Текст книги "Тот самый сантехник. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Степан Мазур

Соавторы: Вадим Фарг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 61 страниц)

Глава 8 – Шутки от пехоты за триста

В ночи на поскрипывающем узком диване для одного уместились двое. Комфорт ничто – но хоть глаза сомкнуть, дух перевести. Тяжёлый был день, насыщенный. Впечатления столько, что хоть в дневник записывай. А потом в старости перечитывай и вспоминай у костра.

Сон, однако, чуткий, тревожный. Боря просыпался всего раз пять или восемь. Тут уж как посмотреть. Пять раз его будила неутомимая Дарья, поверившая в мужскую силу бесконечной любви после чая с женьшенем. Что обтирание для него, то фраза «мы сегодня закрываемся пораньше» для других.

А трижды будили – зубы. Левое ухо притихло, лишь похрустывало. А вот правое углубило проблему, стреляло как из автомата, дёргая нервы от горла до виска. Нарывало все дёсны на правой стороне, как пальцами пианиста клавиши. И туда за этим делом ваты напихали в спирте. Чтобы прогрело, значит, всё.

А оно греет. А затем: дёрг, дёрг, дёрг! Бьёт по точкам, выборочно. Если капля камень точит, то начала она от сего момента и готова была продлиться в бесконечность, как по мнению Бори.

Снова хотелось вырвать каждый зуб, только теперь по отдельности, в разные моменты времени. Или все сразу для профилактики. Но потом на вставные на напасёшься.

Кто кого будил, сразу и не понять. Вроде только повернёшься, руку онемевшую из-под девы нагой вытащишь, от прилива крови порадуешься и жить можно. Так она тут же ластится начинает. Реагирует на «домогательства».

– Боря, ты опять? Ну давай, – говорит.

Гладить приходится, почёсывать, даже чухать за спинку. А где спинка, там шейка подключается, изворачивается, и снова губы тянутся.

Всё по новой начинается – от искры разгорается пламя.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Так и утро ночь оборвало. С тоской посмотрев на сертификат, подхватил Боря барсетку со всем необходимым и пообещал себе в первую очередь поставить автомобилю стекло, а во вторую сделать Дашке предложение.

Что действительно понял Глобальный, это то, что уши лучше беречь от проветривания. Укутавшаяся в плед гостеприимная хозяйка сонно плямкала натруженными губами. Дорвалась до всего, что пожать посмела. А чего стеснялась, то жала с закрытыми глазами.

Лучше и не вспоминать, что в сумраке кабинета творила директор спорткомплекса Юность, что точно станет «Счастьем» при расширении, едва бассейн пристроят на пару. Кабинет то он теперь ей точно в коттедже выделит. Да вот беда, его тоже надо построить. А там пока и забора нет. Только родня связи налаживает.

Среди теней ночных Боря порой вроде бы видел хвост у Дашки, рога и копыта. А как смеётся демонически – слышал. Но это не точно. Или не всё сразу было, а по отдельности. В порядке очереди между фразами «о, а так я ещё не пробовала» и «а что, так можно было?».

«Жила себе скромная спортивная девушка, бегала, изнывая от гормонов, прыгала, любви не замечая. А тут на тебе – накрыло. А всего то и требовалось, что мужика на сохранение на ночь оставить», – добавил внутренний голос.

Но что происходит на работе, остаётся на работе, прекрасно понимал Боря. У каждого есть свои тёмные секреты.

Кому и кунилингус – анафема.

Боря отметил другое важное: если человек домой не поехал ночевать, то произошло нечто для него особое. Так что будить по утру за пару часов до открытия старшего тренера не посмел. Бегать сил не останется. Конечно, если ходить вообще сможет. А вот растяжки пригодились.

«Гибкая девушка – инициативы полна, да задора», – с наслаждением вспоминал отдельные моменты внутренний голос, тут же их и озвучивая. Он словно заменил внутренний диалог. Так как в диалоге все-таки отвечают, а внутренний голос Боря просто слушал без права ответа.

Одеваться пришлось в холодную, но уже сухую одежду. Надышали в кабинете, нагрели. Выбравшись на улицу, и потирая натруженную поясницу, Боря прикинул за развитие событий. Если с предложением руки и сердца всё понятно и решено, то со стеклом как-то сразу не задалось. Во-первых, не работают ремонтные автомастерские в шестом часу утра. Во-вторых, выпал первый снег и засыпал салон от педалей по самый руль.

Смотрит Боря и видит: как снеговик сидит на кресле. А рядом снежная баба. Кайфуют. Это при том, что сама рулевая колодка и всё, что рядом, заледенело под снегом. Торчали одинокие дворники палками-сосульками. Либо грызи, либо обламывай.

«Эвакуатор нужно вызывать, отогревать, да отдать электрику на процедуры. Но то – после», – подсказал внутренний голос.

Боря попытался вызвать такси, но ближайшее обещало прибыть лишь через пятьдесят семь минут. Снег расставил таксистам приоритеты.

«Плохо – времени не так много».

С тоской перевёл взгляд на аппарат рядом на улице, условно напоминающий автомобиль. Снег скрыл косяки седана. Под снегом аппарат брата Стасяна смотрелся неплохо.

«Дороги пустынны. Ключи в кармане», – напомнил внутренний голос: «Не то, чтобы Пётр совсем был против маленькой прогулки, да?».

Боря и сам припомнил, что крановщик ключи сунул, пока кроссовки в торговом центре примерял. Свой карман продырявился.

В какой момент они вообще стали так близки, что ключи доверил, а он ему деда оставил на ночёвку? Видимо, медицина сближает.

Ёжась от снега и ветра, в мастерке, штанах и кроссовках, с опухшей щекой, Боря снова вздохнул. Почему только вчера, забегая к Степанычу, не оделся как следует? Шок от потери миллиона выбил из колеи. Поспешишь – людей насмешишь.

«Но как-то до дома добраться надо… ключи бери и ехай или иди нахуй!» – стоял на своём внутренний голос.

Ключи грели руку. Седан, несмотря на внешний вид, который отпугивал лучше всякой сигнализации, завёлся с пол-оборота. А внутри даже кошками вонять перестало, выморозило неприятные запахи. Но лучше того – водительское сидение было без шерсти, словно собаки уважали хозяина.

Перекрестившись и пробормотав «спаси и сохрани», Боря вывел седан на дорогу и неторопливо повёл в сторону сталинки Степаныча.

Как оказалось, постовые в первый снег ещё либо не проснулись, либо уже разъезжали до развязок, где через час начнётся встреча любителей летней резины. Стараясь не попасть в этот список, Боря вёл своё малоуправляемый болид с запасом расстояния. То есть так, как будто у него вообще не было тормозов.

Пронесло. Припарковав долгожителя японского автопрома у подъезда, Боря приложил запасной ключ Степаныча к домофону. В подъезде тепло. В квартире теплее. И не пахнет больше престарелым блевонтином и лекарствами валидольной направленности. Пыли и перекати-поле в область зрение не попадают. Проветрено, свежо, прибрано. То видно при свете коридора. А свет тот прямо с порога в глаза бьёт. Лампочку протёрли. Абажур от пыли смахнули.

«Чисто, но расточительно», – вдохнул внутренний голос.

Но больше поразили два существа за столом в зале напротив друг друга. Оба с красными глазами, в тельняшках. Подпирая подбородки среди россыпи пустых кружек, некогда наполненными чаем, они сверлили суровым взглядом друг друга, порой гладили баян по очереди, и неспешно покачивали головами в такт, заочно соглашаясь с собеседником.

«Спелись. На одной волне», – добавил внутренний голос.

Боря попытался обнаружить признаки опьянения на глазок, но оба как стёклышко. Да и как его обнаружить помимо красных глаз? В зале воняло чесноком так, словно оба подались в истребители вампиров.

Принюхался. Но кроме того – ничего. Стасян чистый сидит, бритый, на человека похож немного. Если вид неандертальцев котируется на сцене – хоть сейчас в кинематограф.

Причина чесночного запаха оказалась в салатнице на столе, где осталось на ложку потёртой моркови, добавлена была не одна головка чеснок, и всё припорошено сыром и майонезом.

«Салат «антисекс». Похоже это вся еда, которая была обнаружена в холодильнике», – подсказал внутренний голос.

Осознав вдруг, что работать сегодня будет просто некому, потому что никто спать и не ложился, Боря уловил следующую фразу Степаныча:

– … Это ещё ничего, что того расстреляли, а он выжил. А вот у меня другая история была. Я же пока служил, разжалован был. Боря вот старшиной домой вернулся, а я рядовым. После двух лет службы-то. Ребята во дворе ржали как кони.

– Как так? – приподнял брови Стасян. – За два года рядовым? Это много, Василий Степанович.

– Много – не мало, – усмехнулся Степаныч. – Я ж повесой был. Нинка отказала без замужества, а я решил, что не нагулялся ещё. И в отрыв пошёл. Портвейн «три топора», сырок «дружба», прогулки под ручку со студентками, все дела. Профессию сантехника уже потом получил, как вернулся и за разум взялся. А в восемнадцать-двадцать меня за приключениями больше тянуло. Бром не сильно спасал.

Ну так слушай, как было…

Тысяча девятьсот восемьдесят шестой год был тяжелым для армии Советского Союза. Речь не о количестве или качестве вооружения, или поставках провизии. Тут как раз всё в порядке было. Но последствия демографической ямы послевоенного периода сказывались на количестве служивых. Из-за дефицита в наряд по роте заступали два человека взамен трёх.

А в нашей части была традиция «делового оборота». То есть жена офицера могла позвонить в любое подразделение и попросить прислать к ней домой пару солдат для собственных нужд.

Пару. Смекаешь? По быту нельзя иначе. Стиральных машинок не было, балкон как норка мышки, бельё вечно по гарнизону в тазиках таскаешь, сварив в кипятке и отбелив предварительно белизной, от которой отлично слезала кожа на пальцах, но никак не выводились пятна на одежде. Они только насыщеннее становились.

Гарнизон состоял по большей части из хрущёвок без лифтов или совсем бараков, где и толчка нет. А как женщине ковёр вынести выбить, когда муж-офицер на службе? Ковры тоже были по весу такие, словно в них на стадии производства уже труп завернули. Таская теперь.

Пока в наряд по роте ходили трое солдат, кратковременное выделение пары из них было вполне допустимым, но настали тяжёлые времена – и вот их стало двое.

Дело было зимой. Закончился послеобеденный развод, личный состав разошёлся по части, в казарме посапывали девятнадцать сослуживцев, готовящихся заступить в наряд. Один дневальный стоял на тумбочке, второй убирал снег на крыльце. Я заполнял журнал для сдачи наряда. Раздался телефонный звонок. Дневальный позвал меня к телефону, я представился так мол и так, сержант слушает.

– Вас беспокоит жена капитана Коромыслова. Пришлите пару солдат. Мне ненадолго, минут на сорок. Затеяла генеральную уборку, а муж на службе.

И адрес назвала. Я-то сразу запомнил, но объяснить ситуацию не успел. Трубку повесила.

Сейчас мебель из прессованных опилок делают, а советская мебель сплошь цельная доска была, а то и вовсе кругляк, с которого пару стружек сняли, на века чтобы, до самого конца света или будущего светлого коммунизма.

Мебель всегда весила больше, чем может поднять один человек. Что для кооперации полезно и обсуждения политических анекдотов уместно, да и у грузчиков всегда работа. С другой стороны – надёжная та мебель была. Но опасная. Русская женщина хоть и коня на скаку остановит, но иных шкафы и шифоньеры одиночек-энтузиасток придавливали, слышал о таком.

Переживать стал. Покумекал и вызвался помочь. Дописал журнал, тулуп накинул, метнулся кабанчиком. Думаю, управлюсь пораньше. Что там делать? Раз-два и готово. Ссориться с капитаном не хотелось.

Прибегаю: стоит в халатике тонком, разглядывает.

– Где шкаф то, говорю?

– Зачем шкаф? – заявляет в ответ Коромыслова и улыбается, как будто знает где достать колготы венгерские. – Муж не скоро вернётся… А друг где? Управишься то один?

А я с вечернего чая знатно на толчке посидел. Утром на него смотреть не мог, отказался. И чую, не действует бром больше. Главное, жена капитана действует, целоваться лезет, интима требует, а бром вышел весь.

Ну какой там шкаф? И генералка? Забыли про неё, конечно. И все сорок минут как кролики на кровати высокой производства ГДР кувыркались. Я пока чехославакский шкаф украдкой в углу разглядывал, даже гордость за себя почувствовал. Пока в СССР секса нет, в отдельно взятом пехотном гарнизоне план перевыполнен.

