Текст книги "Искатель, 2000 №7"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Annotation

«ИСКАТЕЛЬ» – советский и российский литературный альманах. Издаётся с 1961 года. Публикует фантастические, приключенческие, детективные, военно-патриотические произведения, научно-популярные очерки и статьи. В 1961–1996 годах – литературное приложение к журналу «Вокруг света», с 1996 года – независимое издание.

В 1961–1996 годах выходил шесть раз в год, в 1997–2002 годах – ежемесячно; с 2003 года выходит непериодически.

ИСКАТЕЛЬ 2000

Содержание:

ДОРОГИЕ НАШИ ЧИТАТЕЛИ!

Станислав РОДИОНОВ

INFO

ИСКАТЕЛЬ 2000

№ 7

*

© «Издательство «МИР «ИСКАТЕЛЯ», 2000

Содержание:

Станислав РОДИОНОВ

КЛАДБИЩЕНСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Повесть

ДОРОГИЕ НАШИ ЧИТАТЕЛИ!

Спасибо за то, что вы снова с нами! Постараемся сделать все возможное, чтобы чтение наших журналов доставило вам истинное наслаждение и радость.

Второе полугодие мы открываем новой захватывающей повестью известного автора криминального жанра Станислава Родионова «Кладбищенский детектив». Повесть привлекает не только запоминающимися образами оперативников, следователя, колдуньи, бомжей… но и самостоятельным образом Троицкого кладбища. Напряженный сюжет с убийствами, любовью, изменой сопровождается интересными мыслями, юмором, и в конечном счете, несмотря на название повести, появляется светлое ощущение. До последней страницы разгадка Троицкого кладбища остается за семью печатями.

В 4 номере «Мир Искателя» читайте изящный детектив Керен Певзнер «Смерть саксофониста»; документальный детектив Кира Булычева «Тайна графа Эрролла», а также фантастическую повесть Павла Амнуэля «Каббалист».

Мы уже упоминали, что с 2001 года начнут выходить два новых журнала – «Фокус-покус» (ориентирован главным образом на детей) и «Детективы «Искателя» (это издание отводится чисто детективному жанру и посвящено 40-летию со дня выхода первого номера журнала «Искатель»).

Подписаться на новые журналы можно с 1 сентября 2000 года. А на уже известные вам – с любого месяца:

«Искатель» – 70424,42785 и 40940,

«Мир «Искателя» – 40920,

«Библиотека «Искателя» – 42827,

детский журнал «Колокольчик» —

79035 («Пресса России»), 26089 (Роспечать).

Эти издания можно приобрести и в редакции.

Станислав РОДИОНОВ

КЛАДБИЩЕНСКИЙ ДЕТЕКТИВ

Если бы на него заполнялась анкета, то она выглядела бы так: фамилии нет, имени и отчества нет, года рождения нет, прописки нет, образования нет, семьи нет. Но кое-что было: кличка – Ацетон, специальность – бомж, то есть «без определенного места жительства». Тут выходила некоторая нестыковка, потому что место жительства у него было. И даже имелась персональная квартира – склеп какого-то графа. Средней глубины, просторный, сухой и теплый. Главное, с каменной плитой, лежавшей на круглых булыжниках, как на катках, отчего сдвигалась мускульной силой. В ненастье и холода Ацетон склеп ею закрывал, оставляя щелочку для дыхания.

С кличкой «Ацетон» он был согласен, поскольку пил жидкости разнообразные, не интересуясь их химическим составом. А званием бомжа втайне гордился, как гордятся своим происхождением невесть откуда взявшиеся дворяне. Потому что истинного бомжа делают перипетии жизни. К примеру, на кладбище обитал Коля Большой, который пришел в бомжи по какому-то замысловатому заскоку: в другом городе у него имелись и дом и семья. Ацетон же дошел до своего положения в результате трех отсидок. И все по глупости.

Первый раз вышло так: забрался ночью в синагогу, ломанул легонький сейф и обнаружил странные деньги, которые увидел впервые. Доллары. В то время американская валюта свободно не ходила. Ацетон испугался, решив, что засек шпионаж. И побежал в органы. Результат: шпионажа не выявилось, Ацетон получил срок за покушение на кражу.

Второй случай вышел, можно сказать, из-за любопытства. Сестра Ацетона была замужем за жирным хряком, державшим ларьки. А прикидывался бедным: рубля не даст, мол, все деньги в обороте. Ацетон и поставил эксперимент, подкинув ему письмо: брось в свой почтовый ящик десять тысяч рублей, иначе твоя жена вернется домой без ушей. В означенный час деньги в почтовом ящике лежали. Ацетон радостно матюгнулся и сочинил новую маляву: теперь положи двадцать тысяч, иначе твоя жена вернется домой с головой под мышкой. Когда Ацетон пришел за второй суммой, его арестовали. Пробовал он отговориться: мол, проверял совесть бизнесмена. Нет, рэкет.

Третье преступление Ацетон совершил по самому популярному на Руси мотиву – по пьянке. Что пил – не помнил, сколько выпил – не мерял, с кем пил – не спросил, из-за чего поскандалил – не знал до сих пор… Ударил собутыльника по голове семисотграммовой бутылкой еще непочатой, и тот в больнице скончался. Третий срок навесили долгий, за убийство. Отсидев, пошел бомжевать: куда же еще с тремя судимостями?

Насущный хлеб и бодрящие напитки Ацетон добывал путями разнообразными: помогал рабочим кладбища копать, гробы с покойниками подносил, могилки по просьбе родственников приводил в порядок, оградки чинил… Часовню подрядился красить… Сильно любил родительские, когда на многих могилках выпивали и закусывали. И его угощали.

Майский ураган повалил на кладбище несколько старых деревьев. Ацетон с Колей Большим подрядились их распилить и убрать. Работа шла худо из-за разности в росте: как пилить, когда у Коли рука вдвое длиннее руки Ацетона и, похоже, равна длине пилы? Но Ацетон слова не проронил, потому что замышлял с приятелем важный разговор.

Они сели на березовый ствол перекурить. Коля затянулся и сообщил:

– Вчера с могильщиками хлебнул водки, от которой глаза выкатились, как у паука.

– Паленая.

– Ацетон, почему сыр или колбасу не подделывают, а водку – через бутылку?

– Бабки наваривают.

– Ага, но и другое рассуждение: все равно, мол, травиться.

Со стороны они смотрелись так, словно их подобрали для кинокомедии. Без единой волосинки, желтовато-блестящая голова Ацетона доставала до плеча Коли Большого; Колину же голову, вытянутую, как и его тело, прикрывала жестко спутанная конусообразная прическа, которую принимали за вязаную шапочку. Ацетон вздохнул:

– Тут выпить не на что, а от автомобилей новых русских пахнет духами, а?

– Там женщины сидят.

– Это не от женщин.

– А от кого же?

– Новые русские в бензин добавляют французские духи.

– Зачем? – удивился Коля.

– Для этого… для имиджа, – употребил Ацетон слышанное словечко.

Они пилили до сумерек, перетаскали чурки в сарай и еще раз сели покурить. Ацетон начал подбираться к интересующей его теме, показав рукой на кресты и надгробья:

– Коля, мы с тобой тоже помрем.

– Это почему?

– Все помирают.

– Откуда ты знаешь?

На праздный вопрос Ацетон не ответил, обдумывая, как бы лучше подойти к делу, поскольку оно, дело, могло оказаться криминальным.

– Колян, что бы ты хотел видеть на своей могиле?

– Видеть откуда?

– Как бы со стороны.

– Могила моя, а я в стороне?

– Это якобы.

– Ацетон, ты мне в уши не дуй, а скажи без всяких приколов.

Без приколов Ацетон не мог, опасаясь, что приятель не поймет, поскольку был моложе лет на пятнадцать. А у Ацетона после выпивки сердце нет-нет да и собьется с ритма. И кладбище этим мыслям способствовало. Конечно, спасибо новой власти, разрешившей бомжевать всем и сколько угодно. Но права человека не соблюдались.

Как хоронили бомжей? На специальном участке для неопознанных трупов. В гробах, похожих на ящики для фруктов, а то и вообще без гробов. Ни креста, ни надгробья. Генку Сахалинского похоронили и поставили колышек «Невостребованный труп № 1038».

– Колян, видел гроб за часовней?

– Да. А чего он там стоит?

