Текст книги "Плоть и серебро"

Автор книги: Стивен Эмори Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Зеленый глаз слезился от изнеможения и все время закрывался. Да и когда он был открыт, она все равно толком не видела.

У ангельского глаза не было век, и он не закрывался. Он честно сообщал ей о ее медленном продвижении по туннелям. Вверху поля зрения линзы бежали надписи, и встроенный нановолоконный зрительный нерв переносил их содержание затуманенному усталостью мозгу.

***ВНИМАНИЕ!!! ФИЗИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ ЭКЗОТА РАБОТАЮТ В ЗАПРЕДЕЛЬНОМ РЕЖИМЕ!!!*** – предупреждало ее второе «я» пульсирующими красными буквами.

***НЕДОСТАТОК ОТДЫХА И ПИТАНИЯ КРИТИЧЕН.>>СИСТЕМА ЧАСТИЧНО БЕРЕТ УПРАВЛЕНИЕ НА СЕБЯ<< ОПЕРАТОР ЭКЗОТА ДОЛЖЕН ОТДОХНУТЬ И ПРИНЯТЬ ПИЩУ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕКОМПЕНСИРУЕМОГО УЩЕРБА!***

Ангел понятия не имела, что все это значит. И не особо интересовалась, потому что теперь знала, что это не инструкции от Бога. Остатки сосредоточенности, которые были ей доступны, все были направлены на странности самоощущения. Она знала, что не передвигает ноги. Только думает о том, чтобы их передвигать, а остальное делает сам экзот, унося в себе ее обмякшее тело. Это было непривычно, но не неприятно.

Вдруг что-то ткнулось в ее губы. Она мутным глазом глянула мимо носа, увидела, что ее рука вынужденно заталкивает в рот брикет манны. Она рефлекторно прожевала безвкусный бисквит, проглотила сухие крошки. Сумка. Манна была в сумке. А это далекое грызущее чувство – это был голод?

Вскоре показался ее тюфяк, двоящийся и расплывающийся в теряющем фокус органическом глазу. Она даже не могла вспомнить, как прошла во внешнюю дверь церкви. Следующее, что она помнила, было, как она лежит на спине на кровати, не имея возможности шевельнуться.

***УРОВЕНЬ УСТАЛОСТИ ОПЕРАТОРА КРИТИЧЕСКИЙ, – прочла она внутри ангельского глаза. – УРОВЕНЬ ВНЕШНЕЙ ОПАСНОСТИ НУЛЕВОЙ. СИСТЕМА ПОЛНОСТЬЮ БЕРЕТ УПРАВЛЕНИЕ НА СЕБЯ. СИСТЕМА ФОРСИРУЕТ СОСТОЯНИЕ ОТДЫХА.***

Впервые на ее памяти ангельский глаз потемнел по собственной воле, отключаясь, чтобы сенсорный вход не поддерживал состояние бодрствования. Все исчезло в наступившей тьме. Бледное лицо успокоилось, и Ангел погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Через мгновение ее выдернуло оттуда громким и настойчивым жужжанием. Ангельский глаз упрямо остался темным, но она сумела заставить себя открыть другой.

Не успела она сообразить, что это был за звук, как он прекратился. Почти сразу вспыхнул метровый экран коммуникатора.

У Ангела дыхание застряло в горле, когда Марши, глянул на нее, как лицо из сна. Сердце застучало быстрее и голова закружилась от наплыва чувств. Коммуникатор был поставлен в готовность ради одного шанса на миллион, что Марши ее вызовет, и вопреки всякой вероятности, так и случилось!

Она попыталась подняться, отчаянно желая приблизиться, коснуться его, если он настоящий, ответить, если он ее вызывает, но серебряная броня тела лежала неподвижно, как отлитая из сплошного металла.

Ее охватила паника. Она напрягалась и извивалась, пытаясь привести тело в движение, но лишь слегка смогла поднять голову от подушки. Команды предательским членам ее тела поглощались молчаливым ничто, которое с каждым ее рывком становилось все туже.

