Текст книги "Плоть и серебро"

Автор книги: Стивен Эмори Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Мерри была профессионалкой. Выражение на рабочей стороне ее лица едва ли изменилось. Но теплота в карих глазах исчезла моментально.

– Несчастный случай в шлюзе, – ответила она без интонаций. – Разгерметизация.

Как он и думал.

– А! Эмболия Саватини?

Она посмотрела на него с нескрываемым отвращением.

– Слушай, если ты сдвинулся на калеках, это твое дело. Но не мое. Нравится мне это или нет, но ты можешь заводиться или кончать от моего вида, если это надо, чтобы я отработала свои деньги. Но черт меня побери, если я буду на эту тему трепаться, чтобы только тебя подстегнуть.

От этой вспышки дикой гордости девушка стала нравиться Марши еще больше. Он послал ей самую свою обезоруживающую улыбку.

– Я потому только спросил, что я врач.

Она фыркнула.

– Ага, и сейчас начисто вылечишь меня своим волшебным шприцем.

Марши не смог не засмеяться, представив себе названный ею образ.

– Нет-нет, ничего подобного, – заверил он ее, посмеиваясь и качая головой. – Твое состояние вызвано сотнями микроскопических газовых пузырьков, закупоривших многочисленные мелкие кровеносные сосуды у тебя в мозгу, – как удар, только сильно рассеянный. Эмболия Саватини наступает примерно в одной десятой всех случаев внезапной декомпрессии.

– Говоришь ты точно как врач, – буркнула она.

– Это потому, что я на самом деле врач. Дай-ка мне свой стакан.

Он взял стакан из длинных тонких пальцев и вместе со своим понес его к бару, чтобы налить еще.

– Извини, что я так ощетинилась, – сказала она ему в спину. – Просто я не люблю, когда со мной обращаются, как с уродцем в банке.

– Поверь мне, никто этого не любит.

Только сегодня утром работники госпиталя обращались с ним как с радиоактивным педофилом. Это те, которые были вежливы.

Но то было тогда, а это – сейчас. Одно препятствие убрали. Он наполнил бокалы.

– А насчет того, что ты калека, – сказал он, усаживаясь рядом с ней, – я бы это слово не выбрал.

– Спасибо, – кивнула она, принимая бокал. – А почему?

– Не говоря уже о том, что это слово жестокое, можно было бы сказать, что мне это слово тоже подходит.

Она оглядела его с головы до ног.

– Ничего такого я в тебе не вижу. – Тут ее взгляд упал ему на бедра, и на ее щеках появилась легкая краска замешательства. – То есть ты не… в смысле не можешь… – Она пожала плечами. – Ну, в общем, ты понял.

– Нет-нет, ничего подобного, – заверил он ее. – Пусть он весь зарос пылью и паутиной, но я уверен, что он еще функционирует. Дело в том, что у меня рук нет ниже локтей.

Она посмотрела на его руки в перчатках и нахмурилась:

– А это что? Запасные ноги?

– Протезы.

Она нахмурилась еще сильнее:

– Про… что?

– Протезы. Фальшивки. Искусственная замена. – Он отставил бокал и снял перчатку, чтобы ей показать.

Мерри расширенными от удивления глазами смотрела, как появляется серебристая металлическая рука.

– Какая красота! – Голос ее был приглушен от благоговейного восхищения. Даже парализованный глаз слегка расширился.

Марши ее реакция удивила.

– Ну, по крайней мере блестит, – согласился он.

Хотя это не был грубый крюк или жужжащая, скрипучая древняя киберрука, почти всех, кто видел эту руку или ее близнеца, зрелище отталкивало. В мире, где отсутствующие конечности можно легко заменить или вырастить снова, где даже обычные протезы покрыты искусственно выращенной кожей и не могут быть определены без сканирования, эти руки служили свидетельством, что в Марши есть что-то странное.

