас эти бездельники?

– Разумеется, остались позади. Но мне приказано… – Фактор замялся, подскочил ближе, разгибая спину, чтобы взглянуть Арбэту в лицо. – Это был Врегер? Дурак любит огонь, и он не друг тебе.

– Врегер? Может быть. Имеет он привычку подкрадываться по ночам и мочиться на мою дверь. Не принял отставки. Говорит, я обязан вывозить на тележке его дерьмо.

– Ты должен! – пробурчал кто-то из толпы позади фактора. – Иначе мы тебе здесь жить не позволяли бы!

– Ну что же, эта проблема решена, так? – улыбнулся Арбэт. – Врегер поджег меня, и я ухожу. – Он помедлил и спросил: – Какое дело ко мне у Эдур? Ведь дождь прошел – никаких шансов на пожар, не о чем было беспокоиться. Разве я не рассказывал, что поляна расчищена на восемьдесят шагов от хижины? К тому же рядом пруды, почти что водяной ров.

Фактор пожал плечами: – Он расспрашивали о тебе, предположили, что кто-то поджег тебя от злобы – это нарушение закона, Эдур не любят, когда такое происходит…

– И они приказали тебе исполнять обязанности? – Арбэт захохотал ему в лицо. – Это впервые!

– Врегер, ты сказал… Это формальное обвинение, Арбэт? Если так, ты должен продиктовать и поставить подпись и ожидать разбирательства, и если Врегер наймет адвоката…

– У Врегера кузен в Летерасе, крючкотвор… – подсказал кто-то.

Фактор кивнул: – Это может надолго затянуться, Арбэт, и никто из нас не обязан давать тебе кров или…

– Так что лучше не создавать трудностей? Можешь сказать Эдур, что я не выдвигал формальных обвинений, и всё. Что хижина сгорела дотла, что холод вас до костей пробрал и никаких следов пожара на деревьях… – Арбэт хлопнул фактора по плечу (почти что уронив человечка на колени) и прошел мимо. – Расступитесь, вы – я могу нести заразу от всякой дряни, что вы кидали в мою тележку.

Они весьма ретиво выполнили его просьбу. Путь вдруг оказался свободным. Арбэт двинулся дальше.

«Они устроят Врегеру неприятности – не след привлекать внимание Эдур – но не убьют, это точно. За ссаки на двери не платят жизнью, даже жизнью дурака». Эдур скоро уедут по каким-то своим делам, и он не столкнется с ними…

А это что? Кони на тракте, скачут галопом. Бранясь себе под нос, старый Горбун Арбэт побрел на обочину и встал.

«Еще один клятый отряд. На этот раз летерийцы».

Ехавшая впереди начальница осадила коня рядом сАрбэтом, за ней, повинуясь команде, замедлил движение весь отряд. Подъехав, она крикнула: – Вы, господин – там впереди деревня?

– Да, – отвечал Арбэт, – хотя за место в гостинице вам придется сражаться.

– Как это? – спросила она, проезжая мимо него.

– Там ночуют какие-то Эдур.

Услышав это, офицер натянула поводья, подняла руку, приказывая воинам остановиться. Склонилась в седле, вперяя в него мрачный взор из-под низкого шлема. – Тисте Эдур?

– Точно, они самые.

– И что им там надо?

Он не успел ответить, как один из солдат сказал: – Атрипреда, впереди что-то горит. Можно разглядеть огонь и дымом пахнет.

– Это мое жилище, – объяснил Арбэт. – Случайность. Пожар не распространится, уверяю вас. Эдур не при чем, – добавил он. – Просто проезжали здесь.

Атрипреда тихо выругалась. – Ты Тартенал?

– По большей части.

– Можешь придумать, где бы нам заночевать? Поблизости, но не на самой дороге.

Арбэт покосился на нее: – Не на дороге? Так далеко, чтобы ваше уединение не нарушали, верно?

Женщина кивнула.

Арбэт почесал кустистую щетину на подбородке. – Сорок или немного больше шагов по дороге, потом направо. Пробейтесь через поросль, выйдите к старому саду. За ним покинутая усадьба – на амбаре еще есть крыша, хотя от дождя не сильно защитит. Там и колодец есть. Вполне сносно.

– Так близко – и никто не занял строения?

Арбэт ухмыльнулся: – Видите ли, они стоят по ветру от моей хижины.

– Не поняла.

Улыбка расплылась до ушей. – Мы, местные, любим подшутить над чужаками. Не обращайте внимания. Сегодня ночью дым пожарища окурит вас, отгонит комаров.

Он понял, что офицер подумывает, стоит ли разбираться в его словах; но тут лошадь замотала головой, и женщина натянула поводья. – Спасибо, Тартенал. Будь осторожен в пути.

– И вы, Атрипреда.

Они поскакали; Арбэт переждал на обочине, пока не пройдет весь отряд.

«Осторожность в пути. Думаю, я в безопасности. Нет таких происшествий, с которыми я не смогу справиться.

Нет, это цель путешествия заставляет коленки стучать друг о дружку, как два черепа в мешке».

***

Хорошо лежать на животе, опустив голову в люк и пялясь вниз. В комнате беспорядок, но странно уютный и гостеприимный. Да, он знает художников, дорого заплативших бы за такую сцену. Десять куриц бродят, то и дело разлетаясь с пути неуклюжего Аблалы. Великан шагает взад и вперед. Ученая Джанат сидит, прислоняясь к стене, и зачем-то катает цыпленка между ладоней, прежде чем ощипать перья в джутовый мешок, который отныне станет служить подушкой. Да, вот доказательство, что академики не знают ничего о том, о чем действительно следует знать. Не стоит и упоминать о том, что Багг не вполне преуспел в извлечении щепочек страха из ее разума. Наконец, сам Багг – скорчился у очага, помешивает когтистой куриной лапой в горшке с куриным супом. Теол готов согласиться, что эта деталь придает сцене оттенок мрачного юмора. Как и исходящее от доблестного лакея монотонное бурчание.

Ну да, домохозяйство может похвастаться обилием пищи, являя доказательство посетившей их полосы удачи. Громадная капабара из канала две недели назад, а теперь и списанные курицы – их окончательно списывают здесь одну за другой, повинуясь неумолимому бурчанию желудка. Нет, двух… трех желудков. Или даже четырех – если считать, что у Аблалы один желудок. Как знать? Могла бы подсказать Селаш – она обработала множество тел, и снаружи и внутри. В телах Тартеналов больше органов, чем в обычных людях. Увы, на мозги это не распространяется.

Аблалу Сани снова снедает какая-то бесформенная тревога. Может, влюбился, или устрашен любовью. Полукровка живет в мире тревог, что удивительно, если подумать. Если подумать еще, неоспоримое достоинство между ног собирает сонм поклонниц, зажигает женские глаза светом обладания, жадности, завистливого соперничества – короче говоря, всех страстей, характерных для жриц. Увы, они поклонялись не той части, какой следовало. Беспокойный разум Аблалы требует любви к нему как таковому.

К сожалению, это превращает великана в полного идиота.

– Аблала, – сказал склонившийся над горшком Багг, – погляди вверх, если не против, и убедись, что смотрящие на нас глазки – бусинки принадлежат хозяину. Если это так, позови его вниз, на ужин.

Аблала был очень высоким, так что обращенные вверх, скошенные от усилия разглядеть Теола глаза оказались в пределах досягаемости. Улыбнувшись и похлопав великана по голове, Теол сказал: – Друг мой, отойди, если можешь, на один шаг от ненадежной так называемой лестницы – я сознательно употребил такое слово, чтобы указать на недостаточность усилий моего слуги по починке – дабы я мог начать спуск в манере, подобающей моему положению.

– Что?

– Уйди с дороги, дубина!

Аблала с ворчанием присел и отодвинулся. – Почему он такой дурной? – простонал он, тыкая в Теола пальцем. – Мир подходит к концу, а он разве заботится? Нет. Не заботится. А надо. Конец света. А он что?

Теол начал нашаривать ногой верхнюю ступеньку. – Красноречивый Аблала Сани, как нам уследить течение твоих дум? Я в отчаянии. – Он завис в люке, опуская ногу все ниже.

Багг отозвался: – Если учесть зрелище, которое вы нам показываете, хозяин – «отчаяние» кажется подходящим словом. Джанат, лучше вам отвернуться.

– Слишком поздно, – сказала женщина. – К моему ужасу.

– Я живу в обществе вуайеристов! – Теол наконец нашел ступеньку и начал спускаться.

– А я думал, это куры, – сказал Аблала.

Пронзительный птичий крик оборвался жутким хрустом.

– Ох.

Багг начал ругаться: – Проклятие тебе, Сани! Эту ешь сам. И готовь тоже.

– Она под ногу попалась! Построил бы еще комнат, Багг, и ничего такого не было бы.

– А ты шагал бы снаружи, на улице. Еще лучше, чтобы ты перестал беспокоиться насчет всего сразу – и приносить тревоги сюда – и приходить к ужину – и…

– Ну, ну, – вмешался Теол, становясь на пол и поправляя одеяло. – Нервы совсем никуда не годятся. Воздух в доме спертый, мозги у Аблалы упертые, не пошел бы он к…

– Хозяин! Он всего лишь курицу раздавил!

– Нет, эту… вуаеру, – возразил Аблала.

– … черту! – договорил Теол.

– Думаю, пришло время умягчения, Теол, – сказала Джанат. – Хочу напомнить: у тебя к нему особый талант. Иначе тебя давно бы приперли к стенке.

– Эй, – закричал Аблала, – где мне этим заняться?

– Чем этим?

– Меня это, приперло. Где бы… того.

– На складе, – сказал Теол, толкая великана к двери. Хотя безуспешно. – Аблала, ты идешь назад на склад, тот, что у стока. Используй ветки окопника – он лежит в куче мусора – а потом помой руки в корыте.

Великан с довольным видом направился вдаль по улице.

Теол повернулся и посмотрел на Багга. – Ладно. Помолчим в память об убиенной курице.

Багг потер лоб, прислонился к стене, вздохнул: – Извините. Я не привык к такой… толпе.

– Что меня поражает, – пробормотал Теол, изучавший еще живых куриц, – так полнейшее их равнодушие. Просто ходят вокруг убитой сестры…

– Погодите немного – они ее исклюют в клочья, – ответил Багг, поднимая трупик. – Лично я предпочитаю равнодушие. – Подняв искореженную тушку, он нахмурился, видя свернутую шею: – Покой смерти, свойственный всему сущему. Или почти всему. – Он потряс головой и швырнул мертвую птицу на пол перед Джанат. – Еще перышки, академик.

– Самая подходящая работа, – мурлыкнул Теол. – Сдирать прекрасные перья, обнажая прыщавый ужас под ними.

– Вроде как случайно заглянуть тебе под одеяло?

– Ты жестокая женщина.

Она помолчала, уставившись на него. – Если допустить, что это простые прыщи…

– Еще жесточе. Заставляешь меня думать, что на самом деле я тебе интересен.

Джанат метнула взгляд на Багга: – Что за исцеление ты применил? Мой мир кажется… уменьшившимся. – Она потерла висок. – Мои мысли странствуют далеко – так далеко, как возможно – и там пропадают. Блаженное забвение. Я помню, что произошло, но ни капли эмоций по этому поводу.

– Джанат, по большей части это ваша собственная защита. Мир ещё… разрастется. Нужно время. Но не удивляюсь, что вы развиваете в себе привязанность к Теолу, видя в нем защитника…

– Постой, старик! Привязанность? К Теолу? К бывшему ученику? Это в любом смысле неприемлемо, отвратительно…

– А я думаю, обычное дело, – возразил Теол. – Я слышал много разных историй…

– Обычное для дураков, не различающих любовь и почитание – раздувающих свои ничтожные эго, следует добавить. Свойство мужчин. Женатых мужчин. Жалкое…

– Джанат, разве… нет, не важно. – Теол потирал руки, взирая на Багга. – Мамочки мои, суп пахнет восхитительно.

