Текст книги "Искатель, 2000 №7"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Привожу информацию по последнему, как личности потенциально криминальной…

Шаропузов Георгий Данилович по кличке Ноздря. Двадцать девять лет. Не женат. Проживает уединенно в пригороде. Работает санитаром в морге. От общения с трупами получает видимое удовольствие. Физически сильный, занимался борьбой без правил. Любит выпить, но делает это в одиночестве: ежедневно выпивает металлическую двухсотграммовую банку водки. С родственников усопших дерет деньги за любой пустяк. Посещает ночные клубы. Водит девиц в морг, где вступает с ними в половую связь на лежаках для покойников.

Имеет склонность к занятию бизнесом, ничем не гнушаясь.

Есть косвенные данные, что имеет отношение к наркотикам.

Людям с нездоровым любопытством за деньги демонстрирует покойников, придавая им кощунственные позы.

Наладил в морге продажу японского антипохмельного шампуня.

В феврале купил с рук автомобиль «форд кроун виктория» за восемь тысяч долларов, а продал за одиннадцать.

Четырежды судим.

Первый раз был арестован за убийство жены, задавил машиной, но суд счел его вину недоказанной и дело прекратил.

Второй раз судим за поджог восточного ресторана «Саксаул», потому что ему якобы вместо верблюжатины подали мясо осла; осужден условно.

Третий раз судим за причинение тяжких телесных повреждений путем обезображивания: снял у девушки одну бриллиантовую сережку. Поскольку вторая никак не снималась, а время его поджимало, Шаропузов отрезал ухо вместе с сережкой. Получил восемь лет, отсидел шесть.

Последний, четвертый раз получил три года за продажу в пятьсот долларов трупа из морга бандитам Рощинской группировки. Отбыл полтора года.

Дополнительная информация.

Секретарь Эльга Вольпе сказала лаборантке К., что ей нужно достать то, чего в жизни не бывает. На желание лаборантки вступить в доверительную беседу Эльга лишь обмолвилась, что ей необходим ребенок, младенец. Лаборантка К. сделала вывод, что Эльга хочет забеременеть от Лузгина».

Неуверенным шагом вошла Эльга в его кабинет. Лузгин без пиджака сидел за столом прямо, слегка приподняв сухие острые плечи. Крепкая большая птица. Процеженное сквозь мутную фрамугу солнце ложилось на его волосы, отчего полоска седины по краям головы казалась ободком белого тусклого металла. Седеющая крепкая большая птица.

– Виталий Витальевич, уже восемь. Пора домой.

– Посижу. Или хочешь, чтобы тебя подвез?

– Жара, пройдусь пешком.

– Эльга, твое открытое ухаживание за мной… будоражит.

– Этого и хочу.

– Напрасно. Работа и семейные проблемы съедают всю мою энергию. Эльга, я сексуально отупел.

– В это не поверит ни одна женщина.

– Еду вчера вечером. Девушка останавливает машину и задает вопрос: «Интимные услуги нужны?» Как?

– А вам нужны интимные услуги? – оживилась Эльга.

– Я спросил: «Почем за канистру?» Девушка почему-то молчит. Пришлось вопрос уточнить: «Большая у вас канистра?» Она фыркнула, оскорбила меня неприлично и захлопнула дверцу.

– И правильно сделала. Вы ее первый оскорбили.

– Чем?

– Про ее большую канистру… Она же вам любовь предлагала.

– Я-то подумал, что речь идет о краденом бензине, так сказать, интимном. Невдалеке была заправочная станция.

– Большой ребенок, – сказала Эльга с такой нежностью, что Лузгин повернулся к ней, пробуя уловить какое-то продолжение.

Эльга попрощалась и вышла из здания института. Она не могла понять, чем ее задел рассказ Лузгина. Его пренебрежение к женщинам? Жалко проститутку? Обида, что он не подвез?

В городе стояла жара, пожалуй, небывалая. Раньше, до сексуальной перестройки, девушки ограничились бы мини-юбками. Теперь ноги были оголены до трусиков и мини висели кукольными клочками материи. А то и вообще без них, без мини, лишь какие-то пляжные штанишки. Парни надели шорты, как на Западе, от которых Эльга морщилась. Эти просторные штаны были рассчитаны на крепкие высокие мужские ноги. Вокруг же тонких, да еще волосатых ножек цветные широкие штанины полоскались как флаги на ветру.

На Эльге был топ из вискозы, мини-юбка и неожакет из рогожки. И сумочка из белой замши.

До метро Эльга шла пешком. Ей казалось, что жара на улице не от уходящего солнца и не от перегретого камня, а от обилия людей. От голых тел, от блеска бутылок с пепси, от грубых разговоров и от нецивилизованного утробного смеха. Парни в майках со стрижеными круглыми головами пьют на ходу пиво, матерятся и держат за шеи девиц, похожих на дрессированных овец.

Один такой, шароголовый, шел сзади, ступая почти след в след. Эльга замедлила шаг, но и парень притормозил. Тогда она сдвинулась к самому краю панели – перегруппировался и он. Неужели преследует?

Впрочем, с ней на улице частенько заигрывали: просили домашний телефончик, но чаще начинали высокоинтеллектуальные разговоры: что-нибудь о сверхновой волне в кино или про инсталляции художника Кулика. Правда, сообразив, что она не их пошиба, скоренько отваливали. Этот не отставал, может быть, потому, что не спрашивал про инсталляции.

До метро оставался еще добрый квартал, когда Эльга почувствовала, что он шагает сзади плотно, след в след. Обернуться? Какие страхи, когда рядом движется народ стеной?..

Эльга обернулась бы, но вдруг заметила, как его рука тянется к ее запястью. Сперва она подумала, что к французским дорогим часикам «Одемар Пиге» на плетеном металлическом браслете.

Но загорелая короткопалая рука коснулась сумки.

Карманник. Можно было обернуться и ударить его по лицу, спросить: «Что вы делаете?», припустить к метро, закричать… Но с честным человеком в подобных ситуациях происходит чаще всего одно – он немеет.

Несколько секунд Эльга шла в легком шоке. Короткопалая загорелая рука погладила сумку и коснулась застежки.

– Гражданка, неужели вы не чувствуете? – спросил возникший ниоткуда рыжевато-белесый дядя небольшого роста.

– А что? – удивилась она, удивляясь своему идиотскому удивлению.

– Вас же чистят!

И, перехватив руку парня, заломил ее за спину. Круглоголовый что-то пролепетал, но мужчина разговор обрезал:

– В милиции разберемся.

И махнул второй, свободной рукой. Вдоль поребрика прошуршали скаты, и просторная «волга» остановилась. Мужчина без особого труда запихнул карманника рядом с водителем. Распахнув заднюю дверцу, предложил:

– Прошу, гражданка.

– Я зачем?

– Ну и вопросик! Лезли-то к вам в сумку.

– Вы же видели, достаточно…

– Нет, не достаточно: вы потерпевшая.

– Я спешу домой.

– Мадам, что у нас за электорат? Требуют борьбы с преступностью, а когда просишь помочь, то, видите ли, спешат домой.

Эльга нехотя полезла в машину. Рыжеватый мужчина сел рядом и успокоил:

– Тут рукой подать.

Рукой подать оказалось квартала четыре. Эльга знала, где находится РУВД. Первое беспокойство задело тогда, когда машина не повернула на ту улицу, где располагалось районное управление милиции.

– Нам не туда, – удивилась она.

– Тут короче, – невнятно заверил рыжеватый.

Второй раз удивилась Эльга, когда задержанный вор достал из кармана сигарету и приятельски тронул плечо водителя. Тот протянул ему зажигалку. Вор спокойно закурил, окутав свою стриженную наголо голову голубоватым нимбом. Никакой строгости, никаких наручников… Эльга упорно глянула на своего рыжеватого соседа. Тот понимающе кивнул:

– Он должен был спросить разрешения у дамы.

Беспокойство Эльги перешло в страх, когда машина въехала в палисадничек и стала у серого четырехэтажного особняка. Курящий вор открыл дверцу, свободно вышел, размял плечи и пошел в здание. За ним ушел и водитель. Только рыжий ждал ее появления из машины. Эльга уже не сомневалась, что похищена какой-то мафией; задрожавшей рукой открыв дверцу не ту, у которой ждал рыжий, а противоположную, она ступила на землю и, перепрыгнув куст, побежала к проспекту: Ей казалось, что она несется со скоростью автомобиля, и не так испугалась, как удивилась, когда рыжеволосый пошел с ней рядом.