Они были самодостаточны, питались только электрическим шепотом, переносимым нервами, не нуждались в обслуживании, были почти что неразрушимы – биометалл в несколько раз тверже корпуса звездолета, при этом гибкий, как кожа, и дающий ту же тактильную чувствительность. Что еще более важно, их легко было снимать и надевать. Их не покрывала синтетическая кожа, и им не нужны были структурные или кибернейронные соединения, как другим моделям. Поднесенные к серебряным культям, биометаллические руки соединялись с ними, образуя единое целое. Они были явными, но вначале не было даже мысли о том, чтобы скрывать то, что бергманские хирурги с собой сделали. Они были горды тем, что отдали руки и получили эту серебряную замену.

Теперь он при людях всегда носил перчатки.

Она потянулась к его рукам, остановилась в нерешительности, повернув к нему широкие карие Глаза.

– Можно?

Он поднял руку ладонью вверх:

– Угощайся.

Без всякой настороженности или брезгливости Мерри взяла его руку. Погладила закругление, где большой палец сливался с запястьем, нагнулась пониже – посмотреть, где остальные пальцы уходят в ладонь. Ощупала костяшки и попыталась покачать пальцы из стороны в сторону, будто проверяя, не расшатались ли они.

– Совершенное воспроизведение, – выдохнула она. – Температура тела. Суставы, как на обычной руке, но если не считать пары конструкционных швов, как вот здесь на ладони, соединение безупречное. Ладонь даже принимает форму предмета, который ты держишь, как настоящая рука. – Она снова подняла на него глаза, все еще держа его руку, как поднесенный ей дар. – Ошеломляющая работа. Полностью совершенная. Биометалл первого класса, да?

– Лучший, который можно купить за деньги, – согласился он. – Мне говорили, что в каждой руке биометалла на двадцать пять КИСКов. – Он остановился, собираясь с духом для следующего шага, потом его другая рука медленно поднялась к застывшей и обвисшей половине ее лица.

– Можно?..

– Наверное, – ответила она напряженно.

Он знал, что вряд ли какой-нибудь другой мужчина захотел бы дотронуться до этого места. Но он хотел. Это было ему необходимо.

– Не бойся, больно не будет, – ласково сказал он. – Я могу яйцами жонглировать с помощью этих рук. – Серебряные пальцы легонько прошлись по обвисшим мускулам вокруг глаза, по щеке, около рта. Ни малейших рефлексов. Она напряженно сидела, глаза ее неспокойно следили за его рукой, полная губа была прикушена между белыми зубами. – Конечно, в результате получаются полные ладони омлета, а я весь заляпан желтком.

Она взорвалась смехом, внезапным и искренним. Марши почувствовал, как этот смех заполняет у него пустоту внутри, безмолвную и долгую пустоту. Рассмешить человека – это такая малость. Такая чудесная, благодарная малость. Только если долго жить без этого, поймешь, как она бесценна. И было так приятно знать, что он еще может дать это лучшее из лекарств.

Даже если она возьмет деньги – а он надеялся, что она не возьмет, – этот смех, да еще то, что она так легко смирилась с тем, чем он был, стоило куда больше тысячи кредитов.

Все было очень приятно, пока он не задал Тот Вопрос. Мерри боялась этого и надеялась, что этого не будет. Но он его задал и все испортил.

– Невезение. – Она пожала плечами, пытаясь отмести тему. – Оно как газ. Каждый получает свою долю.

– А потом оно проходит. В чем не повезло тебе?

Она глядела на этого странного человека, который купил ее услуги на всю ночь, и чувствовала, что разрывается на части. Как она стала профессионалкой – это дело ее и ничье больше. Это не было секретом, но это было частью ее жизни, а не ее работы.

И все же она чувствовала, что доверяет ему настолько, чтобы рассказать. Даже хотела ему рассказать: Сама не зная почему. Может, потому что он обращался с ней как с дамой, как с личностью. Это было приятно, и оттого еще горше, что он все испортил.

– Ты же мне не рассказываешь, как потерял руки, – возразила она, надеясь направить его на этот путь.

Он усмехнулся ей поверх стакана.

– Отчего же, расскажу. Мне случилось повздорить с маникюршей из Ада.

Она насмешливо фыркнула.

– Ладно. Я стала шлюхой, потому что волосы у меня на лобке не вились, а сложились знаком доллара.

