Текст книги "В его власти (Водоворот страсти)"
Автор книги: Стефани Слоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Стефани Слоун
В его власти
Глава 1
Конец лета 1811 года
Париж, Франция
– Немного малиновой? – неодобрительно произнес мужской голос. – Вы уверены?
Леди Кларисса Коллинз примерилась и уверенно нанесла на холст мазок яркой краски. Потом отступила, сощурила фиалковые глаза и критически окинула взглядом пышнотелую натурщицу, раскинувшуюся на диване, обитом голубым дамастом. Лучи уже высоко поднявшегося солнца через окна, занимавшие всю южную стену, омывали почти обнаженное тело теплым золотистым светом.
Кларисса еще раз оценивающе взглянула на холст и кончиком маленького пальчика смазала свежую краску, после чего удовлетворенно кивнула.
– А теперь, Бернар, взгляните. Снова будете возражать?
Бернар Сен-Мишель, известный парижский художник-портретист, возможно, лучший в Европе, нахмурился, отчего густые черные брови сошлись на переносице, и повернулся к натурщице.
– Можете, идти.
Женщина лениво потянулась за халатом и поднялась, кивнув обоим, перед тем как исчезнуть в глубине мастерской.
Бернар неторопливо опустил сначала один рукав белой льняной рубашки, потом другой.
– Кларисса, я давно стал художником? – спросил он, на этот раз с заметным французским акцентом.
Кларисса опустила кисточку в кувшин с терпентином и энергично поводила ей туда-сюда. Она, конечно, знала ответ на этот вопрос. Знала она и дальнейшее развитие разговора, поскольку он происходил между ними не раз и не два.
– Намного раньше, чем я, – отвечала она, тыча кисточкой в твердую стенку глиняного кувшина, а потом с новой силой принимаясь ополаскивать ее.
Бернар закончил возиться с манжетами.
– И пока вы в вашем Лондоне брали уроки танцев и добивались внимания зеленых юнцов, чем занимался я?
Кларисса вынула кисточку из кувшина и принялась протирать ее тряпочкой, испачканной краской. Она делала это с такой силой, что тонкая деревянная ручка сломалась.
– Портил орудия своего труда? – рискнула произнести она, роняя на пол отломившийся конец кисточки.
Бернар глубоко вздохнул и прошел туда, где стояла Кларисса, не обращая внимания на упавшую палочку.
– В Лондоне я тоже работал, дорогая моя, оттачивал свое мастерство во времена Амьенского мира. Я рисовал день и ночь, даже когда разразилась война…
– Пока не возвратился в Париж – не более и не менее, как в трюме судна с контрабандой, – прервала его Кларисса. – Я знаю, Бернар. Я буду помнить это, даже если доживу до двухсот лет.
– Тогда вам пора знать, что, когда я высказываю свои соображения по поводу вашей работы, вы должны слушать. Я считаю, что заслужил уважение. Вы согласны?
Он, конечно, прав. После возвращения в Париж популярность Бернара в высшем обществе очень возросла, малодоступность привлекла к нему еще, больше заказчиков. Несомненный талант невозможно было отрицать, элита его обожала.
Кларисса уставилась на торчащие из кувшина кисти, ее тянуло переломать их все.
– Но я была права, Бернар. Чуточку малинового, чтобы выделить линию губ, – вот чего здесь не хватало.
– Дело не в этом, моя дорогая, вы же знаете. – Бернар отодвинул подальше от Клариссы столик, на котором стоял кувшин с кисточками, высилась горка пестрых от пятен краски тряпочек, лежали краски и мастихины. – Как вы собираетесь совершенствовать свое мастерство, если не дозволяете обществу и тем, кто опытнее, оценивать вашу работу?
Его черные волосы выбились из косички и топорщились на висках, напоминая ей наложенные один на другой многочисленные мазки.
Кларисса никогда не могла долго сердиться на Бернара – особенно если он был прав. А с того самого дня, когда она встретилась с ним, он был прав во всем в отличие от многих французских мастеров живописи, которые, несмотря на ее талант, отказывались взять ее в ученики по той причине, что она женщина.
