Текст книги "Плоть и серебро"

Автор книги: Стивен Эмори Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Нас используют очень эффективно, – тяжело произнес Марши, вспомнив обвинение Ангела. Вспомнил он и свою гневную отповедь. Быть может, она слишком приблизилась к правде, которой он не хотел видеть?

– Мы остаемся людьми, но они не хотят нас считать за людей, – тихо сказала Людмила. – Мы только чуть лучше роботов.

– Да, – согласился Марши. Она сказала слово, которое подарил миру Карел Чапек в своей пьесе РУР. Роботы. Рабы.

– Роботы не имеют прав. Не имеют права решать, как их будут использовать. – Голос стал резче. – И через некоторое время роботы изнашиваются и требуют замены. Нас становится слишком хлопотно содержать.

– Или возникает возможность сделать роботов получше, – добавил Сал. – Мне позвонила старая подруга из Медуправления, которую загнали в тупик – «повысили» на номинальную должность без реальной власти. К ней на стол попала некоторая информация, которой ей видеть не полагалось. Она меня предупредила, что Медуправление собирается «уйти» меня на пенсию, забрать институт и начать калечить новую партию бергманских хирургов. Первостепенный приоритет.

Марши потряс головой в недоумении. Поздняя ночь, и слишком много сразу надо понять и переварить.

– Я все еще не понимаю, откуда такой резкий поворот на сто восемьдесят.

– Точно сказать не могу, – ответил Сал, – но это началось как раз тогда, когда ты нашел способ обойти Эффект Кошмара. Не думаю, что это просто совпадение.

Первым импульсом Марши было отбросить эту мысль. Но если подумать, какой-то смысл в этом был. Он сам задумался, нельзя ли будет возобновить программу теперь, когда найдено средство против одного из самых деструктивных элементов. Жизнь следующего поколения бергманских хирургов может оказаться близка к нормальной.

Но почему такая спешка снова начать то, что начальство настоятельно считало провалом? Зачем такой нажим? Этим сомнением он поделился с Салом и Милой.

– Первое, что приходит в голову, – это что они хотят полностью прибрать программу к рукам, – мрачно ответил Сал. – Только что это им даст такого, чего у них еще нет? У них уже тотальный контроль над тобой, Милой и остальными.

Он вздохнул, глядя вниз, на руки.

– Ты был прав, Гори.

– Насчет чего?

– Насчет того, как все повернется. Я помню, когда Медуправление впервые учредило график. Ты тогда сказал, что из вас всех делают просто специализированные медицинские автоматы-инструменты. Я тебе сказал, что ты ошибаешься.

И он заговорил тоном извинения и самообвинения:

– Это я ошибался. И плохая ситуация от этого только стала хуже. Вначале у меня был голос насчет того, как вами распоряжаться, но когда я стал жаловаться, что вас гоняют слишком интенсивно, меня начали отрезать от принятия решений. Чем сильнее я нажимал, тем хуже становилось положение. – Он поднял руку и уронил ее беспомощно. – Мне пришлось перестать, пока не стало еще хуже.

– Ты все время нас отстаивал, Сал, – тихо сказал ему Марши. Людмила согласно кивнула.

– Ты думаешь? Все, что мне удавалось за эти годы сделать, – быть на месте, если кому-то из вас нужен друг.

– И этим, милый, нужно гордиться, – сказала Людмила, крепко обнимая его серебряной рукой. Он несколько минут смотрел на нее, потом на Марши, все еще с видом человека, который сделал в жизни больше ошибок, чем правильных поступков. Марши это чувство знал.

– Когда я услышал, что планирует Медуправление, я понял, что хоть что-то должен сделать. И потому я попросил пару недель отпуска. Они были рады их дать, потому что так проще убрать меня с дороги, когда будут забирать институт.

В его улыбке мелькнуло что-то от прежнего Сала.

– И я надул этих мудаков! Взял все критические материалы – гипнорежимы, тесты, все остальное, – прочее стер, оставив пустые файлы. Тут как раз Мила заглянула для ремонта одной руки, и я ввалился в люк ее корабля, сказал ей, что происходит, и вот мы тут.