Он усмехнулся еще шире:

– Правда? Потрясающе интересно. Ты мне потом покажешь.

Она прожгла его взглядом.

– Я тебе покажу все, что у меня с собой.

Не то чтобы прозрачный костюм много скрывал. И все же ничто так не отвлекает мужчину, как секс. Она потянулась к застежке у себя на груди.

Он протянул серебряную руку и мягко остановил ее. Металлические пальцы легли на ее руку легко, как бабочки из фольги.

– Прошу тебя, скажи, – попросил он, глядя прямо ей в глаза. – Мне ты можешь доверять. – Он убрал руку. – По крайней мере, я на это надеюсь.

Мерри отвернулась, резко встала.

– Мне надо еще выпить.

Она отступила к бару слегка неверной походкой. Частично потому, что выпила три бокала вина на пустой желудок. Но не только потому. И не столько.

В профессии шлюхи, чтобы выжить, необходимо держать голову прямо. Всегда контролировать ситуацию, даже когда играешь полное подчинение. Эмоции в сделке участвовать не должны. Надо помнить, что какой бы ни был симпатичный хуан, он платит за пользование твоим телом и больше ни за что. Если позволишь себе потерять контроль, ты напрашиваешься на беду.

И она знала, что сейчас балансирует на этой хрупкой грани беды. Соскальзывая все ближе и ближе, будто сама хочет за нее свалиться.

Почему?

Да потому, что этот человек, которому она продала себя на ночь, пытается ее соблазнить, и ей нравилось это ощущение.

Соблазнить не в смысле секса – она уже была куплена и оплачена. Он соблазнял ее сбросить свою защиту и впустить его в себя. Соблазнял втянуться в уязвимость наготы, чтобы он увидел укромные местечки, которые она прятала за лицом Мерри, представавшим миру.

Стоя к нему спиной, она взяла вместо вина бутылку скотча и опрокинула ее над стаканом. Рука ее тряслась, разбрызгивая жидкость мимо стакана, напоминая, как тверда была эта рука когда-то давным-давно.

Да, когда-то давным-давно. Ведь сказки, которые начинаются этими словами, всегда кончаются «они жили долго и счастливо»?

Она тяжело оперлась на бар, стоя спиной к этому странному хуану, который не хотел играть по правилам.

Только скажи ему, а потом сама скажешь ему свое настоящее имя!

– Я была микротехником, – сказала она, не отводя глаз от предательских своих рук. – Почти вся работа техника – это поиск неисправностей и замена модулей. Но иногда, чаще всего при работе со специализированной аппаратурой, надо перестроить или переконфигурировать сам модуль. Тогда зовут микротехника. Детали такие мелкие и хрупкие, схемы такие сложные, что требуется человек с действительно хорошими руками, как… – Она остановилась в поисках сравнения.

– Как у хирурга, – подсказал он у нее из-за спины. Она кивнула:

– Да, вроде этого. У меня такие руки были. Я свою работу хорошо умела делать. Чертовски хорошо.

Да, было. Она была лучшей на Веспе и в радиусе тридцати тысяч километров от нее. Зарабатывала хорошие деньги, а репутация ее была чистым золотом.

Она глотнула виски и скривилась, собираясь для следующих слов. Самых трудных.

– Однажды я работала над установкой модулей контроллеров на машине, печатающей схемы на заводе Иолуса здесь на Веспе. Какой-то кретин из рабочих случайно не закрепил болты валка проката. Или их не закрепили на заводе-изготовителе. Как бы там ни было, этот валок весом в двести пятьдесят кило сорвался и свалился внутрь машины, расплющив ящик с модулем контроллера. Тем самым модулем, в который я как раз вставила пальцы.

Рассказывая, она вздрогнула от накатившего воспоминания, слепящего взрыва боли-удивления-замешательства-ужаса, вспомнила, как шатнулась назад, как из горла вылетел булькающий вопль, когда она увидела болтающийся ниже запястий окровавленный ужас, бескостный, рассыпающий кровь во все стороны…

Хуан этот, Марши, молчал. Но она чувствовала, что охвачена со всех сторон его вниманием, что он ждет продолжения. И она продолжит. Она уже встала на этот путь, и обратной дороги нет. Пластинка должна быть доиграна до конца – когда падаешь, единственный способ остановиться – это долететь до дна.