– Мадам, к чему приколы? – И взял ее под руку, как механический манипулятор берет деталь.

– Отпустите меня!

– Вас ждет шеф, – пообещал он, почти втолкнул в здание и провел в конец коридора.

Остановились они у двери с табличкой «Ст. следователь С. Г. Рябинин». Рыжий девушку придержал, усадив на коридорный стул.

– Рябинин занят, подождем.

– Да где я?

– В прокуратуре.

Следователь прокуратуры Рябинин слишком часто протирал очки, на капитане накал разговора внешне никак не отражался. В маленьком кабинете было душно: из открытой форточки почти не тянуло, да и как тянуть, если на улице еще теплее. Рябинин был в пиджаке, потому что редко его снимал; Оладько не снимал легкую куртку, потому что под ней висел пистолет.

– Взорвут предпринимателя, – Рябинин взмахнул руками, показывая, как взрывают, – и уголовный розыск бегает по городу зигзагами…

– Главным образом пятнадцатый отдел ГУВД бегает, – перебил капитан.

– А украли ребенка, какой отдел бегает?

– Я бегаю.

– По-моему, кража младенца по тяжести преступления равнозначна убийству.

Разговор вышел напряженным оттого, что похищение детей в последнее время выросло до состояния проблемы. В их районе на частной квартире функционировал тайный родильный дом: мамашам за рожденного и оставленного ребенка платили по тысяче долларов. Зимой Леденцов накрыл одно агентство, продававшее ребят за границу по двадцать тысяч долларов за ребенка. В государственном родильном доме уже дважды объявляли женщинам, что они родили мертвых детей, – живехоньких младенцев продавали в руки заказчицы. В городе висели объявления «Семья усыновит будущего ребенка».

– Что есть? – спросил Рябинин.

– Свидетели и убедительный портрет. Сперва сделали фоторобот, а потом поработал художник.

Капитан рассказал про допросы двух парней и работников булочной и положил на стол размноженный портрет. На Рябинина из-под, вернее, из-за растрепанных волос смотрели большие пустые глаза: художник смог сделать портрет, но не смог наполнить его взгляд смыслом.

– А коляска? – спросил Рябинин.

– Брошена в сквере. Отпечатки пальцев смазаны.

– Версия?

– Навалом. Первая: ребенок на продажу.

– Кто этим промышляет, у того не только прикид богатый, но и машина есть.

– Религиозная секта.

– Нет их в нашем районе, да и в городе не слышно.

– Лишилась своего ребенка во время родов.

– Она, вроде бы, не первой молодости, – опять усомнился следователь.

– Или умер собственный ребенок.

– Как замена? Вряд ли мать, пережившая горе, причинит подобное же горе другой матери.

– Ну, а с целью мести?

– Из показаний свидетелей вытекает, что похитительница оживилась не тогда, когда увидела мамашу, а когда увидела ребенка.

– Если месть отпадает, то моя последняя версия… Часто воруют детей, чтобы доказать мужику, что родила от него.

Рябинин кивнул согласно, но глубоким печальным вздохом задробил и это предположение:

– Глянь на портрет внимательно.

Капитан глянул, хотя смотрел на него вторые сутки. Длинные волосы, большие глаза… Ведь не фотография.

– Замечаешь асимметричность черт лица?

– Ну, рука художника дрожала.

– Капитан, боюсь, ты упустил версию самую вероятную и для нас наихудшую.

– Какую же?

– Душевнобольная.

– Я спрашивал: ребятам она показалась в порядке. Поступки и мотивы душевнобольной непредсказуемы. Никакой версии не построишь. – Вопреки рекомендациям учебников по криминалистике и уголовному процессу работать одновременно по нескольким версиям Рябинин давно отказался. Версии могут сосуществовать, но работать надо по самой плодотворной.

– Сергей Георгиевич, ваши волосы лохматы, а черты лица тоже асимметричны, – улыбнулся Оладько.

– Потому что у меня в сейфе более двадцати уголовных дел.

