355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Степан Шутов » Красные стрелы » Текст книги (страница 12)
Красные стрелы
  • Текст добавлен: 21 апреля 2019, 22:30

Текст книги "Красные стрелы"


Автор книги: Степан Шутов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Бронепоезд резко тормозит. Хочет попятиться назад, но не успевает. Машина врезается в его бронеплощадку. Поезд вздрагивает, кренится на развороченных рельсах и катится с насыпи вниз.

На западе, примерно в двух километрах от станции, раздается мощный взрыв. В небо медленно поднимается облако черного дыма.

Вечером, после того как станция была полностью освобождена, мы с Маляровым, не сговариваясь, отправились к тому месту, где лежит свалившийся набок состав бронепоезда. Откровенно говоря, где-то в глубине души у меня теплилась надежда найти трупы героев, чтобы с почестями похоронить их. Надежда оказалась тщетной. Искореженная ударом и взрывом, обгорелая машина лежала вверх гусеницами. Сорванная с нее башня валялась далеко в стороне.

– Герои, – промолвил, видимо отвечая своим мыслям, подполковник. – Их подвиг всем нам будет примером…

13

Наконец-то дождались! На Лютежский плацдарм подтянулись необходимые силы. Сосредоточение войск проходило скрытно, только ночами, и это, понятно, потребовало больше времени.

В ночь на 3 ноября объявили приказ Военного совета 1-го Украинского фронта. В нем отмечалось, что на долю воинов выпала великая честь: освободить от оккупантов столицу Украины.

Нашему корпусу по-прежнему предстоит действовать с 38-й армией. Для отвлечения внимания и сил противника с южного, Букринского плацдарма вспомогательные удары нанесут 27-я и 40-я армии.

На всю операцию отводилось только четыре дня. 5–6 ноября Киев должен стать советским!

– Великолепно, – заметил Хромов, ознакомившись с приказом, – значит, есть возможность отметить ноябрьские дни в городе, в культурной обстановке.

– Что касается меня, – возразил Маляров, – то я предпочитаю провести этот день в походе, только бы быстрее идти на запад.

Начальник штаба широко улыбнулся:

– Ну, это само собой. Был бы выбор, я присоединился бы к вашему предложению…

Тут же, ночью, провели митинг. Настроение танкистов приподнятое, поистине праздничное. Людям явно не терпится выступать.

Утром авиация и артиллерия основательно обработали вражескую оборону. После этого в атаку пошли танки с пехотой.

Противник упорно сопротивляется. Каждую траншею, каждую позицию приходится брать с боем.

Много неприятностей причиняют нам фаустпатронщики и отдельные орудия, действующие из засад. Уже несколько наших машин подбиты или сгорели. Но батальоны неудержимо рвутся на юг.

Примерно к полудню войска заканчивали прорыв первой линии обороны. И тогда противник бросил в контратаку против нашей ударной группировки моторизованную дивизию.

Из-за высотки прямо из машины наблюдаю за боем, разгоревшимся на небольшом поле. Образно говоря, возникла рукопашная схватка. Танки шли друг на друга, сшибались лбами, стреляли в упор.

Все перемешалось. Дым от горящих машин мешал разглядеть, где свои, а где чужие.

Постепенно, когда несколько «тигров» оказались подбитыми, вражеские «Т-III» и «Т-IV», яростно отстреливаясь, начали пятиться. И тут я увидел потрясающую картину: горящая «тридцатьчетверка» на полной скорости устремилась за танками врага. Те не приняли боя, развернулись и стали откровенно удирать.

– Чья это горящая машина? – спрашиваю по радио у комбата Биневского.

– Лейтенанта Казака, – отвечает тот.

Сделав свое дело, полыхающий танк останавливается. Экипаж поспешно выбирается через нижний люк и отбегает, опасаясь взрыва.

Через несколько минут Казак стоит передо мной. На черном от копоти лице резко выделяются смеющиеся светлые глаза и ровные белые зубы.

– Что это вам взбрело в голову на горящем танке раскатывать? – с деланной строгостью спрашиваю его.

Лейтенант виновато опускает глаза.

– Извините, товарищ полковник. Обозлились мы, когда немец нас поджег. Решили на таран его взять, все равно нашу машину, думаем, не спасти.

Я протягиваю Казаку руку:

– Ладно, шутки в сторону. Действовали вы правильно, мужественно, и я благодарю вас.

Лейтенант некоторое время недоуменно смотрит на меня, потом радостно жмет протянутую руку и говорит:

– Служу Советскому Союзу!..

Путь к Киеву открыт.

Танкисты берут десантом на броню автоматчиков мотобатальона, и бригада устремляется на юг.

Несколько раз налетают пикировщики. Мы не сбавляем скорости, только увеличиваем интервалы.

К вечеру пересекаем железную дорогу и подходим к аэродрому. Овладеть им – наша задача дня.

На аэродроме паника. На взлетной полосе находится транспортный самолет. Моторы его запущены.

По всему видно, самолет должен увезти раненых. Но, увидев танки, экипаж не ждет конца посадки и начинает разбег. Ковыляющие люди пытаются зацепиться за что-нибудь, облепляют шасси, держатся за крылья. Но самолет отрывается от земли, и раненые начинают падать. Жуткая картина!..

Закрепляемся на достигнутом рубеже. Мы знаем, перед Киевом у врага подготовлен еще один оборонительный рубеж. Завтра тоже предстоит боевой день.

Подходят остальные части корпуса и Первая отдельная чехословацкая бригада полковника Людвика Свободы.

14

Прохожу перед строем, смотрю в знакомые мужественные, опаленные солнцем, обветренные лица танкистов. Во взгляде каждого надежда: может быть, счастье улыбнется ему!

– Капитан Шолуденко!

Ко мне подходит статный, широкоплечий молодой человек. Стараюсь говорить громко, чтобы услышали все:

– Вы мечтали первым ворваться в Киев. Вам, товарищ капитан, все мы оказываем большое доверие. Примите это Красное знамя и установите его в центре города.

Шолуденко приникает губами к полотнищу. Вид у него строгий и торжественный, когда он говорит:

– Спасибо за доверие! От своего имени и от имени товарищей заявляю, что жизней своих не пожалеем, но задание выполним!..

Моторы заведены. Держа в одной руке знамя, а другой придерживаясь за скобу башни, Шолуденко ждет команды.

– Вперед, товарищи!

Головная машина с ходу набирает скорость.

Со стороны Днепра лениво поднимается луна. Все вокруг – лесные посадки, каменная лента асфальта, домики, заборы – окрашивается в цвет меди, а затем постепенно приобретает серебристый оттенок.

Справа, между двумя кручами, стоит здание церквушки с обвалившимся куполом. По этой дороге, кажется, совсем недавно Никифор Шолуденко ездил на четвертую просеку, в пионерлагерь имени Павлика Морозова. Из лагеря – на экскурсию в Печерскую лавру.

– Виктор, ты бывал в Печерской лавре? – спрашивает он по танкофону у механика-водителя.

– С какой стати? Я безбожник, – шутит младший лейтенант Хомов. И тут же спохватывается: – Фрицы. Левее, двадцать пять…

Замаскированная противотанковая батарея открывает огонь.

– Уничтожить! – приказывает командир взвода.

Танки, не останавливаясь, разворачиваются, охватывают позиции артиллеристов. Гитлеровцы бросают пушки, разбегаются. Кто не успевает, поднимает руки.

Овраги, овраги, овраги. Огороды, домишки с низенькими дощатыми заборами. Корпуса завода. Видно, «Большевик». Борщаговская…

Опять батарея… Толчок. Шолуденко ударяется затылком о броню. Хотя шлем и толстый, перед глазами возникает рой золотых мушек.

– Все в порядке, – докладывает механик-водитель, – повреждений нет.

Танк делает резкий разворот и подминает под гусеницы вражеское орудие. С другими расправляются танки, следующие за командирским.

Чем дальше, тем плотнее огонь противника. Из скверов, из-за каждого поворота и угла улицы раздаются выстрелы.

Снаряд попадает в укладку снарядов машины лейтенанта Цилина. Раздается сильный грохот. Взрыв сносит башню.

– Прибавить скорость, – командует Шолуденко.

Он знает одно: останавливаться нельзя. Так же, как его взвод, подразделения бригады, корпуса, других бригад и корпусов штурмуют с разных направлений обороняющегося в Киеве врага. Малейший успех взвода – это помощь другим, так же как задержка взвода может затормозить наступление. И еще он знает, что через несколько часов командование фронта должно докладывать в Ставку об освобождении Киева.

…Бульвар Шевченко. Перепуганные фашисты мечутся по улице, падают на колени, подымают руки. Что-то кричат, но их не слышно из-за рева моторов и грохота выстрелов.

А вот и Крещатик. Что сделали с ним гитлеровские бандиты! Вместо домов – руины…

Площадь Калинина. Со всех сторон стреляют противотанковые пушки. С Институтской, с улицы Карла Маркса, с Мало-Житомирской и Костельной…

– Товарищ капитан, закройте люк! – кричит механик-водитель.

Никифор Шолуденко не слышит. Развевающееся на ветру красное шелковое полотнище ласково касается его щек. Счастливее его сейчас никого на свете нет.

Взвод вступает в бой, а командир, отдав по радио необходимые приказания, спрыгивает на землю.

Несколько гитлеровских молодчиков, укрывшись за руинами бывшего Главпочтамта, стреляют из автоматов.

У Никифора Шолуденко две гранаты. Он бросает их на звук выстрелов. Фашисты умолкают.

Капитан хочет укрепить знамя на полуразрушенной стене, но короткая очередь уцелевшего фашиста ранит его. Шолуденко хватается за стену, чтобы не упасть. Знамя не выпускает из рук, пока его не подхватывают товарищи.

15

Ночью, воспользовавшись небольшой передышкой, я решил заглянуть на улицу имени Гали Тимофеевой. Маляров, чуткий, отзывчивый товарищ, поддержал меня. Он знает, что с августа сорок первого я не имел никаких известий о семье.

– Не терзай себя, поезжай, – сказал он.

И вот я еду по темной, замершей улице. Окна и двери домов заколочены крест-накрест досками, горбылем.

Трехэтажное каменное здание, опоясанное высокой железной оградой. В нем был детский садик. Я любил, бывало, постоять здесь, понаблюдать озабоченную суетню малышей в белых панамках. Теперь ворота сорваны, дом стоит без крыши, великолепные каштаны, росшие во дворе, срезаны.

Чем ближе к своему дому, тем учащеннее бьется сердце. Хочется быстрее попасть туда, и в то же время боюсь, не случилось ли с родными беды.

– Прибыли, – бросаю через плечо Борисову и выскакиваю из машины.

Калитка заперта изнутри. Не хочется подымать шум, поэтому с помощью ординарца забираюсь на шаткий забор и прыгаю вниз.

– Осторожно, – предупреждаю его, – тут должен быть злой волкодав.

Но собаки нет. Во дворе мертвая тишина. Подбегаю к знакомому парадному. Под ногами хрустит битое стекло.

Три ступеньки ведут в мою квартиру. Перевожу дыхание и тихо стучу в дверь – никто не отзывается. Нажимаю на нее плечом – не поддается.

Борисов, в прошлом разведчик, трогает меня за рукав и тихо шепчет:

– Тс-с. Больше не стучите.

Мы оба напрягаем слух, чтобы уловить хотя бы один звук.

– Ясно, – говорю. – Их нет. Наверное, угнали в Германию.

– Это легко установить, – заявляет Сергей. – Разрешите, я открою квартиру…

Он недолго ковыряется в замочной скважине. А мне кажется, что нарочно играет на моих нервах.

– Ну скоро ты? – подгоняю его. – Возишься целый час.

– Готово.

Входим в переднюю. Снопик света электрического фонаря вырывает из темноты небольшой круг. На вешалке одежды нет. Только цветистый пояс от ситцевого платья. Меня захлестывает радость. Это пояс жены.

Раньше здесь, на вешалке, я оставлял рабочую танкистскую куртку. Ее любил надевать сын Володя. Жена каждый раз бранила его, опасаясь, что испачкается.

На полу валяется кусок затоптанной газеты. Подымаю его, стираю грязь и читаю попавшийся на глаза абзац: «Колхозники с/х артели имени Петровского обязались собрать со всей посевной площади по…»

Комната тоже пуста. Обои отошли, местами порваны, на потолке глубокие трещины. На шелковом абажуре толстый слой пыли.

Ординарец внимательно обследует комнату. Находит плотную красочную обложку пионерского журнала с репродукцией «Сталин и Мамлакат», показывает мне и делает вывод:

– Немцев здесь не было.

Пожалуй, он прав. Но меня больше интересует, живы ли мои и где они сейчас.

– Ушли, – уверенно заявляет ординарец. Он утешает меня, считает, что «все в порядке». Потом вдруг спрашивает: – Скажите, а огород или садик у вас был?

Киваю на окно:

– Там жена и Володя сеяли цветы.

– Ясно. Одну минуту.

Борисов открывает окно и спрыгивает. Долго пропадает, потом возвращается с высохшей картофельной ботвой. Освещает ее фонариком.

– Ваши недавно тут были, – делает безапелляционный вывод. – Картофель убирали. Земля изрыта свежими ямками.

Это логично. А может, они и сейчас где-то поблизости?

Выбегаю во двор. Чугунная крышка водосточного колодца сдвинута. Тяжелый запах ударяет в нос.

Они там! Отбрасываю в сторону крышку.

– Есть тут кто?

В ответ журчит вода…

– Не бойтесь, мы русские.

Журчит вода…

Борисов становится на колени, наклоняется над ямой, направляет в нее луч фонарика. Тут же поднимает голову:

– Там кто-то есть.

Неужели мои? Смотрю в яму. Луч фонарика выхватывает из мрака скрюченную фигуру женщины. Она шевелится.

– Галина, Галочка, ты? Это я, Степан…

Женщина медленно, робко подымает голову. Первое, что бросается в глаза, это прядь седых волос и лицо, испещренное морщинами. Глаза прищурены от ослепительного света.

– Кто вы? – спрашиваю.

Молчание.

– Мамаша, не бойтесь, – как можно более мягко говорит Борисов, – Киев уже освобожден. Дайте руку, я помогу вам выбраться.

Вносим ослабевшую, дрожащую от холода женщину в квартиру. Борисов сбрасывает с себя стеганку, подкладывает ей под голову. И тут я узнаю соседку:

– Прасковья Тимофеевна!

Постепенно женщина приходит в себя. Спрашивает:

– А ты кто такой? Откуда меня знаешь?

– Неужели не помните, Прасковья Тимофеевна? Я – Степан Федорович. Шутов.

– Галинин муж? Помню, как не помнить!

Женщина долго покачивает головой. А я молчу, боюсь спросить о своих, и сердце у меня обливается кровью. Наконец Прасковья Тимофеевна нарушает молчание:

– А твои, слава богу, живы. Все – и Галина и дети… Правда, тяжело было, особенно меньшому. С голода пухли.

– Теперь-то где они? – спрашиваю.

– Ушли. Как греметь начало, Галина Андревна детей забрала и в село подалась…

Только спустя две недели, когда бригада находилась уже западнее Киева, мне удалось снова заскочить домой. На этот раз застал жену и младшего, трехлетнего сына. Толик родился в сорок первом году, и я его видел впервые. Несмотря на то что рос в тяжелых условиях, он оказался живым, подвижным ребенком.

– Ты мой папа? – спросил он и, гордо задрав голову, выкрикнул – Мой папа – танкист! Бей фашистов, ура!

– А где Володя?

Жена опустила голову. Сквозь слезы поведала, что старший сын еще в деревне, которая пока у немцев. Деревня несколько раз переходила из рук в руки. Как-то ночью, не выдержав, Галина схватила Толика и побежала навстречу нашим частям. Старшего в это время не было. Он так и остался на попечении знакомых стариков.

16

Киев начинает жить. Пошли трамваи. Над крышами домов появляются синие вихри дыма. Тысячи комсомольцев, вооруженных лопатами и кирками, расчищают на Крещатике развалины. Но битва за город не закончена.

Немецко-фашистское командование снова, в который уже раз, перебросило из Западной Европы на наш фронт свежие войска. Завязались тяжелые бои на шоссе Киев – Житомир. Противник, как раненый зверь, метался с одного направления на другое, пытаясь нащупать у нас слабое место. Нашим артиллеристам и танкистам приходилось совершать стремительные марши, чтобы упредить врага, встретить его на выгодных рубежах. Сдержав натиск фашистов, войска 1-го Украинского фронта снова перешли в наступление.

Как-то в эти дни в печати был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении многим бойцам и командирам звания Героя Советского Союза. Среди других я нашел свою фамилию. Боюсь верить, ведь ничего вроде особенного не совершил. Люди поздравляют, а я тайком от всех, в десятый раз, перечитываю свою фамилию в газете, чтобы убедиться, не опечатка ли. Потом решил: это мне награда не столько за сделанное, сколько за то, что предстоит сделать.

Михаил Федосеевич Маляров доволен:

– Это хорошо, что ты так думаешь, зазнаваться не будешь.

Спустя несколько дней в армейской газете появилась статья обо мне. Под ней стояла подпись: «Гвардии капитан Ю. Метельский».

Юра здесь! Оказывается, он жив и мы с ним находимся в одной армии, но после боев под Ленинградом ни разу не встретились. Позже я узнал о еще более интересном случае. Герой Советского Союза Тимофей Шашло два с лишним года воевал в одном корпусе со своим бывшим школьным учителем майором Иваном Константиновичем Белодедом, с которым не виделся почти двадцать лет. Встретились они лишь случайно, и уже после войны, в Порт-Артуре.

Я решил повидать Метельского. Кстати, нашу бригаду вывели на отдых.

В штабе корпуса узнал, что служит молодой танкист в одной из наших бригад. Командир ее встретил меня с открытой неприязнью.

Я не буду называть его фамилию. Вообще он был храбрым танкистом, способным командиром. Его бригада считалась одной из лучших в корпусе. Но свои отношения с подчиненными он строил сухо, казенно, «согласно уставу». Люди его интересовали только как исполнители приказа. Все остальное он считал лишним и вредным. Мысли, думы, радости и печали танкистов он признавал «сентиментальностью», не имеющей ничего общего с войной, с уставом. Возможно, и себя он считал простым исполнителем воли начальников, поэтому относился к каждому, кто был старше его по положению, с неестественной, угодливой почтительностью. Надо было присутствовать на его докладах генералу Кравченко. Мне думается, слишком громкие ответы, заискивающие взгляды смущали и того, к кому были обращены. Однажды я прямо высказал командиру все, что думал о нем. Он обиделся и долго не мог простить мне этого. Сейчас, когда я прибыл к нему, он криво улыбнулся:

– Какой ветер тебя занес к нам?

– Попутный. Земляка решил проведать.

– Капитана Метельского? Он мне говорил о тебе.

– Почему же ты мне ни разу не сказал, что он у тебя служит?

Полковник пожал плечами:

– А зачем? Все мы земляки. И вообще… Сентиментальные чувства на фронте плохо действуют на пищеварение.

– Все-таки я хочу его видеть.

Полковник надел фуражку и вышел со мной на улицу. Над нашими головами со специфическим шорохом проносились снаряды. Артиллерия обрабатывала оборону противника.

– Со вчерашнего дня капитан Метельский исполняет обязанности командира батальона, – сообщил мне по дороге полковник. – Толковый танкист. – Он взглянул на часы. – Через сорок две минуты впервые поведет батальон.

Капитана мы застали склонившимся над картой. Он, видно, хотел еще раз представить себе местность, где должен разыграться бой, предугадать, какие препятствия встретятся батальону, когда он углубится в оборону противника. Телефонист, сидевший за аппаратом у входа в землянку и знаком предупрежденный мною, чтобы молчал, удивленно поглядывал на командира бригады.

Рассматривая карту, Метельский машинально помешивал ложкой давно остывший чай. Наконец он поднял голову и заметил нас. Доложил командиру о готовности батальона к бою, затем ринулся ко мне.

Мы обнялись, расцеловались. Полковник опустил уголки губ: в его присутствии рушились все устои чинопочитания!

– Юра, как воюем? – спросил я.

– Не мешало бы лучше.

– Катюша пишет?

Он сообщил, что девушка по-прежнему работает в госпитале, учится заочно. Еще годик, и хирургом будет.

В свою очередь Метельский заинтересовался моей семьей. Я рассказал ему, что видел жену, младшего сына, а старшего еще надо освободить.

– Освободим, – уверенно заявил капитан и бросил короткий взгляд на часы.

Время было расставаться. Пожимаем друг другу руки. Получив разрешение выступать, капитан быстрым шагом направился к своему танку.

Я собрался уезжать, но, к моему удивлению, командир бригады предложил остаться:

– Не торопись, посмотри, как земляк воюет.

Я остался.

Батальон, выдвинув вперед фланги и оттянув назад центр, где находился сам командир, устремился вперед. За флангами и позади Метельского двигались танки других батальонов.

На переднем крае противник сопротивления почти не оказал. Но перед возвышенностью, на которой раскинулось небольшое село Ржанивка, советские танки попали под сильный огонь. Вспыхнуло несколько «тридцатьчетверок».

– Мало, очень мало сделали наши артиллеристы, – недовольно покачал головой командир бригады. – Почти вся система противотанковой обороны у противника сохранилась.

Встретив яростное сопротивление, Метельский осуществил маневр. Мы видели, как несколько левофланговых машин, используя лощины, направились в обход населенного пункта.

Скоро и все машины батальона вышли из поля зрения. Но радио каждые пять минут держало нас в курсе дела. Капитан достиг окраины села, и его танки одновременно атаковали врага с фланга и тыла.

Я покинул соседнюю бригаду, когда Ржанивка уже была взята. Полковник при мне доложил в штаб корпуса о первом успехе.

17

Позвонил генерал Кравченко:

– Что, Степан Федорович, хлопцы очень устали? Когда сможете выступить?

– К утру.

– Тогда вот что. Ваш сосед справа уходит на другое направление. Вам придется повернуть на Браженцы.

В землянке холодно, а меня бросило в жар. Браженцы! Это как раз то село, где находится мой сын.

В землянку входит раскрасневшийся от мороза и ветра Маляров. Его усы, брови, ресницы заиндевели. Сбросив шинель и потирая руки, он подсаживается к железной печурке.

– В институте я изучал закон об усталости металла, – говорит подполковник. – А наши танкисты опровергли его. Мы, Степан Федорович, перекрыли все известные до сих пор нормы эксплуатации машин. Согласно уставам всех армий мира, в том числе и нашему, после трех-, четырехсуточных танковых боев части должны выводиться на отдых. А сколько времени мы воюем без отдыха?.. – Он вдруг обрывает себя: – Слушай, а почему у тебя такой кислый вид?

Рассказываю о звонке командира корпуса и о том, что нам предстоит освобождать Браженцы.

Маляров не находит слов для утешения. Он понимает, если противник будет долго сопротивляться, то жертвы среди мирных жителей неизбежны. Возможно и другое: гитлеровцы просто угнали население на запад…

К утру из Браженцев возвратились разведчики. Василий Причепа настроен оптимистически:

– Оборона – не ахти какая. И артиллерия – в недостаточном количестве. Фрицы обмороженные все, сопротивляться много неспособные. – Он протянул мне листок бумаги: – А это схема расположения орудий.

Познакомившись со схемой, Маляров заметил:

– Южное направление более открытое. Отсюда и ударить нужно. – Немного подумав, добавил: – Я с ротой Горбунова пойду.

Утром началась пурга. Дневной свет так и не появился. О молниеносном ударе речи не могло быть. В такую погоду машину надо вести осторожно.

Снова позвонил командир корпуса:

– Идете?

– Идем.

– Погода неважная. Может, отложить?

– Все будет в порядке.

– Ну хорошо. Желаю успеха!

Я передал трубку телефонисту, посмотрел на Малярова:

– А не лучше действительно повременить? Случись что, скажут – из-за сына…

Маляров не на шутку разозлился:

– Копеечная щепетильность! Разве вчера была лучшая погода? Сейчас солнышка ждать не приходится!

Даже майор Хромов, человек осторожный, сдвинул щетки-брови, вынул изо рта трубку-коротышку и сделал протестующий жест:

– Степан Федорович, вы меня удивляете.

В смотровые щели совсем ничего не видно. Командиры танков легли сверху на броню, взмахами рук сигнализировали механикам-водителям. Машины шли осторожно, почти на ощупь.

Вой снежной бури сыграл положительную роль: противник не слышал шума моторов.

Маляров сообщает по радио, что подходит к юго-западной окраине села. Подтягиваю отстающие танки и отдаю общую для всех подразделений команду: «Атаковать!»

Разведывательные данные Василия Причепы помогли быстро уничтожить почти все противотанковые средства противника. Деревня занята без потерь.

Пурга не унимается, но жители Браженцев оставили свои убежища и выбегают к нам. Группа ребятишек, растолкав локтями взрослых, протискивается к танкам.

– Дяди военные, – тоненьким голоском обращается к нам девочка лет семи, – вы всегда-всегда будете с нами? Никуда не уйдете?

– Уйдем, – взял ее на руки командир роты Горбунов. – Вот сейчас машины свои покормим и уйдем.

– А фашисты? – испуганно посмотрела на него девочка.

– Фашистов на советской земле больше никогда не будет. Конец им, понятно?

Девочка кивнула головой, вытерла рукавом мокрое от снега лицо:

– Капут им, да? А куда вы поедете?

– В Берлин. Там главный фашист Гитлер живет.

– А меня один фашист сапогом в живот ударил. Я маме плакать помогала, когда он нашу корову забирал. Он маму ударил, потом меня.

Горбунов поцеловал девочку. Назвал ее умницей, заявил, что отомстит тому фашисту, который коров забирает и маленьких детей сапогом в животы бьет.

– Вы его знаете?

– Они все такие.

Со всех сторон посыпались жалобы на оккупантов. И вдруг сквозь толпу ребятишек пробивается запыхавшийся паренек-оборвыш. Ищет кого-то глазами, бросается ко мне:

– Папа! Мне дядя Маляров сказал, что ты здесь.

– Во-лодь-ка! Сын!

Я прижимаю его к груди. Худенькое тело мальчика дрожит.

– Ладно, Володька, успокойся. Будь мужчиной, – говорю ему, а сам креплюсь, чтобы подчиненные не заметили моей слабости. – Как же ты, растяпа, от мамы отстал?

Володька обиделся, надул губы и, осуждающе покачивая головой, ответил:

– Никакой не растяпа. Просто я прятался. Меня фрицы специально искали. Они говорили, что я сын Героя Советского Союза. Мы с дедушкой в лесу в яме прятались. Четыре месяца.

Сердце мое защемило. Что творится?! Тринадцатилетнего парнишку гитлеровцы преследовали, как преступника. Четыре месяца он находился на холоде, на дне сырой, темной ямы!

На следующий день я посадил сына в машину, идущую в Киев.

– Поезжай, сынок, домой к маме. Привет ей и Толику.

– Я на фронт хочу! Возьми меня с собой.

– Нельзя, ты еще маленький. Учиться надо, Володька. У тебя и так два года пропало.

Так мы снова расстались с сыном. Товарищи и завидовали мне и сочувствовали. Они, солдаты, знали, что такое короткая встреча и вынужденная разлука.

Я долго следил за удаляющейся машиной, пока она не скрылась за поворотом…




    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache