Текст книги "Виртуоз (в сокращении)"

Автор книги: Стив Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Я выскользнул за дверь, прошмыгнул по коридору и по лестнице, выскочил из дома через заднюю дверь в ночную темноту. Добежав до машины, я укатил домой, где лег и попытался хотя бы немного поспать. Не получилось.

Наступило утро. Я принял душ и переоделся в чистое, гадая, как был воспринят мой комикс. Сегодня мне уже казалось, что я совершил чудовищную ошибку.

Прибыв к месту работы, я сразу взялся за лопату. Амелии нигде не было видно.

Я спугнул ее. Вся эта затея с самого начала была дурацкой и напрасной. С таким же успехом я мог бы просто попытаться покончить с собой вот этой лопатой.

В четыре часа я бросил работу и потащился к машине, мысленно повторяя, что с меня хватит. Больше я ни дня здесь не выдержу.

Я открыл машину и вдруг застыл, не совсем понимая, что вижу. На водительском сиденье лежал конверт. Тот самый, который я оставил в спальне Амелии. Я взял его и нерешительно сел за руль. Сердце заколотилось. Я вскрыл конверт.

Внутри был мой комикс. Видимо, понимать это следовало как «спасибо, не надо».

Нет, постой, там есть что-то еще. В конверте обнаружился второй лист. Я вытащил его: еще один комикс? Панели?

Да. Амелия нарисовала вторую страницу.

Ее нет при мне, но даже теперь, спустя много лет, я могу в точности описать, как она выглядела. Закрою глаза – и вижу ее целиком, во всех подробностях. На первой панели сама Амелия стояла на краю ямы и говорила: «Для этого тебе придется бросить свое притворство». Последние слова, которые я услышал от нее в тот день, прежде чем мы расстались. На второй панели Амелия уходила прочь. Ее лицо было сердитым.

На третьей она изобразила себя в доме. Зик восседал перед телевизором и держал в руке бутылку. Волосы свешивались ему на грудь. «Что там такое?» – спрашивал он. «Ничего», – отвечала Амелия.

Крупный план – лицо Амелии. Над ней – слова Зика, хотя сам он за кадром: «Сходим сегодня на это шоу. Если мы приедем туда к…» Остальное таяло и улетучивалось. Амелия не слушала его, а думала: «Пожалуй, я слишком жестоко обошлась с ним». «С ним» – то есть со мной.

Следующая панель, еще несколько фраз из-за кадра: «Ты меня хоть слушаешь? Да что с тобой сегодня?» Амелия смотрит в окно и думает: «А ведь мы похожи. Если он и заговорит с кем-нибудь, то скорее всего со мной».

На последней панели я подхватывал на лопату ком земли. Амелия думала: «Но если он не захочет… почему мне не все равно?»

Конец страницы.

Долгое время я просто сидел и смотрел на нее. Наконец включил заднюю передачу, вывел машину с подъездной дорожки и укатил домой.

Дома я перечитал страницу Амелии раз десять и все не мог поверить, что не сплю. А потом занялся третьей страницей.

Первая панель. Она снова смотрит на меня. Сегодня на ней шорты и футболка. «Так ты сегодня будешь говорить или как?»

На следующей панели я смотрю на нее. Третья панель. Что она сказала потом? «Да, я считаю, что ты притворяешься, ясно? Я знаю, ты можешь говорить, когда хочешь. Так скажи что-нибудь».

В тот раз я вынул из кармана блокнот и написал, что действительно ничего не могу сказать, честное слово. Но ведь здесь, на этой странице комикса, я мог поступить как угодно.

Потому и нарисовал четвертую панель. Я говорю. На бумаге рисовать пузыри для речи оказалось так же просто, как пузыри для мыслей. Мое первое слово после девяти лет молчания. Она просила сказать что-нибудь, и я сказал: «Что-нибудь».

Пятая панель: удивление на ее лице. «Так ты можешь говорить…» – произносит она.

Шестая панель. Мой ответ. Улыбка на перепачканном землей лице? Нет. Никаких улыбок. Голая правда. «Могу, но только с тобой, Амелия. И больше ни с кем».

Мне хотелось продолжать. Хотелось заполнить рисунками еще десять страниц и отвезти ей. Но это было бы неправильно. Нет, лучше по очереди: одну страницу рисую я, другую – она, и так далее.

Я вернулся к первому рисунку и занялся деталями, на этот раз выбирая самые важные. Время пролетело незаметно. Уже собираясь поставить будильник на ночной час, я вдруг остановился и задумался: что я делаю? Нельзя каждую ночь вламываться в ее дом, понял я. Нельзя рисковать так глупо. Достаточно просто оставить конверт в машине, там она найдет его.

Наступил следующий день. Я оставил машину возле дома Маршей, а конверт – под лобовым стеклом, чтобы Амелия увидела его в окно.

Обойдя вокруг дома, я вдруг решил, что мой план разгадан: на террасе под большим пляжным зонтом восседал Зик. Он был не один, а с Амелией, еще одним парнем с обесцвеченными волосами, торчащими в разные стороны, и девицей, волосы которой имели оттенок кислых зеленых яблок. Я изо всех сил старался не обращать на них внимания, но не мог не слышать, как они смеются, вдобавок кто-то из них выразительно захлопал в ладоши, едва я появился из-за дома. Все они принадлежали к числу лучших художников Лейклендской школы, а я был малолетним преступником, осужденным условно и отрабатывающим долг обществу.

Следующие полчаса я исступленно копал. Когда мне удавалось украдкой взглянуть на Амелию, она старательно отводила глаза. Наконец после второго похода к деревьям с груженой тележкой я заметил, что Амелии на террасе уже нет.

Прошло еще полчаса. Оставшаяся на террасе троица продолжала над чем-то работать, уж не знаю над чем. Через пять минут Зик вскочил и поспешил в дом. Через десять вернулся и что-то сказал Белобрысому и Зеленовласке. Они собрали свое барахло и ушли. Зик спустился с террасы и направился ко мне:

– Я, кажется, предупреждал, чтобы ты держался от нее подальше.

Я продолжал копать. Даже не взглянул на него.

– Я с тобой разговариваю, сукин ты сын.

И он шагнул ко мне. Обернувшись, я направил лезвие лопаты ему в шею. Больше от меня ничего не потребовалось.

– Мы еще посчитаемся, тупой урод. Это я тебе обещаю.

И он ушел.

Я продолжал работать, надеясь увидеть Амелию. Но так и не увидел.

Без нескольких минут четыре задняя дверь дома открылась. У меня замерло сердце, но это продолжалось меньше секунды, пока я не понял, что идет мистер Марш. В одной руке он нес стакан с каким-то пойлом. Другой взял за спинку стул, стоявший в патио, и перенес его поближе к краю ямы.

Усевшись, он какое-то время наблюдал за мной и попивал из стакана.

– Мне жаль, что я так поступил с тобой, – наконец сказал он. – Ты примешь мои извинения?

Похоже, он говорил искренне. Я кивнул – а что еще мне оставалось?

– Теперь мы можем стать друзьями?

Так. Интересно, к чему он клонит.

– Скажи, что можем.

Черт с тобой. Я кивнул.

– Когда ты приедешь завтра, мы придумаем тебе другое занятие, ладно? Что-нибудь поинтереснее. И чтобы от него было больше пользы.

А ведь он здорово пьян, подумал я. Или по-настоящему спятил. К завтрашнему утру напрочь забудет все, что наболтал.

– Четырех еще нет, – продолжал он. – Но ты поезжай домой прямо сейчас. Завтра увидимся.

Не добавив ни слова, он ушел в дом. Я постоял, почти уверенный, что он опомнится и вернется. Но не дождался. Я бросил лопату и направился к своей машине.

В ней было пусто. Никаких конвертов.

У меня в голове роем закружились предположения. Амелия одумалась. Или Зик разгадал нашу игру и сам забрал конверт. Пока я боролся с тошнотой, которую вызвала эта догадка, за спиной послышался звук. Открылась дверь? Нет, окно. Я поднял голову и увидел, как по воздуху ко мне спланировал коричневый конверт. Я поднял его с травы, сел в машину и отъехал на сотню ярдов. Выбрав тихое место, я остановился и вскрыл конверт.

Четвертая страница.

Я знал, что Амелии пришлось целый час развлекать Зика, так что времени для работы у нее осталось немного. И все-таки она успела.

