Текст книги "Красные стрелы"

Автор книги: Степан Шутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Танки Лукьянова, используя лощины и вытянувшись цепочкой, направились к Ароняну. При подходе развернулись в линию и, на ходу стреляя, ворвались в деревню. Эффект удара необыкновенный. Немцы, не поняв, в чем дело, начали метаться. Артиллеристы бросили пушки и пустились наутек. Мы догоняли их, давили гусеницами, расстреливали из пулеметов. Воспользовавшись замешательством врага, в атаку бросается пехота, поддержанная подразделениями Шашло.

Ароняну взят. До Ясс остается всего шесть километров.

Старый румын вылез из танка. Вытирая раскрасневшееся мокрое от пота лицо высокой овчинной шапкой, торжествующе говорит:

– Никогда бы не подумал. Русские солдаты чудодеи! – И вдруг спрашивает: – Но почему мы остановились? Я знаю тропинку к Яссам…

11

Бригада довольно глубоко вклинилась в оборону противника. На флангах ее нависли крупные немецкие силы.

Противник беспрерывно контратакует. И без того сильно обескровленные, мы несем новые потери. Шашло лично следит за ремонтом вышедших из строя машин. Но ведь сгоревших танков не восстановишь, погибших танкистов в строй не вернешь.

По радио вызывает генерал Кравченко:

– Как дела, Степан Федорович?

Докладываю, что трудно.

– Ничего, держись, – заявляет он. – Тебе не привыкать.

К полудню следующего дня положение ухудшилось. Вражеские танки прорвались на правом фланге, отрезав в болотистом лесу пять «тридцатьчетверок» и группу автоматчиков капитана Минчина. Связь с ними прервалась.

Позже нам попался любопытный документ. Не берусь судить, заблуждался ли офицер, писавший его, или просто хотел набить себе цену, но он докладывал своему начальнику, что окружил всю нашу часть, ни больше ни меньше. Он сообщал:

«Нам удалось окружить 20-ю русскую гвардейскую танковую бригаду из армии генерала Кравченко. Известно, что эта бригада воевала под Сталинградом, Курском, Киевом, Корсунь-Шевченковским. Считаю крайне необходимым воспользоваться моментом для поднятия духа у наших танкистов. Они должны убедиться в том, что мы еще в силах окружать и уничтожать части противника. Прошу Вашего приказа об оказании мне помощи».

Тяжело пришлось пяти нашим экипажам и двадцати автоматчикам, оставшимся в окружении. Ночью в освещенном вражескими ракетами лесу парторг батальона лейтенант Куценко созвал партийно-комсомольское собрание. Капитан Минчин рассказал о положении дел. Он не стал приукрашивать действительность. Да, обстановка трудная: два танка из пяти неисправны, из сорока человек – вместе с танкистами – три тяжелораненых, шесть – легкораненых, боеприпасов мало, продуктов – всего двадцать четыре сухаря.

– Но есть и положительное, – заканчивает доклад капитан, – враг нас боится. Видите, разведку посылает, а сам сунуться не решается. Это уже хорошо! Ну и наши, конечно, помогут нам.

– Какие будут вопросы?

Ответом парторгу – тишина.

– Предложения?

– Есть, – отзывается из темноты молодой голос. – Надо связаться с командованием бригады и заверить, что будем драться до последнего вздоха.

– Чепуха! – возражает другой голос. – Командование бригады и так знает, что мы не подкачаем и ни при каких обстоятельствах не сдадимся.

– Правильно, – соглашается парторг Куценко. – Коммунисты и комсомольцы до конца останутся верными Родине и будут в бою служить примером. Мы все, как один, выполним свой долг. Есть предложение перейти ко второму вопросу – приему в партию.

Возражений нет. Лейтенант Куценко зачитывает заявление Свидорчука, рекомендации.

– Все знают Свидорчука?

Кто его не знает? Старый буденновец, хороший товарищ. В бою смел. Машину разбили, он с автоматом воюет. Свидорчука единогласно принимают кандидатом в члены партии.

После собрания небольшая группа автоматчиков, которую возглавляет молодой коммунист Свидорчук, делает вылазку. Тихо подкравшись к подбитым немецким танкам, бойцы снимают два пулемета, захватывают патроны и благополучно возвращаются.

Капитан Минчин пожимает руку Прокопу Прокоповичу:

– Очень кстати. Благодарю за хорошую службу.

Пожилой солдат откашливается. На его лице выражение спокойного достоинства.

– Служу Советскому Союзу, – отчеканивает он каждое слово…

Ветер разгоняет тучи, на горизонте появляется ярко-оранжевая полоска. На рассвете потянул ветерок, стало сыро, прохладно.

Под одной плащ-палаткой съежились Свидорчук и рядовой Махотин – пожилой кубанский колхозник с насмешливыми глазами на скуластом, обросшем бронзовой щетиной лице. Вертятся с боку на бок, толкают друг друга. Наконец Махотин тяжело вздыхает и, чувствуя, что засыпать уже все равно поздно, обращается к товарищу:

– Спишь, что ли, Прокоп?

– С тобой разве уснешь, все бока протолкал.

– Ничего, нам, видать, скоро накрепко заснуть придется. Переживем ли нынче, неизвестно.

– С такими мыслями тебе, Андрей, дома на печке сидеть, а не воевать, – рассердился Свидорчук. – Подумаешь, фрицев испугался. Мало мы их били!

Махотин привстал на локте:

– Брось ты свою агитацию. Меня уговаривать не надо, я и так назад не побегу. Увидишь, помирать буду головой к противнику. Понял? Не люблю я этого, когда меня за маленького принимают. – Немного успокоившись, продолжал: – Вот ты на Берлин собирался идти…

– И приду в Берлин, – резко перебил товарища Свидорчук, – обязательно приду. Ну, окружили нас, что из этого? Фашистам ничто уже не поможет. Или сами пробьемся, или наши выручат. А что до Берлина, так посмотри, Андрей, на военные карты и увидишь ты на них красные стрелы. Нацелены они куда? На запад, на Берлин. Подполковник Шашло говорил: два раза русские приходили в Берлин, придут и в третий. Знаешь присказку: бог троицу любит! И вот придем мы в Берлин, Гитлера прикончим и скажем: «А ну, кто еще охотник до нашего добра?»

Махотин оживился:

– А думаешь после войны будут такие желающие?

– Почему не быть? Капиталисты же пока еще останутся. Они страсть какие жадные. Только и капиталисты, пожалуй, побоятся. А пойдут войной – крышка им!

Мимо автоматчиков проходит Куценко. Он и в трудной обстановке не забыл побриться.

– О чем разговор, товарищи? – подсаживается парторг к солдатам.

Махотин краснеет, смотрит на Свидорчука. Тот понимающе наклоняет голову:

– Мы тут, товарищ лейтенант, о Берлине толкуем. Дважды русские брали его. Думаем, возьмут и в третий раз.

– Обязательно возьмем, – уверенно говорит Куценко.

Он хотел еще что-то сказать, но над лесом нависает надрывный гул самолетов. Они наугад строчат из пулеметов, наугад сбрасывают бомбы.

– По местам! – командует Куценко.

Включается артиллерия противника. Снаряды корежат деревья. Над головами людей со свистом проносятся осколки.

– Они хотят нас похоронить в лесу, – высказывает догадку Свидорчук. – Помню, под Житомиром, когда Буденный…

Махотин обрывает друга иронической улыбкой. Свидорчук смущается, отводит глаза в сторону.

В двадцати шагах от них загорается танк. Бойцы бросаются к нему, с риском для жизни помогают танкистам спасти снаряды и патроны. Боеприпасы нужны другим машинам.

Немного времени проходит, и снова появляются самолеты. Визжат бомбы, рушатся деревья, высоко вверх подымается земля.

Когда улетают, бойцы осматриваются. Там, где стояла палатка с тяжелоранеными, образовалась глубокая воронка. Тяжело ранен командир взвода автоматчиков младший лейтенант Королев.

– Свидорчук… – с трудом говорит он, – взводом командовать будете вы, – и падает.