Капитан пригладил свои волосы, через которые все просматривалось: солнце ли их выжигало, время ли выщипывало? Он встал – ему было не до психоанализа. Надо искать ребенка. Да и майор Леденцов вошел в кабинет с какой-то девицей и вытеснил капитана.

Рябинин улыбнулся: после сурового оперативника, после нудного разговора, после прокуренного воздуха – аромат летних духов и девушка, словно сошедшая с подиума, по пути кое-что на себя набросившая. Майор эту сладкую улыбку решил пресечь, положив перед следователем донесение агента. Рябинин прочел и улыбку не потерял, но она стала резиновой гримасой.

– За что меня забрали? – спросила Эльга.

– Пока вызвали в качестве свидетеля.

– Вызвали? – удивилась она.

Майор не понял:

– Гражданка Вольпе, вам бы хотелось получить повестку, которую, скажем, вынула из почтового ящика ваша мама?

– Но к чему устроили театр?

– Лучше, если бы мы пришли в приемную? Или стали бы задерживать на улице, среди толпы и добровольных заступников? Или в метро, в набитом вагоне?

Эльга не ответила. Майор сел в сторонке, добавив:

– Или бы стали отстреливаться.

– Я?

– Садитесь, гражданка, – предложил Рябинин, разворачивая бланки протоколов. – Паспорт, пожалуйста.

Рябинин заполнял анкетную сторону протокола допроса и думал о первом впечатлении. Из чего оно складывается о человеке? Из его одежды, взгляда, слов, тона, мимики… И главное, первое впечатление зависит от свежести взгляда того, кто смотрит. Следователь был уверен, что предстоящие ее показания уже ничего не добавят к тому, что он определил взглядом.

– Зачем вам понадобился младенец?

Она вспыхнула и вцепилась в собственную сумку, словно ее хотели отобрать:

– Зачем… Не все помню… Детали…

– Без деталей, – помог майор.

– Знаете, что сказал Марк Твен? – добавил Рябинин. – «Если вы говорите правду, вам ничего больше не надо помнить».

Но Эльга молчала не потому, что хотела что-то скрыть, а потому, что ее правда потянула бы за собой цепь скрытых отношений. А майор примеривал фотопортрет к ее лицу: или не она, или слишком изменила внешность.

– Начните с Лузгина, – предложил Рябинин.

– Между нами ничего нет!

– А любовь – это ничего? – воспользовался следователь оперативными данными.

– Меня забрали за любовь?

– Вас задержали по подозрению в похищении ребенка, – отрезал Рябинин, чтобы придать допросу энергию.

– Можете пригласить адвоката, – добавил энергии майор.

– Меня… за ребенка?

– Где вы были вчера в первой половине дня?

– На работе, у себя в приемной.

– Кто это может подтвердить?

– Завлаб, Аржанников, все…

Парадокс, но это мог подтвердить и Рябинин, да и майор мог. Человек, долго работавший на следственно-оперативной стезе, как правило, определял преступника каким-то еще неизученным чутьем.

– Вольпе, зачем же вам потребовался младенец?

– Не требовался, – пролепетала она.

– Неправда!

От сурового тона, который так не шел интеллигентному лицу следователя, от какого-то угрожающего шевеления майора, чем-то звякнувшего, как собака в будке, Эльгу пронзил холодок. Она рассказала про Ираиду, про воду приворотную и про воду дьявольскую, избегая упоминать имя Лузгина.

– Кто вам достал приворотную воду?

– Аржанников, в морге.

– Ну, а воду дьявольскую решили добыть сами?

– Что вы! Я отказалась от этой идеи: не помогла приворотная, не поможет и дьявольская.

– А если дьявольская оказалась бы эффективной?

– Что говорить о том, чего не было и быть не могло?

Насчет «быть не могло» Рябинин сомневался. Научные, технические и даже социальные проблемы решаемы. Но есть в психологии проблема – любовь, – которая настолько загадочна, что решению не поддается. Ради нее, ради любви – не секса ли? – новорожденных бросают в мусорные бачки, душат подушками, сдают в дома малюток и воруют.

– Вольпе, подумайте и вспомните: кому еще Ираида советовала достать дьвольскую воду?

– При мне никому.

При ней никому, Эльга сказала правду. Колдунья говорила Аржанникову, но без нее. Этими жуткими сведениями Игорь не воспользовался, и называть его имя не имело смысла.

Леденцов подошел к Эльге и показал фоторобот:

– Видели эту женщину?

– Никогда. – И задумавшись, Эльга добавила: – Господи, какие пустые глаза…

Рябинин с особым вниманием осмотрел ее модную одежду, никогда не виданную прическу, красивое лицо с зеленоватым отливом глаз и даже глубже вдохнул ее духи, запах которых доходил до него через стол.

– Гражданка Вольпе, а какое у вас образование? – спросил Рябинин, хотя знал из анкетных данных.

– Высшее экономическое.

– Высшее, а в чертей верите, – усмехнулся следователь.

– Стадо, – вставил Леденцов.

– Какое стадо? – насторожилась Эльга.

– Я хотел сказать, мода, – поправился майор с усмешкой.

– Не в чертей я верю, а в экстрасенсорику, – огрызнулась Эльга, сверкнув зеленью глаз так, словно в них замкнуло два оголенных провода.

Зазвонил телефон. Рябинин взял трубку, что-то в нее помычал и оборвал разговор непонятными словами «Куда он денется?». Майор заинтересовался с долей подозрительности:

– Кто никуда не денется?

– Разумеется, ты.

– А что?

– Едем на место происшествия.

– Какое?

– Боря, могут ли следователя прокуратуры и заместителя начальника отдела уголовного розыска вызвать на пустяк?

– И где этот не пустяк?

– На Троицком кладбище.

Деревья разные, множество кустиков, цветы на могилах, а пахнет черемухой – ее дух стелился по кладбищу всего от единственного куста, белого, словно выкрашенного светлой краской, да и стоявшего-то далеко, за оградой. Ночью он испугал Ацетона: как покойник в белом саване лез через металлическую сетку. В восемь утра на кладбище казалось весело из-за птичьей стрекотни.

От росистой свежести Ацетон передернул плечами. А может, и не от росистой свежести, а от сосущей свежести внутри – организм требовал. Колян голос чужого организма услышал:

– У меня сухо.

– А есть бомжи непьющие? – философски спросил Ацетон.

– Если не пить, то зачем бомжевать?

– Ты всегда пил?

– Человек рождается непьющим.

Они сидели на могильной плите, подложив доску, поскольку солнце камень еще не нагрело. Ацетон понимал выгоду трезвости: черемуха цветет, птицы щебечут, березы листвой отяжелели, потому что все трезвые. Задетый собственной последней мыслью, Коля Большой вздохнул:

– Я зарядку вместе с отцом делал, спортом занимался. Освоил эксплуатацию и ремонт алфавитно-цифрового печатающего устройства и контрольно-считывающего. Собаку держал. Ничего не пил, кроме виноградного сока. А потом съехал под откос.

– Как же?

– Из-за бабы.

– Ты говорил, жена тебя выгнала.

– Хрена бы я бросил квартиру из-за жены. Причина в тайне. Зашел в гости к одной прибарахленной телке. Выпили, поупражнялись на диване, и она мне сообщает, мол, теперь готовыми органами торгуют. Я и вздрючился.

– Из-за научной новости? – хмыкнул Ацетон.

– Из-за намека.

– На что намек-то?

– Иди, мол, и купи себе новый.

– Чего «новый»? – совсем не понял Ацетон.

– Орган, сексуальный.

– Ага, не достигла она с тобой эразма.

– Чего?

– Ну, этого, сарказма.

– Оргазма. Наверное… Поскольку я был выпивши, то от обиды схватил бутылку ноль семьдесят пять и шарахнул ее по голове.

– Замочил насмерть?

– Не знаю. С тех пор и бомжую.

– Поскольку тебя не ищут, то она жива-здорова и получает этот сарказм… оргазм от других лиц. Ты ведь опять к какой-то бабе шлендраешь?

– Живет тут недалеко одна придурковатая…

– Нарвался раз и опять тянет?

Рядом на могиле росли нарциссы, которые выставили круглые желтые соцветия, как широко распахнутые ротики птенцов – точно есть просили. Мысль о еде перескочила на питье. И пошла дальше, став противной до отвращения к самому себе: не продать ли гроб? Старушке за пару бутылок. Он предложил Коле Большому:

– Обследуем…

Они это делали каждое утро. И всегда что-то находили: уж пустых-то бутылок на полную бутылку пива наскребали. Был случай, можно сказать, мистический: на богатом новом захоронении лежала купюра в пятьдесят долларов, придавленная камешком. Обычай ли такой у новых русских, птичкам ли положили, покойнику ли, бомжам ли повеселиться за упокой души усопшего? Ацетон знал, что подобные чудеса выпадают не каждый год.

Они брели по кладбищу, две помятые, небритые и никак не совместимые фигуры; сзади казалось, что идет отец с сыном – Коля Большой за отца. Ацетон остановился и ткнул пальцем в надгробную плиту:

– А?

– Что?

– Прочти.

– «Спи спокойно, дорогой друг…» Ну?

– Издеваются над покойником.

– Почему издеваются?

– Неужели дорогой друг в земле спит? Да он там гниет.

Коля Большой что-то буркнул со своей высоты и перешагнул могилу. Ничего дельного не попадалось. Три пустые бутылки, сильно чумазые; одно яичко, сваренное вкрутую; забытая лопата, которую они не взяли; стопка рекламных газет, которая пригодится на подстилку под себя; батон, крепкий, как бетон; пара рукавиц брезентовых, видимо, потерянных землекопами; полтинник металлический, блестевший, как счастье; забытую на скамейке книжонку «Светлый лик киллера», которая пригодится для разжигания костра.

Впереди блеснуло радостно. Солнце на земле. Ацетон позже понял, отчего радостно: до этого полтинник блеснул, как счастье. Он схватил приятеля за руку и показал в сторону блеска. Подошли таясь, словно птицу боялись спугнуть.

Какой там полтинник – играющий солнцем круг с тарелку.

– Полиэтилен, – догадался Колян.

По краям пленка была присыпана землей. Ацетон попробовал его дернуть, но не за что было уцепиться.

– Лопата… – вспомнил он.

Колян сбегал за ней. Сперва Ацетон ногой осторожно подавил сверху – упругое, как резина. И тогда он начал это полиэтиленовое пятно освобождать по краям от земли. Оно расширялось, став уже размером с таз. Колян его рвение охладил:

– Небось, собака похоронена.

Ацетон это допускал, но упрямая надежда глупо нашептывала: вдруг спрятан ящик украденной водки или хапнутый в кассе мешок денег? Где же прятать, как не на кладбище? Он сделал последний бросок земли, отшвырнул лопату и взялся за полиэтилен, лежавший на чем-то, как покрывало. Нет, собак так не хоронят.

Ацетон сдернул пленку…

В мелкой выемке лежал младенец, закинув ручонки за голову, словно потягивался.

– Мать твою… – прошептал Коля Большой.

– Беги звонить в милицию, – приказал Ацетон.

Но без опохмелки они делать ничего не могли, поэтому звонок в милицию поступил только к вечеру.

У главных ворот кладбища встретил участковый. О происшествии он сообщил односложно:

– Труп.

– А судмедэксперт, а криминалист? – спросил Рябинин.

– Едут.

Участковый повел их подметенными дорожками и не-прибранными тропинками. Следователь вспоминал, когда он был здесь последний раз: бандиты спрятали труп в свежее захоронение, делали это ночью, впопыхах – из земли осталась торчать рука.

Кресты, надгробия, памятники – и поздний запах черемухи. Склепы, могилы, безвестные захоронения – и лето. Какие-то две женщины бродили бесцельно, завистливо восхищаясь богатыми памятниками. Кладбище всегда давило на душу Рябинина, но особенно трогали проваленные могилы с вывернутыми крестами, да еще поросшие деревцами; ухоженных могил все-таки касалась жизнь, а эти, брошенные, на глазах уходили в вечность.

Участковый показал рукой:

– Здесь.

Сперва Рябинин увидел две нелепые мужские фигуры, стоявшие напряженно. Один очень высокий, второй низенький.

– Они обнаружили, – пояснил участковый.

И тогда Рябинин глянул на то, что они обнаружили…

Большинство людей, да и юристы, считало убийство ребенка более тяжким преступлением, чем убийство взрослого. Рябинин же, как истинный правовед, любую человеческую жизнь полагал равнозначной, будь то младенец или старик. И все-таки екнуло…

Ребенок лежал на спине с открытыми глазками и смотрел на первую и последнюю в своей жизни весну. Ему месяца два-три. В том, что он убит, сомнений не было и без заключения судмедэксперта: трупы умерших не прячут – прячут трупы убитых. Рябинин знал множество причин и поводов для убийств, которые непременно были: серьезные, необъяснимые, пустяковые… Но были. Какие же могли быть причины для убийства младенца?

Приехали судмедэксперт, криминалист и капитан Оладько.

– Начнем, – вздохнул Рябинин.

– Сейчас подойдут понятые, – сказал участковый.

– А эти? – следователь кивнул на живописную пару.

– У этих нет домашних адресов, – отвел их участковый.

Работа началась. Рябинин составлял протокол, привязав трупик к местности. Криминалист осторожно упаковал полиэтилен, на нем могли быть отпечатки пальцев. Паковать пришлось и одежду, которая лежала под тельцем: распашонка, чепчик, одеяльце, пеленки… Следы обуви затоптали бомжи, но криминалист взял образцы почвы. Леденцов опрашивал бомжей.

– Девочка, – сказал судмедэксперт.

– А причина смерти? – спросил о главном следователь.

– Видимо, утопили. Точнее скажу после вскрытия.

– Секс?

– Нет. Интересно, зачем накрыли полиэтиленом?

– Чтобы собаки не учуяли.

Леденцов организовал осмотр, в сущности обыск близлежащих могил и окрестной земли. Бомжи рассказали, кого и где видели в последние дни. Ацетон дельно обратил внимание на лопату, видимо, заброшенную подальше от трупика: без нее ребенка было не прикопать. Лопату Рябинин изъял, поскольку она могла стать вещественным доказательством.

Обычно большую часть протокола занимало описание квартиры, мебели и телесных повреждений на трупе. Здесь ни мебели, ни повреждений не было. Рябинин сидел на каменной плите и смотрел на девочку…

Многие социологи, юристы да и просто обыватели присохли к вроде бы очевидной мысли: материальные недостатки порождают преступность. До перестройки обвиняли дефицит: в печати шли статьи о преступлениях, вызванных этим дефицитом. Теперь винят безденежье. Значит, так: будут деньги и товары – не будет преступлений. Но в богатых Соединенных Штатах жесточайшая преступность. Разве эту девочку утопили с голоду?

Леденцов сел рядом, чтобы наметить работу по горячим следам. Спросил он о том, что и сам хорошо знал:

– С чего начнем, Сергей Георгиевич?

– Боря, кто прячет трупы?

– Тот, на кого может пасть подозрение?

– Значит, кто?

– Родственники, друзья, соседи.

– Ну, друзей у девочки еще не было. Остаются родственники. Какие?

– Прежде всего, мать.

Они замолкли, тронутые единой мыслью. Им почему-то не хотелось, чтобы погибшим оказался именно украденный ребенок.

– Тоже девочка, – вяло подсказал Рябинин.

– И одеяльце тоже розовое…

Судмедэксперт паковал трупик в пластиковый мешок. Участковый по мобильному вызывал труповозку. Криминалист оборачивал бумагой лопату.

– Лейтенант, – Леденцов подозвал участкового, – кладбище– твоя земля…

– Точно, товарищ майор.

– Глянь-ка…

Леденцов достал из кармана фотопортрет женщины и показал, ожидая, что лейтенант задумается и попробует что-нибудь вспомнить. Он не задумался:

– Зинка Змеющенко.

– Зинка… кто? – переспросил Рябинин.

– Змеющенко, фамилия. Ночью ее увезли в психиатричку за драку с двумя любовниками.

– Почему в психбольницу?

– Шизофрения. Врачи говорят, в форме паранойи.

На лице лейтенанта вдруг разыгралась усмешка пополам с удивлением: мол, о чем разговор тогда?.. Он посмотрел на следователя, затем на майора и нелогично перевел взгляд на бомжей, на Колю Большого:

– Вот он ошивался возле Зинки.

– Да? – спросил Леденцов у бомжа.

– По-моему, и этой ночью был, – внес уточнение лейтенант.

– Был? – рыкнул майор.

Коля Большой не ответил, но вскинул голову и стал вроде бы еще выше.

– В прокуратуру его, – велел Рябинин.

У кабинета двое граждан ждали следователя. Их надо бы принять в первую очередь, поскольку вызваны повесткой. Извинившись, Рябинин попросил еще немного посидеть. Граждане не роптали: произвел впечатление рост Коли Большого, которого они посчитали опасным преступником.

Коля Большой, оказалось, имел фамилию. Поразмышляв, Рябинин внес в протокол его адрес, по которому он был прописан до бомжевания: не вносить же в графу о месте жительстве Троицкое кладбище? Справочный лист протокола допроса выглядел так пусто, словно следователь забыл его заполнить: у Коли Большого ничего, кроме года рождения и национальности, не было. Предупредив об ответственности за дачу ложных показаний, Рябинин предложил:

– Рассказывай.

– О чем?

– О Зинаиде Змеющенко.

– Полоумная баба и все.

– Ходил к ней?

– Она, как полоумная, имеет по закону однокомнатную квартиру. Вот и ходил.

– Из-за квартиры?

– Из-за выпить.

Из-за этого «из-за выпить» Рябинин не доработает положенных десяти лет до пенсии – не дотерпит. Все одно и то же. Убийства и драки на почве пьянства, кражи и грабежи ради денег на пьянку… У бандитов то же самое – лишь масштабы покрупнее да обязательные бани с девицами.

– Николай, ходил только выпить?

– Нет, она все-таки баба.

– Говоришь, полоумная…

– Для секса без разницы.

– Больной же человек…

– В сексе Зинка работает с приколами. Учила меня японскому сексу.

Рябинину хотелось узнать, что это за секс, но не опускаться же до расспросов бомжа? Японский секс, кладбищенский бродяга, сумасшедшая Зинка… А в других районах есть дела интригующие и сложные. Инженер из карьеристских побуждений убил сослуживца при помощи инфразвука… У известного писателя украли рукопись и издали под другим именем… В парадном дома нашли отрубленный палец с золотым кольцом, в которое вправлен бриллиант ценой в двадцать тысяч долларов…

– Николай, как она к тебе относилась?

– Нормально, но других мужиков тоже принимала.

– Ревновал?

– Мне оно надо?

– Ревность – чувство естественное.

– Какая ревность, когда секс оборзел, в натуре?

– В каком смысле «оборзел»?

– А хотя бы по телевизору. Скажем, человек жрет в три горла, противно, поэтому и не показывают. Пьют до белой дури – не показывают. В бане задницу моет – не показывают. Извините, сидит на унитазе – не показывают. Поскольку все это физиология. А трахаются – так во весь экран. Какая теперь ревность?

В кабинете сделалось душновато, но не от теплого воздуха, а от запаха, который, похоже, концентрировался. Рябинин понял, что идет он от жестко-спутанных волос бомжа и от его одежды – кургузого пиджака цвета банана. Впрочем, и несло от него гнилыми фруктами. Подходящий фон для разговора о любви.

– А Змеющенко тебя ревновала? – поинтересовался Рябинин, подбираясь к главному.

– Как тигрица.

– Почему же?

– Мозги-то набекрень. Задалась меня присушить. К какой-то колдунье ходила и, говорит, за большую сумму получила рецепт.

– Какой?

– Не знаю. Только сижу у нее, пивко водочкой разбавляю. Вдруг она мне прямо в морду как плеснет водой из банки. Матюгнулся я и эту банку об пол хрястнул.

– А Зинаида?

– Орет, что она за эту воду душу человеческую загубила.

– Николай, что за колдунья, фамилия, где живет?..

– Зинка не говорила, да мне это до фени.

Преступление было раскрыто. А какой толк, если эту Змеющенко не только нельзя привлечь, но даже и допросить? Болезнь обострилась до того, что, по словам Оладько, Зинаида никого не узнавала. Следователю остается лишь назначить судебно-психиатрическую экспертизу.

– Николай, Зинаида о ребенке что-нибудь говорила?

– Ни слова.

– А ты ребенка видел?

– Какого?

– Которого нашли на кладбище…

– На кладбище и видел.

– А у Зинаиды?

– Разве это ее ребенок?

– Нет.

– Вот и удивляюсь вопросу… У Зинки детей век не водилось.