– Мне раздавило обе руки. Переломало почти все кости, а мышцы превратились в фарш.

Бригадир посмотрел на ее руки, побледнел, как полотно, и облевал себе ботинки. На руки пришлось надеть пластиковый мешок, чтобы они по дороге не рассыпались, а горловины мешков зажать турникетами, чтобы она не истекла кровью.

Она резко обернулась.

– Знаешь, мне не надо бы тебе доверять, – сказала она безжизненным голосом.

– Почему?

Сказано было мягко, без вызова. Лицо его было серьезно, но не неприветливо. Он хотел принять все, что она говорит. В ней взметнулась горькая волна протеста.

– Потому что ты доктор! «Не беспокойтесь, все будет хорошо», – так они мне говорили. – Верхняя губа скривилась в отвращении. – Да, они мне починили руки до нормального вида, если не присматриваться особо, и я могу ими делать почти все обыденные вещи. Но моя карьера микротехника в этот день кончилась. – Она передернулась. – На самом деле я теперь еле могу заставить себя видеть машины. Когда я на них смотрю, это будто чешется там, где не можешь почесать.

Он серьезно кивнул:

– Можешь мне поверить, я это чувство тоже знаю.

«Ни черта ты не знаешь!» – завопил визгливый голос ярости, но слова не вышли из ее губ. Их остановил взгляд на его серебряные руки, который сказал ей, что этот, быть может, и понимает.

– Значит, ты обвиняешь докторов, что не починили тебя до того вида, который был раньше. Сначала руки, а потом лицо после эмболии.

Мерри опустила плечи.

– Да на самом деле нет, – признала она. Когда-то она так думала, но это прошло.

– А почему?

– Я знаю, что не все можно исправить. Кое-что приходится выбрасывать на помойку. – Она пожала плечами. – Так вышло и со мной.

– Почему ты так говоришь?

Мерри не могла понять, что же ему нужно. Почему ему не все равно – если это действительно так. Но не могла удержаться от ответа. Очень давно уже никто ее не слушал, не был в ней заинтересован иначе как для облегчения гениталий, когда в распоряжении не было ничего получше или бесплатного.

Правда, некоторые мужчины хотят поговорить не меньше, чем полежать. Больше, чем может показаться на посторонний взгляд. Но говорить они на самом деле хотят о себе. Все вопросы о ней – это либо нервозная болтовня, род вуайеризма, либо – иногда – желание за свои деньги воткнуться не только в ее тело, но и в ее жизнь.

Она развела руками:

– А разве не ясно? Я знала, что уже никогда не буду таким техником, как раньше. Адвокат меня предупредил, что годы пройдут, пока я получу хоть какую-то компенсацию. Когда мой квартирохозяин предложил мне оставить себе квартирную плату, если я ему дам, я услышала стук в дверь если не счастливого случая, то его двоюродного выблядка. Хотя я уже становилась старовата для этой профессии, все равно неплохо процветала, пока не попала в разгерметизацию где-то полгода назад.

Она коснулась мертвой стороны лица и горько засмеялась.

– Я стала Франкеншлюхой. Теперь у меня есть две компенсации-которые-может-быть-когда-нибудь-дадут. Квартирохозяин застегнул штаны и требует наличности. Я не только старею, но еще и лицо совсем не способствует карьере проститутки. Тело у меня все еще в порядке…

– Тело у тебя выглядит потрясающе. – Он усмехнулся. – Можешь поверить, это я заметил. А что до лица – ты не могла бы сменить имя, может быть, надеть маску, и тогда стать еще более экзотичной?

Она опустила голову.

– Думаю, могла бы. Но я была честным техником. Никогда не припрятывала запчасти и не подделывала неисправности. Никогда не приписывала себе лишних рабочих часов. И проституткой я тоже хочу быть честной. – Голос ее стал резче: – Вот я такая, и по-другому не буду. Когда я была техником, я не выдавала подержанный товар за новый, и черт меня побери, если я буду это делать, став проституткой.