Лейтенанту Куценко перевязывают ногу. Кровь пробивается сквозь толстый слой ваты и марли. Его уносят в глубокую щель под днище подбитого танка.

Свидорчук докладывает капитану Минчину о потерях автоматчиков:

– Два убитых, три тяжелораненых.

– Надо внимательно следить за противником, – советует капитан. – Полагаю, скоро на нас навалятся танки и пехота.

Бомбовые удары и артиллерийский обстрел чередуются до полудня. Потом наступает затишье.

– Не люблю тишину на фронте, – заявляет Махотин. – Так и жди какой-нибудь пакости.

Действительно, слышится нарастающий гул моторов. Как тараканы, ползут широкие приземистые немецкие танки. На них – автоматчики.

Три железных чудовища подходят поближе к лесу, останавливаются. На одном из них открывается верхний люк. Осторожно выглядывает танкист. Так же робко черепаха высовывает из своего панциря крошечную голову.

– Без приказа не стрелять! – предупреждает Минчин.

Подходят еще шесть танков. В лес войти боятся, открывают огонь наугад.

Теперь можно ударить. Почти в упор четыре «тридцатьчетверки» бьют болванками. Еще, еще. Пулеметы сбивают с брони десантников.

У врага хаос. Два танка сталкиваются и от удара взрываются. Бой короткий, но урон для немцев чувствительный: три подбитые машины, две сгоревшие и еще три искореженные взрывам…

Пять суток горстка танкистов и автоматчиков отбивалась от превосходящего противника. Одиннадцать бомбовых ударов, десятки массированных налетов артиллерии и столько же атак танков и пехоты.

Из пяти «тридцатьчетверок» остались только две, из сорока человек – семнадцать, считая и раненых – капитана Минчина, автоматчика Махотина, которому взрывом оторвало руку.

На шестые сутки с помощью полка самоходных орудий полковника Головина нам удалось разорвать кольцо окружения и вызволить полуживых от усталости и голода героев.

12

– Правду говорят: близок локоть, а не укусишь, – показываю я на виднеющиеся вдали окраинные домики Ясс. – Прямо удивительно, с каким упорством держатся немцы.

– Ничего удивительного, – отвечает Шашло. – Город, по сути дела, прикрывает вход в Румынию. Потеря его для немцев равносильна потере всей страны. – Начальник политотдела вопросительно поглядел на меня: – Ты понимаешь, что будет означать выход из войны Румынии?

– По-моему, с этого начнется развал фашистского блока.

– Совершенно верно. Германия потеряет остатки престижа у своих союзников. А они и без того воюют сейчас из-под палки…

И действительно, немцы оборонялись с фанатичным упорством. Больше того, во второй половине мая они даже провели несколько контратак, рассчитывая отбросить советские войска за Прут. Четырнадцатидневные бои им, однако, ничего не дали.

Бригада в этих боях не участвовала. В предвидении нового наступления ее отвели на укомплектование.

После фронтового шума и грохота для нас наступили более или менее спокойные дни, хотя и теперь для отдыха времени не было. Много забот требовало приведение в порядок техники, получение и осваивание новых машин. Но особенно трудоемкой оказалась подготовка пополнения.

Познакомившись с новичками, мы сразу поняли, что в резервных частях времени даром не тратят. За короткое время бойцов там познакомили с танками, научили сносно водить и стрелять. Но и нам предстояло сделать немало. Помимо углубления имевшихся у молодых танкистов знаний и навыков, следовало обучить их действию в составе взвода, роты, батальона, взаимодействию с пехотой, артиллерией, авиацией. Словом, занятия шли с большим напряжением.

Но это еще не все. Бойцов нового пополнения готовили к боям морально, психологически. Контроль и руководство этим взяли на себя политотдел и политработники подразделений. Каждый вечер выступали бывалые воины, знакомя новичков с боевым путем и традициями бригады, рассказывая о подвигах танкистов-героев.

Мы считали, что особенно важно подготовить молодого бойца к первому бою, к первому испытанию всех физических и моральных сил. Фронтовики специально выступали с воспоминаниями о своем первом бое, рассказывали о своих ощущениях, переживаниях. Все это позволяло новичку правильно понять, что храбрость – это прежде всего умение подчинять свою волю, побороть страх.

У наших солдат и офицеров очень быстро завязались дружеские отношения с населением. Румыны охотно посещали концерты красноармейской художественной самодеятельности. В свою очередь бойцы с удовольствием слушали задушевные румынские песни.

Как-то в село, где стоял штаб бригады, пришла румынка с воспаленными от слез глазами. Оказывается, рискуя жизнью, она пробралась из Ясс. За сочувствие русским ее мужа и сына арестовали гестаповцы. Недавно она узнала, что оба умерли в концентрационном лагере.

По нашей просьбе эта румынка выступила на митинге личного состава бригады.

– Дети, – обратилась она к танкистам. – Гитлер принес румынскому народу голод и войну, вы же несете нам мир. За это большое спасибо! Мы вас просим – быстрее освободите Румынию от фашизма!..

13

Машина скачет по ухабам, делает резкие повороты, а Хромову море по колено. Он сам себе дирижирует руками, комично закатывает глаза и поет:

 
Я цыганский барон,
пам, пам, па-па, па-па…
 

Мы с Тимофеем Максимовичем переглядываемся: что случилось с нашим майором? Может, «перебрал» малость? Хотя это на него не похоже. Притом на совещании у командующего Хромов все время сидел с нами.

Проезжаем «хозяйство» подполковника Иванникова. Его часть будет действовать с нами.

Завтра, 20 августа, выступаем. Три общевойсковые армии и наша 6-я танковая наносят удар по немецко-румынской группировке северо-западнее Ясс. Наступаем в направлении Яссы – Васлуй – Фэлчиу. После прорыва обороны танковым и механизированным соединениям предстоит быстрым маневром окружить вражескую группировку, а затем развивать наступление в глубь Румынии. 6-я танковая будет наносить удар через Фокшанские ворота.

Начальник штаба прерывает мои мысли:

 
…Я цыганский барон,
Был в цыганку влюблен,
Пам, пам, па-па, па-па,
Пам, пам, па-па, па-па.
 

На днях Дмитрий Васильевич получил письмо и фотографию из куйбышевского детдома. Директор сообщил, что «Александру Дмитриевичу Хромову скоро исполнится три года. Он переболел коклюшем. Сейчас ходит в синяках, так как большой драчун».

Может, воспоминания о приемном сыне и подняли настроение Хромова?

 
Я цыганский барон…
 

Он обрывает самого себя. В голосе необычный пафос:

– Да, товарищи! Наша авиация произвела перспективную аэрофотосъемку всех маршрутов танковых соединений в глубине обороны противника! Здорово, а? Подумайте, как далеко мы шагнули!.. И какая силища у нас! На главном направлении по технике мы превосходим противника в шесть раз. Понимаете, в шесть раз! – И тут же, не останавливаясь:

 
Я цыганский барон…
 

Мы переглянулись с Тимофеем Максимовичем и подхватили:

 
Был в цыганку влюблен…
 

Сержант, шофер, надул щеки и, подражая трубачу, шумно запыхтел:

 
Пам, пам, па-па, па-па…
 

Возвращаемся в бригаду. По возбужденным лицам танкистов вижу: что-то произошло.

Действительно, дежурный офицер докладывает, что в наше отсутствие противник высаживал небольшую группу парашютистов. В облаве на них участвовало вместе с войсками и население. Все лазутчики пойманы.

На допросе пленных выяснилось, что кроме других задач они должны были установить месторасположение 20-й танковой бригады.

Это сообщение любопытно! Враг потерял соприкосновение с нами и теперь нервничал.

27-я и 52-я армии, хорошо поддержанные авиацией, прорвали долговременную оборону противника. Танковые соединения вошли в прорыв и рванули на юг. На отдельных рубежах встречали сопротивление, приходилось опасаться и засад.

Вблизи железнодорожной станции Тыргу-Фрумос передовой наш отряд наткнулся на хорошо замаскированную засаду. В течение пяти-шести минут потерял четыре танка. Это, разумеется, не могло остановить наступления. Станцию мы взяли, но дорогой ценой.