***ВНИМАНИЕ! – написалось тревожным красным светом изнутри все так же темного ангельского глаза. – ОТДЫХ ЯВЛЯЕТСЯ ИМПЕРАТИВОМ. УРОВЕНЬ УГРОЗЫ НУЛЕВОЙ. >>МЕДСИСТЕМА ЭКЗОТА ВЫЗЫВАЕТ ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ УСПОКОЕНИЕ<<***

Голова Ангела откинулась обратно, дыхание вырывалось отрывистыми всхлипами. Голова закружилась, все стало нереальным. Она не могла думать отчетливо, не могла понять, проснулась она или схвачена кошмаром; она так хотела дотянуться до Марши, и это было главным, но слабость и экзот подвели ее.

Последнее, что видела она сквозь слезы, была улыбка на его губах.

Она попыталась улыбнуться в ответ…

4
Консультация

Худое и темное лицо Джона Халена заполнило экран Марши и осветилось зубастой улыбкой.

– Привет, док, – протянул он. – Если вы насчет вашего счета, так мы вам уже послали чек.

Марши не мог не улыбнуться, и не только этой старой и глупой шутке. От одного вида Халена у него настроение улучшилось сильнее, чем от всего выпитого.

– Рад слышать. Как там дела дома?

– Терпимо. Только что узнал хорошие новости.

Марши ухмыльнулся:

– Салли хочет от вас детей?

Тут уж фыркнул Джон:

– Нет, не в том дело. К тому же я ради такой новости не стал бы стучать по клавиатуре.

– Есть успехи в раскалывании счета Кулака?

Хален помрачнел:

– Боюсь, никаких. Я каждую свободную минуту копаюсь в его записях, но все еще не могу отсортировать защищенные файлы от открытых. Этот старый сукин сын так рассыпал свои данные, что мне в них еще годами копаться. – Он искалеченной рукой поскреб щетинистый подбородок, одним глазом поглядывая на Марши. – А вы, это… говорили с ним?

– Немного. Жаль, но он мне ничего не сказал. – Во всяком случае ничего такого, что я хотел бы слышать. Или чему хотел бы поверить.

Джон покачал головой:

– И не надо. Мне даже спрашивать не стоило. Я ж уже сказал, чем меньше с ним иметь дела, тем лучше.

– Вы сказали, у вас хорошая новость, – напомнил Марши.

Упрямая ухмылка Халена вернулась на место.

– А как же! Медицинский персонал и все оборудование, про которое вы написали, уже в пути. Только что получил весть, что они где-то в пятницу вечером будут.

Это примерно в то же время, когда он доберется до станции Боза. Марши испустил вздох облегчения. Теперь, быть может, уменьшится чувство вины за то, что он их оставил.

– Это отлично. Я знал, что Медуправление проявится.

Джон мотнул головой.

– Это не они конкретно. Это какая-то организация под названием «Фонд Рук Помогающих».

Попрощавшись с Джоном, Марши остался сидеть, обдумывая все снова и снова.

По всем правилам он должен был бы чувствовать себя отлично. Джон посмотрел для него медицинские файлы, и ему было приятно узнать, что не только Марди и Элиас отлично поддерживают их актуальность, но и что люди на их попечении поправляются по крайней мере не хуже, чем он ожидал. Джон предложил, что Марди доложит лично – Элиас спал, – но Марши не хотел создавать впечатление, что он их проверяет.

Медицинская помощь уже в пути. Таким образом, этот груз с плеч долой. Так и было – в основном. Но он никогда не слыхал об этом самом Фонде Рук Помогающих и не мог избавиться от недоумения, чего это они взялись за работу Медуправления. Конечно, это бюрократия на марше; какой-нибудь мелочно экономный контролер Медуправления использует частных благотворителей для экономии своего драгоценного бюджета. Когда эта контора прибудет, надо будет с помощью Марди или Элиаса убедиться, что они хорошо работают – и поднять адский шум, если это окажется не так.

Джон не видел Ангела с тех пор, как наткнулся на нее в коридоре утром отлета Марши. И не скрыл разочарования, когда Марши отверг предложение, чтобы Джон ее разыскал. Кажется, даже его отбытие не умерило желание Джона свести их вместе.

Он встал из-за пульта связи и побрел обратно в камбуз. Наполнил бокал чистым скотчем и ополовинил его раньше, чем вспомнил о рационировании своей выпивки.

– Ради праздника, – буркнул он про себя, хмуро глядя в стакан. Все шло так, как предполагалось. Путь, устланный розами.

Отсутствие новостей – хорошая новость. Наверное, у Ангела все в порядке.

Он допил бокал. Несомненно, она живет своей жизнью, уже начиная о нем забывать.

Как он постепенно забывает о ней.

Марши удивленно дернулся, когда рука его утром подала сигнал. Он забыл, что поставил ее на напоминание ко времени, когда должно будет отключиться поле сна у Кулака. Медкойка была запрограммирована давать старику полчаса бодрствования каждый день.

Он стал было подниматься, потом передумал и сел обратно на стул в камбузе. Пусть старый мерзавец еще несколько минут помаринуется. Прибрав за собой, он снова наполнил чашку из автомата. Отхлебнул, скривился.

Бренди, добавленный в кофе, был не то, что настоящий. Даже близко не то. Он выплеснул жидкость.

Все еще было утро второго дня в графике. Два часа тянулись как два дня.

Никогда раньше долгие монотонные часы одиночества так не действовали ему на нервы, никогда не было такого ощущения запертости и беспокойства.

Конечно, сейчас он впервые пытается провести их в относительной трезвости. Не удавалось даже вспомнить бессчетные разы, когда он проводил дни – если не недели – в режиме готовой к работе машины, достаточно ясно, чтобы сказать, что вспомнил их на самом деле. Это было как часы, проведенные во сне. Он знал, что они проходили, но в темноте и выключенные из нормального хода времени.

Еще три дня назад в каждом дне не хватало часов. Теперь в каждом часе было слишком много дней. Минуты ползут медленно, если ты один и почти трезв. Любое отвлечение приветствуется с радостью.

Марши встал, с иронией отметив, что визит к Кулаку обещает быть кульминацией дня.

– Как я рад вас видеть… дорогой мой доктор, – прохрипел Кулак, глядя на Марши с выражением, которое должно было сойти за дружелюбную улыбку. Такая улыбка была у Мрачного Потрошителя.

– Конечно… я должен быть рад… возможности… видеть кого бы то ни было. – Кулак хихикнул влажным туберкулезным хрипящим смешком.

У Марши сработала внутренняя защита. Он положил руку на клавиатуру, но пока не стал подсоединяться к системам медкровати.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, сказав себе, что надо следить за своими действиями.

Кулак что-то задумал. Тонкие синевато-серые губы старика отползли, открывая острые белые зубы.

– Наверное, так… как выгляжу.

Марши оставил это вступление без внимания.

– Где-нибудь болит?

Нейронное поле, создаваемое кристаллами Шмидта, должно было подавлять наиболее сильную боль, но при раке формы V рассчитывать на это нельзя. Конечно, Кулак заслужил любые страдания, запретив медицинскую помощь своим бывшим подданным только потому, что ему было приятно слышать их мольбы об исцелении. Несомненно, такая жестокость должна быть отомщена.

– Действительно ли моя боль… вас беспокоит? Или она… кажется вам… справедливой? – мило поинтересовался Кулак, будто читая мысли Марши. – Что бы вы сделали… если бы я сказал… что умираю от муки?

Самый безопасный образ действий был игнорировать первые два вопроса и ответить на третий буквально.

– Я бы увеличил анестезирующее поле до аварийных значений. Если бы этого оказалось мало, я бы держал вас полностью в поле сна, поскольку у меня кончились супераспирин, синдорфины и параопиаты.

Легкий кивок.

– Как я и думал. – Мерзкая улыбка стала шире. – Я не испытываю боли… которую не мог бы терпеть. Ваши планы… не будут нарушены… моим нездоровьем.

Марши чуть было не спросил его, что он имеет в виду, но в последний момент спохватился. Кулак его во что-то хитро заманивал, как хищное растение заманивает муху. И потому он ничего не сказал.

– Какие планы… спросите вы? – просипел Кулак, уронив голос до конспиративного шепота. – Что я… спрятал? Какие парольные фразы… и ключевые коды это откроют? Могу… вам сказать. – Тень пожатия плеч. – Могу не сказать. От вас… зависит.

Он поднял глаза в ожидании, довольный сам собой.

Ну вот, приступили к делу, – мрачно подумал Марши, не удивленный тем, что Кулак знает о его целях и хочет использовать это к собственной выгоде. Но это был не характерный прямой подход. Конечно, когда имеешь дело с Кулаком, самая опасная ловушка – это та, которой не видишь. Наверняка она должна быть, может быть, уже у самых его ног. И одно неверное слово может заставить ее захлопнуться.

Марши смотрел на Кулака, изо всех сил стараясь сохранить бесстрастное и безразличное выражение лица. Через секунду старик кивнул и улыбнулся.

– Вы способный… ученик, доктор. Осторожность… замечательное качество. Но односторонний разговор… совсем не разговор.

Кулак освободил его от напряжения, глянув в сторону. Марши подавил вздох облегчения. Но эта маленькая победа казалась ему пустой. Кулак работал с ним в лайковых перчатках, в этом он был уверен. Но зачем?

– Мы были… друзьями, – спокойно сказал Кулак, подчеркнув слово «друзья» саркастической усмешкой. – Только очень… недолго. И вы… не глупец. Вас учили… наблюдать… и делать выводы… на основе… этих наблюдений. – Он снова повернулся к Марши, который лишь напряженно ждал, когда Кулак перейдет к делу.

– Сделали ли вы вывод, – прошептал Кулак, – о том… что движет мною?

Марши смотрел на старика, зная, что на его лице можно прочесть удивление. И потому заставил себя улыбнуться.

– Вы психопат, – ответил он небрежно, зная, что Кулак потребует для себя оговорки в этом определении. Если они должны играть в игры, пусть тот будет защищающейся стороной.

Разумеется, Кулак поморщился и покачал головой.

– Это клише… бессмысленное описание… и при этом… весьма нелестное. – Он поднял руку, погрозил костлявым пальцем. – Перестаньте притворяться глупым. Это вам… не идет.

Эгоизм? – Марши должен был признать, что ему любопытно, что же двигало Кулаком. Он был преступным безумцем, но это не значит, что у него не было какой-то логической основы – как угодно вывернутой – для своих действий.

– Ближе… но слишком расплывчато… не конкретный мотив.

– Любовь? – Ему пришлось не дать затянуть себя в эту игру, не дать заставить себя давать ответы, которых добивался Кулак.

Гнойного цвета глаза прищурились.

– Превосходно! Как я уже говорил… вы способный ученик. Вы учитесь. Используйте же то… что вы узнали. Вы считаете… что я веду вас… в какую-то западню?

Это не был вопрос.

– А это не так? – парировал Марши.

– Точно вы будете знать… только если поймете… мои мотивы. Ха-а-а-а.

От смеха Кулака по спине поползли мурашки, но Марши знал, что сумел уравнять позицию.

Если бы еще знать, в какой игре, черт ее побери.

Кулак склонил голову набок.

– Без сомнения… вы уже… связались с Ананке. Как там… наши дорогие друзья?

– Никто не сказал, что ему вас недостает.

Гримаса, передразнивающая разочарование.

– После всего… что я для них… делал. Какая неблагодарность. Как же они там вообще… обойдутся… без нас?

Марши фыркнул:

– Отлично обходятся. Вы им нужны, как чума. Необходимая медицинская помощь уже в пути, так что и без меня они тоже обойдутся.

Он посмотрел на часы, решая, не пора ли кончать визит. Ничего конкретного он из этого психопата не вытянул, зато и сам не провалился по уши в трясину. Кроме того, было время выпить честно заработанный стаканчик.

Булькающий смешок вернул его внимание резко, как пощечина.

– Не от… Медуправления, – спокойно произнес Кулак.

– Откуда вы знаете? – нахмурился Марши.

– «Фонд Рук Помогающих». – Улыбка мертвой головы. – Игра становится… интереснее, – просипел он со зловещим удовлетворением. – Я рад.

Марши глядел на старика, стиснув руки на боковине кровати, потому что они рвались вытрясти ответы из этого ухмыляющегося гада.

– О чем вы говорите? – потребовал он ответа.

Следи за собой, – предупредил он сам себя. – Он тебя втягивает.

Но не спросить он не мог. Все, что радовало Кулака, несло гибель всем остальным.

Прикрытые глаза Кулака блеснули извращенным удовольствием.

– Мотивы, – прохрипел он. – Удовольствие. Вознаграждение. Привязанность. Успех. – Напряженная пауза. – Трудность самой задачи.

Он испустил долгий вздох, определенно смакуя этот момент и ситуацию.

– Да, и даже любовь. Я люблю жизнь… когда она дает… мне в руки… сладкое сырье возможностей.

Он свел ладони, будто ощущая в них то, о чем говорит, и закрыл глаза. На лице его было выражение, похожее на безмятежность.

– И в ваши руки… она тоже положила… кое-что сладкое, – добавил он конспиративным шепотом, будто передавая некую тайную мудрость.

Марши наклонился ближе.

– Что вы имеете в виду? – снова спросил он, зная, что этим вопросом глотает наживку.

Единственным ответом ему была загадочная полуулыбка.

Марши забеспокоился бы о своем здоровье, если бы ему не захотелось выпить после этого маленького танца в челюстях дракона.

Но он пил мелкими глотками, а не стаканами, сведя брови и задумавшись, пытаясь разобраться в ситуации.

Кулак с ним играет.

Но зачем? Ведут его в первые коридоры запутанного лабиринта, построенного только потому, что Кулак не может противостоять искушению превращать людей в крыс в лабиринте, а других крыс в его распоряжении нет? Или это начало расплаты за испорченное удовольствие на Ананке?

Марши не мог точно сказать почему, но было у него такое чувство, что желания Кулака посложнее, чем просто месть, что его цели просты и ясны, даже если методы их достижения не таковы. Но можно ли разглядеть эти цели за всеми дымовыми завесами и зеркалами?

А какие мотивы у меня?

Старый паразит знал, что эти самые Руки Помогающие несут на Ананке облегчение и считал, что это забавно – или хотел, чтобы Марши думал, что он так считает. Так первое или второе? И в любом случае – зачем?

Невозможно решить. Каждое слово Кулака взвешено, каждое выражение его лица – манипуляция маской. Любое сходство с человеческими проявлениями искусственно. Тот единственный раз, когда он проявил свою истинную сущность, показал нечто такое, чего Марши надеялся никогда больше не увидеть. Лишенная совести эгопатия, безжалостная острота и просто огромного масштаба злобность, горевшие у него внутри, были настолько за пределами человеческой нормы, что с тем же успехом Кулак мог бы быть пришельцем.

Кулак никакой информации не выдает, в этом можно не сомневаться. Все, что он предлагает, должно быть отравлено – бесплатный завтрак, где вместо масла бутерброды мажут мышьяком. Самым разумным и безопасным образом действий было бы закрыть дверь клиники, дистанционно установить у медкойки режим поддержания пациента до самой станции Боза и постараться не брать все это в голову.

Еще глоточек. Напоминание, что забвение выпускается во вкусной и удобной жидкой лекарственной форме.

Но не удавалось стряхнуть с себя ощущение, что Кулак держит его под контролем. Манипулирует им, хотя и очень тонко по сравнению с грубой и безжалостной манерой, которая сломила сопротивление Марши там, на Ананке. Он хочет начать новую партию. И что-то есть такое, что он хочет увидеть на кону. Он же фактически предложил все, что украл у Братства, в качестве стимулирующего платежа.

Еще глоток. В стакане четкий ответ. Еще немножко, и все перестанет иметь значение.

Он заставил себя поставить стакан, не допив до половины. Может быть, самое время позвонить Салу Бофанзе в Институт Бергмана. Он каждый день имеет дело с Медуправлением, и может чего-нибудь знать про этот самый Фонд Рук Помогающих.

Последний раз он говорил с директором института чуть больше двух недель назад, когда спас Кулака от Сциллы. Увидеть выражение лица Сала, когда он рассказал ему простое решение проблемы Эффекта Кошмара, – это был один из высших моментов всей жизни.

Кто бы мог подумать, что человек, выросший в лунном африканском анклаве Мандела, знает индейский боевой клич или ирландскую джигу? Сал испустил первый и энергично исполнил вторую.

Успокоиться он смог не сразу. Когда это произошло, Марши изложил ситуацию на Ананке и запросил немедленную помощь. Потом он сказал Салу, что должен на время остаться. Сал обещал сделать все, что может.

Когда через несколько дней пришел приказ улетать с Ананке и взять курс на станцию Боза, Марши сам себя возненавидел за облегчение, которое при этом испытал. И в то же время разозлился, что ему не разрешили остаться хотя бы до тех пор, пока придет помощь. Злость и чувство долга победили. Он снова позвонил Салу попросить разрешения остаться по крайней мере до прибытия помощи – хотя к тому времени это было уже только чувство долга, а не желание остаться.

К его большому удивлению, его соединили прямо с Медуправлением. Неулыбчивая женщина с китайским лицом и фебанским акцентом, к которой направили его звонок, попросила его изложить свое дело. Он начал излагать свою просьбу, запинаясь и заикаясь. Она резко его прервала, указав, что вопрос уже был рассмотрен, и что шесть дней, которые ему были предоставлены, – это более чем щедро.

Когда он попытался спорить, она холодно его известила, что срок в шесть дней может быть срезан до четырех, до двух и вообще до нуля, и прервала связь, даже не дав возможности спросить, почему он говорит с ней, а не с Салом.

На этот раз его звонок хотя бы попал в кабинет Сала. Он узнал стол из настоящего дерева и метровой высоты эмблему скрещенных серебряных рук на стене над столом.

Но человек, сидящий за столом Сала и глядящий на Марши, не был его старым другом. Это был белый, с резким ртом, лишенным выражения лицом и прямой спиной, чья жизнь была посвящена тому, чтобы отдавать – и беспрекословно выполнять – приказы. Если плотно сидящий на нем костюм резкого покроя и не был мундиром, то вполне за таковой мог бы сойти.

Говорит Шнаубель. – Он взглянул на серебряные руки Марши, и его поза неуловимо изменилась. Вместо напряженного внимания явилось нетерпение чиновника, вынужденного иметь дело с докучным нижестоящим. – Изложите ваше дело.

– Простите, я хотел бы говорить с Салом Бофанзой, если это возможно.

Ответ был немедленным и недвусмысленным:

– Это невозможно. Доктора Бофанзы в настоящее время нет на месте… – Синие глаза человека на экране скользнули в сторону. Руки его видны не были, но по легкому движению плеч было видно, что он обращается к справочнику… – Доктор Марши.

Я знаю, как тебя зовут и кто ты, – говорило его лицо с еле скрытым презрением.

– Вы не могли бы мне сказать, как я мог бы с ним связаться?

Сал всегда был на месте. Бергманская программа была его жизнью. Его преданность работе института и тем, кто стал первыми и единственными бергманскими хирургами, была всепоглощающей. Он не был женат и жил в номере рядом со своим офисом. В тех редчайших случаях, когда он покидал институт, он брал с собой прибор полной связи, чтобы немедленно откликнуться на вызов тех, кого, быть может, лишь голос друга мог удержать от самоубийства.

Это не выглядело хорошо. Отнюдь не выглядело.

– Прошу прощения, – сказал человек за столом, и тон его явно противоречил словам. – Сейчас я здесь заведующий. Изложите, будьте добры, ваше дело, доктор Марши.

Марши заставил себя улыбнуться, хотя у него засосало под ложечкой.

– Да дела в общем-то и нет. Хотел просто, гм, потрепаться со стариной Салом. Вы мне не скажете хотя бы, когда с ним можно будет связаться?

– О, я уверен, что очень скоро доктор Бофанза снова будет здесь, – ответил Шнаубель, и на его лице появилась абсолютно лишенная юмора, начальническая улыбка, от которой Марши стало вдруг очень тревожно за старого друга. – Еще что-нибудь?

Ты перестанешь тратить мое драгоценное время?

– Да нет, пожалуй, – произнес Марши самым небрежным тоном, которым смог, – вряд ли. Спасибо.

Он протянул руку и разорвал связь.

– Что ж, – сказал он погасшему экрану, задумчиво потирая подбородок. – По крайней мере это освобождает меня от беспокойства.

На самом деле не освободило. Как не сделал этого и остаток виски в стакане.

В ту же самую ночь позднее он был пробужден от беспокойного сна настойчивым пронзительным сигналом.

Чуть продрав глаза и сообразив, где он, Марши понял, что звук идет от панели связи. Он выполз из кровати и прошаркал к пульту, зевая и потирая веки.

Прищурившись на ряд многоцветных панелей, он наконец понял, что активизировался режим связи, который он никогда не использовал. Марши почесал лысину, не очень зная, что он должен делать дальше, потом нажал на клавиатуре знак «?», поскольку этот знак точно характеризовал ситуацию.

Прерывистый зуммер стих. Зажегся главный экран над панелью и показал надпись: ПОЛУЧЕН ЗАПРОС НА БЕЗОПАСНУЮ СВЯЗЬ ПО УЗКОМУ ЛУЧУ. ПРИНЯТЬ?

Он секунду пялился на пульт, потом пожал плечами. А почему бы и нет?

И потому он нажал панельку ПРИНЯТЬ, смутно пытаясь сообразить, кто может вызывать и почему нельзя воспользоваться обычным каналом связи. Системы связи узким лучом остались от прежней жизни корабля в качестве курьерского пакетбота ККУ ООН. Он даже не знал, что эта хреновина еще работает.

ПРОШУ ПОДОЖДАТЬ ПОЛНОГО ВЗАИМНОГО СОГЛАСОВАНИЯ ЛУЧЕЙ, – посоветовали ему. Прошло несколько секунд. – ЗАХВАТ ЛУЧЕЙ, РЕЖИМ ШИФРОВАНИЯ НИЗКОГО УРОВНЯ. ИЗВЕЩАЮ О 5-СЕКУНДНОЙ ЗАДЕРЖКЕ ШИФРОВАНИЯ/ДЕШИФРОВАНИЯ.

Это сообщение пробежало по верху экрана и исчезло.

– Ну так что? – спросил Марши у пустого экрана, который тут же вспыхнул будто в ответ.

С экрана на него смотрела женщина. Лицо у нее было худое и бледное, с высокими скулами и глубокими морщинами в углах светло-карих глаз. Седые как лунный свет волосы рассыпались по плечам. Широкий щедрый рот улыбался выжидательно, а руки были сложены на высокой груди.

– Гори, – сказала она. Голос низкий и хрипловатый от виски, с чуть заметным русским акцентом. Марши глядел на нее и вспоминал это же лицо, гладкое и без морщин, и голос такой парящий, что у тебя из глаз текли слезы, когда она пела песню о любви.

– Мила, – ответил он голосом охрипшим от воспоминания о двадцатидвухлетней Людмиле Продареск. Черноволосая похитительница сердец. Певунья. Блестящий диагност и хирург.

Коллега по бергманской хирургии. Ее обнаженные руки были серебряными, как у него. Сколько лет они уже не виделись? Десять? Двенадцать?

Они смотрели друг на друга в молчании. Марши разглядывал изборожденное заботой лицо, прослеживал глазами морщины и печалился, что годы так круто с ней обошлись. Она все еще была красива, но это была красота Акрополя или увядшей розы, или чего-то еще, что держится тенью своей былой славы.

И у него на лице, что ли, тоже так видны годы? Не то чтобы он был хоть когда-нибудь красив… Марши поднял руку и провел по макушке, будто отводя волосы, чтобы не мешали смотреть.

Когда он понял, что делает, горькая улыбка искривила его лицо. Чего там отводить, когда ничего не осталось? Те, что отчаянно цепляются за жизнь на затылке, можно уже и не считать. Да, можно бы их заменить новыми, а зачем? Как и он сам мог бы пройти омоложение, но не прошел.

Лукавая улыбка Людмилы была так знакома, что сразу та прежняя молодая женщина проявилась в ее лице и глазах.

– Хреновый у тебя вид, Гори, – сказала она, расхохотавшись. И смех ее все еще был юный, теплый и свежий, как весенний бриз. В тот же миг растаял от него снег сожалений.

– У тебя тоже, – заверил он ее, сам смеясь, глядя ей в глаза и обмениваясь с ней не высказанными словами:

Мы все еще живы. Пусть мы побиты, потрепаны, преждевременно состарились. Пусть мы профукали свою жизнь так, как даже и думать не могли, когда были молоды и отдали себя мечте, которая обернулась кошмаром, но ты здесь, и я здесь, и черт побери все, но приятно тебя видеть снова!

– Давненько не виделись, – сказала Людмила.

– Давненько, – согласился Марши. – Целую жизнь.

Улыбка исчезла с ее лица, снова отдавая его во власть воспоминаний.

– Но свидание будет коротким. Там у тебя закрытая панель есть с пометкой РКМБ справа от клавиатуры. Нажми, будь добр.

– Ладно, – ответил он неуверенно, выискивая кнопку. Откинув крышечку на петлях, нажал.

Она чирикнула и засветилась синим. Людмила исчезла в шквале мерцающих помех. Появилась надпись красным: РЕЖИМ КОДИРОВАНИЯ МАКСИМАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ. ВКЛЮЧЕН. ЖДИТЕ.

Через несколько мгновений картинка снова сложилась строка за строкой, но в монохромном режиме низкого разрешения.

Людмила была не одна.

– Привет, Гори! – протянул стоящий рядом с ней мужчина, держащий ее за талию, и голос казался гулким и синтезированным. Свободная рубашка с открытым воротом обнажала ритуальные шрамы на его груди, нанесенные, когда он достиг возраста посвящения на Манделе.

Марши рухнул на стул перед консолью, от изумления открыв рот. Человек ему улыбнулся; вид у него был усталый, но неимоверно довольный вызванной реакцией.

– Удивлен?

Марши кивнул:

– Уж что да, то да, Сад.

Несколько секунд Марши не мог сообразить, что же еще добавить.

– Неудивительно, что я тебя в институте не мог поймать, – сообразил наконец он сказать.

Сал криво улыбнулся:

– Я сбежал из дому.

Марши вспомнил зловещее замечание человека, который оккупировал стол Сала.

– Кажется, они хотят тебя вернуть. И очень хотят.

– Это точно. Я, как бы это сказать, присвоил несколько предметов из института, когда уходил.

– Ты всегда приглядывался к той голоскульптуре Камира в вестибюле.

Сал глянул с болью:

– Ее мне пришлось оставить. – Он горько покачал головой. – Очень не хотелось, но взял я все, что смог унести.

Марши знал, какого вопроса от него ждут, и не обманул старого друга.

– Что же ты тогда унес? Сал пожал узкими плечами:

– Да просто все, что нужно Медуправлению, чтобы начать набор новых бергманских хирургов.

До Марши дошло только через несколько секунд.

– Ты шутишь?

– Хотел бы я, чтобы это было шуткой. – Лицо Сала было теперь полностью серьезно.

– Не улавливаю. Ты говоришь, Медуправление захотело взять на себя программу и начать изготовление новых таких, как мы? Помимо того, что они всегда давали институту большую самостоятельность, я думал, они решили, что мы… как это они говорили?

– Бесперспективны, – вставила Людмила. – Заманчивый, но бесперспективный тупик. – Она сардонически рассмеялась. – И как нам было спорить? Уж если плоскозадые бюрократы в чем-то разбираются, то это в тупиках.

– Так откуда такая внезапная перемена? – Он покачал головой. – Не вижу никакого смысла.

Сал пожал плечами.

– Наверняка сказать не могу, Гори. За последнее время в Медуправлении было много перемен, и немногие из них были к лучшему, насколько я могу судить. Много новых лиц на ключевых постах, и чертовски мало из них вообще с медицинским образованием. Некоторые очень милы.

– Кажется, я с одним из них познакомился сегодня, когда пытался тебе позвонить. Человек по фамилии Шнаубель. Сидел за твоим столом, как хозяин. Приятный человек. Теплота и обаяние, как у обледенелого ректоскопа. Кажется, ждет не дождется, пока увидит тебя снова.

Сал кивнул.

– Представляю себе, и очень надеюсь, что его ждет разочарование. – Он замолчал, прикусив губу. Людмила ободрительно стиснула ему руку, что-то шепнула на ухо. Он кивнул, потом выпрямился, как человек, глядящий в глаза расстрельной команде.

– Я их застал врасплох, Гори. Не потому, что я такой умный или что-то в этом роде. Они просто не ожидали от меня никаких действий. – Он беспомощно развел руками, глядя Марши прямо в глаза, призывая его понять.

– Я уже давно был просто декоративной фигурой. Уже годы, как я не имел отношения к разработке графика или маршрутов. Все взяло на себя Медуправление, и я ни хрена не мог сделать, чтобы им помешать. Четыре года назад я к ним пришел, пытаясь организовать сбор для вас всех. Я думал, для вас это будет хорошо. Меня всегда убивало, что вы такие изолированные, одинокие.

Лицо его стало жестче.

– В просьбе было отказано без обиняков. Причиной было указано – цитирую: «неэффективное распоряжение ресурсами». Конец цитаты.