В щёчку поцеловала. Чая в дорогу дала, фруктами угостила. Вернулся в расположение. Неплохо, думаю, служба идёт.

Через двое суток снова в наряд заступать. После ужина рота ушла в кино «Кин-Дза-Дза» смотреть, дневальные приводили в порядок сральники-умывальники, а я стоял на тумбочке и снова о кровати производства ГДР мечтал. Высокая главное такая, удобная, крепкая. Почти не скрипит.

Но тут дверь открылась, и в казарму вошёл мужчина усатый. Ну как мужчина? В офицерских сапогах, трико, бушлате и фуражке. А погон нет. Мужик, короче. Я ему с ходу по Уставу и говорю:

– Доложите о цели своего визита!

А он говниться начал. Я мол, капитан, а ты хер моржовый, свали, ещё и честь не отдаёшь.

Я просьбу повторил, даже представился, а он меня за шиворот берёт и кричит на ухо:

– Мою жену ебать вздумал, сержант? Я капитан Залупов! Слышал?

– В расположение Залуповых не поступал, только к Коромысловой заходил, – говорю тихо, оправдываясь. – Мебель двигал, да подталкивал.

– Это – моя жена! Фамилию не взяла, курва! – кричит мужик и брагой от него несёт за версту. – И мебель моя! Я её толкать должен!

– На жене не написана принадлежность. На слово женщинам верю. Грешен. А на кровати написано. Красивая, – говорю. – Пока толкал, пружины так и звенели. Не по-хозяйски это. Смазать не помешает. Соседи беспокоятся. Вы чего это, гражданин Залупов, соседей нервируете?

– Ты кто такой, чтобы мне ещё и морали читать?! Ты в своём умер?! – рассвирепел капитан и рукой богатырской замахнулся.

А вот оно и рукоприкладство в свободное от дедовщины время. Но только не в мою смену! Я не будь дураком и кричу:

– Наряд, ко мне!!! Нападение на дежурного по роте!!!

А они Кин-дза-дза ещё не смотрели ещё. Никакой «ку-ку»-йни, короче, все по делу. Бегут ко мне, «кий-йа» кричат, так как до этого на фильмы о карате сходили. А я капитану бросок через бедро и руку выкрутил.

Спеленали мы его втроём, руки ремнём повязали. Дежурному позвонили. Майор Громов примчался в сопровождении патруля, глаза круглые. Вы что, говорит, это же капитан Залупов, как-никак.

– Так, а без погонов не видно, – отвечаю. – Неопознанный алкаш вне уставного типа пытался проникнуть в расположение, а у нас оружейка под боком. Мы его и… обезвредили. Благодарностей не надо. Служим Советскому Союзу!

Залупова подняли, увели с глаз долой. На меня только с укором посмотрел, но кричать о семейном позоре на всю казарму больше не стал. А ДНК ещё не было ну и сериалов не снимали, где по запаху зарин определили, а по виду на глазок количество хромосом. Чьё пятно на простынях – поди докажи ещё.

Отвёл меня майор Громов на улицу на два слова и тут я понял, что не фамилия это, а прозвище. Громыхал он так, что ремень чуть не лопнул. Выяснилось, что Залупов шкафы всей части из Чехословакии привозит и иногда даже кровати из ГДР достаёт без ленд-лиза, а намедни по бартеру толчки финские поставить обещал на тушёнку. Да куда там теперь? Обидится же.

Я засопел ежом, кивнул и выдал как можно громче:

– Впредь обязуюсь жён офицеров лесом слать вместе с просьбами по бытнуждам. И прочей вне уставной деятельности. Разрешите уточнить – только по телефону или при личной встрече тоже?

– Ты дурак? – аж опешил майор. – А как же традиция?

– Так я дурак потому, что понял, или потому что не понял? – уточняю.

Обиделся майор, пальцем погрозил:

– Ты не дурак, ты мудак! Напал на офицера! Это подсудное дело!

– Это он на меня напал. Ребята поддержат, мы вместе карате смотрели, – уточняю. – Да и откуда мне знать, что это офицер? Погон нет. Признаки алкогольного опьянения на лицо есть. А лицо явно несёт угрозу. Я сразу тоже не поверил, но тут он замахнулся. И рефлекс сработал.

Майор кулак под нос сунул, вздохнул, и снова спросил, но уже тише, по-свойски:

– А с женой то что?

– Как что? Вошёл в положение. Двоих послать не смог. Сам сходил. Выполнил. Вернулся… Но не без последствий.

Громов устало на меня посмотрел, и тяжело вздохнув, ушёл домой. Чего с дураками спорить?

На следующий день на вечерней поверке командир части за четыре месяца до дембеля зачитал приказ о разжаловании меня в рядовые с формулировкой «за попытку внесения элемента логики в армейскую жизнь!».

Но дело пошло дальше. На собрании офицерских жён глава комитета порекомендовала прочим больше не звонить в подразделения, а обращаться непосредственно к командирам рот. И до конца службы я не ни разу не слышал, чтобы офицерские жёны звонили в подразделения. Так я традицию, ребята, и развалил… А Коромыслова письма так на каждый новый Год и шлёт. Говорит, так и слышу в ушах скрип той кровати из ГДР.

Степаныч вздохнул, ностальгией накрытый.

Глава 9 – Неоспоримый

Степаныч подхватил баян, поднялся с кресла и бодро зашагал из зала в коридор, намереваясь избавиться от лишнего чая. Но резко остановился и повернувшись, заявил:

– Вот это байка, а не то, что кто-то полз три дня с пулей в сердце по пустыне, а умер от гонореи!

Стасян заржал и пошёл умываться следом. Боря вздохнул, оделся по-зимнему, обнаружив пуховик, ботинки и шапку, и пошёл в магазин.

В холодильнике шаром покати. А эти двое байки травят. Одного ещё одеть надо. Кроссовки-то утеплённые, месяц переживёт, а без куртки и шапки – долго не протянет. На родню надежды мало, когда детине четверть века.

По пути в магазин Коба позвонил. Правое ухо стреляло, пришлось приложить к левому.

– Борис, я полон вопросов и негодования, – начал с ходу собеседник. – Таки скажите, почему вы вчера не пришли?

– Небольшая автокатастрофа, Моисей Лазаревич. Лобовуху потерял. Рассчитываю сделать к обеду, и сразу к вам.

– Прискорбно. Неужто вы гонщик? Вот уж никогда бы не подумал.

– Скорее, артиллерист.

– И таки кого вы подбили?

Боря пожал плечами, но вовремя вспомнил, что сей манёвр останется без внимания. Пришлось ответить:

– Полагаю, врагов честных предпринимателей. Но давайте не будем об этом по телефону.

– Разумно, мировое правительство довольно слухасто. Но и вы меня поймите, Борис. Видите ли, у Сарочки мёрзнут ноги. И если раньше я просто отпускал её в ванную на ночь глядя на пятнадцать минуток погреться, то вчера был вынужден битый час к ряду кипятить тазик на газу, а его же таскать в ванную. Спина уже не та. А газ нынче не дёшев. Я часто задаюсь вопросом, Борис, когда до нас-таки дойдёт газификация. Почему пользуемся сжиженным, привозным вместо природного, трубного? Труб им на нас жалко что ли? Или вам, Борис, труб на нас жалко?

– Моисей Лазаревич, спрошу у газовщиков сразу, как только получу высшие формы допуска и пойду работать в Нашгазпром.

– А вы высоко метите, Борис. Впрочем, я сразу заметил в вас потенциал. А раз мы снова обратно договорились, не вздумайте больше меня разочаровывать. За себя переживу, а вот за Сарочку обидно будет.

– Всё будет в лучше виде.

Вернувшись с парой полных пакетов провизии, Боря приготовил нехитрый завтрак. Все уселись на тесной кухне, где с комфортом сидел бы один крановщик, или трое в тесноте, да не в обиде. При том, что один стоял у плиты на раздаче.

Синька ушла, пришло время серьёзных разговоров.

– Степаныч, – начал Боря. – Меня неделю не было всего. Ты когда в запой успел уйти?

– Так, как тебя на кровати без сознания увидел, так и не по себе стало, – припомнил наставник, погладив бороду. – Приборы эти пикают ещё. Люди в халатах бродят, смерть отгоняя. Херувимы патлатые. Жутко, Боря. Взыграло что-то. Ну забрёл в магазин, прикупил, налил для согрева. Потом повторил, за твоё здоровье. Потом помню, моё здоровье кончилось. А с ним кончилось всё. Я к соседу Никитке. Говорю – дай. А он говорит – нынче рыночные отношения. Хочешь взять, давай взад что-нибудь. Я его мало в тесно-пидорских отношениях представлял, ребята, так что понял всё как надо сразу. И не надо мне тут хихикать. Ну баш-на-баш схема тобишь, без обратного наклонения. Короче, я ему телевизор и отдал, пока он меня до пенсии спонсировал… Инвестор хренов.

– Степаныч, – снова повторил Боря, подкладывая бутербродов в тарелку и подвигая поближе варенье в пиале. – Какая к чёрту пенсия? Как ты в одного умудрился за неделю МИЛЛИОН пробухать?

– Миллион? – мастер аж поперхнулся.

Рядом подавился и Стасян, что о таких деньгах слышал только по телевизору.

– Ты с дуба что ли рухнул? – добавил наставник, прожевав быстро с голодухи. – Я пятёрку в ход пустил и ещё столько же занял, но не больше… здоровье уже не то.

– А где он? – резонно возразил Боря. – В пакете нету. Я все свои вещи перерыл, пока зимнее доставал.

– Как где? Конечно, в банке, – ответил, как ни в чём не бывало, Степаныч. – Кто ж такие деньги дома держит? Ты, Боря, совсем не умный что ли? Деньги либо инфляция жрёт, либо тараканы. А по телефону мошенники если и звонят, то за свой счёт. Я к ним инертен. Разговор короткий.

– В банке? – не поверил такому удачному стечению обстоятельств Глобальный. Вроде вчера только смирился, что всё потерял, и вот на тебе – на месте. Просто не так понял. Зря переживал. На месте всё.

– В банке, да не в бутылке, – повторил Степаныч, и палец поднял как наставник, желающий мудрость высказать. – Но я на три месяца положил вкладом. Думаю, неплохие проценты под новый год нагорят. Там и отпразднуем как следует. Елку поставим, вон Станислава позовём. Мужик что надо. С высоты на всех не ссыт, а ведь мог. В политику такому надо. Может что путное и получится.

Стас снова подавился от удивления. Полным именем его только перед выговором и постановкой в угол называли. Но то ещё в детстве, а значит – не считается. Но чтобы в политику посылали – не было.

– А забрать раньше можно? – на всякий случай спросил Глобальный. Вроде не сам кладёшь, не сам и владеешь.

– Без востребования, Боря, – уточнил Степаныч. – Так процентов больше. Ну и… меня беречь будешь, а не по больницам валятся. А то взял моду. Старик переживает, а он… нервирует. Гад ты, Боря. Но гад свой, что простительно. Говорил же тебе, дурик, все проблемы из-за баб. А ты мне не верил.

– Погоди, Степаныч. То есть деньги как бы есть, и как бы нет одновременно? – прикинул номинальный владелец состояния, который де-юре был миллионером, но до де-факто не дотягивал. На практике ещё и кормил двух оглоедов.

– Миллион Шрёдингера, – хихикнул Стасян, закидывая бутерброды в топку как семечки. Вроде бы даже не жевал. При этом допивал вторую кружку чая. А кружки почти пол-литровые.

Боря бутерброд откусил, пожевал, поморщился. Челюсть как онемела. А ту часть, что чувствовал – боль и мучения. Ещё и горло опухло. Гландами хоть кашляй наружу. Пульсируют.

Чего только в аптеку забежать не успел? Все хорошие мысли потом приходят. А надо быть умным сразу. Полезно.

Уложив Степаныча отсыпаться, оба снова на кухню вернулись. Боря ключи протянул.

– Ты чего это? Перегнать поближе решил?

– Ага, не благодари, – ответил Глобальный и в лоб спросил. – Стасян, что там по брату? Звонил? Вещи зимние привезёт тебе?

– Да с утра ещё с толчка написал, – ответил крановщик. – А тот ответил, что уже собрался на остановку, а ту замело за ночь. Одна верхушка торчит с табличкой. Пока разгребут теперь, и трасу почистят, это ещё два-три дня.

– Херасе у вас зимы быстрые. Вроде один регион.

– Один, да не один. Не на острове живём.

– Тогда беру такси и едем в торговый центр.

– Зачем?

– Долго на холоде не протянешь.

– Так это ты теперь мой Никитка-инвестор по соседству? – хмыкнул Стасян. – Ну спасибо, вернусь с вахты, все отдам. До копеечки.

– А когда вахта?

– Через двадцать девять дней, – напомнил крановщик. – Календарный месяц начался вчера.

Тут Боря вспомнил одну любопытную деталь и снова в лоб спросил:

– А как ты вчера понял, что телевизор у соседа?

– А кто ещё к Степанычу ходит? – ответил крановщик, обожающий детективы и добавил тут же. – Ты бы это… ключи то забери. А то всё тут повыносит. Не только телевизор. Василий Степанович вчерась про блондинок-лесбиянок в парной рассказывал, где бассейн чинил. И так возбудился… ну, умом… что тонометр вчера просил, а я всё обыскал, не нашёл.

Боря оглянулся, и припомнил, что и на кухне действительно больше вещей было. Куда всё только делось? Кофеварка вроде была. Сам на юбилей дарил. Где?

Вручив Стасяну запасную шапку из своего гардероба и шарф, Боря вызвал предварительно такси в торговый центр за курткой, а сам первым вышел в коридор и решительно застучался к соседу.

– Чаво? – вырос на пороге тот в привычном халате, как будто других вещей не носил.

– Что ж вы, товарищ Никита, телевизоры то у пенсионеров отжимаете? А как же карма?

– Какая карма? – ответил человек-сосед со стажем сожительства через стенку в двадцать-тридцать лет. – Я уже пенсионер!

Даже дверь попытался закрыть, но Боря ногу в проход подставил.

– Спокойно, инвестор. Я долг выкупить соседский. Сколько он вам должен?

И Боря из барсетки карточку достал, повел показательно перед носом. Был бы чип над усами, считал бы сразу.

– Так семь, – ответил сосед, пытаясь то ли запомнить последовательность из шестнадцати цифр, то ли только трёхзначный код на обратной стороне.

– А он говорил пять, – появился рядом Стасян, шарфик как художник повязав. Не хватало только берета. Но и шапка с бубенчиком делала вид менее грозным.

– Так проценты, – добавил сосед тут же.

– Нихера себе проценты за неделю, – присвистнул крановщик.

– А ещё он… баян купил. А это ещё пять… Итого пятнадцать, ежели округлить, – тут же выкрутился сосед и виновато улыбнулся. – Инфляция. Деньги неделю назад и сейчас уже не те же самые.

– Охуеть математика, – ответил Стасян и добавил с миролюбивой улыбкой, но с волчьими глазами. – У нас в деревне таких математиков в сортир макают. Один даже с чьим-то телефоном-нокией однажды вылез. Глубоко нырнул.

Сосед от такой перспективы снова попытался дверь закрыть, но Боря дверь на себя дёрнул, соседа оттолкнул и за шиворот придержал:

– Значит так, я тебе вечером пятнашку твою занесу наличкой. Но это лишь потому, что за баян обидно. А телевизор мы сейчас заберём. И ключи давай от квартиры Степаныча.

– Это почему ещё? – возразил лишь однажды Никита.

Но Стасян кулак под нос сунул. А тот по размеру как арбуз молодой с перспективой роста.

– Быстро!

Ключи перекочевали из ключницы в руку. А Стас вдруг в проход заглянул. Вытянулся весь, как собака охотника, что утку нашла. И не думая разуваться, прямо из коридора по комнатам в обуви прошёлся. Оттуда присвистнул:

– Вот это я понимаю, современный Плюшкин.

Боря, сунув ключи в карман, следом прошёл. Брови сами к потолку поползли. Только в зале у Никиты стояло три телевизора, два из которых работали, а третьем розетки не хватило. А рядом всё завалено, захламлено, заставлено, подвешено, подпёрто. И чего только нет: копилки, техника, бытовые приборы, люстры, коробки. Человек только в центре стоять может, изображая дракона среди богатства пещерного.

Сосед главное на пяточке том крутится, руками машет, а толком сказать ничего не может от возмущения и негодования. Но и так понятно.

Оба в соседнюю комнату прошли, а там та же картинка с кроватью посередине. Если Никита и переживал, что на старость глядя никто стакан не протянет, то для этой цели себя вокруг другим барахлом обложил, чтобы не так обидно было.

В третьей комнате вовсе не протолкнуться: коробки с гречкой, мешки с сахаром, муки след на коврах. А ковры свет от окна перегородили. И не старые советские экземпляры, главное, а современные, из южных республик, с ворсом высоким, дорогим. На вес.

Коробки были и в санузле, и на кухне, а балкон как будто ими вместо кирпичей заложен, словно сосед дзот делал. Не хватало только пулемёта поверх, чтобы точно от врагов защитить.

Тут Боря мимо одной из коробок проходя, фоторамку заметил. Взгляд за выцветшую фотографию зацепился. Пыльная, старая, с красками почти сплошь фиолетовыми и розовыми.

Взял её только Глобальный в руки, так и охнул. На ней Степаныч в форме стоял, а рядом женщина с кудрявой причёской, да в платье подвенечном. И что-то подсказывало, что жена это мастера. Первая и она же единственная. И не Нинка совсем. Из того момента жизни, когда за ум взялся и удержался, влюбившись на всю жизнь вперёд.

Боря и не понял, как подле Никиты оказался. Что за полсотни лет человеком так и не стал.

Снова за шиворот взял, затряс:

– Ты кто вообще такой?! Ты совсем охуел фотографии выносить, падальщик?! Это кем… кем надо быть, чтобы… такое творить!!! КТО ТЫ?! А?! КТО???

– Я верну! Я всё верну! – кричал сосед, но всё без толку.

Стас вмешался. Борю на лестничную площадку вынес. Простоя взял подмышку и понёс долой. Раньше так богатыри коней на плечах таскали нужды ли, потехи ради. А нынче крановщики деревенские забавлялись.

Боря в себя пришёл только на улице, когда ветер в лицо пригоршню снега бросил и ухо вновь заболело.

Произошла первая вспышка гнева по жизни, когда вообще не понимал, что происходит. Контроль потерял. Состояние аффекта – по-научному.

«Как только не прибил? Хорошо, оттащили», – добавил внутренний голос.

Боря оглянулся. Стас рядом стоял, и языком снежинки ловил. Нет в нём гнева ни капли, только посмеивается снисходительно богатырь на просушке. А как заметил осмысленность в действиях, сказал сразу:

– Такого я ещё, конечно, не видел, чтобы даже фотографии тырили.

– Сука! – буркнул Боря.

– Сука, – подтвердил крановщик и принялся делать зарядку на свежем воздухе. Так как выбора особого в мастерке не было. – Сдаётся мне, Никитос жену Степаныча любил тайком, да украдкой. А теперь мстит ему, что не уберёг. Ну как мстит… падлит как может. Всё-таки Никита Степаныча моложе, а дед твой верит по старой дружбе. Соседи же. не чужие люди.

– Был у меня такой сосед как-то, – буркнул Боря. – Икается тебе, Лёня?

Глобальный снега молодого подхватил, умылся, на часы посмотрел – дело к завтраку.

Такси подъехало.

– Мужики, в городе завал, – честно предупредил молодой таксист. – Может не поедем в центр?

– Да в любой магазин одежды, поближе, – подсказал Боря.

– Да, где на коней чехлы в городе шьют? – добавил Стас и сам заржал своей шутке.

Таксист посмотрел на пассажира спереди, которому колени действительно уши закрывали, и поразился уровню самоиронии.

– Я как будто звезду НБА везу.

– А что сразу НБА? Я бы за столичных играл, повернись оно так. А что? Я баскетбольный мяч ещё в школе ладонью на весу перед собой держал, – ответил Стасян. – Помню однажды трёхочковый стулом сделал с линии. Зачем не помню. Дебил молодой был. А сейчас что, лучше? Нет, чтобы куртку с собой в больницу прихватить. Да плюс тридцать по Цельсию было. Все ходили облазили. Эх, доведёт меня этот резко континентальный климат.

Но Боря, сидя позади в седане, их уже не слушал. Не до природно-климатических перепадов в стране широкой, да разной. Ему писала Дашка. А с признаниями селфи из душевой пошли. С лицом довольным. Распущенные ночью волосы теперь в две косички. И на женском это определённо что-то значило. Даже тени нанесла, глаза подкрасила. Чего раньше за ней замечено не было. А вот румянец тот же, свой, природный, так сердцу милый.