– Это, должно быть, тяжело.

Господи, ты понятия не имеешь, как тяжело! Она хотела это выкрикнуть, выплакать, выпустить из крепко стиснутой искореженной руки.

И это было тяжело – вот так открыться чужому. Показать ту часть своей личности, которой никто не видел, сколько бы раз она ни раздевалась. Это было невыносимо.

Она дососала остатки из стакана, дешевая выпивка горела в горле. Она редко пила на работе так много, разве что когда этого от нее требовали, но сейчас ей это было необходимо. Анестезия и горючее в одном флаконе.

Это безумие слишком затянулось. Пора было взять управление на себя и прекратить это, пока еще возможно. Она отставила стакан и выдавила улыбку.

Ты хуан и больше ничего, – произнесла она про себя. – Клиент. И пора с тобой обойтись, как с клиентом.

– Сейчас поднимем кое-что тяжелое, – мурлыкнула она, держа голову так, чтобы была видна только хорошая сторона лица. Пальцы ее играли с застежкой костюма, и когда его глаза посмотрели на них, она медленно потянула ее вниз, открывая тело от грудины до паха. Прохладный воздух пробежал по коже, и от него затвердели соски.

Она медленно потянулась к нему, сильно шевельнув бедрами. Став перед ним, она наклонилась, чувствуя, как расходится разрез костюма.

– Тяжелое – но поднимается само. – Она провела языком по губам. – Сейчас я это сделаю. – Она запустила ноги ему между бедер, чувствуя, как вздрогнули его мышцы в ответ.

И тут она подняла глаза на его лицо. Их глаза встретились. Он улыбался, но такой печальной улыбки она в жизни не видела.

– Я уверен, что ты это можешь, – сказал он хрипло. – Если это то, что ты хочешь со мной сделать.

Мерри умела хладнокровно управлять мужчинами, знала, на какие кнопки нажимать. Так просто было бы свести и этого на уровень очередного хуана. Она знала, что он даже не будет сопротивляться.

Но она не могла заставить себя отвлечься от тени разочарования у него на лице и в голосе, вызванного его ответом. Он хотел ее, хотел ее сильно. Но не сразу. Сначала он хотел чего-то другого, хотел большего, и она поймала себя на том, что хочет ему это дать, если сможет.

Конечно, только чтобы отработать огромную плату, которую он обещал.

Но чего же он хочет?

Мерри стала шлюхой не потому, что была слишком глупа для всего остального. Работа техника требует высокой квалификации в решении проблем, а работа проститутки научила ее прикладной психологии лучше ста семинаров. Ее работа требовала угадать, что хочет клиент, и дать ему по крайней мере приемлемое подобие этого.

Она изучала линии на лице этого странного человека, как схему, пытаясь понять, что стоит за ними. Он хотел, чтобы она ему поверила, это он сразу сказал. Он хотел, чтобы она рассказала ему о себе. Первое, что он сделал, когда они оказались наедине, – спросил, что у нее с лицом.

Он действовал в очень особой манере: завоевать ее доверие, спросить о том, что с ней случилось, как это на нее подействовало, как она с этим живет. Во всем этом было что-то очень знакомое…

Что-то такое, что человек, проведший столько времени с врачами, не мог не узнать.

Поведение у постели больного. У шлюх была своя версия этой манеры. Он доктор, и он обращался с ней как с пациенткой. Действия его отличались тонкостью, но сейчас она видела их насквозь.

То, что он говорил, приобрело новый смысл. Например, это замечание насчет когда чешется там, где не можешь почесаться. Может, эти серебряные руки не дают ему заниматься медициной? Заставляют его нанимать проститутку, чтобы изображала пациентку?

Все это наводило на мысль о том, что он имел в виду, когда говорил, что может заплатить чем-то получше денег. Не намекал ли он, что может вылечить ее, когда никто другой не смог?

Логичное заключение, но не согласуется с наймом кого-то, чтобы изображал пациента. К тому же как он может вылечить то, что все другие доктора определили как неисправимое? Сгоревший модуль есть сгоревший модуль, и этим все сказано.