Пять лет назад, когда их жизнь в Англии потерпела крах, Кларисса согласилась бежать с матерью в Париж. Она надеялась, что сможет обучаться у Франсуа Жерара или у Жака Луи Давида. Когда и тот и другой посмеялись над ней исключительно потому, что она женщина, Кларисса стала относиться к ним как к недоумкам, какими они в действительности и были, и обратилась к другим художникам, составив длинный список возможных учителей из числа живущих в Париже.
Несмотря на то что она готова была представить значительное количество работ, которые давали представление о ее способностях, все, к кому она обращалась, отказывали ей, пока не остался один – Бернар Сен-Мишель, всеми почитаемый и, возможно, самый талантливый художник в Европе. Кларисса не обратилась к нему раньше, потому что попасть к этому художнику в ученики было трудно не только ей, но и мужчине ее уровня подготовки.
Но когда она обнаружила, что терять ей уже нечего, она послала ему свою лучшую работу, подписанную «К. Коллинз», и Сен-Мишель пожелал встретиться с автором. Кларисса раздобыла мужскую одежду и отправилась в его мастерскую в надежде на то, что ее работы будут говорить сам и за себя, а пол не будет иметь значения.
Он согласился взять ее, пожал руку – договор был заключен. Кларисса получила особое удовольствие, сорвав с головы касторовую шляпу, скрывающую пучок блестящих черных кудрей.
Бернар только глубоко вздохнул и сказал, что приходить надо к восьми утра – не позже и не раньше, и на том разговор был окончен.
Хотя Бернар был старше ее всего на несколько лет, он стал ее наставником и другом, отцом и наперсником. Настолько же надежным, насколько талантливым. За пять лет она научилась у него понимать искусство и жизнь лучше, чем за все предшествующие девятнадцать лет.
Вспомнив, сколь многим она обязана этому человеку, Кларисса вздохнула, ее раздражение улетучилось. Она взяла в ладони его лицо, легонько сжала.
– На этот раз я по крайней мере не швырнула кисть, да?
В знак согласия он поднял густую черную бровь.
– И не завопила. Явный прогресс, моя дорогая. Огонь вашего сердца соединился с разумом. Настанет время – и вы сделаетесь лучшим портретистом из тех, кого видел мир. Самообладание – ценнейшее качество, когда работаете с аристократами.
– Самообладание и моя касторовая шляпа, – поддразнила его Кларисса, возвращаясь к созерцанию кистей.
Внизу хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги – кто-то поднимался по лестнице.
– Жан Марк? – спросила она, имея в виду любовника Бернара.
– Нет, – покачал головой Бернар, махнув рукой в сторону ширмы в углу. – Сегодня он навещает свою мать. Скорей, – шепнул он.
Кларисса повиновалась, оставила в покое кисти и на цыпочках быстро пошла к ярко раскрашенной ширме. Она часто пряталась за ней, когда к Бернару неожиданно заявлялись мальчики-посыльные или его друзья. Маленькое отверстие, проделанное в верхнем уголке крылышка бабочки нарисованной на ширме, позволяло ей видеть происходящее, не обнаруживая своего присутствия.
Когда в просторную мастерскую вошли трое мужчин, она уже скрылась из виду.
– Бонжур, месье, – приветствовал их Бернар на родном французском.
– Бернар Сен-Мишель? – спросил тот, что был выше других, обладатель маленьких поблескивающих черных глаз и лысой головы. Возможно, он был одних лет с Бернаром.
Бернар кивнул.
– Да. А кто вы такие?
Мужчина, похожий на крысу, подошел поближе к холсту работы Клариссы, какое-то время рассматривал его похотливо заблестевшими глазками, потом повернулся к Бернару.
– Я пришел к вам с деловым предложением, от которого, я уверен, вы не откажетесь.
– Если вы нуждаетесь в моих услугах, боюсь, мне придется вас разочаровать. До следующего года я связан обязательствами с графом Клоделем, – ответил Бернар, стараясь говорить спокойно.
Похожий на крысу облизнул тонкие губы.