На первой панели вся четверка сидела под зонтом. На заднем плане был виден я, погруженный в работу. Зик и еще двое художников глазели на меня и смеялись. На рисунке были видны только их затылки, а на переднем плане – профиль самой Амелии. Она думала: «Ничего-то вы не знаете, болваны… Он гораздо талантливее любого из вас. И кстати, симпатичнее».

Вот это да, мысленно воскликнул я.

Вторая панель. Амелия встает. Зик смотрит на нее с тупым удивлением, лицо у него, как у полного ничтожества, который сам себя выставил на посмешище. При виде этого рисунка я повеселел.

Третья панель. В доме. Амелия стоит спиной к Зику и говорит: «Убирайся. И чтобы больше я тебя здесь не видела».

Четвертая панель. Подпись «позднее» в верхнем левом углу. Амелия у себя в комнате сидит на постели. В пузыре – ее мысли: «Он приходил сюда. Прямо сюда, ко мне в спальню. Две ночи подряд».

Я с трудом сглотнул и продолжал читать.

Пятая панель. Силуэт Амелии в постели. «Вообще-то это было некрасиво – прокрадываться ко мне в комнату среди ночи. Но вчера ночью, когда он не пришел…»

Шестая панель. Вид через окно снаружи. Амелия в комнате говорит вслух: «Это было просто жестоко».

Ну и что мне нарисовать в ответ?

После возвращения домой я испробовал несколько идей. Нарисовал, что могло бы произойти между нами, если бы я снова пробрался к ней в дом. Если бы проскользнул в ее спальню среди ночи. Потом я собрал все эти рисунки, скомкал и бросил на пол.

Наконец я устало уронил голову на подставленные ладони. Закрыть бы глаза на минутку. На одну минуточку… Уже проваливаясь в сон, я услышал, как вода вливается в комнату, сперва растекается лужей по полу, а потом начинает подниматься. Медленно, дюйм за дюймом. Пока не накрывает меня с головой.

Как каждую ночь. Как в каждом сне.

Когда я снова открыл глаза, было уже за полночь. Я понял, что должен что-то нарисовать. Хоть что-нибудь. У меня остался час. Может, полтора. А потом придется мчаться к ее дому.

Я достал чистую бумагу. В правом нижнем углу нарисовал себя за столом, с опущенной головой, в той же позе, в которой сидел, казалось, минуту назад. Мой сон в большом пузыре занимал все свободное место на странице.

Да. Вот именно. Не шесть панелей, а всего одна. Может, это и рискованная затея. И уж точно безумная. Но я все-таки отважился. На единственной странице я показал Амелии, какой видел ее поздно ночью, в своем подводном сне.

Даже теперь, когда я вспоминаю день, когда Амелия отдала мне последнюю страницу, во мне пробуждается надежда – как тогда, впервые в жизни. Ни за что не забуду эти моменты. Надежда была настолько реальной, что казалась осязаемой. Несколько часов я провел в ожидании ночи – испуганный, растерянный и понятия не имеющий, что будет дальше. Но надеяться оказалось так здорово, что я и представить себе не мог.

Я вышел из дома в 1.35 – разумеется, прихватив инструменты. Но, когда я был на месте, оказалось, что дверь не заперта. Еще один сигнал для меня. Постояв несколько минут, я прислушался, открыл дверь и вошел.

На цыпочках через кухню, вверх по лестнице, по коридору, к двери ее комнаты. Я попробовал повернуть дверную ручку. Свою дверь она, как обычно, не заперла. Я снова повернул ручку, но не нажал на нее, чтобы открыть дверь: меня вдруг охватил столбняк.

Открыть или бежать отсюда со всех ног?

Я выбрал первое.

У нее в комнате было темно. Я шагнул через порог.

– Ну наконец-то, – послышался голос в темноте. – Дверь запри.

Я так и сделал.

– Подойди ближе. Я уже думала, ты не придешь.

Я сделал шаг в ту сторону, откуда доносился голос. Но разглядеть ее пока не мог.

– Сюда.

Послышался негромкий щелчок, поперек потолка лег тонкий луч света. Я увидел, что Амелия сидит на постели и держит в руках фонарик.

– Так ты сядешь или нет?

Я сел на постель. Амелия была в шортах и футболке. Как обычно.

