Текст книги "Код Атлантиды"

Автор книги: Стэл Павлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Не отрывая глаз от монитора, Чарли подал Мейтсону кружку кофе. Чарли был поглощен своим занятием, словно играл в компьютерную игру.

– Что это? – поинтересовался Мейтсон, указывая на скопление пятен на экране.

– Красное – китайская подводная лодка. Рядом авианосец США. А то, видишь, синее? Это самолет, летит из Чили в Пиррит-Хиллс в чилийском секторе. Ребятам крышка, точно тебе говорю.

– В чем дело?

– Самолет довольно маленький, – объяснил Чарли. – Надвигающийся шторм – последний в их жизни. Дороги назад им уже нет. Если бы они надумали вернуться, то были бы вынуждены где-нибудь приземлиться и дозаправиться. А между нами говоря, у них не остается времени даже на то, чтобы слить топливо.

– Что будем делать? Мы же не можем позволить им разбиться, Чарли! А если бы на их месте оказался кто-нибудь из наших?

– Нам нельзя с ними связываться. Нас тут вообще не должно быть.

– Знаю, но… Взгляни-ка. Ближайшие к Пиррит-Хиллс станции – обе американские. Сипл и Скай-Хай – ну, помнишь, восьмая. Ты должен подать им сигнал тревоги – пошли сообщение хотя бы по Интернету. Просто сделай так, чтобы никто не понял, от кого оно.

– Если я подам какой угодно сигнал, всем станет известно, что здесь кто-то есть, – не сдавался Чарли.

– Ты же обязан хоть что-нибудь предпринять!

– Мне очень жаль, но я им не помощник.

Мейтсон впился взглядом в экран, следя за самолетом, отправившимся в небытие.

– А это что?

Он указал на красное пятно – объект, удаленный от «Ред оспри» миль на двадцать, и сделал глоток кофе, который оказался жутко горьким. Это был самый паршивый кофе из всех, что ему когда-либо доводилось пробовать.

– Наш авианосец, я ведь сказал. У них учения или что-то в этом духе. На нас всем плевать, они следят друг за другом. Но черт с ними! Короче, Фрэнки провел имитационную проверку. Пока к нам никто не приблизился и ничего не вынюхал, надо смываться.

Мейтсон кивнул и сделал еще глоток кофе. На мониторе его компьютера была графически изображена работающая буровая вышка в разрезе. Цепь труб из легированной стали, протянутая к системе от «Ред оспри». Внутри самой системы другая цепь труб уходила в глубь земли на пятьсот метров. Внизу трубопровод резко менял направление и устремлялся вбок, огибая каменный пласт. К вероятному месторождению нефти он приближался под тупым углом вниз.

Пионером наклонно направленного бурения считается норвежская Национальная нефтяная компания, заложившая в начале девяностых под Северным морем на глубине в девять тысяч футов горизонтальную скважину в двадцать четыре тысячи футов. Технология оказалась настолько эффективной, что нефтяники стали повально применять ее, и добыча нефти по сравнению с традиционным методом значительно возросла.

– Опять приходил Торн, – между делом сообщил Чарли.

Мейтсон чуть не захлебнулся кофе.

– Что ему надо?

– Результаты теста. Он интересуется, как поживает твое детище, Ральф. Еще раз поблагодари Бога, что на том самолете не оказалось наших – даже Торна.

Мейтсон опять отхлебнул кофе, стараясь не обращать внимания на вкус, просто согреваясь. У него дрожали руки. И теперь отнюдь не из-за морской болезни.

Рип Торн, президент корпорации «Рола». Исследователь. Придурок. При одном упоминании о нем Мейтсона бросало в дрожь. Торн был первопричиной всех его страданий. Рипли Торн и Балджер. Только по милости этих двоих Мейтсон болтался сейчас здесь. Целых шесть месяцев. Да как, черт возьми, Торн смел рассчитывать на положительные результаты, когда проект ускорили аж на полгода? И чего добивается Балджер? Ручной ротвейлер Торна! Именно из-за него команде пришлось отказаться от первого места пробного бурения: Балджер заявил, что, мол, следует отплыть дальше. Туда, куда заблагорассудится ему.

Мейтсон проверил данные.

– Чарли, умоляю: скажи, что не дал им никаких сведений.

Чарли взглянул на друга с укоризной.

– Не посоветовавшись с тобой? Да за кого ты меня принимаешь? Разумеется, нет! Пусть дожидаются твоего проклятого отчета.

Мейтсон кивнул и, пытаясь отделаться от дурного настроения, еще раз проверил данные.

– Дальний бур работает как надо, – осторожно произнес он. – Сенсор забойной системы контроля над параметрами бурения … Хм… Какая интересная структура породы… Кристаллическая, что ли? М-м… Измерения, измерения, где вы? А, вот.

Он щелкнул мышью по иконке «измерения в процессе бурения» и проверил вращающий момент и усиление подачи бура. Показатели были высокие. В допустимых пределах, но весьма и весьма высокие.

Команда обнаружила, что наткнулась на пласт довольно твердой породы несколько часов назад и теперь пыталась прорваться сквозь него, используя максимум возможностей. При этом буровое долото изнашивалось с удвоенной скоростью, но, поскольку оно уже проработало почти целый день, а менять долото раз в сутки-двое было делом обычным, они решили, что не произойдет ничего страшного, если долото просто самоуничтожится.

Геология – забавная штука. На «Ред оспри» никто толком не знал, с какими породами они сталкиваются в ходе работы. За прошедшие шесть часов удалось продвинуться ровно настолько, чтобы присоединить к трубопроводу еще одну девятифутовую секцию.

Посмотрев на добавочный монитор, Мейтсон сосредоточил внимание на трех значках. Двойной щелчок по первому обеспечивал передачу через спутник данных в офис Сан-Франциско. По второму – немедленную загрузку информации в системный центр судна. Третий значок был желтый. Желтый? Это еще что?

– Корабль мой! Кем ты себя возомнил, а?

Дверь с шумом распахнулась, и в помещение поста управления влетел капитан «Ред оспри». Джафна был невысоким человеком с индийскими чертами лица и западным нравом. Он ударил по выключателю, и, ослепленные светом, все на мгновение сощурили глаза. Джафна вел себя вызывающе, но ему было на все наплевать. Гнев капитана сосредоточился на Балджере.

Тот поднялся с места:

– Чертов придурок!

– Я отдал четкие распоряжения, а ты пропустил их мимо ушей! Еще раз такое повторится, и я башку тебе оторву!

– Ты что, спятил, Джафна? – Балджер пошел в наступление. Все знали, что вмешиваться не имеет смысла, и молча наблюдали. – Только идиот, твою мать, вспомнил бы в нашем положении о сигнале! Любой черт с приличным биноклем мгновенно его засечет, не врубаешься?

Мейтсон быстро нагнулся к Чарли и прошептал:

– Что за сигнал?

– Джафна включил огни, – тихо и торопливо пояснил Чарли. – Подал сигнал проходящим мимо судам о том, что мы проводим подводные работы. А Балджер приказал палубному матросу их выключить.

Мейтсон удивленно покачал головой.

– Согласно общепринятым правилам, мы обязаны подавать окружающим сигнал.

Он скорчил гримасу, откинулся на спинку кресла и продолжил наблюдать за скандалом. Сцена даже забавляла Мейтсона до тех пор, пока ему в голову не пришла пугающая догадка.

Появившийся на мониторе желтый значок означал сопротивление системы. Силу отдачи и давление насоса.

Мейтсон мгновенно повернулся к монитору.

– Черт! – Он схватил мышь и щелкнул по желтому значку; на экране высветились данные. – Черт! Черт! Черт! – Отдача была мощной. Нефтью и не пахло. Мейтсон резко повернулся к коллегам. – Кто в ответе за сопротивление породы?

Балджер и Джафна продолжали скандалить. Джафна кричал, что не желает лишиться лицензии, так как планирует в один прекрасный день стать капитаном другого корабля.

Мейтсон вскочил с кресла. Черт с ними. Черт с китайскими ВМС. Следует решать более серьезную проблему. Она уже заявила о себе, хотя о ней никто еще не знал.

Мейтсон быстро осмотрелся и нашел взглядом Фрэнки – толстого, молодого, нервозного на вид парня.

– Ты! – рявкнул он. – Следить за сопротивлением породы – твоя работа. Какого же черта ты молчишь?

– Я… ходил помочиться, – пролепетал Фрэнки.

Мейтсон махнул рукой и поспешно возвратился к монитору.

– Бур пробил преграду и качает морскую воду под давлением! – Случилось небывалое. Мейтсон повернулся и проорал, обращаясь ко всем, кто был вокруг: – Надо срочно опорожнить трубу! У нас «Код зеро»!

Воцарилась зловещая тишина. Все знали, о чем речь. «Код зеро» – теоретически допустимая ситуация, смоделированная при помощи компьютера еще в Штатах. Они достигли подводной карстовой воронки. При нынешней температуре вода должна была замерзнуть, но из-за сильного давления, оказываемого на нее весом шельфовых ледников наверху, этого не произошло. Разумеется, она с удовольствием переместится туда, где сопротивляться нет нужды. Происходившие на глубине процессы грозили изогнуть трубу. При столь сильном морозе она вообще лопнула бы, если бы не была изготовлена из гибкой легированной стали. Нефтепровод системы представлял собой трубу внутри трубы. Беда приключилась с внутренней, основной, она-то и присоединялась к «Ред оспри». Проникшая в трубу вода двигалась к судну. В спокойную погоду с проблемой успели бы справиться. В столь же сильный шторм вода может уничтожить всех, кто находится на танкере.

Инженеры бросились к рычагам управления. Балджер нажал на кнопку аварийного сигнала и рванул к переговорному устройству. Завыли клаксоны. Вспыхнули аварийные огни.

– Критическая ситуация! Всем покинуть палубу! Сию секунду! Прочь с палубы! Бросайте все! Нефти нет! Быстрее! Быстрее!

Вопросов задавать не стали, но было слишком поздно. Первый удар обрушился на «Ред оспри» в тот миг, когда его нещадно подбросил очередной тридцатифутовый вал. Буровики, на ходу отстегивая страховочные тросы, хлынули на верхнюю палубу. Струя вырвалась из трубы с такой силой, что судно, качающееся на гребне волны, резко встало на дыбы. Когда «Ред оспри» наконец опустился, троих буровиков смыло в океан. Через минуту они уже были мертвы.

Мейтсону следовало сосредоточиться на цифрах, но взгляд его был прикован к мониторам системы наблюдения. Он видел, как оторванный раскос буровой вышки ударил прямо в живот едва спустившейся с крана Алине и, пробив ее насквозь, вышел вместе с фонтаном кишок из спины. Кроваво-красный всполох, точно молния, на миг озарил мрачное небо и тут же исчез, смытый очередной волной. Тело Алины на мгновение задержалось у лестницы и пропало, унесенное водой. Она умерла быстро, даже выражение лица не успело измениться.

Мейтсон слышал, как ахнул Чарли. Окинув друга беглым взглядом, Мейтсон увидел, что и тот не спускает с мониторов глаз. У Чарли был такой вид, будто он только что потерял любовницу. И когда эти двое успели завести шашни? Судно качнуло в сторону и назад. Забыв о личной жизни Чарли, Мейтсон сорвался с места. Скинув крышку из органического стекла с центрального пульта управления, он ударил по ярко-красному аварийному рубильнику, останавливая работу.

К оглушительному гулу добавился вой еще нескольких сирен. Компьютер выдал сообщение, что связь между системой и кораблем прервана, однако данные о давлении не изменились. В трубы попало что-то еще и сейчас стремительно двигалось вверх. Следует срочно отсоединить их от судна, чтобы не остаться прикованными к дну навеки.

Мейтсон резко повернулся, ища глазами ручки управления сбросом. Капитан Джафна уже стоял на мостике у пульта, лихорадочно нажимая на кнопки. Трубы должны были открепиться буквально через несколько мгновений.

Мейтсон вновь посмотрел на монитор, потом на Джафну. Проследил за начавшей проваливаться сквозь отверстие в палубе трубой.

Кое-кто из буровиков еще оставался снаружи. Некоторые успели спастись, другие нет.

Внезапно стало понятно, что отделаться от труб не удастся. Опускаясь в океан, они зацепились за другие оторванные раскосы и теперь безжизненно свисали с деррика – три тысячи футов металла, повинующегося отныне лишь подводным течениям, не человеку.

Скрип усилился. Деррик наклонился и с грохотом упал вбок, задев еще одного из буровиков. Мейтсон заметил кустистые усы. Пит. Он был еще жив, но выбраться из ловушки, как показалось Мейтсону, ему уже не светило. Обрушившийся на бедолагу кусок трубопровода нацелился на мостик и помещения, где укрывались люди. Прямо на них. Точно пушечный ствол.

Мейтсон смотрел, как Пит барахтается под тоннами мятой стали, и в эту минуту сопло наконец взорвалось. Поток вылетевшего из него ила снес все на своем пути. Иллюминаторы, словно градом пуль, разбило камнями. Нестерпимо запахло серой. А холод…

Джафна не колебался ни секунды. Когда грязевая волна вырвалась из отверстия в палубе, он нажал на кнопки аварийного отсоединения, и корабль повело в сторону. Трубопровод рухнул вниз, даря «Ред оспри» свободу. Но потери были огромные.

Судно несколько раз качнулось взад-вперед и лишь после тронулось в путь, двигаясь до ужаса медленно. Из машинного отделения повалил дым.

Балджер выключил клаксоны. Народ боялся пошелохнуться, веря и не веря в то, что произошло. На темном лице Чарли блестели слезы. Гневно утерев щеки, он попытался сосредоточиться на GPS-наблюдении.

– Подводная лодка? – спросил Мейтсон.

Чарли покачал головой и взглянул на Джафну.

– Нам навстречу движется эскадренный миноносец. Норд-норд-вест. Полная скорость. «Ингерсолл Ди-Ди-990»… Морская пехота. Пора убираться отсюда.

Джафна кивнул, рывком раскрыл дверь и отшатнулся назад к мостику, сопровождаемый хлынувшими внутрь грязью и каменными обломками. Большой иллюминатор напротив двери был разбит, ледяной ветер гонял по полу осколки. К ногам Мейтсона подкатился выпачканный илом камень.

Мейтсон повернулся к Чарли. Мгновение они пристально смотрели друг другу в глаза, потом Мейтсон осторожно шагнул к двери и вышел на верхнюю палубу, не обращая внимания на шквалистый ветер, обжигающий лицо. Буровая вышка лежала на боку, занимая всю палубу. Тут и там валялись тела. От носа до кормы корабль сплошь покрывали обломки техники.

– Не забудь о страховке, – спокойно велел Балджер. С отвращением взглянув на сигару, он бросил ее за борт, пристегнул собственный страховочный канат к планширю и зашагал к лестнице. До Мейтсона долетали его слова: – Боже, ну и чертовщина. Какой кошмар, господи!

Ошеломленный Мейтсон направился к верхней палубе. Надо навести порядок. Вот бы вернуться в кровать и начать день заново. Он жаждал почувствовать, как с заходом солнца все остается позади. Но здесь, в Антарктике, ждать заката пришлось бы целых шесть недель.

Приступив к работе, Мейтсон принялся считать погибших. В общей сложности их оказалось тринадцать. Когда, изо всех сил борясь с тошнотой, Мейтсон записывал имена жертв в блокнот, к нему обратился буровик по имени Пико. Он держал в руках какой-то внушительных размеров предмет. По-видимому, тяжелый.

– Эй, наверное, это твое. Что за ерунду, вы, ребята, храните на палубе? На вид штука не дешевая.

Он отдал ношу Мейтсону.

– Насколько я помню, на палубе мы ничего не хранили, – проговорил тот, крутя предмет в руках и внимательно его разглядывая.

Мейтсон был не одинок. Балджер рассматривал такую же штуковину, еще одну поднимал Фрэнки. Когда Мейтсон обратил на них внимание, то сообразил, что странными «камнями» усыпан весь корабль.

Поднеся свой «булыжник» к ближайшей луже, он принялся смывать с него грязь. Камень оказался кристаллическим и почти прозрачным, а когда на него падал свет, создавалось впечатление, будто он озарен голубым сиянием. Мейтсон настороженно взглянул на Балджера, и на мгновение оба забыли обо всех былых стычках.