Вернулся Аблала Сани, толкнул плечом дверь. – Окопник мерзкий на вкус!

Трое долго смотрели на него.

Наконец Багг подал голос: – Видишь полые тыквы? Аблала, возьми одну и черпай суп с вуаерой.

– Я так ее съем, я голодный.

Теол сказал: – Как раз одна для тебя.

Великан помедлил, глядя на раздавленную тушку. – Ладно.

– Перья оставишь? – спросила Джанат.

– Ладно.

Теол помялся. – Аблала, ты не возражаешь, если мы будем ужинать наверху?

– Валяйте.

– После ужина, – продолжал Теол, пока полукровка усаживался скрестив ноги и отрывал ножку от курицы, – мы потолкуем обо всем, что тебя тревожит. Ладно, Аблала?

– Зачем толковать, – невнятно сказал Аблала, забивший рот перьями, кожей и мясом, – когда я вас проведу к нему.

– К кому?

– Чемпиону. Тоблакаю.

Теол поглядел в глаза Баггу – и обнаружил в них неприкрытое беспокойство.

– Мы прорвемся во двор, – продолжил Аблала.

– Гм. Хорошо.

– Постараемся, чтобы он нас не убил.

– Мне казалось, ты говорил – толковать не о чем?

– Точно. Не о чем.

Джанат налила тыкву супа. – Мы должны держаться за лестницу одной рукой? Думаешь, я первая полезу? Думаешь, я идиотка?

Теол поморщился, а затем просиял: – Есть выбор, Джанат. Или ты лезешь за нами, рискуя аппетитом, или мы лезем за тобой, вознося к небу восхищенными взорами.

– Как насчет третьего? – Она вышла на улицу.

От места, где сидел Аблала, донеслись жуткие хрустящие звуки.

Теол и Багг мигом последовали примеру Джанат.

***

Ормли, бывший Поборник Гильдии Крысоловов, сел напротив Ракет.

Она приветственно кивнула и вернулась к еде. – Я предложила бы тебе немного этих хрустящих свиных ушей, но, видишь ли, осталось мало – а они относятся к числу любимых моих блюд.

– Ты это нарочно, так?

– Мужчины вечно считают, будто красавицы озабочены сексом или, точнее, возможностью его осуществления в каждый данный момент. Но уверяю тебя: пища предлагает гораздо больше, нежели неуклюжие обжимания в кишащей блохами койке, все ваши беспорядочные дерганья, причиняющие боль при малейшем изменении позиции.

Испитое лицо Ормли скривилось: – Изменение позиции? А это что такое?

– Что-то подсказывает мне: совсем не легионами исчисляется число женщин, безутешно тоскующих о человеке по имени Ормли.

– Ничего не желаю знать. Слушай, у меня нервы шалят.

– А как я себя чувствую – об этом ты подумал? Вина не желаешь? Ох, я надеялась, что ты откажешься. Знаешь ли, скрываясь в погребальной камере, я пресытилась изысканными винами лучших урожаев. Тебе-то легко, ты вечно таишься в тени – а вот я, как новый командир организации повстанцев, должна прятаться там, принимая и отправляя гонцов целыми днями, ведя бесконечную канцелярскую работу…

– Какую такую канцелярскую?

– Ну, работу, убеждающую всех приспешников, что я очень занята. Чтобы они каждый миг не вбегали с делами.

– Но что такое ты пишешь, Ракет?

– Обрывки разговоров сверху. Акустика здесь отличная, хотя непостоянная как дитя. Иногда получается просто поэзия, если тщательно все совместить.

– Если это случайные отрывки, при чем тут поэзия? – Ормли все еще кривился.

– Ясно, что ты не интересуешься новейшими тенденциями.

– Только одной интересуюсь, Ракет. Она-то и тревожит. Опять Теол Беддикт.

– На редкость особенное совмещение, – ответила она, потянувшись за еще одним свиным ухом. – Идиотизм плюс гений. Его гений особенно хорош в создании идиотских ситуаций. Например, когда мы любились в последний раз…

– Ракет, прошу тебя! Разве ты не понимаешь, что происходит снаружи? Извини. Думаю, ты не знаешь. Тогда слушай. Он слишком успешен! Он действует слишком быстро! Патриоты озабочены чем-то ужасным, и можешь быть уверена – Совет Вольности поддерживает их всеми доступными ресурсами. На Нижнем Рынке начался натуральный обмен, потому что нет монеты.

– Да, в этом и весь план…

– Но мы не готовы!

– Ормли, Чешуйчатый Дом обрушился, да?

Он поглядел подозрительно, хмыкнул и отвел глаза. – Ладно. Мы знаем, что именно надвигается. Да, мы готовились к этому. Верно, всё верно. Хотя мы не приблизились к пониманию того, что стрясется, когда все случится, если вообще знаем, что может случиться и стрястись… Вот, совсем меня запутала. Когда дело заходит о Теоле, ты теряешь всякую объективность.

– Неужто? Держишь меня за дуру?

– Да. Любовь, похоть, что бы там ни было – ты не можешь мыслить ясно, когда речь идет о нашем безумце.

– Это ты не мыслишь ясно. Теол – не тайна. Теол прост – нет, не то чтобы простак… хотя и это тоже. По любому я уже сказала. Он прост. Истинная тайна перед нами, Ормли – это его так называемый лакей.

– Багг?

– Багг.

– Он же просто подставное лицо…

– Ты уверен, что не наоборот? Куда девается монета, которую они собрали? Закопана на заднем дворе? У них вообще нет заднего двора. Ормли, мы говорим уже о тоннах. – Она обвела рукой склеп: – Можно двадцать раз кряду заполнить эту крипту. Да, под городом есть и другие крипты. Мы знаем все. Я послала разведчиков в каждую – они пусты, пыль на полу не тревожили сотни лет. Мы послали крыс во все трещины, щели и лазы. Ничего. – Она сплела пальцы. – Пропало. В воздухе растворилось. И не только в нашем городе.

– Ну, может, Теол отыскал тайник, которого мы еще не заметили. Что-то одновременно умное и идиотское, как ты и сказала.

– Я подумаю, Ормли. Но лучше верь, когда я говорю: деньги просто пропали.

Лицо Ормли внезапно прояснилось. Он налил себе еще вина. – Я уже все понял. Утопили в реке. Просто. Быстро.

– Но ведь Теол уверяет, что монету легко вернуть, чтобы наводнить рынок, когда финансисты Совета впадут в панику и начнут чеканить деньги свыше обычных квот. А даже обычные квоты для них разорительны, потому что нет возврата старой монеты. Прошлую стабильность не вернешь. Я слышала, даже имперская Сокровищница опустела. Теол сказал, что сможет вывалить всё на улицы в любой нужный момент.

– Может, врет.

– Может, и не врет.

– Может, мне достанется последнее свиное ухо?

– Можешь не мечтать.

– Отлично. У нас еще проблема. Нарастают трения между Эдур, истопатами и армией шпиков и головорезов канцлера. Пролилась кровь.

– Не удивлена. Это должно было случиться. Полагаю, что финансовая напряженность имеет к этому отношение.

– Разве что косвенно, – возразил Ормли. – Нет, я думаю, это личные конфликты.

– Можно извлечь пользу?

– Ага. Наконец мы обсудим что-то актуальное и придем к какому-то решению.

– Ты просто завидуешь Теолу Беддикту.

– И что, если? Извини. Давай построим планы.

Ракет вздохнула и махнула слуге: – Принеси еще бутылку, Унн.

Брови Ормли взлетели, когда здоровенный мужлан пошагал в боковую комнату. Он придвинулся к женщине. – Унн? Тот, что…

– Убил Геруна Эберикта? Да, тот самый. Этими вот двумя руками, Ормли. Собственными руками. – Тут она улыбнулась. – И эти руки, гм… хороши не только для убийств…