Текст книги "Искатель, 2000 №7"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Я думал, что в пивной.

– Нет, пришел на похороны убитой жены.

– Надо же. Раскаяние, любовь, совесть?

– Ни то, ни другое. Знаете теперешнюю моду: поминать во время похорон? Он и пришел выпить.

Леденцов сейчас не понимал, чем кладбище пугает людей. Тишина такая, что и города не слышно. Деревья, кусты и цветы как в хорошем парке. Запах цветов, нет, запах сирени, придающий воздуху некоторую парфюмерность. И главное – покой, который охватывает тело, стоит сюда ступить. Наверное, зря люди боятся смерти; смерть – это всего лишь покой.

– Виктор, директор кладбища мне взятку предлагал, – усмехнулся Леденцов.

– Сколько?

– Четыре.

– Тысячи долларов?

– Четыре метра земли.

– Зачем? – не смог догадаться Оладько.

– Для моей могилы. В красивом сухом месте.

Видимо, привлекательны только старые и старинные кладбища. Леденцов вспомнил новое, что в семи километрах от города. Главное впечатление – пустота. Кладбище голое: ни памятников, ни деревьев, да и крестов мало – все бетонные кубики с фамилиями. Земля глинистая, каменная. Могилы роют и закапывают экскаватором.

– А это что? – Леденцов остановился не то у лаза, не то у провала, прикрытого каменной плитой.

– Графский склеп, товарищ майор. Здесь бомж Ацетон живет. Тот, который нашел трупик младенца.

Леденцов заглянул, увидел лишь край гроба. Всмотреться не дал дух, шарахнувший в лицо, как пары серы из вулкана. Пахло гниющим тряпьем, луком и водочным перегаром, хотя в склепе никого не было.

– Капитан, разрешаешь жить в могиле?

– Ацетон безобиден.

– А статья двести сорок четыре Уголовного кодекса? Осквернение мест захоронения…

– Ацетон не ломал, а вселился в уже, так сказать, оскверненную.

– На кладбище не один Ацетон.

– Все у меня на учете.

– А на что они живут?

– Бутылки пустые сдают… Ребята спокойные.

Насчет безобидности бомжей Леденцов сомневался. Пьяницы не могут быть безобидными – долго или скоро они совершают преступление. Своим образом жизни влияют на слабые натуры и вовлекают молодежь. А сколько причиняют горя? Вчера Рябинин выезжал на самоубийство. Женщина повесилась от безысходности: муж бросил ее с тремя детьми и ушел бомжевать. Трудно кормить семью, и он нашел выход в свободе от семьи; она выхода не нашла, и тем более не оказалось выхода у детей.

Капитан остановился, чем и придержал Леденцова:

– Вот могила Лузгиной, товарищ майор.

– Простой холмик?

– Муж заказал барельеф.

У могилы стояла женщина с букетом цветов. Ее одиночество и скорбность мешали им подойти к могиле. Они переминались в стороне, разглядывая женщину. Светловолоса, молода или моложава, одежда скрыта под плащом-накидкой салатного цвета.

– Кто она? – спросил Леденцов.

– Людмила Слепцова, подруга Лузгиной.

– Тогда подойдем, – решил майор.

Они обогнули ряд свежих захоронений и приблизились к могиле. Глянув на милиционеров, женщина положила цветы на еще не высохший холмик и пошла к воротам кладбища.

– Даже не кивнула, а ведь меня знает, – обиделся капитан.

– Где-то я видел ее, – задумался Леденцов.

– Наверное, допрашивали.

– Допрашивал Рябинин.

– Значит, видели на похоронах.

– Я не был на похоронах.

– Тогда где же?

– Вот и думаю: где же?

Когда они возвращались к кладбищенской конторе, Оладько догадался:

– В бизнес-центре, товарищ майор, куда мы ходим обедать.

– Она там тоже обедает?

– Работает референтом.

– Значит, там, – согласился майор.

Они зашли выпить по чашке кофе: считалось, что здесь оно как в Турции. Для желающих предлагали и по-гречески – крохотную чашечку крепчайшего кофе в один глоток следовало запить холодной водой. Официант, с внешностью музыканта филармонии и манерами полового из трактира, объяснил, что глупо приходить в кафе и занимать столик ради пары чашек кофе.

– Виталий Витальевич, я впервые с вами, так сказать, в питейном заведении, – сказала Эльга.