Спустилась ночь. Разведка обнаружила поблизости скопление более ста танков противника. Это оказался его резерв – танковая дивизия.

Ждать утра нельзя. Надо использовать момент внезапности. На огневой рубеж выходит полк самоходной артиллерии и танковый батальон «тридцатьчетверок».

Два-три залпа, и несколько вражеских танков запылало. Пламя осветило местность, теперь противник словно на ладони. Земля содрогается от сплошного орудийного гула.

Враг ошарашен нашей дерзостью, парализован страхом. В его лагере паника. Немцы-танкисты и румыны-десантники разбегаются. Несколько человек, потеряв ориентировку, попадают к нам.

Утром подсчитываем трофеи. Победа потрясающая, неожиданная. С волнением докладываю командиру корпуса:

– Сожжено двенадцать вражеских танков. Нам достались сто шесть совершенно исправных.

Генерал хочет казаться спокойным, но у него тоже голос дрожит от возбуждения:

– Впереди еще одна укрепленная позиция. Нельзя дать врагу закрепиться на ней. Ваша атака должна быть стремительной, опережающей. Только, пожалуйста, не зарывайтесь!

Войска левого фланга нашей ударной группы уже овладели Яссами. Наш корпус и соединения 27-й армии освободили город Тыргу-Фрумос и вышли на оперативный простор. Танковые части, хлынувшие в образовавшиеся широкие бреши, перехватили важные коммуникации противника, стали громить его тылы.

Бригада только что заняла железнодорожную станцию Тудирешти, когда подъехал командующий бронетанковыми войсками 2-го Украинского фронта генерал-полковник Куркин.

– Поздравляю с успехом, – пожимая нам руки, сказал он. Потом достал из полевой сумки карту, развернул ее, начал водить карандашом, показывая пункты, которых достигли войска на других участках. Нам он поставил задачу наступать через горы в направлении Бырлад и к утру 24 августа овладеть важным узлом дорог Васлуй.

В заключение заметил:

– Друзья, надо скорее идти на юг. Нельзя допустить отхода шестой вражеской армии.

Выступили мы той же ночью. Двигались через горы, каждую минуту рискуя сорваться в пропасть.

Неожиданно колонна останавливается. Командир передового батальона Симаков передает по радио:

– Сбились с дороги. Впереди препятствие.

Подхожу к головной машине. Темнота. Людей узнаю только по голосам.

– Мы там, у большого валуна, от пути уклонились, – говорит младший лейтенант Ахметов. – Надо было взять правее.

Лучом фонарика освещаю расщелину. Ширина – метра два с половиной – три, а глубина – дна не видно.

– Эту штуку можно в два счета перепрыгнуть, – заявляет механик-водитель Млинченко.

Перепрыгнуть? В темноте? А если впереди дорога вообще окажется непроходимой? Высказываю свои сомнения.

– Что же делать? – спрашивает тот же Млинченко. – Все равно назад не развернешься, ущелье узкое.

– Если и сумеем возвратиться на дорогу, времени много потеряем, – поддерживает танкиста подошедший Шашло. – Наступит рассвет – потеряем союзника – внезапность.

Я и сам понимаю, что другого выхода нет.

– Хорошо, – говорю. – Будем прыгать!

Передний танк отходит немного назад, делает разгон и довольно легко проскакивает над пропастью. За ним следует второй, третий… И вот уже мы снова в пути.

Километров через пять выходим как раз на ту дорогу, по которой должны были идти. Даже выигрываем время за счет того, что шли напрямик, минуя объезды.

Разрывая утренний туман, спускаемся в долину Бечешти-Васлуй. Навстречу шагает румын. Глядит на нас, словно на выходцев с другой планеты.

– Вы прошли через горы? – удивляется он. – Не может быть, по той дороге днем лошадь с трудом проходит. Не может быть!

14

В двадцати километрах от Васлуя останавливаемся на заправку. На «виллисе» со стороны города к нам подъезжает полковник Головин, командир части самоходных установок. Он вырвался вперед, полагая, что Васлуй уже в руках советских войск, да нарвался на немца.

– Еду. Смотрю, навстречу мчится легковая, рассказывает полковник усмехаясь. – Подъезжает ближе – в ней, вижу, немецкий офицер. Ну, конечно, мы оба развернулись и дали стрекача. Он – обратно в Васлуй, я – сюда.

– Далеко это было? – спрашиваю.

– Да километров десять отсюда.

Значит, на ближайших десяти километрах засад не предвидится. Сажусь на «виллис» и несусь впереди бригады.

Уже вблизи от Васлуя встречаем подводу. На ней семь румынских солдат и офицер. Офицер спрыгивает, бежит ко мне, козыряет.

– Мы к вам, в плен.

– Сдать оружие! – приказываю.

Румын отдает моему шоферу пистолет. Солдаты складывают в машину винтовки. Людей лишних, чтобы конвоировать пленных, нет. Даю им записку, объясняю, как проехать в тыл бригады. Оттуда их отправят в корпус.

– Господин полковник, мой долг предупредить вас, – заявляет румынский офицер.

– В чем дело?

– Немцы ожидают вас и готовят танковую контратаку.

– Много у них танков?

Румынский офицер пожимает плечами:

– Боюсь ввести вас в заблуждение. Во всяком случае, не мало.

– Благодарю.

Действительно, со стороны Васлуя слышен нарастающий гул моторов. Приказываю своим развернуться, встретить вражеские танки огнем из-за укрытий, потом атаковать.

Вражеские бронированные чудовища уже показались. Они идут, покачиваясь, словно лодки на волне. Метрах в восьмистах от нас начинают рассредоточиваться по фронту и стрелять.

Значит, заметили. Мы пока молчим. Подпускаем до полкилометра и тогда только даем несколько залпов. Нам помогают подоспевшие артиллеристы 6-й механизированной бригады.

Противник отступает, оставляя с десяток горящих машин. Наши батальоны устремляются за ним. При подходе к городу тоже попадают под сильный огонь, теряют несколько танков и отходят. До наступления темноты пробиться в город мы так и не смогли.

На следующее утро бой разгорается с новой силой, но теперь нам легче. Подтянулись соседи, атакуем город с разных сторон.

Обедаем в Васлуе.

В тот же день в васлуйском городском парке идет совещание командиров и начальников штабов танковых частей. Его созвал генерал-лейтенант А. Г. Кравченко. Рядом с ним сидит командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Р.Я. Малиновский, член Военного совета генерал-лейтенант И.3. Сусайков, командующий бронетанковыми войсками фронта генерал-полковник Куркин и командир нашего корпуса генерал-лейтенант Алексеев.

Командующий армией сообщает радостную весть. Войска 2-го и 3-го Украинских фронтов соединились у реки Прут в районе Леово – Хуши и замкнули кольцо окружения кишиневской группировки противника. Накануне пало румынское фашистское правительство Антонеску. В связи с этим возникла благоприятная обстановка для стремительного наступления 6-й танковой армии на юго-запад, в направлении Бухареста и Плоешти…

После совещания меня и Хромова подзывает к себе генерал Алексеев.

– Как настроение людей? Устали танкисты? – ставит он вопрос напрямик.

– Устали, товарищ генерал, – тоже откровенно отвечаю ему. – Но приказ выполним.

– Обязательно, – подтверждает Хромов. – Люди прямо рвутся в бой.

– Имейте в виду, по пути на Бырлад предстоят серьезные бои. Будьте внимательны, – предупреждает генерал на прощание.

Пятидесятикилометровый марш совершаем ночью. Механики-водители сидят за рычагами и борются со сном. Отсыпаться некогда. Ночное время упускать нельзя. Ночью меньше вероятности попасть под удар авиации, нарваться на фаустпатронщиков, да и танковые, артиллерийские засады не так опасны – прицельной стрельбы вести не могут.

Шли на большой скорости. Наталкивались на засады. Враг яростно обстреливал. Не останавливаясь, мы давали по нескольку залпов и двигались дальше. Чем ближе к Бырладу, тем сильнее огрызаются фашисты.

У самого города, когда уже стало светать, попадаем под бомбежку. Особенно досталось взводу Москвина. Но потери небольшие – танкисты уже приноровились. Во-первых, при налетах рассредоточивались, а в один танк бомбой попасть не просто. Во-вторых, научились маневрировать. Только подлетает самолет – танк остановится и ждет. А оторвется бомба – он делает рывок. Разрыв происходит сзади или в стороне.

Я смотрю, как действует взвод, сам командир, и не могу нарадоваться. Как растут люди! Игорь Москвин пришел к нам недавно, в январе. Пришел из школы молодым, необстрелянным. Невольно вспоминаю, как тяжело он перенес тогда первую бомбежку. Принялся бегать, метаться по полю, забыв все на свете. Теперь он лейтенант, стал командиром взвода. Его просто не узнать.

Население Бырлада устраивает освободителям теплую встречу. Нас угощают молоком, кукурузными лепешками, горячими початками кукурузы. Девушки забрасывают танки цветами. Скоро на площадь, где мы остановились, подходит небольшая колонна людей. Над их головами развевается красное полотнище с надписью на русском языке: «Добро пожаловать, красноармеец!» В конце колонны несут плакат с одним только словом: «Спасибо».

Мы спешим. Наскоро закусываем, благодарим радушных хозяев, трогаемся дальше. Меня догоняет генерал Алексеев, его машина пристраивается рядом с моей. Не останавливаясь, кричит мне:

– Жми быстрее, Шутов. К Плоешти немцы стягивают остатки своих разбитых дивизий. Нельзя давать им закрепиться. Я на тебя надеюсь, Степан Федорович. – В глазах генерала зажигаются хитрые огоньки: – Имей в виду, с тебя будет теперь двойной спрос.

– Почему? – насторожился я.

– Потому, что тебя представили ко второй звездочке.

Алексеев часто бывал в бригадах, неожиданно наскакивал на тылы, появлялся среди ремонтников, у медиков. Его уважали за внимательность, заботу о танкистах, за справедливую требовательность. В этот раз мне от него досталось:

– Почему небритый? – вдруг спрашивает он.

– Только вчера брился, – отвечаю.

– Каждый день нужно, если борода быстро растет. Запомни, наша армия – самая культурная в мире. Во всех отношениях – и в образовании, и в поведении, и во внешнем облике. Подчиненным это тоже растолкуй. И обязательно требуй. Ну, бывай!

Махнув на прощание рукой, Алексеев уехал.

Чтобы ускорить движение, беру с собой несколько автоматчиков и выезжаю вперед разведать дорогу. Едем и едем. Уже близко Фокшаны, а на всем пути не встречаем ни одного немца. Подозрительно. Не верится, чтобы противник ушел, не попытавшись хоть на каком-то рубеже задержать нас.

Остановились. Машину спрятали в придорожных кустах, сами осторожно пошли дальше. Так и есть – траншея. В ней несколько фашистов. Назад идти поздно. Забрасываем траншею гранатами. Старший сержант Свидорчук и ефрейтор Самойлов захватывают станковый пулемет. Выбиваем гитлеровцев из засады и спокойно возвращаемся обратно.

Увлеченные короткой схваткой, мы не заметили, как к городу проскочила машина генерал-лейтенанта Алексеева. Впереди раздаются выстрелы. И вот к нам уже бежит его раненый адъютант.

– Командир корпуса попал в засаду, – кричит он еще издали. – Скорее спасайте его.

Бросаемся туда. Видим, как генерал, держа правую руку на согнутой в локте левой, отстреливается. Около него падает несколько фашистов. Немцы подбираются к нему, хотят взять живым. Но, увидев нас, поспешно стреляют в упор и убегают.

Наклоняюсь над генералом. Он уже мертв.

Генералу Алексееву посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Похоронили его в Киеве со всеми подобающими почестями.

В нашей бригаде состоялся траурный митинг. Выступая на нем, Калайдаров от имени своего экипажа заявил:

– На войне не оплакивают погибших товарищей. За них мстят. Смерть генерала Алексеева удесятеряет нашу ненависть. Наш экипаж клянется и призывает всех не жалея жизни бить фашистов до полного их истребления.

Бой за Фокшаны был коротким. Деморализованный противник уже не мог оказывать стойкого сопротивления. Выбив его, мы, не задерживаясь, двинулись на Рымники.

В тот день отличился комсомольский экипаж лейтенанта Митина, от имени которого башенный стрелок Калайдаров поклялся мстить за смерть генерала Алексеева. Интересные люди собрались в экипаже. Командир танка был русский, механик-водитель – украинец, заряжающий – туркмен, стрелок-радист – киргиз. А сдружились так, что водой не разольешь. Танкисты переписывались с четырьмя подругами – швеями бакинской фабрики и договорились после войны вместе поехать к ним. У каждого в кармане хранилось фото с четырьмя смеющимися девушками.

Машина Митина шла впереди, в разведке. Командир заметил отходящую колонну противника: десятка два больших грузовиков с автоматчиками, а посредине – несколько пушек на тягачах.

Колонна растянулась километра на полтора. Митин внимательно разглядывает ее и думает, как лучше поступить: обстрелять издали или наскочить сзади. Решил атаковать.

– Давай, – говорит механику-водителю, – жми.

Машина выходит на дорогу и начинает нагонять колонну. Скорее всего, немцы не слышали рева мотора, а может быть, и заметили подходящий танк, но приняли его за свой, во всяком случае, колонна продолжала двигаться также спокойно. Только когда «тридцатьчетверка» подошла совсем близко, фашисты забеспокоились. Но было поздно.

Танк с ходу налетел на заднюю машину, в воздух полетели куски дерева и железа. Пушка открыла огонь по передним машинам, пулемет – по разбегающимся гитлеровцам. Разворачиваясь то влево, то вправо, танк сбрасывает с дороги остатки автомашин, орудия.

Минут через десять с колонной было покончено.

15

Румыны все чаще отказывались воевать на стороне немцев. Иногда их войска даже поворачивали оружие против союзников. На нашем направлении совместно с нашими соединениями стала действовать 1-я румынская добровольческая дивизия имени Тудора Владимиреску. В боях за Плоешти 20-й гвардейской довелось воевать рядом с ней.

В местечке Мизил мы с Шашло и Хромовым встретились с тремя румынскими генералами, представителями дивизии. Нужно было согласовать некоторые вопросы взаимодействия.

Генералы, а двое из них командовали соединениями в группе «Велер» и воевали против 20-й гвардейской, сначала чувствовали себя неловко. Но мы сделали все, чтобы они видели в нас искренних товарищей по оружию.

– Когда думаете выступать? – спрашиваю у них.

– Дня через три-четыре, – отвечает сухощавый, с обвисшими усами генерал.

– Странно. А мне приказано уже завтра овладеть Плоешти, – сообщаю им. – При этом было сказано, что вы идете с нами.

– Это исключено, – отозвался тот же сухощавый генерал. – Я только в конце прошлой недели был в городе и знаю: он сильно укреплен. Перед наступлением необходима подготовка.

– Извините, господин генерал, – вмешался Шашло, мягко улыбаясь. – Не преувеличиваете ли вы трудности? Мне думается, что сейчас при оценке сил противника нельзя не учитывать его моральное состояние. На боеспособности немецко-фашистских войск безусловно сказываются последние неудачи, а также и то, что значительная часть румынских соединений перестала их поддерживать и даже выступает против них.

– Разумеется, разумеется, – закивал головой седой генерал с взлохмаченными бровями и простым открытым лицом. – Мой коллега, – повернулся он к усатому, – несколько поторопился. Мы благодарны Красной Армии за помощь и сделаем все, чтобы быстрее освободить свою родину от оккупантов…

Немецкая фашистская пропаганда лезла из кожи вон, чтобы запугать румын русской опасностью, «перспективой» расстрелов, ссылки в Сибирь. А оказалось, Советская Армия протянула им руку помощи, доверила оружие!

И вот первый бой совместно с румынскими частями. Каждый полк усилили танками, артиллерией. Но все же, честно говоря, я волновался. Мы научились взаимодействовать со своими, танкист пехотинца, как говорят, научился понимать с полуслова. А как поведут себя румынские солдаты? Не дрогнут ли в трудную минуту?