– Бизнесмен забраковал.

– Классный гроб, из сосны.

– А богатому тузу подавай из дуба или какого-нибудь баобаба.

– Тебе-то что?

– Колян, хочу этот гроб оприходовать.

– Украсть, что ли?

– Обозначь так.

– Ацетон, ты сперва найди покупателя.

– Я не для продажи.

– Для похорон, что ли?

– Ага.

– Кого?

– Себя.

Коля Большой глянул на желтую макушку друга – вроде бы трезвый. Чего же борзеет? Затянувшуюся молчанку Ацетон счел нужным прервать объяснением:

– Колян, когда ты откинешь ласты, в чем тебя похоронят?

– А в чем?

– В коробке из-под пепси.

– Не влезу.

– В двух-трех.

Коля Большой замолчал из-за неинтересности темы.

Душа просила иного, поскольку наступил вечер. Спросил он без всякой надежды:

– У тебя, кстати, нычки нет?

– Есть, ноль пять казенки.

– Что же молчишь, пень лысый?

– Но сперва помоги гроб приволочь до моего склепа.

– Пусть станет потемней…

Выждав момент, когда у часовни обезлюдело, они взвалили гроб на плечи и понесли. Легкий, без покойника, поэтому двигались почти трусцой. На кладбище переносом гроба не удивишь – дело обычное.

Лаборатория отдела специсследований занимала полуподвал всего здания научно-исследовательского института. Сюда, вниз, из самого отдела специсследований вела короткая лестница. По ней, нащупывая ступеньки каблуками, спускалась девушка. Высокий рост, стать, платье «первоцвет» из белоснежного букле, строгий валик светлых волос, гордая шея – чем-то древнегреческим веяло от нее. Правда, держаться статно ее заставляла чашка кофе, которую она несла так, чтобы плоскость напитка оставалась черно-зеркальной. Девушка спустилась и пошла шагом человека, боявшегося провалиться: зигзаги, переходы, тупики и завороты. Мимо стальных шкафов, рентгеновской аппаратуры, комнаты механиков, лабораторных столиков, всяких муфелей и вытяжек… Химики, инженеры, программисты, лаборантки улыбались и переглядывались. В конце лаборатории находился кабинет заведующего: дверь белого металла, стена из волнистого стекла.

Но кофе предназначалось не сюда.

Рядом был выгорожен полукабинетик для старшего научного сотрудника Лузгина – одна стена вообще отсутствовала. Ему, работающему на компьютере, похоже, стены не требовалось.

Услышав шаги, он спросил, не отрываясь от экрана:

– Масс-спектрометр освободился?

– Это я, Виталий Витальевич.

Она поставила чашку с горячим кофе перед ним. Лузгин вскинул голову резко, но сказал с легким укором:

– Эльга, я же просил этого не делать. Что подумают люди: секретарь начальника отдела специсследований носит кофе сотруднику в лабораторию.

– Мне плевать, что подумают.

– Эльга, ты нахалка.

– Нет.

– Значит, дура.

– Не угадали, Виталий Витальевич, я влюблена в вас.

Лузгин поморщился, но кофе принялся пить с жадным удовольствием. Эльга его разглядывала, нет, любовалась.

Спортивная фигура словно отштампована на каком-то станке очень высокой точности. Голова вскинута как у человека, видевшего горизонт. Темные волосы приподняты волнисто и по краям оторочены чистой сединой. Серые глаза внимательны к тому, что видели на своем горизонте. Может, они и не серые, а их такими делал костюм в мелкую узорчатую елочку?

– А это что? – Эльга показала на пластмассовую полусферу компьютера.

– Трэкбол.

– Что такое «трэкбол»?

– Мышь.

– Ага.

– Нам бы терафлопный компьютер…

– А он что, кофе варит?

– Триллионы операций в секунду. Заменит миллион персональных компьютеров.

Эльга отыскала свободное местечко: какой-то ларь, покрытый пенопластом. Сев, она слегка откинула спину, опершись на отставленные за себя ладони. Грудь поднялась, готовая заслонить ее лицо. Лузгин улыбнулся.

– Эльга, у меня есть жена.

– Такие мужчины, как вы, женам не принадлежат.

– А кому?

– Особым женщинам.

– Тебе, значит.

– Мне, – подтвердила она.

– Эльга, я принадлежу науке.

Он скосил глаза на ее платье «первоцвет». Материи букле, видимо, не хватило, поэтому бедра сбоку прикрывали тонкие кружева; белая плоть сквозь них казалась теплой и сияющей, словно отлитая из теплого жемчуга. Он поднял взгляд на ее лицо: большие зеленоватые глаза смотрели требовательно.

За стеной высокий мужской голос был готов сорваться на крик. Эльга поинтересовалась:

– Завлаб и вас так распекает?

– Не решается.

– Виталий Витальевич, вы должны быть на его месте.

Видимо, последние слова секретарши его задели:

– Эльга, пришла мода на молодых руководителей. Смотришь, придет время и на умных.

– И на талантливых, – добавила она.

– Знаешь, какой руководитель опасен? Который не знает, что делать, но знает, что надо что-то делать.

– Не уловила…

– Который знает, что ему надо управлять, а не знает как.

Эльга сделала неопределенное движение. Будь в кабинете четвертая стена и не просматривайся он как в музее, движение секретарши стало бы определенным, таким, каким было написано на ее лице, вернее, нарисовано яркими чувственными красками, – она прижалась бы к губам Лузгина, к живописно седеющей голове, к груди, в которой билось его неугомонное сердце…

– Виталий Витальевич, сегодня ночью я писала стихи. Про вас. Прочесть?

– Надеюсь, не поэма?

– Обывателю претит влюбляться.

И поэтому страдать.

Он не хочет волноваться – Обыватель жаждет обывать.

– Это я-то обыватель? – засмеялся Лузгин.

– Вы боитесь переменить свою жизнь.

– На что переменить?

Похоже, Эльга только и ждала этого вопроса. Соскочив с пенопласта, она бросилась к Лузгину с такой энергией, что он защитился поднятой рукой, опасаясь ее прыжка ему на колени. Заговорила она с жаром, от которого кожа блондинки порозовела:

– Вам предлагает себя самая красивая женщина нашего учреждения! А вы?!

– Эльга, ну возьму я эту самую красивую женщину нашего учреждения… А что дальше?

– Уедем.

– Куда?

– В США или в Канаду.

– Это зачем же?

– Вас тут не ценят и пути не дают.

Лузгин улыбнулся через силу, словно его губы потяжелели каменно. В словах девушки оказалось слишком много правды: она была самой красивой женщиной их НИИ и его, Лузгина, тут не ценили. Он молчал. Секретарша ждала, как будто на ее слова можно дать скорый ответ.

– Эльга, а зачем ехать в Америку?

– Там хорошо.

– Ну и что? У моего соседа по дому тоже хорошо, но я же к нему не переселяюсь.

– Шутите?

– Эльга, кто меня ждет в Америке?

– Талантливых людей там всегда ждут.

– А как же Россия?

– Виталий Витальевич, вы случаем не вступили в коммунистическую партию?

В зеленоватых глазах секретарши блеснули светлые прожилки, похожие на крохотный электрический разряд. Такое экзотическое выражение злости обескуражило Лузгина. Он хотел сказать…

На пороге, то есть на том месте, где должна быть четвертая стена, появился рабочий из отдела механика.

– Витальич, спиртяшки не найдется?

– Я им не пользуюсь.

– Пойду в бухгалтерию.

– Там-то откуда спирт?

– Если наука, то спирт должен быть у всех…

Эльга взяла пустую чашку и пошла с той же гордостью и осторожностью, словно кофе осталось налитым до краев.

Ирина Владимировна вернулась из магазина, вернее, из магазинов. Она не работала. Разве ходить по магазинам и вести домашнее хозяйство не работа? Женщин уравняли с мужчинами. Правильно. Но это совсем не значит, что женщина должна делать мужскую работу: руководить фирмами, водить самолеты, служить в милиции и заседать в Думе.

Прежде чем сесть в лифт, она глянула в почтовый ящик. Какое-то извещение. Наверно, счет за междугородный разговор – Виталий умудрялся вести телефонные беседы из дома, из автомобиля.

Поднявшись в квартиру и освободившись от покупок, Ирина Владимировна глянула в извещение – на какую кругленькую сумму? Никакой суммы не значилось. Вместо нее стояли три крупные буквы – КВД. Почтальонша ошиблась ящиками и бросила им чужую бумажку.

Но адрес правильный. Не только адрес – бумага адресована личной ей, Ирине Владимировне Лузгиной. Уведомление. Из КВД. В скобочках давалась расшифровка: кожно-венерологический диспансер.

Чувство тревоги… Нет, еще не тревоги, а предтревоги, что ли, коснулось ее висков. Подобные состояния с ней бывали не в опасных ситуациях, а просто в дискомфортных: на приеме у врача, в кабинете чиновника, при ссорах. Она прочла текст, набитый черными, словно вымазанными сажей, буквами.

«Вам надлежит явиться в районный КВД для излечивания сифилиса, которым вы заразились от супруга. В случае неявки будете подвергнуты принудительному приводу с милицией».

Ирина Владимировна даже не испугалась: пугает то, что укладывается в сознание. Она смотрела на повестку, как смотрела бы на космического пришельца. Какой сифилис, какой супруг? Виталий? Дурь.

Но черные, сажистые буквы, вдавленные в бумагу, вдавились и в сознание. Этому помогало время: чем дольше смотрела в текст, тем он больше обретал смысл. Что?.. Виталий болен венерической болезнью? Заразил ее? И теперь приглашают лечиться? Почему же Виталий ничего не сказал? Впрочем, такое разве говорят.

От кого же заразился? Брифинги, симпозиумы…

Ирина Владимировна принялась ходить по квартире с какой-то маниакальной тщательностью, словно высчитывала квадратную площадь. Из большой комнаты в маленькую, из маленькой в переднюю, из передней на кухню – и опять в большую. Любая семейная женщина втайне готова к ударам судьбы: к болезням, к измене мужа, к потерям близких, к смертям… Не избежать. Но с одним условием – не теперь, не сейчас, потом, когда-нибудь.

Что же делать? Звонить мужу? Зачем? Спросить, не болен ли сифилисом? Нет, позвонить подруге…

Она набрала номер ее нового рабочего телефона:

– Людмила, что не заходишь?

– Как? – даже охрипла подруга. – Вчера же у тебя чай пили…

– Ах, да. Мы Виталия ждали, а он задерживался. Странно, не правда ли?

– Что странно?

– Поздно возвращается.

– Ирина, у него работа ответственная.

– Задерживается не из-за работы, а из-за этих… современных коллективных закусок. Как они?..

– Шведский стол?

– Нет, иностранное выражение…

Ирина Владимировна позабыла не только иностранные, но и русские выражения. Людмила подсказала:

– Ланч?

– Нет, когда друг против друга…

– Брудершафт?

– Когда едят стоя. Слово вроде торшера…

– А-ля фуршет?

– Да-да. В его фирме эти а-ля фуршеты с утра до вечера.

– Почему они тебя беспокоят?

– Вредно для здоровья.

Подруга ждала продолжения разговора, пробуя молчаливо понять цель звонка. Не по поводу же здоровья мужа? Ирина Владимировна выдавила странный вопрос:

– Люда, секретные сведения открыто посылают?

– Какие секретные сведения?

– Ну, не секретные, а не для общего пользования.

– Куда посылают?

– Без конверта. Ой, извини, позже позвоню…

Ирина Владимировна положила трубку. Как же сразу не обратила внимания? Текст напечатан не на бланке, а на листочке чистой бумаги. Ни одной типографской буквы. Ни марки, ни печати учреждения, ни штампа почты. Чье-то злое хулиганство.

Существование недоброй силы Ирина Владимировна почувствовала давно. Эта сила ни в чем не выражалась и никак не проявлялась. Только ощущение, что она таится по темным углам вроде паутины. Или она таилась в ее душе? И вот выползла. Впрочем, Ирина Владимировна была убеждена лишь в одном: этот витающий страх каким-то образом связан с мужем.

– Подлость недоброжелателя, – громко сказала она, скомкала бумажку и швырнула в мусорное ведро.

Виталий об этой гадости никогда не узнает.

Заместитель начальника отдела уголовного розыска РУВД майор Леденцов удивился толщине пачки рапортов по Троицкому кладбищу. Листки сжались плотно, словно их и не шевелили. Глянув на кофейник и удержавшись от втыкания его в розетку, майор принялся за чтение.

Негласный агент Ива сообщает. «На Троицком кладбище в графском склепе (фамилия графа стерта временем) постоянно живет бомж по кличке Ацетон. Промышляет сбором пустых бутылок, намогильными остатками пищи и оказанием мелких услуг живым гражданам. Похитил гроб, который не продал, а держит порожним по месту своего жительства, то есть в графском склепе. Видимо, использует в качестве кровати».

Леденцов восхитился бомжом, потому что вспомнил о проклятии фараонов. Когда вскрыли усыпальницу Тутанхамона, то, говорят, все участники экспедиции, двадцать один человек, скончались при невыясненных обстоятельствах и от невыясненных болезней. Ацетон спит в краденом гробу – уж не в использованном ли? – в графской усыпальнице и здоровехонек.

Из рапорта участкового инспектора. «Гражданка Витуш-кина, выгуливавшая на Троицком кладбище шесть собак разнопородных пород, оштрафована».

Леденцов, как самый старый оперативник – под сорок – и как заместитель, не только имел собственный кабинетик, но и держал индивидуальную кофеварку. Благодаря последней в кабинете толпились свободные оперативники, и даже подполковник забегал выпить чашечку кофе и матюгнуться. Воткнув-таки кофейник в розетку, Леденцов задумался о собаках. Дело в том, что капитан Оладько предлагал щенка, какого-то бордер-колли. Леденцову, неженатому и одинокому, собака бы не помешала, да кто ее будет выгуливать во время суточных отсутствий?

Негласный агент Ива сообщает. «Некоторые рабочие кладбища (могильщики), а также кладбищенский сторож сигнализируют, что ночами как меж могильных холмов, так и меж крестов наблюдаются тени. Очевидцы отмечают их неустойчивость, то есть колебаемость. Случайно заночевавший на кладбище гражданин Могилевских, кандидат химический наук, эти тени видел и подтверждает – колеблются».

Леденцов был убежден, что кандидат химических наук Могилевских заночевал на кладбище не случайно, а по причине употребления спиртных напитков. После чего увидел тени, а уж колебаться теням положено.

Из рапорта участкового инспектора. «Несмотря на принимаемые меры, с наступлением теплых дней Троицкое кладбище стало местом злачных попоек. В ночь на девятое мая сего года группа девиц, сгруппировавшись вокруг креста из черного камня, всю ночь пили вино «Монастырская изба» и читали стихи. На вопросы патруля объяснили, что поминают поэтессу Марину Цветаеву. Покинули кладбище только после того, как сержант объяснил, что эта могила не поэтессы Цветаевой, а фрейлины двора Ее Величества Львовой Ангелины Самсоновны».

Леденцов вспомнил, как много девиц покончило жизнь самоубийством на могиле Есенина. Да что там былые времена… После гибели в Петербурге эстрадного певца Цоя число самоубийств в городе подскочило втрое.

Негласный агент Ива сообщает. «Бесформенные тени, которые колебались по ночам, обрели форму и были опознаны. Они оказались экстрасенсами, искавшими удобную точку общения с Мировым Разумом. Почему Мировой Разум выбрал Троицкое кладбище, экстрасенсы умалчивают».

Гадалки, ворожеи, экстрасенсы, маги и разные доктора парапсихологических наук… Объявления, телепередачи, лекции, книги, фильмы… Дело дошло до того, что лейтенант Клецкин на общегородском совещании работников уголовного розыска заявил: многие преступления не раскрыть, поскольку их совершают инопланетяне. И представил справку Общества уфологов с графиком посещения страны «летающими тарелками» за текущий год.

Из рапорта участкового инспектора. «Тринадцатого мая сего года на могиле без плиты и креста была обнаружена старушка, сидевшая. На следующий день она уже сидела на могильной плите со словами «купец второй гильдии…». Установлено, что старушка пребывает на кладбище четвертые сутки. Документов не имеет и ничего не помнит. Есть сигнал, что старушку привела девица и оставила с целью избавиться от пожилого человека. Старушка отправлена в Дом престарелых».

Майор выругался. «Сволочи» – это в дополнение к ругательству. В субботу был звонок дежурному: прислонившись к стене дома и опираясь на палку, целые сутки простоял дед, не понимая, что с ним случилось, – дети выгнали из дому.

Нелегальный агент Ива сообщает. «Гражданка Корнеева, уехавшая в отпуск на юг, позвонила кладбищенскому начальству и слезно попросила осмотреть могилу ее сына, который ей приснился якобы стонущим от непомерной тяжести и боли. Мастер участка прошел к могиле и увидел, что экскаватор, оставленный после рытья дренажной канавы, задними колесами стоит на могиле сына звонившей женщины. Экскаватор убран. Сообщаю для понимания кладбищенской ситуации».

Вещими снами не удивишь. Леденцов вспомнил: Екатерина I видела два таких сна. В первом ее постель кишела змеями; самую большую, которая бросилась на царицу, Екатерина задушила, и тут же уползли другие. Сон сбылся: ее любовнику, камергеру Монсу, Петр I отрубил голову. Во втором сне Екатерина увидела уже умершего Петра I, который поманил ее и вознес к облакам. Так и вышло: Екатерина скоро умерла. Да что там цари… Капитан Оладько перед тем, как его пырнул ножом бандит по кличке Чукча, видел во сне Северный полюс; сон загадочен – Чукча по национальности казах и к Северному полюсу отношения не имел.

Из рапорта участкового. «На могиле гражданки Гумизо-вой был обнаружен чемодан искусственной кожи. Заподозрив взрывное устройство, вызвали спецгруппу с собакой. Чемодан обезвредили. В нем находилось пять пустых бутылок из-под пепси и один банан, подгнивший».

Взрывные устройства чудились всем и везде. На днях в РУВД ворвалась группа пожилых граждан, заподозривших бомбу на детской площадке. Выехали: на скамейке стоял ранец, забытый школьником. Кстати, двоечником.

Нелегальный агент Ива сообщает. «Будируются слухи, что ночами по Троицкому кладбищу ходит женщина в черном, но не старуха. Вид имеет зловещий. Задержать не удалось, поскольку исчезает неосязаемо, как бы растворяясь в воздухе».

Леденцов усмехнулся: очередная экстрасенсиха. Ищет святые мощи либо золотые кольца в гробах.

Приемная начальника отдела специсследований выглядела нестандартно. Большой функциональный стол с телефонами и даже компьютером занимал две трети комнаты, но казался не очень нужным. Может быть, оттого, что компьютер темнел обесточенно, телефоны звонили редко и не толпился народ. Официальность затмевала третья треть приемной, представлявшая интерьер как бы из другой жизни. На темно-оранжевом паласе светлела дачная мебель, плетенная из русской ивовой лозы: столик, абажур над ним, тоже ивовый, диванчик, кресла и этажерка.

Существование этого пляжного уголка в серьезном учреждении можно было объяснить только присутствием Эльги. Впрочем, она тоже не совсем укладывалась в общепринятый образ секретаря, вернее, в стандартный образ девицы-секретарши.

Так казалось младшему научному сотруднику, сидевшему в одном из плетеных кресел с чашкой кофе и смотревшему на Эльгу с печальной страстью…

Высокая, значит, должна быть тонкой, а Эльга по-русски статная. К этой стати пошли бы черные косы – у нее же светлая короткая прическа. Глаза зеленые. Молодой ученый о таких глазах читал только в импортных детективах, где все блондинки были зеленоглазы. У Эльги не просто зеленые, а с некоторой непередаваемой игрой – глаза могли искриться, словно радужка отражала увиденную далекую электросварку. Он не понимал, в каких случаях это происходит: когда она сердилась или когда радовалась?

– Ему же сорок, Эльга, что ты в нем нашла? – раздумчиво и с ноткой безнадежности спросил молодой человек.

– Игорь, ты сегодня на работу опоздал?

– Минут на десять.

– А Лузгин к восьми приходит и в восемь уходит.

– Трудоголик.

Секретарша оглядела младшего научного сотрудника. Его полноватое тело едва уместилось в ажурном плетеном кресле. И Эльга припечатала это тело обидным для него сравнением:

– Лузгин сухощав, одет модно, отутюжен и выбрит.

Игорь одернул свитер, в котором ходил и зимой и летом. Его круглые большие глаза обрамляли почти концентрические тонкие линии-морщинки, увеличивая их еще больше. Белесые жесткие волосы дополняли схожесть с крупной совой.

– Эльга, Лузгин всего лишь молодится.

– У него вид интеллигентного человека. А у тебя, извини, вид глубокомысленного малограмотного.

Сидели они свободно, потому что начальник отдела прибегал к услугам секретарши редко, а завлаб и сотрудники проходили к нему через другую дверь, минуя приемную. Игорь отпил кофе и заметил ядовито:

– Банальщина: роман секретарши с начальником.

– Он твой начальник. Мой за этой дверью.

– Эльга, я думал, что наши мелодии совпадают.

Она улыбнулась. Смеющейся ее редко видели. Да и улыбка выходила странной, словно Эльга не пускала ее на лицо, а заталкивала куда-то внутрь, отчего по щекам пробегали тонкие желвачки.

– Игорь, ты сегодня гулял с собакой?

– Какой собакой?

– Не с дворнягой же. Что-нибудь типа акита-ину, японского шпица или оттер-хаунда, английского выдрового пса.

– У меня нет собаки.

– А гараж у тебя подземный?

– Зачем мне гараж?

– А где держишь автомобиль?

– Какой автомобиль?

– Не знаю модель, ты меня не катал. Может, «сузуки гранд витар» или джип «хонда си ар ви»…

Игорь не ответил, поняв ее игру. Эльга же вдохновилась:

– А ты не сводишь меня в ресторан «Ностальжи» и не угостишь ли бургундскими виноградными улитками, приготовленными по рецепту древних римлян? Или своди в «Краб-хаус» поесть свежих устриц из Франции на льду. Не пригласишь ли в бар «Дориан Грей» выпить по бокалу «Сиг-рэм Экстра Драй Джин»?

– А Лузгин угощал? – Игорь попробовал остановить ее напор.

– О, это единственный джин, который выдерживают в дубовых бочках. Аромат фруктовый.

– Животные потребности, – буркнул он.

– Есть и духовные. Повезешь меня на Антигуа и Барбуду?

– Твой Лузгин тоже обходится без машины.

– Она в гараже. А пешком Виталий Витальевич ходит, потому что любит меня провожать. Игорь, я хочу быть белой леди и по утрам получать миллион алых роз.

– Бред! При его-то зарплате старшего научного сотрудника и при теперешнем положении в науке?

Игорь любовался ее ладной фигурой в костюме цвета абрикоса, ее светлой пушистой прической, трепетавшей от любого звука.

– Игорь, как диссертация?

– Некогда. Опять работенку лаборатории подкинули: определить процентное содержание поступившего осмия.

– Определили? – спросила Эльга, добавляя ему кофе.

– Десять стальных ампул, в которых по два кубических сантиметра порошка, тянет на полмиллиона долларов.

– Кто же его купит?

– За рубежом с руками оторвут.

– Ну, а как все-таки диссертация?

Игорь материал собирал уже три года.

– Эльга, вся наука с культурой – это новообразование, налет цивилизации. Хрупкая лестница прогресса. Индийские девочки Амала и Камала, вскормленные волчицей, мгновенно опустились до животного состояния.

– К чему говоришь?

– Нет во мне научной жилки. Смотрел кино про мафию… Меня как пронзило: вот жизнь! Мужское дело, опасность, деньги, оружие… А жизнь, которую влачу я, кажется пресной, как сушеная рыба. Компьютер, парамагнитный резонанс, масс-спектрометр… Короче, вяленая рыба.

– Иди в киллеры, Игорь.

В ее тоне, да и в словах, трепетала насмешка, поэтому он бросил ей мысль тоже занозистую:

– «Краб-хаус», устрицы, джин. Звучит. Но ты забыла про одно бетонное препятствие – жену Лузгина.

– А ты забыл про изумительную по глубине пословицу «Любовь зла».

– Ну и что?

– В какой-то песне поется: «Любовь не знает ни веры, ни закона…» А в другой – «Любовь всегда права». Значит, я права и буду поступать без веры и без закона.

– То есть как?

– А так, чтобы Лузгин стал моим.

– Несовременное выражение – «моим». – Игорь поморщился.

– Именно моим. Уничтожу того, кто помешает.