– Тут – это где? И куда вы дальше?

Сал состроил гримасу.

– Тут – это нигде, и хотел бы я знать, что дальше. У нас не было времени заглянуть вперед. Мила отключила связь корабля, выдрала схемы, которые давали возможность Медуправлению командовать автопилотом, и мы вильнули хвостом к внешнему краю Пояса астероидов, потому что там легче всего затеряться. Мы несколько надеялись, что ты знаешь какое-нибудь хорошее место, где спрятаться, пока эта каша не расхлебается.

Марши потер руками лицо в полном смятении. Единственное, что пришло в голову, тот вопрос, который он собирался задать Салу с самого начала. Так что его он и задал.

– Кстати, ты слышал когда-нибудь о Фонде Рук Помогающих?

Сал и Мила обменялись озадаченными взглядами. Сал покачал головой:

– Нет, а что?

– Как-нибудь расскажу в другой раз.

Невольные беженцы глядели на него выжидательно, пока мысли его преодолевали все только что слышанное, как дистанцию барьерного бега. У него начинало возникать подозрение, что вся эта бессмыслица как-то между собой связана. Ничего конкретного, просто чувство такое.

Он протер глаза, заставив себя все это отложить. Сейчас надо было придумать какое-нибудь безопасное укрытие. Какое-нибудь захолустье, где людям можно доверять и никто их не выдаст.

Это хотя бы был вопрос с простым ответом. Может быть, даже отличным ответом, если эти самые Руки Помогающие – просто кучка безмозглых филантропов.

– Я знаю такое место, где могут отсидеться два сбежавших доктора, – сказал он, усмехнувшись, довольный, что все-таки может помочь старым друзьям. – Не очень приглядное местечко, но тамошним людям я бы доверил свою жизнь.

Кофе.

И без бренди.

Марши скорчился на стуле в камбузе, положив подбородок на руку, как роденовский «Мыслитель». Только у того голова сделана из пустой бронзы, о чем часто забывают.

Он уже три часа сидел, плюнув на сон, как на дело заведомо безнадежное, и вылезши из мешка намного раньше обычного времени. Потому что там он только вертелся и метался. Попрощавшись с Милой и Салом, он лег досыпать, но короткие периоды дремоты были полны беспокойными видениями, от которых Марши скрипел зубами и пытался свернуться в защитной внутриутробной позе.

Ему снились люди Ананке, исхудавшие до выпирающих ребер, с пустыми глазами, закованные в цепи, и к ним с мольбой тянулись серебряные руки, такие, как у него. Он шел между ними и делал вид, что их тут нет. Они один за другим падали на землю за его спиной, шепча при этом благодарности. Потом ему снился огромный Брат Кулак, гонящий его через лабиринт и хохочущий, когда он забредал из тупика в тупик, отчаянно пытаясь добраться до маленькой серебряной фигурки, все глубже уходящей в зыбучий песок в центре лабиринта. У него была веревка, чтобы ей бросить. И эта веревка была обмотана вокруг его же шеи. Не слишком спокойная ночь.

Зато утро, напротив, оказалось весьма продуктивным. Большую часть его Марши пробегал. Взад-вперед. По кругу. Попадая в никуда со всей скоростью, с которой несли его ноги.

Как будто мир рассыпался древней мозаикой-головоломкой. Только никакие два кусочка друг к другу не подходили, и совершенно неизвестно, какой должна быть окончательная картинка. Если и бывали совпадающие кусочки, он этих совпадений не видел.

А кусочки вроде таких: чего добивается Медуправление? Почему они хотят убрать Сала и захватить институт, который был независимо основан на средства Бергмана и пользовался самостоятельностью, пока придерживался определенных основных требований, заданных самим Медуправлением?

И какое это имеет отношение (и имеет ли вообще) к тому, что они предоставили какому-то фонду выполнить вместо себя работу на Ананке?

Он нахмурился и сгорбился еще сильнее, глядя мимо пара, поднимавшегося от чашки. Как в этом тумане, не было видно ничего, за что ухватиться.

Может, Шерлок Холмс и разобрался бы в этой мешанине, но Марши это точно не удавалось. Он глотнул кофе, поставил чашку на стол. Не пить ничего, кроме кофе, и сохранять трезвость – от этого полагалось бы мыслить яснее. Пока что он от этого только лез на стенку и дергался больше обычного. Еще немного – и он начнет носки пересчитывать.

Взгляд на часы подсказал ему, что где-то через полчаса проснется Кулак. Это, в свою очередь, напомнило о другой головоломке, которую надо решать. Похоже, вдвое более неразрешимой и куда более опасной.

Он повертел в руках чашку. В определенном смысле он даже восхищался этим старым сукиным сыном. Его везут, чтобы сдать властям, и он так близок к смерти, что может уже прочесть цифру населения на плакате у въезда «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД». И что он при этом делает? Смеется, шутит и пытается играть в игры с Марши. Бросает намеки, будто происходит нечто, о чем Марши следует знать, и пытается заставить его играть в угадайку насчет того, чего он хочет в обмен за информацию. Как будто он…

Марши застыл с чашкой на полдороге ко рту. Глаза его расширились, когда до него дошло.

Это нечто действительно происходит. Медуправление пытается выдавить Сала и забрать институт. Чтобы возобновить программу Бергмана, но по-своему, что бы это ни значило.

Кулак серьезно исследовал программу Бергмана. Достаточно, чтобы найти способ избавления от Эффекта Кошмара. Это значит, что у него есть источник среди сотрудников программы. Но…

…но Сал только что ему сказал, что институт полностью отстранен от процесса выбора маршрутов и пациентов для бергманских хирургов. А Кулак все равно знал, куда и когда посылать Сциллу на его захват. А это значит…

…что у него есть источник и в Медуправлении!

Марши выпрямился, брови сошлись на переносице. Он шел дальше по цепи заключений.

Все, что делал Кулак, было основано на информации. Он всегда узнавал о том, о чем надо, все, что можно узнать, определяя сильные и слабые стороны.

Он показал, что знает достаточно о бергманских хирургах, чтобы подчинить меня, использовав против меня мою же этику. Он намекнул, что знает об этом деле с Фондом Рук Помогающих, – а это опять ведет к Медуправлению. А это значит…

Старый хрен наверняка знает, что задумало Медуправление. Все знает. Он мог бы даже это прямо сказать. Часть этой информации наверняка хранится в запертых файлах, которые Джон не может взломать, но вся картина целиком хранится в этом проеденном раком гадючнике, который у Кулака вместо мозга.

Что-то из того, что он говорил, можно рассматривать как предложение передать часть этой информации. Помочь.

Но зачем бы ему хотеть сменить сторону?

Преданность. Так сказал Кулак, верно?

Но единственное существо, которому он предан, – он сам. Лояльности у него не больше, чем у ножа, револьвера или бомбы. Марши вспомнил, как старик говорил, что работал на правительства и корпорации в качестве – как он себя назвал?

Специалист по фаговой войне. То есть он был, в сущности, наемником. Свободный солдат сомнительной удачи, который будет на тебя работать, если его заинтересовать. Создать мотивы.

А какие мотивы у меня?

– Черт побери! – буркнул он, когда мысли снова пошли по кругу. Как в старой волшебной сказке про Румпельштицхена. Угадай мое имя. Только на этот раз это звучит «угадай мою цену».

Марши снова сел, задумавшись над мотивами Кулака.

В этом деле у него что-то поставлено на карту. Причем участвует станция Боза. Он чего-то хочет. Но прямо он этого не скажет. Ему надо сделать из этого игру…

Марши сидел совершенно неподвижно, ощущая, но не видя ясно форму элемента мозаики у себя в руке. Он снова перебирал все, что говорил Кулак, в поисках ключа.

Трудность. Награда. Достижение. Успех.

Он не может не играть в смертельные шахматы людскими жизнями. До моего появления он выиграл партию на Ананке. Он мог бы жить как король, но вел вместо этого жизнь почти монашескую. Почему?

Потому что выигрыш для него ничего не значит?

Потому что важна только игра?

Потому что… только игра и реальна?

Все это казалось близко к истине, но не точно. Потом вдруг в мозгу все повернулось и встало на место, приобретя новую форму и смысл.

Потому что он только и бывает реальным – только и живет – когда играет?

Слишком причудливо, чтобы так было, но ведь и сам этот человек таков. Марши не стал отвергать идею с порога, а воспользовался ею как лупой, чтобы рассмотреть ситуацию.

Сразу несколько моментов стали видны в ясном фокусе. Так, например, сразу после свержения Кулака Марши поместил его в поле сна. Это должно было замедлить до некоторой степени прогресс болезни. Но так не случилось. Наоборот, состояние пациента очень быстро стало терминальным. Но потом вышло на плато, когда Кулак впервые был пробужден здесь, на корабле.

Когда начал играть со мной в игры. Как будто это питает его, дает смысл продолжать жить.

Марши задумчиво прищурился. Как это он говорил?

«Даже любовь. Я люблю жизнь, когда она дает мне в руки сладкое сырье возможностей».

Да, по это было еще не все. Он сразу же добавил:

«Ив ваши руки она тоже положила кое-что сладкое».

Так какие же у меня на руках карты? Может, двойки и джокеры, но уж точно не тузы.

Через секунду Марши откинулся на стуле и про себя засмеялся. Игра все еще оставалась загадкой, зато он начинал понимать, каким должен быть его следующий ход.

Если у тебя нет ничего, кроме джокеров, то именно ими тебе придется играть.

Марши просиял, глядя на своего мрачного пациента и пассажира. Стаканчик приятного теплого скотча уютно устроился у него в животе и проявлялся в дыхании. Второй был тщательно разлит по одежде. Его дразнящий аромат ощущался при каждом вдохе. Легкое трепетание ноздрей Кулака сказало, что он тоже слышит этот запах.

В одной руке у Марши был стакан, в другой бутылка.

Ухмыляясь, будто голова полна веселящего газа, и ничего не говоря, Марши отставил стакан в сторону и приступил к работе.

Сперва он поставил бутылку рядом с бутылкой физраствора в диспенсере медкойки – точно такую же, только янтарного цвета. Прикосновение к панели наполнило питьевую трубку жидким золотом. Потом он присоединил трубку к мундштуку, до которого Кулак мог дотянуться поворотом головы.

– Готово! – объявил он жизнерадостно, когда выпрямился. – Глотните, старина! – Он взял свой стакан и приподнял. – Будьте общительны. У нас счастливый час, и я угощаю.

Кулак наблюдал за всем этим процессом с каменным лицом и не говоря ни слова.

– Что это? – прохрипел он.

– Фебанский скотч. – Марши пожал плечами. – Не так хорош, как выпивка, которую вы прятали у себя на Ананке, но несравненно лучше переработанной мочи, которую вливает вам этот диспенсер.

Гнойного цвета глаза Кулака оценивающие прищурились.

– Почему?

– Ну, видите ли, во-первых, это настоящий солод, и выдержан в настоящих деревянных бочках, доставленных аж с самой Земли. Во-вторых…

– Тихо! – прошипел старик. – Я спрашиваю, почему… вы мне… это принесли.

– Извините. – Марши отпил глоток, причмокну, губами. – Я хотел, чтобы вы мне помогли отпраздновать великий день, когда я бросил бросать пить.

Медленно опустились и поднялись веки – информация воспринята и обработана.

– Почему вы решили… снова стать… никчемным пьяницей?

– Такой талант, как мой, нельзя губить зазря, – ответил Марши, хихикнув.

Кулак смотрел на него в упор.

– Ваши шутки… забавляют… только вас. Или вы боитесь… мне сказать?

Марши пожал плечами, улыбка его скривилась в гримасу.

– Может быть. Не знаю. – Он дернул подбородком в сторону Кулака. – Вы такой ужасно умный, может, вы мне скажете?

– Все… – шепнул Кулак. – Все распадается.

Марши уронил голову на грудь.

– Да, вы правы. Джон Хален не может расколоть ваши файлы, а я не могу расколоть вас. Ночью звонил Сал Бофанза. Он в бегах. Медуправление хочет прибрать к рукам институт и наштамповать нас побольше. Они еще что-то задумали, и я понятия не имею что. Ангел начала вести себя странно, и я тут ни черта не могу поделать.

Он моргнул и присосался к стакану.

– И выдержать жизнь на графике я не могу, по крайней мере в трезвом виде. У меня с души воротит, когда я не понимаю, что творится, и я устал биться головой о стену, об этом беспокоясь.

Резкое пожатие плеч.

– Так и хрен с ним! Мне на все плевать. Я уже был пьяницей, и это совсем неплохая жизнь. Все куда проще и куда легче принимается. Я так думаю, что если не можешь вылечить болезнь, снимай симптомы. Медикаментозно.

Он показал на питьевую трубку.

– А вы тоже можете принять дозу, старина. Вы уже одной ногой в могиле, а другой на банановой корке. Так чего вы не хотите со мной выпить? Неудача любит компанию.

Кулак игнорировал предложение.

– Вы только осаждены… не разбиты. Сдаваться… преждевременно. Выход может быть… прямо перед вами.

Марши хихикнул и поднял стакан.

– А как же. Вот он. – Еще глоток. – И вкус у этого выхода приятный.

– Нет! – проскрежетал старик, нетерпеливо тряхнув головой. – У каждой темной тучи… есть серебряная изнанка.

Марши зареготал.

– Ага! Как это там? «Темнее всего всегда перед рассветом».

Глаза Кулака полыхнули злобой.

– Не стройте… дурачка! Слушайте меня… внимательно. У каждой темной тучи… есть серебряная изнанка! – Он судорожно вдохнул, закашлялся. – Это важ… важно!

– А все, что тебе нужно, – это любовь, – радостно согласился Марши, опуская руку погладить костлявую щеку. – Может быть, вы предпочитаете пить в одиночку. Как я. Меньше отвлекающих моментов.

Он отсалютовал Кулаку стаканом и повернулся к двери.

– Я потом зайду посмотреть, как вы, – бросил он через плечо. – А вы бы наслаждались жизнью, пока еще можете, старый вы мешок гноя. Время-то уходит.

– Помните… что я сказал! – просипел Кулак, подходя так близко к крику, как позволяли обрывки легких. – Темная… туча! Серебряная… изнанка! Это важ… важно!

Марши поспешил к пульту связи, как только за ним закрылась дверь клиники. Бросившись на стул, он испустил глубочайший вздох облегчения.

Джон Хален уже ждал его на связи, и вид у него был тревожный. При виде Марши, живого после визита в логово Кулака, он испустил вздох облегчения.

– Привет, док! – сказал он. – Как оно там?

Хороший вопрос. Кулак учуял бы притворство быстрее, чем запах виски, и потому пришлось балансировать на самой грани истины, а это требовало полной сосредоточенности. И чувство было такое, будто прошелся по канату толщиной с молекулярный слой над пропастью, полной ядовитых змей, и все же перешел ее. Зато все тело после этого перехода стало липким от пота.

– Скоро будем знать. Попробуйте на файлах Кулака такую фразу: «У каждой темной тучи есть серебряная изнанка».

– Это сказал Кулак? – с сомнением переспросил Джон.

– И не один раз. – Он поднял серебряные руки. – А может быть, она открывает запертые файлы с информацией по программе Бергмана.

– Ладно, запустим ее. – Джон отвернулся от объектива и начал пробовать парольную фразу. Марши ждал, слушая до боли медленное клацанье клавиш у Джона. Остаточное напряжение после попытки блефовать против Кулака заставляло нервничать в нетерпении. Казалось, Джон будет возиться вечно. Он напомнил себе, что тому не только работать с клавиатурой, но и делать это половиной одной руки.

– Твою мать! – выдохнул Джон, глядя мимо экрана с вытаращенными глазами. – Нам только что открылось сто шестьдесят с чем-то мегов прошитых данных! – Он вгляделся пристальнее и кивнул своим мыслям. – Вы были правы, док. Кажется, это все по программе Бергмана.

Марши обмяк на стуле. Гипотеза, что Кулак даст ему что-то полезное, что-то такое, что удержит партнера в игре, если Кулак сочтет, что тот решил сдаться, пришлась в точку. Риск окупился. Проблема в том, что в файле не обязательно содержатся хорошие новости. Скорее всего даже очень плохие. И отдан он был только потому, что Кулак был уверен: его содержимое заставит Марши остаться участником. Возможно даже, что Кулак раскусил его блеф и с самого начала собирался ему этот файл выдать.

Был только один способ выяснить.

– Вы мне его не передадите?

– Уже над этим работаю, – кивнул Джон с отсутствующим видом. Потом посмотрел снова на Марши: – Вот он. Я его тоже пробегу – просто на случай, если там есть пароли к другим закрытым файлам.

– Надеяться можно, но этот старый монстр ничего бесплатно не дает.

– Кроме неприятностей. Как вы это из него вытащили? Пыткой?

Марши покачал головой.

– Я просто показал ему, как выглядит ситуация с моей точки зрения, и убедил, что собираюсь все бросить.

Эта роль не потребовала больших актерских способностей. Слишком она была близка к неприятной правде жизни.

– Но на самом деле вы же не собираетесь все бросить?

– Во всяком случае, не сейчас.

Хотя ничего похожего на оптимизм он не испытывал. Если твое прошлое предсказывает твое будущее, он был приговорен к поражению.

Приговорен.

Именно это слово гудело у него в мозгу набатом уже два дня. Не было часа, чтобы не слышался этот звон. Он глянул на бутылку из-под скотча, взятую с Ананке. При каждом взгляде на бутылку он вспоминал о ней, но не мог заставить себя убрать бутылку с глаз долой.

– Кстати, – сказал он как бы между прочим, но не обманул даже себя самого, – как там Ангел?

Внутри у него все сжалось при виде выражения лица Джона.

– Не слишком хорошо, – медленно ответил тот. – Она заставляет себя работать, как машину какую-то. По двадцать – тридцать часов подряд. Ест она этой манны как раз столько, чтобы душа не рассталась с телом. Иногда забивается к себе в комнату – я думаю, поспать, и остальное время только работает. И…

Он замялся, явно решая, сколько еще сказать.

Нежелание Джона вываливать на Марши дополнительные неприятности можно было оценить, но от него только страшнее стало думать, что же остается не сказанным.

– Все мне расскажите, – спокойно сказал он. – Я должен знать.

– Ладно. Дэнни Хонга вы помните?

При последней встрече этот мальчик его глубоко тронул. Помимо того, это из-за Дэнни он стал сейчас таким, каким стал. Когда он увидел его в день прибытия в ангаре Ананке, тогда и был момент, когда он хотя бы огляделся вокруг себя и начал пытаться что-то сделать. Тогда ситуация его чуть не убила.

Теперь она сводит его с ума. Что ж, своего рода прогресс.

– Помню, – коротко ответил он.

– Так вот, Дэнни мне сказал, что видел Ангела прошлой ночью в одном из туннелей. Он сказал, что она шла как-то смешно, будто какой-то робот из старого кино, а здоровый глаз у нее был закрыт. Он клялся чем угодно, что она спала, или почти спала, так что разницы не было. Так что я сегодня утром пошел на нее посмотреть. Она копала в шахте, пользуясь только руками и когтями, и работала так, будто сам дьявол стоит над ней с кнутом. У меня чертова уйма времени ушла, чтобы остановить ее и заставить со мной разговаривать. Думаю, она похудела – из-за этого экзота сказать трудно – и вымоталась, как тряпка. Я спросил ее, как она себя чувствует. Она сказала, что вполне нормально. Может быть, иногда слишком чуть устает, но беспокоиться не о чем, потому что ее экзот заставляет ее отдыхать, когда это надо.

– Черт! – буркнул Марши, опускаясь в кресло. Он достаточно хорошо знал экзотехнику, чтобы узнать описанное Джоном. И дать прогноз.

Боевой экзот, такой, как у Ангела, был рассчитан на короткие всплески яростной активности, а не на долгие периоды тяжелого труда. Он позволял своему хозяину загонять свое тело до таких пределов, что человек без приспособлений свалился бы намного раньше. Об этом солдат, пользующихся боевыми экзотами, предупреждали постоянно, поскольку, если работать слишком напряженно и слишком долго, экзот будет вынужден принять компенсаторные меры. Частичное и полное взятие управления на себя. Управлять конечностями, которыми человек должен управлять сам, и вызвать принудительные периоды отдыха, если игнорируются все предупреждения, фактически отключая Ангела от ее собственного тела ради ее же защиты.

Ангел не прошла нужного обучения. Еще не так давно она считала, что покрывающий ее серебристый биометалл – ее собственная кожа. Она не знала, что вынуждает квазиразумные нанонити проникать все глубже и глубже. Вносить изменения в природу ее взаимодействия с ними для соответствия повышенным требованиям, которые она предъявляет своему телу.

Изменения серьезные.

Необратимые изменения.

Она не знает, что постепенно сжигает собственную нервную систему и заставляет нанонити брать на себя активную роль вместо пассивной.

Что очень вероятно, что она себя обрекает на ношение этого экзота до конца жизни.

– Вы ее приговорили, – прозвучал в мозгу голос Кулака, обрадованного перспективой поломки своей утраченной игрушки.

– Что с вами, док? – прозвучал голос Джона за тысячи километров. Хотя ведь на самом деле за миллионы? Ей нужна помощь. А он-то где?

Он вздохнул, потер лицо, будто пытаясь стереть ощущение вины и безнадежности, вдруг на него свалившееся.

– Так, ничего.

Он должен что-то для нее сделать, но что? Ничего он не мог придумать, что сказать ей, если бы была возможность. Судя по результатам, он пока что делал только хуже.

Джон смотрел на него с явной озабоченностью, ожидая, что он что-то скажет. Хоть что-нибудь.

– Скажите всем… – начал он, заставив себя сесть прямо. А что им сказать? Твои дурацкие извинения никому не нужны, давай врачебное предписание! Ты знал, что она работает. Должен был предвидеть, что будет.

– Скажите всем, что кто ее увидит, должен пытаться с ней говорить, пытаться снизить ее темп и отвлечь от работы. Поищите, не найдете ли вы для нее чего-нибудь, что не требует таких физических сил. Вы должны ее заставить работать не так тяжко и отдыхать чаще.

– Ладно, – осторожно произнес Джон. – То есть я так понял, что она вредит себе такой интенсивной работой?

Марши кивнул, не желая вдаваться в детали.

– Только как-нибудь не прямо. Если она сообразит, чего вы на самом деле хотите, может стать только хуже.

Потому что после всего, что с ней сделал Кулак, она не сможет удержаться от бурной реакции на любую попытку контролировать ее действия. У нее наконец появилась собственная воля, и она скорее умрет, чем поступится хоть кусочком ее.

– Считайте, что сделано, – деловито ответил Джон. – Еще что-нибудь?

Наверняка еще что-то было, но надо было собраться с мыслями, чтобы сообразить.

– Нет, сейчас нет. Я лучше начну копаться в том, что вы мне перегнали. Только не уходите далеко от пульта связи.

– Я тут живу почти все время, – заверил его Джон и отключил связь.

Только одна зеленая панелька светилась на приборной доске. Она указывала, что его ждет новая информация, присланная Джоном, готовая к доступу. Он несколько минут сидел и смотрел на зеленый огонек, и мысли его были дальше миллиона километров отсюда.

Наконец он пробудился от грез. Пришло время узнать, что же хранится в этом файле. Было у него гнетущее чувство, что на самом деле ему бы не хотелось этого знать.

А проверить можно только одним способом.

Он протянул руку и прижал панельку. По крайней мере изучение файла поможет ему временно уйти от угрызений совести, терзающих его грудь как усердный и терпеливый стервятник, кричащий только придушенное слово «приговор!»

Металлические пальцы Марши мелькали ртутью по клавиатуре. До того, как отдать руки, он умел работать на ней еле-еле. Сразу выяснилось, что протезы позволяют ему печатать быстрее, чем диктовать или выбирать из меню. Биометаллические машины, заменившие живые пальцы, были неутомимы и безошибочны.