И все же если она права, как она может его обслужить? Вряд ли он хочет играть в доктора, как мог бы хотеть обычный хуан. «Покажи, деточка, где болит».

– Пытаешься понять, к чему я веду, Мерри? – спокойно спросил он.

Она удивленно моргнула, внезапно выведенная из задумчивости. На миг все стало как в старые дни, когда она задумывалась над проблемой, и все остальное переставало существовать. Она обдумала вопрос – отрицать нет смысла. Здесь, с ним, ни одно обычное правило не действовало.

– Да, пытаюсь, – призналась она.

Он похлопал по дивану рядом с собой.

– Сядь со мной, пожалуйста, – попросил он.

Она выполнила его просьбу, но села так, чтобы он видел товар лицом. Его улыбка сказала, что он видит и нисколько не возражает.

– Если я веду себя больше как доктор, чем, гм, клиент, то прошу прощения. Уж такой я есть. Если тебе кажется, что я слишком лезу в душу, то это лишь потому, что ты мне нравишься.

От этих его слов ей стало приятно; как дуре. Она, чтобы преодолеть это чувство, сказала:

– Это только мое тело оставляет тебя равнодушным.

Он качнул головой.

– Это не так, и ты это знаешь. Это лишь одна из многих вещей, которые мне в тебе нравятся, и я рассчитываю им потом заняться. Дело в том, что если бы мне нужен был только бездумный секс, вполне подошла бы любая из тех девиц внизу.

Он понизил голос, будто сообщая секрет;

– Но мне нужно больше, Мерри. Мне не нужна пустышка, снабженная хорошенькой мордочкой и влагалищем с сертификатом об отсутствии болезней. Я хочу провести ночь с женщиной, которая немного знает жизнь и, быть может, даже немного знает смерть. Я хочу провести время с той, которая умеет держаться, как бы это ни было трудно и больно. С женщиной, с которой у меня есть что-то общее.

Он вздохнул. Мерри увидела на его лице покорность, и жажду, и безумие, и даже спрятавшееся за ним отчаяние. Это она умела распознать. Слишком часто она видела все это в зеркале, закрашивая сверху улыбкой ночной девушки для развлечений.

– Я точно такой же, как ты, Мерри. Я не тот, каким был когда-то. – По его губам пробежала кривая улыбка. – Если говорить по существу, я тоже вроде шлюхи. Гожусь только для одного, что большинству от меня и нужно, и как только я сделаю свое дело, они уже хотят, чтобы я убрался. Что я чувствую по поводу того, как меня используют, к делу не относится. Мне это не нравится, но я живу в существующем порядке вещей, поскольку у меня нет выбора…

– Выбор – это иллюзия, дорогой, – вздохнула теперь Мерри.

– Правда? – Он покачал головой. – Я искренне надеюсь, что ты ошибаешься. Я все время говорю себе, что это всего лишь то, чего надо дождаться. Что, если ты можешь просто не сдаваться, в конце концов он придет и даст тебе шанс удрать из ящика, куда тебя загнали обстоятельства. Спасет тебя.

– То есть тебе на помощь придет какой-нибудь рыцарь в сверкающих доспехах? – Мерри охватила своими ладонями его серебристую руку. – Извини, любимый, таких зверей не бывает. Разве что в книжках.

– Может быть, ты и права, – сказал он после долгой паузы. – Но если бы были? Если бы вдруг такой рыцарь появился на белом коне из ниоткуда и вернул бы тебе лицо и руки? Что бы ты сделала?

Она фыркнула:

– Поразилась бы до смерти.

– Нет, на самом деле, – настаивал он. – Если вдруг, неожиданно, у тебя снова возникнет выбор, ты узнаешь его? Останешься ты проституткой, станешь снова техником или решишь стать кем-то совсем другим?

Она напряженно рассмеялась.

– Не важно, потому что этого не будет никогда. Марши отставил стакан.

– Знаешь, что я тебе скажу, Мерри? Подумай об этом. Когда решишь, дашь мне знать.

– Когда?