– Куски породы…

– Какой? – с опаской спросил Фрэнки.

Кожа у него на лице потрескалась. Он тоже не надел шлем и теперь выглядел ужасно.

Мейтсон перевернул камень.

– Похож на алмаз.

– Я таких не видел, – протянул Фрэнки. – Алмазы тяжелее. Откуда взялись эти штуковины? Из нефтепровода?

Присоединившийся к товарищам Чарли обменялся с ними многозначительными взглядами.

– Скорее всего.

Губы Балджера очень медленно разъехались в улыбке, делая его похожим на обнажившего зубы хищника.

– Я ни секунды не сомневался, – пробормотал он.

Мейтсон поднял свой камень к свету, встал так, чтобы всем было видно, и произнес, отказываясь верить собственным глазам:

– Фантастика… на нем какая-то надпись.

На поверхности камня, поблескивая на свету, красовались аккуратно вырезанные знаки. Различимы иероглифы были настолько отчетливо, что казалось, будто алмаз сам каким-то сверхъестественным способом выгравировал надпись на себе.

– Интересно, что это значит? – прошептал кто-то.

– Буквы похожи на египетские.

– Египетские? – Мейтсон указал большим пальцем на верхушку отдаленного айсберга. – Здесь-то? Бред!

Фрэнки наклонился с намерением собрать разбросанные повсюду загадочные камни.

– Надо взять все, что тут есть, – сказал он. – И показать специалистам. По-моему, мы вот-вот разбогатеем!

Его рука застыла, мгновенно придавленная к палубе ногой Балджера, обутой в здоровенный ботинок с толстой подошвой.

– Все это дерьмо – собственность компании, Жирный. Соберешь и отдашь нам, понял?

Мейтсон осторожно провел пальцами по гравировке на камне. По вине этих «алмазов» тринадцать человек только что распрощались с жизнью. Он крепко сжал находку в руках. Может, она и вправду сулит им богатство? Мейтсон в это почему-то не особенно верил. Вновь подняв камень к свету и рассмотрев его внимательнее, он вдруг заметил, что черное пятно на горизонте быстро движется в их сторону. Черное пятно штормовых туч на фоне зеленого неба… Зеленого неба?

Не успел Мейтсон и слова вымолвить, как опять истошно завыли клаксоны. В тот момент, когда о нос корабля разбилась очередная высокая, как утес, волна, а с севера появился эскадренный миноносец, Мейтсон увидел блестящий серый вертолет «Си-Хок», спускающийся с неба. Рев его моторов в штормовом грохоте был едва различим. «Си-Хок» завис над палубой «Ред оспри», на которой лежал помятый деррик. Дверь вертолета отъехала назад, из нее выбросили веревочную лестницу. Когда дюжина военных спустилась на «Ред оспри», подал голос установленный на «Си-Хок» громкоговоритель:

– Морская пехота Соединенных Штатов! Всем оставаться на своих местах! Судно будет досмотрено!

Пехотинцы передернули затворы автоматов. Один из офицеров шагнул вперед. С мрачным выражением, не покидавшим его молодое лицо, он обвел команду «Ред оспри» оценивающим взглядом, сосредоточил внимание на Мейтсоне и направился прямо к нему.

Ральф Мейтсон, все еще крепко сжимая в руках камень, расплылся в маниакальной улыбке.

Их накрыла морская пехота.

Наконец-то. Слава богу, подумал он.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Довольно странно, что Бог для того, чтобы общаться с человеком, счел необходимым выучить греческий язык. И что выучил его так плохо.

Фридрих Ницше, философ (1844-1900)

Фултонский конференц-центр. Университет Штата магнолий[2]2
  Штат магнолий – неофициальное название штата Миссисипи.


[Закрыть], север Миссисипи. 16 марта 2012 г.

– В начале было слово, – провозгласил доктор Ричард Скотт, нащупывая выключатель и по ошибке нажимая на него дважды.

На экране цифрового проектора промелькнул ряд изображений – так быстро, что никто не успел ничего рассмотреть. Скотт издал приглушенный стон и попытался снова выстроить слайды в нужной последовательности, но не смог разобраться с кнопками на верхней панели. Опустив плечи, он посмотрел на аудиторию.

– В данный момент прозвучать перед публикой вновь слову, как видно, не суждено.

Зал отреагировал более шумно, чем следовало ожидать, – Скотт не мог определить почему. На лекцию пришла в основном профессура, которой составила компанию небольшая группка студентов. Народ жаждал послушать человека, чьи выступления в определенных кругах вызывали в последнее время неслыханные волнения. Сам ректор, знаменитый баптист-фанатик, посчитал своим долгом явиться на лекцию и лично раскритиковать работу Скотта – ранее никому не известного профессора из «Ю-Даб»[3]3
  «Ю-Даб» – Вашингтонский университет (от англ. The University of Washington, или UW, U-Dub).


[Закрыть]. Его заявления смешили. Куда подевалась пресловутая американская свобода религии? Может, она с самого начала была лишь мифом?

Скотт взволнованно взглянул на проектор и увидел в нем собственное отражение – аккуратно подстриженные волосы, квадратный подбородок. Наугад нажав на несколько кнопок и так ничего и не добившись, он растерянно посмотрел на студентку-помощницу по киноархиву, которой поручили ассистировать ему на случай подобной неувязки.

– М-м… Не могли бы вы… мисс?

В эту минуту посыльный из «Федерал экспресс» просил ассистентку расписаться за доставленную посылку. Скотт был поражен.

– Прошу прощения, сэр? Вообще-то я собираюсь прочесть здесь лекцию.

– Если мы говорим, что будем в десять тридцать, сэр, то в десять тридцать и приезжаем.

Губы Скотта разъехались в улыбке, и он рассмеялся; из динамиков послышался свист.

– Аплодисменты нашим друзьям из «Федэкса», – проговорил Скотт сквозь смех.

Посыльный, уже направившийся к выходу, снял кепку и, к удовольствию публики, отвесил поклон. Ассистентка Скотта тем временем опустила посылку на пол и взбежала на сцену.

Скотт положил руку на микрофон.

– Спасибо.

Смышленая девочка, Новэмбер Драйден, исключительно смышленая. И необыкновенно симпатичная. А главное – очень терпеливая.

– Рассмешите их до упаду, – с улыбкой проговорила Новэмбер, возвращаясь на место.

Скотт начал с шутки.

– Если задуматься, иметь дело с древними рукописями гораздо проще, чем с этими устройствами, – произнес он.

По аудитории прокатилась очередная волна смеха, но, когда на экране появилось изображение первого слайда, народ вмиг угомонился.

По профессии Скотт был антропологом лингвистики и культуры. Он изучал социологию, право, политологию, религию, но специализировался на языке и вот уже несколько лет занимался эпиграфикой – расшифровывал древние рукописи. Будучи большим знатоком своего дела, он тем не менее очень волновался перед сегодняшней лекцией, ведь он находился в Библейском поясе[4]4
  Библейский пояс – территория на Юге и Среднем Западе США с преобладанием приверженцев протестантского фундаментализма. Библия до сих пор основная настольная книга во многих фермерских семьях.


[Закрыть]. Доклад о недавно найденных старинных манускриптах, ставивший под сомнение Священное Писание, определенно не обещал вылиться в оживленную дискуссию, а, напротив, грозил повлечь за собой взрыв несогласия. И потом, следовало иметь в виду кое-что еще…

– Итак, повторюсь, – продолжил Скотт. – В начале было слово. Слово «неверующий». С вашего позволения, я начну лекцию с чистосердечного признания. – Он сделал глубокий вдох. – Я не верю в Иисуса Христа.

Аудитория в ошеломлении замерла. Скотт устремил взгляд на бумаги перед собой.

– Евангелия, – пояснил Скотт, – написаны на греческом. У нас «слова», а у греков «лого». Но «лого» значит больше, чем просто слово. Оно подразумевает мысль, поступок. Или «слово в действии». Как в древнееврейском и арамейском. Тот, кто первым осознал, что положение вещей весьма затруднительное, и придумал слово «дело». В начале было дело.

Но и теперь значение «лого» раскрыто отнюдь не полностью. Христиане хотели приобщить евреев к своей вере; в конце концов, евреем был и Иисус. Христианство – как все основные мировые религии – позаимствовало у предшественников и язык, и историю. Таким образом, в начале было лого, ведь евреи не получили ничего нового. В Притчах Соломоновых эта мысль отражена в идее мудрости.