– Вы уверены? – спросил он, сжав серебряный набалдашник своей трости. Быстрым движением он извлек из нее тонкую рапиру, которая бесшумно выскользнула из потайного вместилища. – Видите ли, как я уже сказал, я совершенно уверен, что вы не сможете отказаться. Он поднял клинок и с силой опустил его на холст. Картина распалась на две, по телу натурщицы стала расползаться прореха с неровными краями. – Я никогда не ошибаюсь, – добавил он голосом, абсолютно лишенным эмоциональной окраски.
Кларисса закусила руку, чтобы сдержать рвущийся из горла крик. Эти люди не были обычными уличными подонками, она сразу уловила это и не выдала себя даже после варварского уничтожения ее холста.
Бернар спокойно и сосредоточенно смотрел на испорченную картину.
– Я весь внимание, господа.
Двое мужчин, стоявших за спиной того, кто напоминал крысу, одновременно ухмыльнулись и одобрительно закивали массивными головами.
– Не позже как через три дня вы отправитесь в Лондон, чтобы написать портрет для одного богатого канадца. Само собой разумеется, расходы будут оплачены. И проживание… – тот, кто был похож на крысу, помолчал и презрительным взглядом окинул мастерскую, в которой царил обычный беспорядок, – в соответствии с вашими потребностями.
Бернар сложил руки на груди.
– А как же граф?
Подонок сделал выпад в сторону Бернара. Неуловимое движение запястья и на лице художника появилась окрашенная кровью царапина.
– Скажите своему графу что хотите. Мне все равно.
– А если я откажусь?
– Если откажетесь? – недоверчиво повторил негодяй. Он без предупреждения метнулся к ширме и принялся кромсать клинком раскрашенный шелк, пока от нее не остался лишь деревянный каркас. – Тогда мой работодатель Дюран убьет девчонку – и ее мать для ровного счета.
Кларисса инстинктивно отступила перед смертоносным кончиком клинка. Теперь клочья шелка уже не скрывали ее, и она накинулась на человека с оружием, вонзив ногти в его щеку.
– Этого не случится, если я первая прикончу тебя! – выкрикнула она.
Похожий на крысу словно остолбенел, видимо, ошарашенный неожиданным нападением. Двое других, у которых шеи отсутствовали, смотрели, как хрупкая женщина атаковала их предводителя.
Из четырех мужчин первым опомнился Бернар. Он схватил Клариссу, толкнув ее себе за спину.
– Три дня. Ни больше ни меньше, – подтвердила крыса, не сводя с Клариссы холодного угрожающего взгляда и улыбаясь. Он повернулся и направился к выходу. Крепыши сопровождающие последовали за ним, их тяжелые шаги постепенно удалялись, потом хлопнула входная дверь, и стало тихо.
Бернар повернулся к ней, его лицо было покрыто пятнами.
– Вы помните, что я сказал относительно пламенного сердца и рассудка? – спросил он, схватив Клариссу за руку и сжав ее с такой силой, что рука побелела.
– Да, – сказала она, морщась от боли. Тысячи вопросов были готовы сорваться с ее губ.
– Я ошибался.
Кларисса высвободилась, подняла край блузы и крепко прижала ткань к тому месту на щеке Бернара, откуда продолжала сочиться кровь.
– Кто эти люди? – спросила она, не в силах унять дрожь в голосе.
– Я знаю не больше вашего, – угрюмо произнес Бернар, мрачно взглянув в широко раскрытые глаза Клариссы. – Но, возможно, я знаю того, кто скажет нам больше.
Джеймс Марлоу ненавидел соленую воду. Он был не против того, чтобы поплавать, но, наглотавшись противной соленой жидкости, испытывал настоящие мучения. Зарывшись пятками во влажный песок, он смотрел на темную воду Ла-Манша. Полная луна освещала гребешки и завитки набегавших волн.
Он с самого начала знал, что проникнуть в самую засекреченную организацию Наполеона «Монахи» будет трудно. Но когда Генри Прескотт, виконт Кармайкл, обращался с просьбой, никто не рассчитывал, что выполнить ее будет легко.
Джеймс несколько раз, кривясь, сплюнул – вкус соли не исчезал. Он принадлежал к «Молодым коринфянам» – элитной британской секретной службе, деятельность которой выходила за обычные рамки подобного рода служб.
Кармайкл был на правительственной службе посредником между агентами и их высоким начальством, которое ставило своей задачей устранить Бонапарта. Когда из разведывательных донесений стало известно о шагах, предпринимаемых «Монахами», цель которых – осуществить мечты Наполеона о присоединении России и Британии к его континентальной империи, перед Кармайклом поставили задачу раз и навсегда положить конец этим планам – любыми средствами.
Джеймс вытащил из брюк полы мокрой рубахи, расправил ноющие плечи. Кармайкл дал ему понять, что никто, кроме него, не будет знать об истинном задании Джеймса. В его распоряжении было очень мало ресурсов, не считая его ума, ловкости, умений и знаний. Джеймс понимал, что в конце концов все члены «Молодых коринфян» поверят в его предательство, в измену стране и короне. Задание не могло ему нравиться, но он взялся за него, потому что по сравнению с другими ему почти нечего было терять. Никого не опечалила бы его смерть, в том случае если его убьют.
Так что он согласился. Ему потребовался год, чтобы внедриться в организацию, и шесть месяцев, чтобы доказать свою преданность и занять определенное место среди этих презренных людей.
В результате он оказался на берегу острова Святого Альдхельма, где несколькими часами раньше ему пришлось дать бой своим же товарищам «коринфянам». Последнее, что поручили ему «Монахи», была охота на изумруды на диких просторах Дорсета. Ему удалось сделать так, чтобы изумруды не попали в руки Наполеону, но без неприятного происшествия не обошлось. Пришло время, и он позаботился, чтобы «коринфяне» обнаружили его «предательство», когда он попытался проникнуть на судно, дочь баронета выстрелила в него. Повинуясь инстинкту, он нырнул в волны и плыл, пока его легкие чуть не разорвались. Когда он вынырнул, «коринфян» уже не было видно. Оплакивать потерю Джеймса Марлоу предателя, они предоставили миру.
Он сомневался, что найдется кто-нибудь, кого его смерть опечалит долее чем на краткий миг.
На темной воде показалось светящееся пятно – оно поднималось и опускалось вместе с волнами.
Он поднялся с влажного песка и стал смотреть, как свет становится ярче по мере приближения лодки, которая должна была забрать и Джеймса, и изумруды.
Теперь придется держать ответ за утрату изумрудов, думал он, а тут еще его мнимая безвременная кончина. Но Джеймс был мастером импровизаций.
– Un beau soir pour aller nager, oui?! – воскликнул один из мужчин, находившихся в лодке, а другие, сидящие на веслах, отозвались на шутку добродушным смехом.
* * *
«Прекрасный вечер для того, чтобы поплавать», – мысленно повторил Джеймс эти слова по-английски, сжав зубы, чтобы не огрызнуться в ответ. Он вошел в воду. И пока он шел через полосу прибоя к ждавшей его лодке, в сапоги засасывался мокрый песок.
– Вам, Марлоу, не до веселья? – спросил тот же человек на плохом английском, подавая Джеймсу руку.
Джеймс перевалился в лодку, которая закачалась, пока он перебирался на нос и садился там.
– Изумруды пропали, – пробурчал он по-французски, не желая дожидаться, когда Морель станет коверкать слова.
– Да ну, – отозвался Морель. – Тогда они могут убить вас. Было приятно познакомиться.
Раздался новый взрыв смеха. Мужчины опустили весла в воду и начали грести. Морель крепкой рукой похлопал Джеймса по спине.
– Шучу, конечно. Изумрудами займется Диксон со своими людьми.
Джеймс знал, что Морель ошибается. У вероломного мистера Диксона не было шансов вернуть изумруды – они теперь у «коринфян». Вступать в диалог Морелю не было смысла, так что он просто кивнул и посмотрел в сторону корабля, который должен был доставить их во Францию.
– На вашем месте, – продолжил Морель, – я бы подумал, как оправдаться. У вас лицо английского аристократа, что наводит на всякие мысли.
Разношерстная команда Мореля, как по сигналу, снова разразилась грубым смехом.
– Сколько времени потребуется, чтобы добраться до Франции? – спросил Джеймс, игнорируя слова Мореля.
– Двенадцать часов. Хотите скорее оказаться подальше от своей страны?
Джеймс вычел двенадцать часов из будущих месяцев, которые понадобятся ему, чтобы покончить с «Монахами». Изумруды нужны были им для продажи, цель которой – финансировать Наполеона. Теперь, когда они находились в надежных руках, Джеймс был уже достаточно близок к тому, чтобы прихлопнуть организацию.
– Что-то вроде этого, – неопределенно ответил Джеймс.
– Кларисса, сядь. – Изабелла Коллинз, дочь графа Тьюлейна, жена Роберта Коллинза, маркиза Уэстбриджа, с которым они давно жил и врозь, и горячо любимая мать Клариссы, сидевшая на обитом золотистой тканью диванчике, похлопала по креслу, которое стояло рядом.
– Мама, пожалуйста, – простонала Кларисса. Она стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу окна. Внизу, на улице Фонтен, безмятежно ходили люди, ничего не ведающие о волнениях, сотрясающих дом Клариссы и ее матери. – Как ты можешь оставаться такой спокойной?
– Я хочу есть и пить. Подойди ко мне и сядь, cherie[1]1
Дорогая (фр.).
[Закрыть].
Кларисса подняла голову и повернулась к матери, лицо которой было печальным и озабоченным.
– Мы в опасности, Бернар в опасности, – начала, она, садясь рядом с матерью и принимая от нее чашку с чаем. – Я была в его мастерской, в его доме, Бернара нигде нет.
– Даже в трактире? – шепотом спросила Изабелла.
Кларисса взяла еще один кусочек сахара и положила в чашку.
– Да, – мрачно ответила она, – и в трактире нет.
– Я уверена, что месье Сен-Мишель не хотел вмешивать тебя в это дело, – Изабелла успокаивающе похлопала Клариссу по руке, но ее темные глаза выдавали тревогу.
Кларисса со стуком поставила чашку на серебряный поднос, расплескав чай, часть которого пролилась на тарелку с печеньем.
– Но я замешана – мы оба замешаны, мама. Эти ужасные люди угрожали нам обоим. Не знаю откуда, но они знали, что я была там, – такое впечатление, будто они вели наблюдение за мастерской Бернара.
Изабелла задумчиво водила пальцем по краю чашки.
– Cherie, они не могли услышать твои шаги?
– Даже если услышали, как они узнали о тебе? – возразила Кларисса.
– У какой молодой женщины нет матери?
Будучи не в силах сидеть спокойно, Кларисса встала и беспокойно заходила по ковру.
– Мама, слишком много совпадений. Я не верю, что все это можно объяснить так просто.
Изабелла аккуратно поставила чашечку с блюдцем на поднос и кашлянула, прочищая горло.
– Кларисса, cherie, нет причин драматизировать случившееся.
– Напротив – дело не в том, что у меня разыгрались нервы, – возразила Кларисса. Сцепив руки за спиной, она ходила взад-вперед по комнате.
Она была напугана. Страх засел глубоко внутри ее, и на то были все основания. Однако поведение матери удивляло ее. Пока они не перебрались из Лондона во Францию, Изабелла была нежной матерью, любящей женой и надежным другом. Ее красота и обаяние дополнялись любовью, которую она изливала на тех, кому повезло сопутствовать ее жизни.
А потом выплыла наружу связь ее мужа с другой женщиной. Кто она, оставалось тайной для всех. Отец… Клариссы ничего не отрицал и не подтверждал, Но жизни семейства был нанесен невосполнимый урон. Изабелла замкнула свое сердце, ушла в себя, предпочтя существование без волнений, на безопасном удалении от всего, чем чревата светская жизнь.
Предательство отца ударило и по Клариссе, хотя она отреагировала на него иначе, чем мать. Она пришла в ярость. Она озлобилась. Она жаждала мщения.
Кларисса стала жертвой двойного предательства: ей пришлось разочароваться в самом важном человеке в ее жизни. Если отец открыл ей глаза на то, какими ненадежными были счастье и безопасность ее хорошо обустроенного мирка, Джеймс окончательно разрушил его. Джеймс Марлоу, младший сын барона Ричмонда, любовь всей ее жизни, разрушил ее мир точно так же, как ее отец разрушил мир Изабеллы.
– Моя дорогая, – сдержанно произнесла Изабелла, врываясь в мысли Клариссы. – Давай не будем снова ссориться из-за этого.
Кларисса перестала ходить по комнате, подошла к матери и опушилась перед ней на колени.
– Маман, мы разные, ты знаешь это так же хорошо, как и я. Любовь сделала тебя слабой, меня же – сильной. Я люблю Бернара, он стал мне в Париже и наставником, и лучшим другом. Я обязана ему столь многим, что вряд ли смогу когда-либо отплатить тем же. Вот почему я должна позаботиться о его безопасности. Я просто не могу заниматься ничем другим. Можешь ты это понять?
Изабелла взяла руку Клариссы и поцеловала, а потом, словно величайшее сокровище, прижала к своей щеке.
– Понимаю, моя дорогая. Но что мы можем сделать? Судя по всему, Сен-Мишель не хочет, чтобы ты ему помогала. Не забывай: ты всего лишь одна слабая женщина против трех негодяев. Много ли у тебя шансов?
– Ты права, – согласилась Кларисса, – хотя, возможно, они есть.
Глава 2
Если Джеймс и вынес что-либо из предыдущих посещений Парижа, то сформулировать это можно было бы так: жди неожиданностей. Бордель «Все и даже больше» относился как раз к разряду неожиданностей – он находился в центре Монмартра. Заведение это было куда помпезнее подобных домов в Лондоне, а то и всей Англии, как догадывался Джеймс.
Прекрасные женщины, поражавшие разнообразием роскошных форм и цвета кожи, прохаживались вокруг места, отведенного для застолий, большинство из них танцевали на сцене в разной степени оголенное, что придавало пикантность представлению. Полумрак и мили синего бархата, которыми были задрапированы все поверхности, создавали атмосферу жарких грез, а медленная ритмичная музыка – музыканты сидели вблизи танцующих – навевала мысли о занятиях, коим лучше предаваться за закрытыми дверьми.
Откуда-то появилась изящная женщина с пастушьим посохом в руках. На ней была белая, украшенная атласными анютиными глазками шляпка, из-под которой ниспадали длинные каштановые кудри, шелковые чулки, подвязки – и ничего больше. Ее попка была такой круглой и твердой, что Джеймсу немедленно захотелось куснуть ее. Он поскреб рукой подбородок и взглянул на агента «Монахов», сидящего напротив.
– Это проверка, да?
Мужчина, который представился Дюраном, не отводя глаз от сцены, издал в ответ неопределенный звук.
– Значит, так и есть, – пробормотал Джеймс, одним глотком покончив с бренди. Он предполагал, что потеря изумрудов пошатнет его положение в организации. Так и случилось. Хуже того: ему предстояло встретиться с неким человеком рангом выше Дюрана, который, насколько мог судить Джеймс, находился где-то на середине иерархической лестницы. Это означало, что Джеймс продвинулся дальше Мореля, но все же ему не настолько доверяют, чтобы он мог встретиться лицом к лицу с главарем.
В течение двух последних дней он, как ему было приказано, посещал разные бары, парки, а теперь вот и бордель «Все и даже больше». Каждый раз новый агент расспрашивал его о том, как были утрачены изумруды, без сомнения пытаясь поймать на лжи. Джеймсу это ничем не грозило, лгать стало для него так же естественно, как дышать, но все же это угнетало. Он знал, что изумруды нигде не всплывут, ими не будут торговать, но «монахи» оказались подозрительнее и подготовленнее, чем поначалу представлялось «коринфянам».
Джеймс подозревал, что ему собираются поручить нечто важное. Он только не знал, что могло быть важным для «Монахов».
– А последний изумруд? – спросил Дюран, не отрывая тусклого взгляда от сцены.
Джеймс снова взглянул на невыразительное лицо собеседника.
– Насколько мне известно, он попал к «коринфянам», если только Диксон не переиграл их.
Дюран взял со стола богато украшенную табакерку, открыл ее и положил щепотку в свой крючковатый нос.
– Для вас это не имеет значения.
Пастушка начала раскачиваться под музыку, выгибая спину.
– Ладно, Дюран. Давайте к делу. Чем я могу возместить потерю изумрудов?
– Наконец-то о деле, – буркнул Дюран, бросая табакерку на стол.
Джеймсу приписывали множество качеств. Терпение к ним не относилось. Он никогда не выбирал слова, и последний час, проведенный в обществе Дюрана, не побудил его изменить своей привычке. Однако он выжидал, когда заговорит сидевший напротив, занимая себя мыслями о пастушке.
– Есть один богатый канадец, который грезит пробиться в ряды британской аристократии, – начал Дюран, снова уставившись на танцующих девушек. Он непременно хочет, чтобы некий парижский художник написал портрет его дочери, – видимо, это важно для него, так?
Джеймса никогда не интересовали причуды лондонского общества, но он достаточно долго вращался в нем, а потому был уверен, что обдуманная тактика порой позволяет намного улучшить социальное положение и, следовательно, привлекательности дочери на ярмарке невест дает дополнительный шанс.
– Так, – неопределенно подтвердил он, сделав знак продолжать.
– Этот канадец… денег у него больше, чем мозгов. Если мы предоставим ему художника, он даст нам денег на все, что потребуется, и даже больше.
Джеймс не отрывал взгляд от танцовщиц и медлил, не желая показывать, насколько он жаждет участия в этом деле.
– И что требуется от меня?
– Канадец занят своим бизнесом, у него нет времени на поездки. Он настаивает, чтобы художник приехал к нему в Лондон.
Джеймс снова взглянул на Дюрана.
– Почему? – спросил он.
– Его дочь готовится быть представленной к английскому двору, – недовольно скривившись, отвечал Дюран. – А так как у него куча денег, мы не можем склонить его к другому варианту.
– Тогда художник должен поехать к канадцу, – констатировал Джеймс.
Дюран отмахнулся от полногрудой женщины с крыльями эльфа за спиной:
– Вот для этого вы и нужны.
– Чтобы убедить художника поехать в Лондон? Дюран, неужели это все? – Джеймс был уверен, что за этим кроется что-то еще.
– Вы не можете быть таким тупым, каким кажетесь, – раздраженно произнес Дюран, отражая попытки женщины-эльфа снова наполнит его стакан. – Вы должны будете сопровождать художника до Лондона, проследить, чтобы он написал портрет и чтобы канадец заплатил столько, сколько обещал. Если же не справитесь с этим, – Дюран повернулся к Джеймсу, – вы умрете.
– Справедливо, – честно ответил Джеймс. В конце концов, у них с Дюраном было больше общего, чем различий. Оба трудились в той сфере, где жизнь и смерть были разменной монетой. Хоть Джеймс и не имел представления, как ему ухитриться украсть деньги раньше, чем они попадут к «Монахам», и не заплатить головой, он не мог позволить себе, чтобы мысли об этом мешали ему спать.
– А теперь, – сказал Дюран, резко вставая, – вы найдете пастушку наверху. Третья дверь направо. В этом здании когда-то был монастырь, ирония судьбы, не правда ли?
Женщина с крыльями появилась снова, и на этот раз Дюран позволил ей приблизиться. Он поцеловал ей руку, потом перекинул ее через плечо и шлепнул по голой попке. – Не заставляйте пастушку ждать, или она рассердится, – предупредил он, прежде чем исчезнуть в глубине коридора.
Смерть, без сомнения, не заслуживает, чтобы о ней долго думать, рассуждал Джеймс. Когда был моложе, он думал, иначе, любовь одной женщины и ее счастье были для него важнее всего на свете. Но она прогнала его, заявив, что, он ничего не знает о настоящей любви. Со временем он согласился с этим.
Нет, смерть не заслуживала того, чтобы потерять сон. Пастушка – другое дело. И Джеймс вознамерился показать ей, как мало он в действительности похож на монаха.
Кларисса подняла глаза к небу и поблагодарила Создателя за предсказуемость поведения ее матери. Была Среда – значит, Изабелла вместе со своей подругой детства Мадлен Моро отправится в Музей Наполеона. Подруги сначала будут рассматривать найденные в Греции древности, потом перейдут к скульптурам, около них задержатся дольше, а потом пойдут подкрепиться в кафе.
Изабелла собиралась написать Мадлен записку, сообщить, что не придет, но Кларисса убедила ее не нарушать привычный распорядок дня.
Кларисса решила, что в ее распоряжении достаточно времени, и поспешила в мастерскую Бернара, ее миниатюрная служанка Софи с трудом поспевала за ней. Матери Кларисса пообещала весь день не выходить из дому. Изабелла пребывала в уверенности, что Бернар сам прекрасно справится со своей проблемой. Она чмокнула Клариссу сначала в одну щеку, потом в другую и похвалила за правильное решение.
Разумеется, как только мать отправилась по делам, Кларисса позвала Софи. Через час она вышла на улицу в светло-сиреневом платье, с волосами, уложенными просто, но очаровательным образом, в затянутой в перчатку руке она крепко сжимала зонтик, Кларисса нервно крутила зонтиком. Ее мать права, полагая, что в жизни дочери основную роль играют эмоции. Это невозможно отрицать, однако в результате она каждый раз попадала в занятные ситуации.
– Занятные? – вслух произнесла Кларисса. Нет, не занятные, решила она. Может быть, правильнее будет определить их как требующие напряжения всех сил способностей. Как бы там ни было, она не собирается замкнуться в своем мирке, отстраниться от жизни других людей, как ее мать. Она желает ощущать тяжесть мира, пусть это и означает, что в конце концов он раздавит ее.
Она повернула на улицу Маркадэ и вскоре смогла увидеть вход в мастерскую Бернара. У Двери стоял один из знакомых ей близнецов – из тех, у которых не было шеи, его отсутствующий взгляд был направлен куда-то за плечо Клариссы. Холодные щупальца страха поползли по ее спине.
Она резко остановилась и повернулась к Софи.
– Вот, – напористо сказала она, роясь в сумочке и вынимая из нее горсть монет, – жди меня у кафе.
Софи послушно кивнула, взяла монеты и направилась через улицу в маленький магазинчик, Кларисса приподняла юбку и, побежав к входу, остановилась перед близнецом. Его массивное тело загораживать дверь, не давая пройти.
Она ткнула зонтиком в широченную грудь.
– Пропустите, – властным голосом потребовала она.
Громадный близнец легко выкрутил из ее рук импровизированное оружие и быстрым движением переломил его надвое.
– Очень впечатляет. Вы умеете ломать зонтики. Мои поздравления. – Не испугавшись такой демонстрации силы, Кларисса вперила в него холодный взгляд. – Дайте мне пройти. Быстро.
Он заулыбался и шагнул в сторону, давая ей дорогу.
– Это ваши похороны, мадемуазель.
Кларисса закусила губу и протиснулась между ним и дверью. Одной рукой она повернула тяжелую ручку двери, а другой толкнула ее. У лестницы на миг остановилась. Она была в своей стихии. Даже если бы Кларисса захотела перемениться – а она не хотела, – вряд ли повернула бы назад. Холодная улыбка гиганта наводила на мысль, что он предвкушал то, что ожидало ее наверху. Было понятно, что он наслаждался возможностью разделаться с ней с такой же легкостью, как с зонтиком. Она ожидала, что наверху окажется другой страж и тот человек, на которого она набросилась тремя Днями раньше.
И еще Бернар.
Прежде чем ступить на лестницу, Кларисса поправила выбившиеся из прически пряди, облизнула губы и расправила плечи, как если бы приехала на бал. Она не сомневалась, что потерпит поражение, но при любых обстоятельствах не позволит унизить себя.
– Он что, мертв? – спросил Джеймс, глядя на валявшегося в углу художника. После встречи с неделикатными близнецами он настаивал на том, чтобы отправиться к художнику одному. Дюран не позволил, и вот результат.