– Мне кажется, я с самого начала знала, что будет дальше, – продолжала она. – С тех пор, как в первый раз увидела тебя. А теперь ты здесь…

Она поерзала на постели и села на пятки. Ее голые колени оказались в нескольких дюймах от меня.

Я отдал ей конверт с моей страницей, добавленной к остальным. Посмотрел, как она открывает его. Она перебрала листы. Дошла до нового рисунка, поднесла его поближе к свету и внимательно рассмотрела.

– Это… я?

Она водила лучом фонарика по странице. И разглядывала рисунок, который словно вырвался откуда-то из глубин моей души.

Русалка с лицом Амелии. Под водой, с распущенными волосами, подхваченными течением. Рука скромно прикрывает грудь. Длинный изогнутый хвост заканчивается раздвоенным плавником.

Я закрыл глаза. Сам не знаю как, но я добился невозможного: придал нелепому рисунку и детский, и в то же время чувственный характер.

– Красиво, – сказала Амелия. – И удивительно. Как ты узнал?

Я открыл глаза.

– Как ты узнал, что я всегда чувствовала себя русалкой? – Она подняла голову, глядя на меня. – Ты видел меня такой? Во сне?

Я кивнул. Едва заметно. Не сводя взгляда с ее губ.

– Если хочешь поцеловать меня, можешь начинать…

Я поднял руку, обнял ее за шею и притянул к себе. Не думая ни о чем, кроме своего острого желания. Она обняла меня обеими руками и привлекла ближе. Наши языки соприкоснулись, все расплылось перед глазами. Мы вытянулись рядом на постели, сплелись, нашли пальцы друг друга и сжали их.

– Боже мой… – прошептала она мне на ухо. – Ты и представить себе не можешь, как я этого хотела!

Напоминаю: мне было семнадцать лет от роду. До этой ночи я целовался всего один раз, поцелуй длился секунды две. А теперь я лежал в постели с Амелией. Я уже знал, что будет дальше, и, Бог свидетель, хотел этого всем сердцем. Но не имея практического опыта, я не представлял, как надо действовать.

– Все хорошо?

Я кивнул.

Амелия снова прижалась ко мне. Я поцеловал ее, на этот раз не торопясь. Ее вкус. Ее аромат. Все было настоящим. Она льнула ко мне, в моей голове разом вертелись десятки мыслей: что дальше?

Внезапно она встала, взялась за низ своей футболки и стащила ее через голову. Ее кожа светилась в слабом свете, проникающем в окно. У меня в горле встал ком, я протянул руку, чтобы коснуться ее. Потом тоже встал и приложил обе ладони к ее ключицам. Она взяла меня за руки, провела ими по своему телу, коснулась груди. Потом закрыла глаза и ощупью нашла пуговицы на моей рубашке. Общими усилиями мы избавились сначала от нее. Потом от моих джинсов.

Она взяла меня за руку и увлекла обратно в кровать.

– Вот уж не думала, что лето окажется настолько интересным, – сказала она потом. – Ты будешь еще рисовать для меня?

Я кивнул. Обнявшись, мы стояли посреди комнаты. В ней было темно, доски пола терялись внизу, в сумраке, и казалось, что мы парим в космосе.

Она снова поцеловала меня. Потом отпустила. Прошла к двери, приоткрыла ее и выглянула в коридор.

– Путь свободен, – сообщила она. – Только будь осторожен.

Я проскользнул мимо нее и сделал шаг по толстому ковровому покрытию так, словно вернулся с небес на землю. Уже на полпути к лестнице я услышал за спиной шорох. Я застыл на месте, боясь, что сейчас раздастся голос мистера Марша, и надеясь, что в доме нет оружия. А когда наконец отважился обернуться, то увидел в коридоре улыбающуюся Амелию. Она помахала мне на прощание, скрылась за дверью спальни и заперла ее.

Я совершенно точно помню, что в ту ночь не сомкнул глаз. Мне все чудился ее аромат и прикосновение ее губ к моим губам. Я лежал один в темной комнате, а сердце по-прежнему колотилось часто, как у колибри. Так продолжалось, пока не взошло солнце. Я вскочил, готовый вновь ехать к ней.

Странно было в то утро вести машину по хорошо знакомому маршруту. Меня не покидала тревога, что при дневном свете от ночной магии не останется и следа. Что она увидит меня и решительно покачает головой, как бы говоря: «Нет, это была всего лишь ошибка. Отправляйся за дом, продолжай копать и больше никогда не вспоминай, что между нами было».

Выйдя из машины, я огляделся, но Амелии нигде не заметил. Несколько минут я постоял на подъездной дорожке, думая, что она вот-вот появится. Но напрасно.

А затем я увидел, что ко мне направляется мистер Марш. Он с силой сжал мое лицо в ладонях и придвинул к себе.

– Вот что я тебе скажу, – заявил он. – Ваши акции сегодня здорово подросли, молодой человек.

Он легко хлопнул меня по щеке и позвал:

– Идем в дом!

Он провел меня в свой кабинет, тот же самый, где примерно семь тысяч лопат земли назад состоялся наш первый разговор.

– Садись, – велел мистер Марш. – Хочешь выпить?

Я отрицательно вскинул руку.

Но такой ответ он не принял.

– Может, колы? «Доктора Пеппера»? У нас наверняка есть что-нибудь в этом роде. Сейчас проверим.

Он открыл дверцы бара у дальней стены и порылся в небольшом холодильнике.

– А вот и она, – объявил он, выливая банку колы в стакан со льдом. – Сейчас объясню, зачем я привел тебя сюда, – продолжал он, усевшись за стол. – Моя дочь Амелия сегодня утром сообщила мне нечто любопытное, касающееся тебя.

Дело дрянь, подумал я. Вот мы и приплыли.

– Она говорит, что ты очень способный художник и что ты не должен тратить время, копаясь в земле у нас за домом. Так и сказала, слово в слово.

Я вспомнил, как надо дышать.

– Ты каждый день удивляешь меня, Майкл. Ты ведь уже доказал, что способен на преданность. Работал до седьмого пота, но друзей так и не выдал. Кстати, вчера я извинился, помнишь?

Я кивнул.

– Меня так взбесила ваша выходка – твоя и этого хулиганья из Милфордской школы…

Он с явным трудом остановил себя и положил ладони на стол.

– Но моему обращению с тобой нет оправданий. Я просто пытаюсь объяснить, чем оно вызвано, понимаешь? Ты прощаешь меня?

Я снова кивнул.

– Спасибо, Майкл. Я оценил, – продолжал он. – Вот чем мы займемся дальше. Во-первых, вчера я не шутил: хватит тебе копать бассейн. Понимаешь? Больше копать тебе не придется. Вместо этого… видишь ли, я подумал: если ты и вправду отлично рисуешь и все такое…

Он помолчал, откинувшись на спинку кресла.

– У Амелии был приятель… Зик. Ты наверняка видел его у нас. Видел? Так или иначе, с ним покончено. Не могу сказать, что я безутешен. Да, он из богатой семьи и так далее, но для меня всегда был и останется чужим. Идем далее: я знаю, что Амелии всегда хотелось иметь друга, с которым можно было бы рисовать. Вот я и подумал… понимаешь, к чему я веду?

Нет, думал я. Решительно не понимаю. Потому что не может быть, чтобы ты всерьез предлагал мне такой шанс.

– Так о чем я говорю: Амелии пришлось нелегко с тех пор, как мы остались втроем. А теперь, когда Адам уехал, – вдвоем. Если бы ты мог побыть с ней, пока она рисует, или сходить куда-нибудь, куда захотите, мне стало бы намного легче.

Сейчас будет подвох. Его не может не быть.

– Сегодня я устраиваю барбекю в узком кругу. Хочешь остаться? Будет человек, с которым я тебя охотно познакомлю. Его фамилия Слейд, он мой партнер по клубу здоровья, ну и по другим делам тоже. Что скажешь?

Знакомство с твоим партнером – это и есть подвох?

– И возможно… даже не знаю. Если у нас возникнут проблемы, ты когда-нибудь поможешь нам справиться с ними?

Ясно. Вот оно.

– Я просто так спрашиваю. Оказывается, у тебя столько способностей. Наверняка мистер Слейд заинтересуется ими. Как думаешь, ты мог бы сегодня что-нибудь показать ему?

В этот момент я услышал шаги, поднял голову и увидел ее в дверях кабинета. Она была в джинсах и простой белой рубашке навыпуск. С бусами на шее. С конским хвостом на голове.

– Знаешь, ты просто подумай, – продолжал мистер Марш, обращаясь ко мне, – а потом поговорим.

– О чем это он должен подумать? – спросила Амелия.

– Об одной поправке к нашему трудовому соглашению, – усмехнулся мистер Марш. – По-моему, она будет выгодна всем сторонам. В том числе и тебе.

Судя по всему, Амелии в это не верилось. Вскоре я убедился, что она прекрасно знала своего отца. Любила и при этом понимала, сколько у него недостатков.

– Вы идите, – предложил мистер Марш. – Порисуйте.

– Разве сегодня он не будет копать?

Он улыбнулся дочери и подмигнул мне:

– Не будет. Сегодня – нет.

Я даже не успел осознать, что он меня купил. Я понятия не имел, о чем меня попросят – об этом мне предстояло узнать потом. А пока… да, он разыграл карту Амелии, и сделал это блестяще.

Он меня поимел.

Глава 11

Лос-Анджелес и Монтерей, начало 2000 года

Февраль 2000 года, когда мне минуло восемнадцать, я провел в Лос-Анджелесе. Люси однажды спросила, когда у меня день рождения. Наверное, из любопытства, подумал я. Мне и в голову не приходило, что они что-то затевают. Но в тот день мне завязали глаза и повели на улицу. Там с меня сняли повязку, и я увидел его. «Харлей-дэвидсон спортстер» с большим красным бантом на сиденье. Самый прекрасный мотоцикл на свете.

К тому времени я перебрался в небольшую квартирку рядом с гаражом. Джулиан извинился за тесноту, а я решил, что мне здорово повезло поселиться почти в нормальном доме.

Эти четверо, или «белая команда», по-прежнему вызывали у меня уйму вопросов. Прежде всего такой: нельзя же целыми днями с утра до вечера грабить богачей. Чем еще они занимаются?

Выяснилось, что Джулиан вырос в семье ценителей вина, чем воспользовался, превратив знания в бизнес. У него был магазин в Марина-дель-Рей, где продавали самые изысканные и дорогие вина мира. Из тех, что по карману только самым состоятельным людям. Так Джулиан заводил знакомства в кругах тех, кто был до неприличия богат, – главным образом владельцев яхт. И в то же время магазин помогал ему отмывать деньги, добытые грабежами.

Если вдуматься, в моей жизни прослеживается определенная симметрия. Человек, продававший дешевое спиртное, поддержал меня, когда я в этом особенно нуждался. А теперь рядом со мной был человек, зарабатывающий продажей баснословно дорогих вин.

Рамона тоже почти все время проводила в магазине Джулиана. Гуннар был татуировщиком и работал в тесной мастерской в Санта-Монике. Довольно часто я видел его на заднем дворе. Со мной он почти не разговаривал. Но чем дольше я отирался вокруг всей четверки, тем больше убеждался, что Гуннар вообще молчун. Он жил в том же доме, каждый вечер ужинал в компании одних и тех же людей. Но стоило присмотреться, становилось ясно: если бы не общие интересы, он ни за что не стал бы проводить столько времени с ними или со мной.

Люси? Она единственная из всей банды не нашла себе приличного занятия. После реабилитационной программы она перепробовала самую разную работу, но нигде не задержалась. Ее последним увлечением была живопись. Благодаря Джулиану несколько ее картин висели в одной из местных галерей. Люси писала преимущественно джунгли и животных в психоделической манере. Ее картины мне нравились, но спросом они не пользовались.

Поскольку свободного времени у Люси было больше, чем у остальных, я часто болтался рядом, пока она рисовала или готовила еду. Однажды она застала меня рисующим ее в блокноте, отобрала его у меня и долго рассматривала.

– Еще одна причина ненавидеть тебя, – заявила она, швыряя мне блокнот.

Сейф по-прежнему стоял в дальней комнате. Целый месяц Люси пыталась открыть его. Я, как мог, старался объяснить ей, что именно чувствую, прикасаясь к «зоне контакта». Но несмотря на все старания, у нее ничего не получалось.

Конечно, пейджеры по-прежнему были при мне. Однажды сработал желтый. Я хотел было сделать вид, будто ничего не слышал, но все-таки съездил к телефону-автомату на набережной и набрал номер. После двух гудков в трубке раздался голос.

– Это Майкл?

Он знает, как меня зовут, отметил я. Однако мой собеседник не понимал, что я не могу ему ответить.

– Это Харрингтон Бэнкс, – продолжал он. – Харри. Помнишь меня? Мы познакомились в Детройте, в ремонтной мастерской.

Да, помню. Ты явился туда и задал мне несколько вопросов. На следующий день я увидел тебя в машине. Ты просто сидел в ней. Наблюдал.

– Мы можем где-нибудь встретиться, Майк? Нам обязательно надо поговорить.

Он как-то ухитрился раздобыть номер желтого пейджера. Интересно, он может определить, что я звоню ему из Лос-Анджелеса? Черт, а вдруг именно сейчас он и определяет мой номер?

– По-моему, ты увяз слишком глубоко, – добавил он. – Ты меня слушаешь? Будет лучше, если ты примешь мою помощь.

Я повесил трубку и укатил домой на мотоцикле. Дома я первым же делом вынул из желтого пейджера батарейки и оставил его лежать на прежнем месте, в коробке.

Гуннара одолевало беспокойство. Справлялся он с ним неважно.

– Джулиан признает только один способ вести дела, – объяснял он мне. Мы сидели за обеденным столом, Джулиан, Рамона и Люси хозяйничали на кухне. – Ему нужно полгода, чтобы подготовить почву. Шесть месяцев. Мы узнаем о человеке, которого пасем, всю подноготную, вплоть до мелочей. Если ему случается вставать среди ночи, чтобы отлить, – мы и это знаем.

Он допил остатки красного вина из своего бокала.

– Тем временем Джулиан обхаживает толстые кошельки в своем винном магазине, Рамона помогает ему. А мы с Люси сидим сложа руки и ждем. Пока наконец не приходит время заняться делом. Тогда вся тяжелая работа достается мне. Люси или ничего не делает, потому что Джулиан не доверяет ей, или служит приманкой для какого-нибудь озабоченного старпера.

Не знаю, зачем он выкладывал мне все это. Ведь я оставался новичком в банде. Но похоже, он просто прекрасно понимал, что я никому не передам его слова.

Как бы ни нервничал Гуннар, Джулиан оставался верен себе. Он входил с жертвой в контакт. Потом развивал его. Медленно, осторожно. Узнавал о потенциальной жертве все, что только мог. И ждал, когда представится подходящий случай.

Лишь однажды он просчитался. Выбрал не ту цель, неверно рассчитал время и мог поплатиться жизнью. Но вместо этого получил в помощь сначала Призрака. А потом и меня.

– Так я с ним и познакомился, – объяснил мне Джулиан. – С твоим человеком из Детройта.

Этот разговор состоялся несколько дней назад. После очередного роскошного ужина, который целиком достался нам с Джулианом и Рамоной. Гуннар и Люси куда-то укатили. Джулиан рассказывал мне эту историю с таким видом, словно важнее его слов ничего и представить нельзя. И вероятно, действительно придавал ей огромное значение.

– Я понял, что с ним лучше не шутить, как только он вошел в магазин. Ты же видел его. Значит, понимаешь, о чем речь.

Я кивнул. Да, я понимал.

– Это было пару лет назад, в сентябре. Смотри, что он делает: берет напрокат большую яхту, созывает серьезных ребят, и они отплывают в Орегон – играют там в гольф, устраивают морские прогулки, каждые два дня сходят на берег, а задержавшись в Лос-Анджелесе, успевают скатать в Вегас. Сплошное развлечение.

Я вспомнил свое знакомство с этим типом. Было трудно представить его занятым хоть чем-нибудь человеческим.

– И все это лишь разминка. Затем они уплывают в Мексику, по пути начинают играть в покер. Без ограничений. Человек семь или восемь. Ставки – по полмиллиона. Строго наличными. Стало быть, на одной яхте – миллиона четыре как минимум. Майк, ты представляешь, что я подумал, когда услышал все это от человека, с которым едва успел познакомиться? Мне-то он объяснил, что приехал закупить вина для своих пассажиров, а я слушал и думал: не-ет, просто сегодня утром Господь вдруг решил, что у вас слишком много денег, сэр. Поэтому вы здесь.