Чтобы заманить в свои сети язычников, все, что им потребовалось, так это занять старые церкви, в которых они даже не удосужились что-либо изменить. Мозаичные изображения бородатого Христа – портреты Зевса и Юпитера. Эти церкви греко-романские. Выходит, христианство впервые в истории применило метод переработки и вторичного использования религии. Кстати, вопрос о том, как много оно позаимствовало, постоянно относился к разряду спорных. Сегодня я готов дать на него четкий ответ.

Скотт сделал глоток воды. Отчасти из желания утолить жажду, но в основном чтобы за эту минуту оценить состояние публики.

Древние манускрипты ставили христианство под сомнение вот уже несколько десятилетий. Первые были найдены в 1947 году. Бедуинский мальчик-пастух по имени Мухаммад ад-Диб, или Мухаммад Волк, из племени таамире обнаружил в пещере у Мертвого моря в районе пустынной местности Кумран древние свитки в глиняных кувшинах. Последней находкой было собрание священных книг из Стамбульской генизы – их хранили в синагоге, но из-за ветхости не использовали. Рукописи не видели белого света по меньшей мере полторы тысячи лет.

Христианская церковь на протяжении всего своего существования пыталась утаить любую информацию, ставящую христианство под вопрос. Однако в конце восьмидесятых годов двадцатого века небольшая группа ученых решила кое-что изменить – подать обществу Христа как обычного человека. Поначалу Скотт был не вполне с ними согласен, но теперь смотрел на эту проблему совсем иначе.

– Итак, – продолжал он, – если даже единственное слово вызывает у нас массу сомнений, только задумайтесь, с каким огромным количеством лингвистических проблем мы имеем дело в Библии, а в ней содержатся сотни тысяч слов, переведенных в основном с мертвых языков. Наше понимание Священного Писания с любой точки зрения – заблуждение. У кого-нибудь из вас есть знакомый, который свободно владеет арамейским и пользуется им в повседневной жизни? – Он позволил себе улыбнуться. Наступала самая потеха. – Хорошо, кто из присутствующих говорит на немецком?

Взволнованные профессора беспокойно зашептались.

– Не бойтесь, я не собираюсь вызывать вас на сцену и распиливать пополам. Назовите примерную цифру. Один, двое, трое? – В зале медленно поднялось несколько рук. Скотт кивнул. – Шесть человек. Замечательно. Из двухсот. В Европе примерно сто миллионов населения говорит на немецком. Может, больше, я не уверен. Признаться, мне вообще все равно. Смысл в том, что, если мы надумали овладеть немецким, нам лучше всего обратиться за помощью к немцу, так? Они пользуются своим языком каждый день.

Одобрительные возгласы.

– Но и в этом случае нам не избежать ошибок, даже в простейших выражениях. Самого президента Кеннеди, отправившегося в Берлин в середине прошлого века, угораздило попасть в языковую ловушку. Что за ловушку? Кеннеди обратился к тысячам немцев, намереваясь сказать, что по окончании Второй мировой войны он желает оставить враждебность в прошлом и раскрыть Германии дружеские объятия. Что считает себя одним из них. Ему хотелось проявить понимание. Назвать себя берлинцем, не ньюйоркцем или лондонцем. Он хотел сказать: «Я берлинец». Вот и провозгласил без всякой подготовки: «Ich bin ein Berliner!»

Скотт выдержал паузу.

– Для тех, кто не знает, «ich» означает «я». «Bin» – «есть». «Ein, zwei, drei» – «один, два, три». «Ein» употребляется еще и в качестве неопределенного артикля. «Berliner» действительно переводится «житель Берлина». На первый взгляд Кеннеди сказал как раз то, что подразумевал, верно?

В зале оживленно зашептались – профессора всегда начеку. Они почувствовали, что их заманивают в западню. Некоторые были достаточно опытны и прекрасно помнили, как угодили в первый капкан. Воспользовавшись волнением публики, Скотт довел начатое до конца. Его лицо напряглось. Голос понизился.

– Но он не учел одного нюанса немецкой грамматики. Поставив «ein» перед «Berliner», Кеннеди превратил «Berliner» в неодушевленное существительное. В слово, не имеющее отношения к проживающему в германской столице человеку. Что же на самом деле прокламировал президент Кеннеди в присутствии репортеров со всего мира? Я – пончик! Какое из двух заявлений более меткое – решать вам.

На экране появилось изображение небольшого папирусного фрагмента.

– Его нашли в одна тысяча девятьсот двадцатом[5]5
  Ошибка автора. Библиотека Наг-Хаммади найдена в 1945 г.


[Закрыть] году в египетском поселении Наг-Хаммади, – сообщил Скотт. – Он датируется сотым – сто пятидесятым годом нашей эры. Я говорю «нашей эры», не «от Рождества Христова». И «до нашей эры», вместо «до Рождества Христова». Потому как не считаю, что даты должны быть привязаны к рождению Христа. – Аудиторию его слова явно возмутили. – Что же мы узнаем из этого папируса? В двух словах – то, что Евангелие от Иоанна появилось не раньше чем через пятьдесят лет после гибели Иисуса. Выходит, мы не можем назвать Иоанново описание жизни, смерти и воскресения Христа рассказом очевидца, что совершенно сбивает с толку.

Только задумайтесь… Всего лишь маленький кусочек папируса…

Для Скотта он служил еще и подтверждением того, что Евангелие от Иоанна было написано в эпоху, когда Римская империя готовилась принять христианство – завладеть огромной властью для манипулирования массами. Возможно, Евангелие от Иоанна создал римлянин, ведь в описании великой миссии Христа и основных постулатов католичества – направления, ориентированного на Рим, – это Евангелие играло основополагающую роль. Скотт считал, что с точки зрения религии оно практически не имеет отношения к Богу, однако тесно связано с политикой.

– Собрание рукописных книг из Наг-Хаммади интересно потому, что содержит полное Евангелие от Фомы, состоящее из сотни изречений Иисуса, – гностический текст, появившийся на свет раньше остальных Евангелий. Католическая церковь объявила его ересью. Разве может считаться ересью исторический факт?

В зале присутствуют первокурсники, поэтому позвольте, я кое-что поясню. «Гностический» – слово греческого происхождения, переводится как «потаенное знание». Обычно потаенное знание божественного. Что это за знание? Текст Евангелий, несомненно, тщательно продуман. Живописные описания – его оружие. Христианство в ту пору было новшеством. Чтобы увлечь им людей, следовало заставить их почувствовать себя в свежеиспеченной религии спокойно и уютно. С этой целью церковь, к примеру, рассказывает, что не один Иисус Христос – «Христос» в переводе с греческого «Мессия», имя «Иисус» – «Иешуа», – что не только Иешуа в состоянии ходить по воде, но и еще один парень, тоже пророк. Он никогда не разыгрывал сверхчеловека, хоть потом его и играл Чарлтон Хестон. Я, разумеется, о Моисее. Быть приравненным к лучшим, к тем, кто идет впереди, – самый верный способ завладеть великой властью.

Скотт сделал еще глоток воды и осмотрел аудиторию. Два человека направлялись к выходу. Скотт не удивился. Изумило его скорее то, что покинуть зал решили всего двое. Он подождал, пока за ними с приглушенным шумом не закрылась дверь. Странно, что люди с такой легкостью пренебрегают тем, что известно едва ли не каждому. Жизнь после смерти, например, обещала еще древнеегипетская богиня Изида за тысячи лет до Христа.

Скотт добродушно улыбнулся. Веселье продолжалось.

– Рукописи из Наг-Хаммади интересны еще и потому, что написаны на коптском – это поздняя форма египетского языка, с алфавитом, происходящим из греческого. Иешуа и его современники разговаривали на арамейском. Может показаться странным, что люди, использовавшие в повседневной жизни арамейский, сделали записи на греческом, верно? Но ничего странного здесь нет. В нынешней Бельгии, например, пишут не на голландском или фламандском, а на немецком либо французском, зачастую даже на английском.

Ни одно из Евангелий не написано на арамейском, однако авторы определенно на нем говорили, – в текстах ясно просматриваются структуры арамейского языка. Помните историю о немецкой грамматике?