Он закончил ввод инструкций компьютера финальным взрывом клавиш.

АНАЛИЗ МАТЕРИАЛОВ СОГЛАСНО ЗАДАННЫМ ПАРАМЕТРАМ, – появилось сообщение-запрос. Он сильно, чуть ли не мстительно стукнул по клавише НАЧАЛО. Будто вгоняя очередной гвоздь в крышку собственного гроба.

РАБОТАЮ, – ответил компьютер. – ПОДОЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА.

Как будто он все это время что-то другое делал.

Подтверждение предполагаемого диагноза соответствующими анализами. Так назвал бы это любой уважающий себя врач.

Он откинулся на спинку и протер покрасневшие глаза, больше всего на свете желая сейчас выпить. Так мечтая о выпивке, что в ответ на этот зов глухо застучало в голове, вибрация пробежала по нервам, а с ней зуд и дрожь. Он почти чуял запах алкоголя. Облизал губы, и во рту слюна пошла при воспоминании о его вкусе.

Но он знал, что сейчас не осмелится. Иначе кончится тем, что он вползет в бутылку и крышку за собой завинтит. А тогда уже долго потом не вылезет. Или вообще не вылезет.

Компьютер, казалось, будет возиться целую вечность, а сирена алкоголя пела все сильнее и сильнее. Не было мачты, к которой можно было бы привязаться, и руками зажимать уши, чтобы не слышать манящего бульканья в голове, тоже было бы бесполезно. Позыв за что-нибудь схватиться, чтобы удержать себя, повел его руку к серебряной эмблеме Бергмана на сердце. Лепные металлические пальцы осторожно коснулись знакомой формы, будто зондируя рану.

Две перекрещенные в запястьях серебряные руки с широко расставленными пальцами. Более пятнадцати лет носил он эту эмблему и был высосан досуха тем, что она символизировала. Эмблема все еще была как новенькая. А он – нет.

Серебряные пальцы сомкнулись на значке. Он зажмурился и стиснул зубы, подавляя импульс оторвать ее и бросить через всю каюту, и это желание трепало его, как горячий ветер, сирокко гнева и бесплодных сожалений.

Того лучше, можно ее раздавить. Смять в бесформенный ком, как жизнь его была смята и раздавлена всем, что сделала эта эмблема с ним.

Компьютер дзинькнул. Марши открыл глаза и тупо уставился на экран. Надпись: ПРОГРАММА ГОТОВА ПОКАЗАТЬ РЕЗУЛЬТАТЫ АНАЛИЗА.

Прекрасно. А он-то готов?

Он знал, что согласно инструкциям, которые он задал для анализа файла «серебряная изнанка», информация будет показана графически. Покажут линию роста, документирующую его падение из иллюзорной благодати. Ему покажут то, что он должен был увидеть в себе уже давно.

Дымясь злостью и отвращением к самому себе – ко всему миру, – он еще сильнее сжал кулак. Серебряная эмблема стала гнуться.

Он остановился за миг до того, как смять ее в бесформенный ком, и уронил руку на колени. Поглядел на значок. Он погнулся, но был все еще узнаваем. Вопреки тому, как использовали Марши и других, кто носил этот значок, он все еще оставался символом идеала, и этот идеал был еще жив. И Марши не был готов с ним расстаться. Еще нет.

Он заставил себя выпрямиться, поглядеть в глаза реальности и посмотреть на подтверждение своего диагноза. Нажатие кнопки вывело этот диагноз на экран.

Он все еще оставался врачом. И знал, что никогда нельзя произносить окончательного приговора, пока не исследуешь все возможности.

И если ты хочешь вырезать злокачественную опухоль, сначала надо определить точно, какого она вида и насколько далеко распространилась.

Траурные веки Кулака задрожали, когда кончился эффект поля сна. Дыхание участилось.

Марши ждал, пока он придет в сознание, держась руками за боковину медкойки, чтобы не схватиться за тощие плечи старика и не встряхнуть его, чтобы он очнулся быстрее.