Ее глаза сияли зеленой радостью. Лузгин вспомнил выражение «тоска зеленая». Пожалуйста, вот радость зеленая. Редкие посетители кафе на Эльгу поглядывали. Еще бы: глаза не просто зеленые, а большие, как ожившие изумруды. Лузгин вдруг нашел в ней сходство с березой из-за сочетания зеленого с белым и светло-пепельных волос с зеленью глаз.

– Виталий Витальевич, теперь вы свободны, – фальшивым голосом объявила Эльга.

– Не прошло и сорока дней, – укорил он.

– Я так, вообще…

– И свободен для чего?

– Хотя бы для Америки.

– Эльга, я не способен бросить Россию.

– Россия – это страна дураков, – выпалила она.

– Ага, а мозгов из нее утекает столько, что всему капитализму хватает.

– Вы же сами поносили теперешних политиков…

– За дело. Чтобы завоевать симпатии граждан, горе-демократы обратились к человеческим инстинктам: религии, национальному достоинству, алкоголю и сексу. Дорогая, но демократы – это еще не Россия.

Им принесли крабовый салат в вазочках, украшенный веточками петрушки. Свиной лангет был постным и белым, как куриное мясо. Апельсиновый сок в узких бокалах оказался почему-то тоже белым, под цвет лангета.

Лузгин натянуто улыбнулся и приглушил голос:

– Эльга, осмий не у тебя ли?

– С чего вы так решили? – вспыхнула она, вернее, зелень глаз просекла мгновенная металлическая искра.

– В Америку же надо с чем-то приехать…

– У меня есть с чем приехать и без осмия.

– С теми же?

– С вами.

Лузгин вздохнул. К его крепкому волевому лицу вздохи не шли. Но на маленькой эстраде квартет заиграл Гайдна… Эльга вдруг увидела, как звуки музыки окончательно смяли его лицо, сделав почти неузнаваемым. И она поняла другое: любил он жену или не любил, но горе у него истинное.

– Виталий Витальевич, вы не должны сильно переживать.

– Почему?

– Всем известно, что отношения с женой были прохладными.

– Я жалел ее.

– Это же не любовь.

– Не уверен, что любовь выше жалости.

Официант принес кофе. От этого ли напитка, от того ли, что волна жалости схлынула, но к лицу ученого возвращалась сила. Даже на лоб легла поперечная волевая морщинка. И Эльга вспомнила, может быть, не к месту:

– Виталий Витальевич, вас в лаборатории считают злым…

– Правильно считают.

– Вы – злой?

– Они не понимают, от чего моя злость.

– А от чего?

– От бессилия: не могу повлиять на ход работы, на завлаба, на жизнь и на мир.

– А если влиять не злобой, а добротой?

– Слишком много глупости, она доброте не поддается.

Лузгин спохватился: разве этих слов ждала от него девушка? Разве он имел за душой те слова, которые она ждала? И вообще, знает ли он эти слова? Смысл своей жизни он свел к работе: любимой, интересной, сжигающей… Но иногда приходило ощущение какой-то потери: не существует ли, кроме работы, еще что-то неуловимое, им упускаемое?

– Мне кажется, он погибнет, – сказала Эльга.

– Кто?

– Игорь.

Лузгин только подивился женской логике, от доброты и глупости перешедшей к Аржанникову. Впрочем, доброта и жалость из одного гнезда.

– Парень он неплохой, но имеет, я бы сказал, дамский недостаток: полно гонора и никакой гордости.

– Все хотел разбогатеть…

– Он и разбогатеть хотел не по-мужски.

– А как это… разбогатеть по-мужски?

– Мой приятель, кандидат наук, окончил курсы шоферов, взял тысячу долларов кредита, купил самосвал, поработал, отдал долг, купил тридцать соток земли, купил лес на корню, сам повалил, перевез и сам построил дом.

– Разве это разбогател?

– Конечно, проще украсть осмий.

– Вы думаете…

Но тут официант принес по второй чашке кофе. Лузгин показал ему на пустые подсвечники:

– Гайдна надо играть при свечах.

– Зажигали, но пожарные пресекли.

Глаза Эльги не то чтобы затуманились, но радостный блеск утратили. Разговор с Лузгиным показался ей тяжеловатым. Эльга понимала: у человека только что умерла жена, но ведь она хотела помочь развеять его настроение. Не удалось. Она давно заметила, что с умными людьми труднее, чем с дураками; с бездельниками веселее, чем с деловитыми.

– Виталий Витальевич, вы знаете, в чем смысл жизни?

– Знаю. – Его серые спокойные глаза не улыбнулись.

– В чем?

– В счастье. Только не спрашивай, в чем счастье.

Она не спросила, потому что знала – счастье в любви. Лузгин, подавляя какое-то тайное желание, погладил ее по щеке, которая покраснела, словно он ее обжег:

– Кому-то ты достанешься…

– Никому.

– А как же?..

– Вам достанусь.

– Эльга, я должен признаться, у меня есть женщина.

– Виталий Витальевич, я вашу жену переждала, я и эту женщину пережду.

– Время уходит…

– Ничего, я молодая.

Доллары, блин, кончились. Тут такой винт: проесть, скажем, миллион не получится, а пропить миллион каждый сумеет. Выковырнув из глины затоптанные две бутылки пива, они выпили их с каким-то облегчением.

Пиво и жара сморили. Работы не предвиделось. Ацетон с Колей Большим спустились в склеп и проспали до вечера. К семи Алхимик обещал где-то раздобыть деньжат.

Выспавшись, они сходили к часовне, где была колонка. Водички попили, рожи помыли и пошли домой, то есть в графский склеп. Если к делу подходить жизненно, то выпивка была: в углу, в ворохе прошлогодних листьев стояла припасенная банка с жидкостью состава неизвестного, но хорошо дурящего. Да не хотелось – избаловались они на долларовой водке.

Ацетону показалось, что Алхимик надел черные очки со шляпкой и ждет их у склепа. Колян шепнул со своей высоты:

– Она, баруха…

– Если что, то погасимся.

Бомжи опасались, что баба пришла отобрать доллары: могилу копаешь, глина, семь потов сойдет, а заработаешь на бутылку. А тут шарик подергал за нитку – и в дамках.

– Привет, ребятишки, – глуховато бросила она.

– Угу, – ответил Колян, как более вежливый.

– В гости не приглашаете, кофе не предлагаете…

– Кофеварка сломалась, – парировал Ацетон.

– Скучаете?

– Зачем… Могилы рыть надо.

– Давайте присядем.

Все трое опустились на упавший обелиск. Поскольку он был короток, то Ацетон, сидевший в середине, оказался рядом с женщиной так плотно, что меж палец не просунуть. Того и гляди ее чернострельчатые ресницы заденут его нос.

– Ребята, что такое капитализм, вы, конечно, знаете?

– Слыхали, – подтвердил Колян.

– Социализм – это когда воруют у государства, а капитализм – друг у друга, – разъяснил Ацетон.

– Значит, рыночные отношения понимаете?

– Бутылки сдаем, – доказал Ацетон.

– Предлагаю стать бизнесменами.

– На бутылках?

– На долларах.

Бомжи переглянулись и вновь уставились на дамочку. Шляпа прикрывала ее голову. Темные суровые брови, темно-синие веки, черные круги под глазами… И еще неизвестно, что под стеклами очков, которые что сажа.

– Шарики, что ли, опять запускать? – догадался Ацетон.

– Нет, натуральный бизнес.

– Дамочка, дерьма вам в мякоть, – не вытерпел Ацетон. – Вы по-русски говорите?

Она усмехнулась черными липкими губами, сделала шаг назад, оглядела Ацетона и спросила:

– Другая одежда есть?

– Найдется.

Он нырнул в склеп и вынес пиджак цвета столетней могильной плиты, проросшей железистым мхом. Надетый пиджак стоял торчком, напоминая кольчугу. Дама кивнула, бросив Коляну уже на ходу:

– Вернется через часик.

Бомжи послушались не потому, что боялись, и не потому, что нравилась эта навороченная тетка, – подчиняются тем, у кого есть доллары.

Оставив Коляна, они вышли к воротам кладбища, где стоял синий автомобиль. Ацетон не разбирался в моделях, но иностранная, буквы на капоте кривые, не наши.

– Садитесь, – велела дама.

Он влез на заднее сиденье. За рулем ждал парень, видимо, здоровенный, потому что голова что глобус. Дама села рядом с ним, и машина поехала. Ацетон понял правила игры: что-то вроде ехали на дело. Поэтому не спрашивал.

Автомобиль бежал по городу. Ацетону, не бывавшему в центре сто лет, хотелось смотреть в окошко, коли представилась такая возможность. Не мешали пугливые сомнения: куда везут, зачем везут? Взять с него нечего, но вспоминалась история, которую вычитал Колян: нутрий кормили человечьим мясом. Не везут ли его на мясо? Вряд ли. Жиру в нем нет, да и мяса немного, пропитанного алкоголем. Нутрии жрать не станут. И уж если на мясо, то выгоднее взять Колю Большого, он в два раза тяжелее.

Машина остановилась. Они вышли. Водила оказался чуть пониже Коли Большого, но вдвое шире. Лицо угрюмое, словно не иномаркой рулил, а трактор пригнал. Ацетона удивил его крупный нос с широко приоткрытыми ноздрями: родился так или нос кто-то хотел вывернуть наизнанку?

– Идите, – приказала дама, оставшись у машины.

Ацетон пошел за ноздреватым к входу, похожему на царские врата. Раззолоченные буквы горели: «Ночи Клеопатры». Ресторан, мать его в досочку.

– А кто такая Клеопатра? – рискнул на вопрос Ацетон.

– Египетская прошмандовка, – буркнул парень.

Охранник уставился на Ацетона, как на бродячую собаку, решившую выпить и закусить в первоклассном ресторане. Ноздреватый ему что-то шепнул, и охранник отвернулся. Ацетону пришла приятная мысль: его хотят угостить за культурным столиком. Почему же не взяли Колю Большого?

Они прошли три полупустых зала…

Дерьма им в мякоть! В первом зале играл фонтанчик с рыбками… Мебель гнутая-изогнутая… Люстры на потолке и как бы люстра на каждом столике в виде хрустальных бокалов… Открытые мраморные печки без заслонок – зовутся каминами… Пальмы вдоль стен, правда, без кокосов… Оркестр играет, человек шесть парней… Запах духов, фруктов и вина… Официантки прозрачные, одетые в марлю…

Ацетон едва поспевал за ноздреватым, поэтому блюда не разглядел. Наверняка все мясное да рыбное. Господи, про рай мечтают… Вот он, рай и зовется «Ночи Клеопатры».

Ноздреватый толкнул неказистую дверь, и они вошли. Ацетон, умей он это делать, перекрестился бы.

Небольшая комната была обита черной блескучей материей. Она мерцала от четырех свечей, стоявших по углам четырехугольной подставы. А на подставе высился гроб, без крышки, пустой, тоже обитый черной блескучей тканью.

Первой Ацетоновой мыслью была неприятная: его сейчас схватят и в этот гроб уложат, так сказать, на съедение нутриям. Вторая мысль посветлее: в этом гробу спит египетская Клеопатра, как он спит в своем гробу в склепе.

– Смотри, – потребовал парень.

– Смотрю.

– Что видишь?

– Чего… Гроб.

– Нет, не гроб.

– А что же?

– Пойдем.

Тем же ходом они вернулись и сели в машину.

– Подкинем его до кладбища, – приказала мадам.

Ехали молча. Ацетон наконец-то сообразил: хотят купить его гроб. Для ресторана. Вполне возможно, что там не одна Клеопатра, а две. Но он слегка обиделся: привести в ресторан и не налить стакан водки… Поэтому он еще подумает насчет продажи своего ложа.

Дама молчание прервала:

– Видел?

– Видел, – согласился Ацетон.

– Что видел?

– Гроб.

– Нет, ты не гроб видел.

– А что я видел?

– Бизнес.

Ацетон молчал, потому что бизнеса не видел. Ноздреватый включил музыку, тихую, как бормотание батюшки в церкви. Да еще приятно покачивало: Ацетон забыл, когда ездил на легковушках. Но от него ждали вопросов:

– Бизнеса я не видал.

– Ацетон, – проникновенно заговорила дама, – о новых русских слыхал?

– Которые зажрались?

– Именно, зажрались и требуют остренького. Бои без правил, стриптиз, бои в грязи, женский бокс, охота на людей… Теперь догадался, зачем гроб в ресторане?

– Не догадался.

– Подумай, у тебя лоб до макушки.

– Туда кладут, чтобы протрезвел?

– Уже горячее.

И хотя лоб до макушки, Ацетон молчал, не в силах довести догадку до конца. Дают в гробу еще выпить? Какой в этом интерес, да и неудобно. Ацетон признался:

– Не знаю.

– Они в гробу фотографируются.

– Зачем?

– Такой прикол. Со свечкой в руке, в гробу, в ресторане «Ночи Клеопатры». Потом гостям показывают, знакомым, ржут. Директору ресторана хороший навар.

– С чего навар-то?

– Бизнесмены за эти фотки по сто баксов платят.

– Вот теперь все понял, – заверил Ацетон.

Что он и сразу предполагал: хотят купить у него гроб и поставить в ресторане второй. Хорошо, что смекнул, поскольку тут главное не промахнуться. Ацетон даже вспотел… Сколько запрашивать: много – купят у гробовщиков, мало – продешевишь. Требовалась разведка.

– Сколько вы дадите?

– За что? – вроде бы удивилась дама.

– За мой гроб.

– Покупать его не собираемся.

– Тогда чего?

– Предлагаем возить клиентов к тебе.

– Куда? – не понял Ацетон.

– В склеп.

– Фотографироваться?

– Нет, трахаться.

– Это в каком смысле?

– Да в прямом, дурак, – произнес ноздреватый.

Сглаживая «дурака», мадам смягчила голос:

– Ацетон, голубчик, клевая услуга: трахаться после полуночи на кладбище, в графском склепе, в гробу. К нам очередь будет стоять. Мы привозим, ты принимаешь.

Бомж многое повидал. Семейные дрязги, битье, ментовку, вытрезвители, колонию… И опустился на самое дно – в склеп. И вдруг это дно оказалось престижным местечком. Не понимал Ацетон рыночных отношений.

– Чего молчишь, пень? – спросил ноздреватый.

– От чурки слышу, – взъярился бомж, потому что просителю нечего хвост выгибать.

– Тише, – успокоила дама. – Ацетон, давай ответ.

– А что я буду с этого иметь?

– Десять процентов.

– Это, значит, сколько?

– Думаю, долларов двадцать с пары.

Ацетон не поверил, но они подкатили к кладбищенским воротам. Мадам сказала ему на прощанье:

– Только ты приберись. Хоть и склеп, а все-таки… Избавься от могильного запаха.

Он хотел объяснить, что запах не могильный, а от носков, но парень рыкнул из-за баранки:

– Пусть яснее проблеет свое согласие.

– Мы ему поможем, – заверила мадам и протянула пятидесятидолларовую купюру. – Это аванс.

Кто откажется от аванса? Только покойник.

Иногда Рябинину казалось, что он попал в беличье колесо: работает с утра до вечера, а как лежало в сейфе шестнадцать уголовных дел, так и лежат. Нет, не лежат, а прибывают. Как им не лежать… Допросить по одному свидетелю – шестнадцать человек, сделать по одному звонку – шестнадцать звонков, написать по одному запросу – шестнадцать запросов… А разве любое дело требует одного свидетеля, одного звонка и одного запроса? Вот запросил он о существовании в городе коммерческих ритуальных услуг – ни ответа, ни привета. Надо поручить Леденцову – отыскать оперативным путем…

Дверь распахнулась, и он, мысленно упомянутый майор, вошел в кабинет. Его лапистое рукопожатие, как всегда, было безжалостным: лапистое, короче.

– Есть информация? – спросил Рябинин.

– О чем?

– А то не знаешь, о чем: об Ираиде, о пропавшем осмии, о сбежавшем Аржанникове, о смерти Лузгиной…

– Работаем, Сергей Георгиевич.

– Ну и?..

– Сперва бы угостили виагрой.

– Чем?

– Чашкой виагры. А что?

– Боря, кофе называется «Милагро», а не виагра.

– Все равно, я бы погрелся.

Следователь включил кофеварку и достал банку с кофе. Он уже видел, что срочной информации у майора нет. И все-таки Рябинин чего-то ждал, потому что сам днями сидел в четырех стенах, а майор пришел из гущи жизни.

– Сергей Георгиевич, по-моему, все эпизоды переплетены.

– Похоже.

– Поэтому ищу те веревочки, которые их связывают.

– Мы вместе должны искать.

– Слишком тонки, как бы не оборвать.

– Боишься, что я оборву?

– Сергей Георгиевич, следователь работает открыто. А кто такой оперативник? Хамелеон. Этот хамелеон крадется к насекомому медленно и незаметно. Если хамелеона заметили, то он уже не жилец, потому что не умеет маскироваться.

Хамелеон, работает открыто… Рябинин подумал, что главное не в этом, а в цели – оба борются с преступностью. Нет, пожалуй, главное в другом – работают, не жалея ни времени, ни своих сил, ни здоровья. Боря даже не имеет семьи. Короче, фанатики. И Рябинин испугался: фанатик, как правило, ограниченный человек. Фанатизм – всегда ограниченность. Выходит, что хороший следователь – это ограниченный фанатик?

– Сергей Георгиевич, по району ходят слухи, – сообщил майор, потому что совсем без информации прийти он не мог. – Мужик сковородкой системы «тефаль» убил жену. И еще не пойман.

– Новость какая…

– А жена беременна, семь или восемь месяцев.

– Ну и что?

– Ее похоронили.

– Не тяни.

– А она в могиле родила живого младенца.

– Эту байку я слышал давно: ребенок вырос, раскопал могилу и пошел искать убийцу матери.

Рябинин налил по второй порции. Слабый аромат пропадал скорее, чем успеешь поднести чашку к губам. Знакомый адвокат обещал привезти кофе «Пуэрто-Рико», выращенное в Пуэрто-Рико и обжаренное в Италии.

– Эта не та байка, Сергей Георгиевич. Отец-убийца теперь ищет могилу жены, чтобы вытащить живого младенца.

– Разновидность той.

– Дело в том, что отца видели на кладбище. Здоровенный мужик, с острым носом, рыжей бородой и с лопатой.

– Задержали бы.

– Поручил Оладько.

Леденцов улыбнулся.

– Сергей Георгиевич, бомж Ацетон теперь ходит в пиджаке.

– Хорошо, – похвалил Рябинин, зная, что сообщается это неспроста, как и рождение младенца в могиле.

– В его склепе пахнет дезодорантом.

– Приобщается к культуре.

– Ночью приходят парочки, которые углубляются к центру кладбища и пропадают.

– Как пропадают?

– Исчезают.

– Это мистика, – объяснил Рябинин насмешливым бровям оперативника.

– Главное, Ацетон с Колей Большим бутылки не собирают, а свои выбрасывают и ежедневно пьют коньяк.

– Вот это уже опасно.

– И у того, и у другого люди видели доллары.

Рябинин знал, что в этом разговоре юмора нет. Майор давал ему оперативную информацию для сплетения всех частностей воедино. Но из всего сказанного царапнули доллары. В русском государстве ходили чужие деньги, вытесняя свои. Цены в долларах, услуги в долларах, фирмы зарплаты платили долларами… У бомжей доллары…

– Боря, Наполеон нас не захватил?

– Не захватил, Сергей Георгиевич.

– А Гитлер?

– И Гитлер не захватил.

– Боря, нас захватят американцы.

– Ядерным превосходством?

– Нет, разбросают над Россией доллары.

К полуночи все три зала ресторана «Ночи Клеопатры» наполнились невидимой упругой энергией. Всем посетителям, да и просто входящему свежему человеку, хотелось пить, петь, танцевать и хохотать. Кроме одной пары, явно не ресторанного вида. Скорее всего, иногородние. Официант на них косился: с восьми вечера мусолят бутылку сухого вина и какой-то салат.

Молодой человек как раз поманил.

– А есть в ресторане что-нибудь особенное?..

Официант осмотрел его скромненький костюм – не с чужого ли плеча?

– Есть жареные свиные уши с горохом.

– Шутите? – вспыхнула девушка.

Чего пыхать? На ней платье ниже колен и поверху вязаная кофточка… Почему их пустили в престижный ресторан? И без того голосу вязкому, официант добавил тембра:

– Мадам, свиные ухи, то есть уши с горохом, едали рыцари в замках.

– Хочется экзотики, – объяснил парнишка.

– Есть морепродукты, запеченные в банановом листе…

– А еще что?

– Шеф-повар может на заказ сделать страусиный бульон.

– Из перьев? – удивилась девушка.

– Не из перьев, а из мяса страуса. Восемьдесят долларов порция.

Молодые люди переглянулись. Официант был доволен: он знал, что разговоры об экзотике кончились. Но парень настаивал:

– Экзотика не в блюдах…

– А в чем?

– Говорят, у вас есть сеансы любви и мистики…

Официант задумался: уж слишком хило они выглядели для сеанса любви и мистики. В конце концов, этот вопрос решает не он. Официант кивнул и поманил парня, одного, с собой. Привел в помещение, напоминавшее что-то вроде комнаты отдыха: диваны, камин, мраморный столик, зажатый двумя бархатными креслами. На диване сидел широкоплечий молодой мужчина в бордовом пиджаке под цвет кресел. Что-то ему шепнув, официант удалился. Мужчина пересел за мраморный столик и приказным жестом велел молодому человеку устроиться за столиком. Тем же жестом была налита рюмка коньяка с информацией:

– За счет заведения.

– Я насчет мистики…

– Это стоит триста долларов.

– Что «это»?

– Пей. Траханье.

Молодой человек выпил:

– Траханье с кем?

– С кем хочешь.

– Тогда за что деньги?

Мужчина в бордовом пиджаке хохотнул, отчего нос его расширил ноздри, словно смех попытался их вывернуть. Он проглотил свой коньяк, и гостю показалось, что напиток ушел не в горло, а в нос.

– Деньги, парень, не за траханье, а за прибамбасы. Ночью, на Троицком кладбище, в склепе, в гробу. Как?

– Клево, – подтвердил гость.

– Договорились?

– Да.

– Давай баксы.

Молодой человек отдал доллары с такой легкостью, будто приготовил их загодя. Хозяин комнаты отдыха пересчитал купюры и дал последние указания:

– Ровно в полночь сядь с девицей в синюю иномарку. С водителем не разговаривать. Он довезет до ворот Троицкого кладбища и там передаст гражданину по имени Ацетон. Тот приведет на место. Вопросов ему тоже не задавать.

– А что… там? – Молодой человек решил хотя бы сейчас задать вопрос.

– Ацетон скажет.

Разговор окончился. Молодой человек сходил за подругой, и, дождавшись полуночи, они вышли. Синяя иномарка стояла наготове, уже с водителем. Как и было приказано, они сели и не проронили ни слова. Когда шофер их довез и подвел к гражданину Ацетону, клиенту показалось, что у водителя ноздри тоже крупные, как две воронки. Но он, водитель, уже исчез.

Они пошли за Ацетоном. Выросшая трава хлестала по ногам, обломки плит и крестов выворачивали ноги, тени от памятников пугали, невысокие оградки впивались в колени, шмыгали кошки… Ацетон шел без фонаря, уверенно и скоро. Они поспевали, падая и вставая…

Ацетон стал, словно лбом налетел на крест:

– Пришли.

– Где? – удивилась девушка.

Ацетон показал на лаз, походивший на берлогу медведя, и протянул спички.

– Туда лезть?

– Склеп графа, титул фон и так далее. Через полчаса вернусь. Вы гроб-то не очень долбите…

И он пропал за памятником, словно сам сел на постамент. Парень зажег спичку и полез в склеп. Запах дезодоранта, сырости и человеческого пота прилип к лицу. Каменные стены в плесени. Пол скользкий. Гроб был страшен тем, что пустовал, словно покойник только что вышел и сейчас вернется…

– Зажги фонарь, – не выдержала девушка.

Он включил, отдал ей и начал что-то делать под гробом– она светила. Встав, молодой человек приказал:

– Ложись, Татьяна, в гроб.

– Зачем?

– Начнем трахаться.

– Оплеуху не хочешь, товарищ лейтенант?

– А знаешь, в этом что-то есть. Спросят меня внуки про службу… Что скажу: погони, слежка, стрельба… Неинтересно. Но был один эпизод: ночью, на Троицком кладбище, в склепе, занимался любовью в гробу. Ведь не поверят.

– Фотографируй, – вспомнила она.

Он сделал несколько фотографий, и от вспышек круглый лаз стал походить на пробуждающийся вулкан.

– Разговоры записал? – спросила девушка.

– И в ресторане с Ноздрей, и с Ацетоном.

– А твои мысли о любви со мной в гробу тоже сейчас записались?

Жизнь бомжей изменилась в лучшую сторону: не быль, а сказка. Ночью они принимали парочки, первую половину дня выпивали, вторую половину – спали. Ацетону казалось, что он в космосе, – летит вне времени, пространства и посторонних личностей. Правда, Коля Большой рядом. А где Алхимик, хрен его знает – выпьет и смоется.

Как-то днем в этом космосе личность все-таки обозначилась, да не простая, а участковая, которая спросила:

– С какой радости запои?

– В телевизоре тоже все пьют, – сказал Колян.

– Там искусство.

– В России пьют из-за морозов, – объяснил Ацетон.

– В России пьют беспричинно, – добавил Колян.

– Ребята, вы пьете не только беспричинно, но и беспробудно, – возразил участковый.

– Ученые нашли причину: пьянство из-за кофе, – вспомнил Колян читанную на стенде газету.

– Как это – из-за кофе? – не поверил участковый.

– Из-за растворимого, – растолковал ему Колян.

– Пьют, потому что дураки, – указал иную причину капитан.

– Так уж все и дураки? – не согласился Ацетон.

– А которые не дураки, так те не пьют.

Предупредил он их сурово и в последний раз. Обещал лишить жилплощади, то есть графского склепа. Но Ацетон теперь ничего не боялся, потому что мир заволокла розовая дымка. Деревья стояли розоватые, кресты покраснели, даже куполок церквушки казался подсвеченным лампочками. Новый мир Ацетону нравился. Он теперь не копал могил и не чинил оградок. Вся его работа – встретить парочку и проводить. В магазин за напитками ходил Колян. Правда, случались и казусы: Ацетон видел гроб, летящий над могилами, пустой, розового цвета. И обратил внимание Коляна, но тот сказал, что это не гроб розовый, а ворона черная.

Днем, на стыке когда проснулись, а за водкой еще не сбегали и когда для Ацетона розового цвета в воздухе было чуть-чуть, у склепа возник солидный мужик, крупногабаритный, рыжая борода веником, длинный нос, как у Буратино. В руке лопата плюс какой-то приборчик.

– Здорово, мужики!

Бомжи не ответили. Типичный клиент, а в работе они сейчас не нуждались. Из вежливости Ацетон спросил:

– Оградку надо подправить?

– Нет.

– Скамейку врыть или столик?

– Нет.

– Цветочки посадить?

– У меня, мужики, дело серьезное. Я из общества изучения потусторонних явлений.

– Тогда садись рядом.

Рыжебородый сел на плиту и оперся на лопату. Нос длинный, взгляд неприятный, голос ржавый. Оно и понятно, коли потусторонние явления.

– Ребята, читали, как одна женщина родила в гробу?

– В каком гробу? – забеспокоился Ацетон за свой гроб.

– Похоронили беременную, она и родила там пацана.

– Ну? – заинтересовался Колян.

– Говорят, скребется, хочет вылезти.

– Пусть вылезает, – покладисто решил Ацетон.

– Это дьявол! – осадил его рыжебородый.

– Точно уж не человек, – согласился Колян.

Ацетону такой, расклад не понравился. Лишний шум. Понаедут комиссии, милиция, туристы… Может повлиять на их бизнес в склепе. Как бы предотвратить?.. Ацетон придумал только один способ: когда этот заживо рожденный парень покажется из могилы, огреть его по башке лопатой.

– А мы при чем? – спросил Колян.

– Общество потусторонних явлений поручило мне найти эту могилу.

– Врешь, маму твою в досочку, – беззлобно, для порядка осадил его Ацетон. – Все могилы в кладбищенской конторе на учете. Пойди да спроси.

– Муж этой умершей бабы могилу замаскировал.

– Чем замаскировал?

– Каменные плиты для имени умершего делают маленькие, стандартные. Он взял да и переставил на другую могилу. Пойми теперь, где его жена лежит.

Коля Большой молчал. Не нравился ему рыжебородый, что-то в нем было ненатуральное, словно сбежал из цирка да не успел переодеться. Не совсем по душе были ему и последние дни. Оно приятно: баксы, водка, бизнес… Но тревога пощипывала душу. Его дело круглое катить, плоское нести, кубическое кантовать. Работы плотницкие, столярные, земляные. А с этим бизнесом и не запороть бы косяка на свою голову.

– От нас-то чего хочешь? – спросил Ацетон.

– Найдите могилу.

– Тут их знаешь сколько? Больше, чем кочек на болоте.

– Пятьсот баксов.

– Что «пятьсот баксов»?

– Дам за работу.

Бомжи глянули на гостя. Голова сверху прикрыта соломенной шляпой, лицо снизу закрыто бородой, а меж ними непомерный нос. Щеки бурые, дыхание тяжелое, глазки злые. Но предлагает хорошие деньги.

– Нужна какая-то привязочка, – заметил Ацетон.

– Есть: муж ночует у могилы жены.

– Если ночует, то и живет на кладбище.

– Живет, – согласился рыжебородый.

– Кроме нас никто тут не живет, – поправил его Ацетон.

– Небольшого роста, пухлый, у глаз круги, на сову похож…