Рамона сидела рядом с ним. Она улыбнулась и покачала головой.

– Но как разыграть эту карту, я знать не знал, – продолжал Джулиан. – Времени было в обрез, понимаешь? Они отплывали на следующий день. Такие деньжищи – и ускользали в Мексику. Я и подумал: черт, если бы покрутиться вокруг него хоть немного, может, я понял бы, что к чему. И я пообещал собрать для него лучшее вино, какое у меня есть, несколько отличных бутылок, и лично доставить на яхту. Он, конечно, согласился – очень любезно, мол, с вашей стороны, и все такое. Приезжайте, покажу вам яхту. Само радушие и гостеприимство. Сразу надо было насторожиться. Но четыре миллиона долларов кому хочешь затуманят мозги.

Прибыл я в порт, смотрю – яхта у него самая большая из всех. Остальные рядом с ней – скорлупки. Кстати, яхта и не его вовсе. Просто взял ее напрокат на месяц. Мы с Рамоной берем ящики с вином, вдобавок Рамона приготовила несколько красивых букетов. И сигары в подарок клиенту. Все чин чином, ясно? Идем мы со всем этим добром по трапу, Рамона в бикини, кокетничает с мистером Лакомый Кусочек почем зря. Остальные еще на берегу, потому я и решил немного осмотреться, погулять по каютам, понимаешь? Увидеть, что там внутри. А если застукают, всегда могу отговориться – скажу, что цветочки решил по каютам расставить, порадовать пассажиров. И если удастся узнать, где стоит сейф… попытаться стоило, правда?

Он умолк и задумался. С лица Рамоны сбежала улыбка.

– Да, знаю, по-дурацки все вышло. К чертям такие импровизации. Словом, оказалось, что все это было подстроено. Я побродил по яхте и нашел сейф в одной из кают. Так себе сейф, между прочим. Из тех, что и Люси без труда откроет. Но не успел я обрадоваться, как услышал за спиной голос. Обернулся – и увидел, как в меня целится какой-то тип. Странный такой с виду. Ты ведь с ним знаком? Помнишь, вид у него ленивый, а лицо всегда заспанное?

Я кивнул. Да, мы встречались.

– Я начал оправдываться – хотел только цветы поставить, дружище. Но он на это не купился. Черт, да я сам бы себе не поверил. Выводит он меня на палубу, а там уже и Рамона, и мистер Лакомый Кусочек, и от гостеприимства ни следа не осталось. Он велит мне сесть и просит назвать хоть одну убедительную причину, по которой не стоит сразу же бросать наши трупы в океан. Пока я силился хоть что-нибудь придумать, вмешалась Рамона: «Не стоит, потому что акулы не любят мексиканцев». Пораскинув мозгами, он говорит: «Но твой же приятель не мексиканец». А она: «А он-то здесь при чем?» По крайней мере рассмешила этого типа. Он отсмеялся, помолчал и сказал: «Мне говорили, что вы ловкие ребята. И я решил убедиться сам. Значит, так халтурно вы всегда работаете?» Ну я и начал уверять: «Нет, сэр, что вы! Но как вы о нас узнали?» Потому что в то время узнать о нас ему было решительно неоткуда. А он подошел ко мне вплотную и произнес: «Я все знаю. Потрудись запомнить». У меня сердце ушло в пятки: все, думаю. Мы покойники.

Обошлось: он нас отпустил. С двумя условиями, как он сам сказал. Во-первых, он… скажем так: поблагодарил за вино, сигары и цветы. Сказал, это было очень предусмотрительно с нашей стороны. А во-вторых, дал один телефон. «Если вас никто не пришлепнет, пока вы учитесь работать как надо, – добавил он, – тогда вам наверняка понадобится хороший взломщик». От нас требовалось одно: не забывать с каждого дела отстегивать ему десять процентов. Так мы и познакомились с Призраком.

– Люси говорила о том, как ездила к нему? – спросила Рамона. – И пыталась учиться у него?

Я кивнул.

– В конце концов все наладилось, – добавил Джулиан.

Да, наладилось, мысленно согласился я. И вот я здесь. Работаю на парня, который однажды уже выбрал не ту жертву. Такую, какой врагу не пожелаешь.