Он улыбнулся ей улыбкой, которую она еще не видела. Лукаво блеснули серые глаза и непристойно искривились губы. Эта улыбка сделала его моложе. Эта улыбка заставила ее улыбнуться в ответ.

– Попозже, – ответил он.

Она смотрела, как эти серебристые руки движутся к ней. Ощутила, как они охватили ее талию. Он наклонился к ней, нежно поцеловал в онемевшую щеку, потом отодвинулся, глубоко заглядывая ей в глаза. Не так, как смотрит хуан на шлюху, но как смотрит мужчина на женщину. Глаза в глаза. Спрашивая, ощущает ли она то же, что и он. Зовя ее разделить его наслаждение, а не требуя работы за свои деньги.

Мерри глядела на него, зная, что при всей ее честности она все же соврала ему. Она носила маску годами, носила и в эту ночь. Это была холодная и колючая маска, имя и личность под названием Мерри. Весь этот вечер она таяла и соскальзывала. И сейчас, когда Мерри глядела ему в глаза, что-то действительно поддалось у нее в душе, как тающий лед, когда он лопается и сползает с того, что закрывал, допуская туда тепло. Мерри исчезла, оставив прятавшуюся за маской женщину обнаженной перед ним.

– Утром, – сказал он.

– Ладно, – шепнула она и закрыла его губы своими, целуя его так, как никогда не целовала бы хуана отброшенная Мерри. Во рту его был вкус виски и мечты.

Он обнял ее, и она закрыла глаза и крепко держала его, перенесясь в те времена, когда любовь и счастливый конец не казались недосягаемыми, а надежда не была просто словом из семи букв.

В пять часов по местному времени Марши сел в кровати, разбуженный сигналом одной из своих рук. Он зевнул, потянулся, потом глянул на женщину, раскинувшуюся рядом с ним поперек кровати. В тусклом янтарном свете ночника длинное худое тело казалось сделанным из слоновой кости, коралла и золотой проволоки.

Но ничто сделанное из подобных материалов не может быть таким мягким и теплым. Таким красивым. Таким щедрым.

Влюбленная улыбка скользнула на его лицо, когда он впитывал ее вид и аромат, самое ощущение – просто быть рядом с ней. Он хотел запомнить этот момент, эти чувства, обрамить, как цветное стекло, чтобы потом его сверкающие цвета окрасили последующие серые дни.

– Спасибо тебе, – шепнул он, зная, что она его не услышит, но чувствуя, что не может не сказать. Она так много ему дала – больше, чем могла сама думать.

Осталось еще только одно, что было в ее власти дать ему, и для него это было всего драгоценнее. Но придется ждать, чтобы узнать, достанется ли ему это.

Чтобы подготовить путь к этому моменту, надо кое-что сделать. Уплатить долги в самой драгоценной монете, которая у него есть. И время вставать и начинать.

Он слез с кровати и тихо оделся, хотя мало было шансов, что она проснется. Таблетка, которую он бросил ей в бокал перед их последним взрывом страсти, это гарантирует.

Первым делом он вытащил из сумки карманный коммуникатор, вынес его в соседнюю комнату и сделал пару звонков. Выполнив эти приготовления, он вернулся в спальню.

Наклонившись, он поцеловал Мерри в лоб, потом прошел к изножию кровати и начал дыхательные упражнения для вхождения в глубокий рабочий транс.

Очень скоро он был готов начать. Отложив в сторону серебряные руки, он механическим шагами подошел к изголовью.

Если бы она сейчас проснулась и увидела его, доверие ее превратилось бы в ужас от вида этого пугающего, непреклонного лица, погруженного в транс.

Но женщина, которая называла себя Мерри, спала спокойно и безмятежно.

Мерри проснулась часа через четыре с сонной улыбкой на лице. Она лениво потянулась, зевнула так, что можно было бы челюсть вывихнуть, потом перекатилась в сторону своего любовника посмотреть, не проснулся ли он. Если нет, она знала, как его разбудить.

Оказалось, что она лежит одна среди смятых покрывал. Она с надеждой заглянула в гостиную, но там было пусто. Ее бросили.

Тепло постели превратилось в холод, когда постель из уютного гнездышка любви превратилась в мягкий рабочий станок шлюхи.

Мерри плюхнулась назад, крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть собственной глупости. Даже один хуан из тысячи не захотел бы оказаться утром в обществе старой шлюхи с помятой мордой. Как же она могла быть такой дурой, чтобы думать, что этот не такой, как все?

Так вот могла же, черт побери. Она было думала, что он понимает это ужасное чувство – когда тебя используют и бросят. Она позволила ему воскресить ее надежды, только чтобы он потом подрубил их под колени.

Вот тебе и рыцарь в сверкающих доспехах.

Вот тебе и ответ на его дурацкий вопрос наутро.

Выбор. До чего же смешно! Только почему-то смеяться ей не хотелось.

У нее даже не было выбора полежать немножко и пожалеть себя. Сейчас, когда она проснулась, требования мочевого пузыря стали непобедимо настойчивыми.

Нет покоя грешнику, – подумала она мрачно, вставая с кровати и шлепая босыми ногами в ванную. Свет включать не надо было – она и так знала, что где.

Вылить лишнее, выпитое накануне, – от этого стало чуть лучше. Вспомнить, что ее ждет тысяча кредитов, – от этого стало еще чуть лучше. По крайней мере это слегка заглушило жжение от полученной пощечины.

Когда она включила свет, чтобы посмотреть на себя в зеркало и понять, чувствует она себя лучше или хуже, чем выглядит, оказалось, что зеркало завешено розовой пластиковой скатертью со стола в гостиной. На ней что-то было написано большими черными буквами, выведенными так аккуратно, будто напечатанные машиной.

Мерри поморщилась, протерла подпухшие глаза и начала читать.

ВЫБОР, – гласило начало надписи, – ЛУЧШЕ ДЕНЕГ.

Когда Мерри дочитала записку, оставленную Марши, он уже был в двух тысячах километров от Веспы, и корабль его все еще набирал скорость, унося его туда, где требуется его искусство. Где он будет использован.

Он сидел в уютном камбузе; попивая кофе и бренди и вспоминая прошедшие сутки.

Две выполненные им хирургические процедуры были обычны в том смысле, что их мог выполнить только бергманский хирург, что он не видел пациентов ни до, ни после, и что сотрудники госпиталя поддали ему под зад, как только он закончил дело. Никто его в лицо парией не назвал. Не требовалось. Действия говорят громче слов.

Отклонением от обычной схемы была Мерри.

Улыбка умиления прошла по его лицу. Он все еще чувствовал ее аромат, сладкий и манящий. Он произнес ее имя вслух. Как молитву или благословение. Мерри, благословенная в женах.

Она обращалась с ним, как с человеком, не как с уродцем или монстром, к чему привыкаешь, когда приходится, когда тебя выкидывают, как одноразовый предмет, выполнивший свое назначение. И это ее отношение само по себе было настолько приятно, что он даже почти не пил сейчас из боязни заглушить это ощущение.

С тех пор как вступил в действие график, жизнь Марши была поглощена монотонностью, в которой не было ни корней, ни друзей, ни выбора. Как будто пала ночь длиной в тысячу дней, залив его настроение черным дегтем. Он чувствовал, как коррозирует, втягивается внутрь и наращивает снаружи толстую ржавую корку апатии – чтобы выжить.

Но если кто-нибудь находит время и желание протереть в этом дегте маленькое светлое пятно…

Марши глянул вниз на блестящие серебряные руки.

Появился ли в самом деле рыцарь в сверкающих доспехах?

Или это была жестокая шутка над ними обоими – попытаться дать ей то, чего он больше всего хотел для себя? Попытка доказать себе самому, что такие вещи еще возможны?

Он попытался представить себе картину. Закрытое зеркало и разобранный коммуникатор рядом на полке и набор инструментов, который он заказал в номер. Разобрать устройство, находясь в рабочем трансе, было для него детской игрой. В этом состоянии он мог играть в блошки с тромбоцитами и настраивать нити ДНК как струны арфы. Присоединив потом руки, он написал: