Текст книги "Каменный пояс, 1976"

Автор книги: Станислав Гагарин

Кондратий Худяков
СТИХИ

 
Страна колодников, я верю, ты воспрянешь
И сбросишь гнет томительного сна!…
Моих надежд ты, верю, не обманешь:
Из края изгнанных – избранных краем станешь.
Моих отцов суровая страна…
 

 
Пускай свирепствуют метели, ураганы!
Под снежным пологом ты, знаю, не умрешь…
Придет весна твоя: зазеленеет рожь,
Ковром душистых трав оденешь ты поляны,
Гирляндами цветов курганы обовьешь!
 

 
Я искусил себя в печалях,
Влача суровой жизни дни…
И сквозь печаль зажглися в далях,
Маня, маячные огни!
        Твердит суровый демон ночи
        Душе: «Измучилась, – усни! —
        Сомкни навек покорно очи!
        Мираж – маячные огни!»
Но я иду… Пусть путь мой трудный!..
Дремучий лес, седые пни…
Меня влекут тропой безлюдной
Вперед маячные огни!..
 

 
Июньский вечер умирал,
Пронзенный терпкою прохладой…
А неба сонная громада,
Как – опрокинутый фиал.
 
 
И месяц слитком серебра,
Сгущая медленные тени,
Всходил на звездные ступени
Над склоном дальнего бугра…
 

 
Блажен, кто в бурях возмужал,
В пылу кровавого стяжанья,
Кто выпил с юных лет страданья
И злобы мировой фиал!
        Кто закален в пожарах битв,
        Как сталь разящего булата,
        Кто схоронил отца и брата
        Без погребенья и молитв!
Кто душу искусил в борьбе, —
Он выйдет ясным из горнила
И через свежие могилы
Шагнет к намеченной тропе!..
        Он поведет – в слезах, в крови
        Давно уставшие народы
        В храм человеческой свободы
        И всепрощающей любви!..
 

 
Неустрашим мне жизни холод…
Не затемнит мне душу тьма…
В моей руке не дрогнет молот…
Что значит пытка и тюрьма?!.
 
 
Я день и ночь стою над горном
И жизни счастие кую!…
В труде докучном и упорном
Молюсь, страдаю и пою…
 

 
Пусть шипят гадюки, змеи! —
Мы не то слыхали…
Наш девиз: сквозь мрак смелее
В огневые дали!..
 
 
Пусть несутся птицей годы
В вечность без возврата:
Перед нами миг свободы —
Вечности не надо!..
 

САТИРА И ЮМОР

Александр Петрин
ПРЕСТИЖНАЯ ПРОЦЕДУРА
Рассказ

В наш реактивный век все труднее становится соблюдать престиж: то один тебя обскачет, то другой! Не успеешь завести белый телефон – у Марцинниковых уже черная ванна и академический Чехов… Поменяешь ванну и Чехова, а мадам Марцинникова уже похваляется французскими колготками и фотокарточкой самого Штирлица с собственноручным автографом.

Но наша семья (мы с супругой и дочурка) трудностей не боится и успешно их преодолевает.

Вот недавно захожу в НИИ «Бытздравшаражмонтаж» и замечаю там в одном месте табличку «Процедурная. Экспериментальные порки с 12 до 13 ч». Возле дверей сидит вахтер и никого не пускает.

Я поинтересовался:

– Что там делают?

– Порют, – отвечает вахтер. – Процедура такая… пользительная для организма…

– А зачем?

– Для кровообращения, – говорит. – И для ума!.. Ум просветляет… Ну и заметно прибавляется его… по причине перегнатия из сидячего места в головное…

Я на свой ум не жалуюсь, у супруги ума даже чересчур, дочурка подрастает – дельфин, а не ребенок! Однако продолжаю интересоваться:

– Как же это делается?

– Обыкновенно… – отвечает вахтер. – Разложат на топчане и давай всыпать, откудова ноги растут…

– Нарушителей, что ли, каких?

Вахтер держится гордо:

– Еще чего! Которые со степенью… Остепененные, значит!

– А мне, – спрашиваю, – можно попробовать?

– Еще чего!

Я, конечно, возмутился:

– Что за дискриминация! – говорю. – Сегрегация какая-то! Почему им можно, а мне нельзя?

– А потому, – отвечает вахтер, – что нос не дорос!

– Ну это мы еще посмотрим, – говорю. – У кого дорос, а у кого нет! Я сам скоро остепенюсь!

– Когда остепенишься, тогда и придешь! А сейчас вали отсюда!

Дома я рассказал обо всем супруге, она запечалилась:

– Значит, среди интеллектуалов это веяние давно идет, а мы, как всегда, в арьергарде… Марцинниковы уже, конечно, порются…

Короче говоря, две недели я землю ел, а заполучил-таки директора этого НИИ к себе в гости. Престижное виски «Белая лошадь» у меня сберегалось, две бутылочки «пепси-колы» с выставки Юнайтед-Стейса. «Лошадь» директор «осадил», а от «пепси» отказался, как сильно возбуждающей нервную систему… Приступили мы к делу, а он виляет:

– Ей-богу, – говорит, – не знаю, что там за порка такая! Это мой зам по науке в курсе, его компетенция!.. – Но записочку написал.

Великая вещь – записочка от начальства! Вахтер без звука пропустил, научные сотрудники (ребята молодые, крепкие!) записочку прочитали, приглашают:

– Ложитесь!..

К кому другому, они может быть и формально отнеслись, а тут постарались с приложением всей энергии!

Потом любезно спрашивают:

– Может, еще?

– Хватит, – отвечаю. – Большое спасибо… На первый раз достаточно.

Честно говоря, тяжелая эта процедура! А в чем конкретная ее польза – еще не выяснил.

Александр Бурьянов
КОТ-ХВАСТУН
Стихотворение

 
Кот пробрался в самолет
Прокатиться зайцем.
Увидав кота, пилот:
– Пусть, – сказал, – катается.
Кот теперь хвалиться стал:
– Из «Аэрофлота» я,
Не в пример другим котам
Борткотом работаю.
 

Владимир Тараканов
ВСТРЕЧА С РЯБОЙ КУРИЦЕЙ
Рассказ

Мне приснился странный сон. Будто бы на наш цветной телевизор взлетела рябая курица и четырежды прокукарекала петухом. Да так громко, что я проснулся.

Встал. Включил индийский торшер. Прошелся по всем трем комнатам. Чешская мебель на месте. Персидский ковер тоже. На телевизоре, где я только что видел рябую курицу, – японская ваза, привезенная с симпозиума из Франции. Выглянул из окна – «Жигули» под брезентовым чехлом ждут своего часа, чтоб нас с женой в августе помчать к самому синему Черному морю.

Снова лег в постель. Долго думал: откуда ждать беды? Вроде неоткуда. Чутким сном задремал только под утро.

Пришел на работу. В лаборатории нас четверо. Я – старший. Между собой мы больше чем друзья. Мою кандидатскую «пекли» хором. Блин не вышел комом. Потом его копировал Тим. Дав время членам Высшей Аттестационной Комиссии (ВАКу) забыть о выводах, которые они уже слышали, порог в науку переступил Юра. Защищаться многодетному Игорю – было делом техники, формулы и текст диссертации он знал назубок.

Я взглянул на своих товарищей-подчиненных. Понял, что и у них была бессонная ночь. Вид усталый, под глазами синева.

Прозвучал институтский звонок, требующий научных открытии. Мы молчим, делаем вид, что работаем. Первым не выдержал многодетный Игорь.

– Братцы, – сказал он с тоской в голосе. – У меня случилась беда. Во сне приснилась курица, пропевшая петухом. Сон как рукой сняло. На душе беспокойство, как будто потерял что. Жена на месте, дети тут же. Другого добра, знаете, пока не нажил. Заглянул в шкатулку (я каждый вечер ее проверяю), где лежит кандидатское звание. Хотите верьте, хотите нет: корочки на месте, а вместо звания – пустое место. Думал: жена или детишки взяли звание поиграть и забыли положить… Разбудил их – они отказываются. Перевернули все в комнате, но звания так и не нашли.

Игорь заплакал. Глядя на него, мы признались, что рябая курица минувшей ночью явилась и к нам. Каждый проверил в своей квартире все, что можно проверить. А вот ученые звания кандидатов проверить не удосужились.

Повесив на дверь лаборатории табличку: «Не стучать, не входить. Срочная работа», мы разбежались по домам.

Первым звонил Тим. Затем – Юра. У всех четверых за одну ночь ученых званий как не бывало. И в милицию не заявишь!

Вечером в «Арктике» собрались на ученый совет. К закрытию ресторана решили: о пропаже никому не говорить, жить и работать в том же тонусе, как жили и работали до встречи с курицей.

– Главное, – сказал я на правах заведующего лабораторией, – кандидатское удостоверение у каждого в сохранности…

Прошло пять лет. За это время много воды утекло. В институте о бесследной пропаже наших ученых званий никто и не догадался. Более того, вчера, как всегда последним в нашем квартете, докторскую диссертацию защитил многодетный Игорь.

Владимир Иванов
ПОСЛЕДНЕЕ УВЛЕЧЕНИЕ
Рассказ

Мохеровая кофта, туфли на платформе, норковая шуба, ваза из чешского хрусталя, золотое колье, старинная мебель, аквариум с рыбками, клетка с попугаем…

Мода, которой увлекалась жена Укропова, менялась чуть не каждый месяц. Чтобы сбалансировать семейный бюджет, учитель давал уроки музыки на дому, по утрам подметал улицы, ремонтировал квартиры соседям, в редкие часы отдыха писал стихи для журналов.

– Когда же все это кончится? – задавал Укропов жене ежедневно один и тот же вопрос.

Но все оставалось по-прежнему. Более того, жена как-то заявила, что стало модным держать в квартире животных.

– Хочешь купить мальтийскую болонку или сиамского кота? – поинтересовался муж.

– Нет, нет, мальтийская болонка есть у Марии Ивановны, а сиамского кота приобрели на днях Вологбуевы, – сказала жена, выставив перед зеркалом напомаженные губки. – Знаешь что, мы заведем дома крокодила.

– Живого? – изумился Укропов, включая электробритву в радиосеть.

– Живого, – подтвердила жена. – И ты должен его достать.

– Да, но где мы его будем держать?

– В ванной.

– А если он нас съест? – использовал Укропов последний довод. – Представь, я захожу в ванную, и он меня хватает!

Жена саркастически рассмеялась.

– Ведь ты же педагог. Вот и воспитай из него гуманного крокодила.

– Тогда дай слово, что это твое последнее увлечение, – потребовал муж.

– Ну хорошо, – вздохнула жена, – ради крокодила я согласна на все.

Учитель обратился с просьбой к своему однокашнику – капитану дальнего плавания, и, вернувшись из Африки, тот привез ему это дефицитное животное.

Тотоша оказался отвратительным существом размером – от головы до кончика хвоста – полтора метра, с блестящими выпуклыми глазами. Он лениво скреб зелеными лапами по дну ванны, плотоядно раскрывая пасть. Укропов достал из мышеловки мышь и бросил крокодилу. Резко ударив хвостом, тот ринулся вперед, и бедная мышь не успела даже пискнуть. Потом крокодил положил морду на край ванны, и из его выпуклых глаз покатились крупные слезы.

«А в нем что-то есть, – подумал Укропов, – хищник с ярко выраженной жалостью к жертве».

Он занялся перевоспитанием своего подопечного. Гладил по шершавой коже, говорил ласковые слова, внушал, как нехорошо поедать животных ради сытости. Крокодил удивленно смотрел на хозяина своими хитрыми глазами.

Надо сказать, Тотоша оказался необыкновенно способным. Через месяц уже отвечал на ласку, лизал хозяину руку, вилял хвостом, как болонка.

А спустя год полностью перешел на вегетарианский рацион: ел хлеб, лакал молоко, причмокивая, сосал леденцы. На даче он не только не трогал цыплят, но и защищал их от кота Серафима.

Словом, крокодил стал воплощением добра и справедливости. Укропов всей душой полюбил его.

К концу рабочего дня он начинал тосковать по своему воспитаннику и после уроков бегал в магазин в поисках вегетарианской пищи.

Жена была занята тем, что показывала Тотошу многочисленным друзьям и знакомым и не досаждала теперь мужу требованиями покупки модных вещей. С появлением крокодила в доме водворились спокойствие и согласие.

У Укропова стало много свободного времени. Он начал читать газеты, играть в шахматы, ходить в театр.

Только однажды, вернувшись из командировки, Укропов не обнаружил своего любимца. Заглянул под кровать, вышел на балкон, обследовал укромные уголки в квартире – его кроткого воспитанника нигде не было. Но тут раздался звонок, и вошла жена с какой-то вещицей в руке.

– Тася! Где крокодил? – вздохнул Укропов.

– Ты знаешь, дорогой, сейчас в моде сумочки из крокодиловой кожи…

ХРОНИКА ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ КРАЯ

Виктор Потанин
ОБЛАКА НАД ВЕРШИНАМИ
(из монгольской тетради)

I.

Вместо предисловия

Ч. Чимид, замечательный писатель современной Монголии, рассказывает в своей автобиографии, как в 1963 году в МНР приезжал Герман Титов. Как его торжественно встретили в Улан-Баторе. Как потом повезли в гости в Центральный аймак. Чимид был в одной машине с нашим прославленным космонавтом. По дороге Герман Титов стал читать наизусть роман «Евгений Онегин». И голос чтеца то дрожал, прерывался от большого волнения, а то, наоборот, звучал громко, нетерпеливо от высокой патетики. И, наверное, дочитал бы роман до конца, но быстро приехали. Центральный аймак находился совсем рядом от Улан-Батора.

Чимид, рассказывая об этом, восхищается литературными познаниями нашего космонавта, его высокой душой и сердечностью. Все это правильно, все справедливо. Но мне, читая рассказ Чимида, хотелось представить другое: как, видно, был потрясен и взволнован Герман Титов, если уже в первые часы своего пребывания в Монголии обратился к Пушкину! Вы сами подумайте, когда мы вспоминаем бессмертного Пушкина, когда прибегаем к самой высокой поэзии? Наверное тогда, когда душа уже переполнена и невыносимо ей от восторга и радости, когда все человеческие слова кажутся слишком простыми, обычными, и вот тогда душа наша просит защиты у Пушкина и устремляется в свободный полет…

В Центральном аймаке, в Дзуун-Моде, главном городе аймака, до сих пор помнят о приезде высокого гостя – советского космонавта. А ведь прошло уже десятилетие с тех памятных дней. Но что эти десять-двенадцать лет рядом с народной памятью, рядом с великой любовью и уважением наших братьев к Советской стране? И не страшны ни время, ни расстояния этой любви. А расстояния эти, действительно, огромны. Например, между Курганом, моим родным городом, и Дзуун-Модом пролегли тысячи километров. Два климатических, два временных пояса… Но все эти сведения только из области географии, – у человеческого сердца отсчеты другие.

Труженики Кургана и Дзуун-Мода уже давно установили между собой прямые, откровенные связи. Представители курганских предприятий, колхозов, совхозов уже много раз бывали в братской стране, а молодые посланцы Центрального аймака учатся у нас в Шмаковском сельском профессионально-техническом училище. Секретарь Курганского обкома КПСС П. А. Матвеев написал книгу о братской Монголии и назвал ее «Навстречу солнцу». Книгу эту высоко оценили наши друзья – побратимы.

В канун славных дат в истории нашей братской Монголии – полувекового юбилея III съезда МНРП и провозглашения МНР в стране прошел месячник монголо-советской дружбы. По сложившейся доброй традиции труженики Центрального аймака во второй раз провели «Курганскую неделю». Позднее об этих днях так расскажет секретарь комитета партии Центрального аймака МНР товарищ Х. Билгээ в областной газете «Советское Зауралье»:

«Во всех сомонах и госхозах состоялось торжественное открытие недели. В аймачном центре – городе Дзуун-Моде в открытии участвовала делегация Курганской области. Руководитель лекторской группы обкома КПСС, кандидат философских наук В. А. Сорокин и член союза писателей СССР В. Ф. Потанин выступали с очень интересными лекциями и беседами в городе Дзуун-Моде, в госхозах Батсумбэре, Жаргаланте, Борнууре.

В плане мероприятий недели, организованной обществом монголо-советской дружбы, важное место занимала пропаганда достижений трудящихся Курганской области в коммунистическом строительстве. Этой теме посвящались доклады, вечера, фотовыставки…»

Конечно, приятно и радостно, что товарищ Х. Билгээ нашел добрые слова для нашей делегации и для автора этих строк. Только волненья, поверьте, теперь еще больше. Хочется быстрее, быстрее в дорогу! Только теперь уже по следам своей памяти. Пусть она возьмет с собой наше сердце в свой свободный полет. И давайте доверимся сердцу…

II.

Заповедные горы

Человека к дороге часто побуждает мечта. Иногда побуждает книга. Иногда то и другое вместе. Потому скажу сразу, признаюсь – моя Монголия началась еще с детства. С того раннего благодарного детства, когда к человеку приходят во сне чудесные страны, удивительные цветы и деревья, голубые моря и горы – и все это томит, зовет и волнует.

Свое первое море я увидел в Крыму. Оно лежало у ног – тихое, ровное и, простите, бесцветное. Море было привычное, как лицо соседа, – и я сразу же невзлюбил метафору. Вспомните, сколько стихов и признаний! Чего стоят одни только эти слова – «самое синее в мире Черное море мое». Но я спешил с выводами. Молодость вечно спешит. А годы шли, и мое море становилось воспоминанием, и в душе оживала музыка старых метафор, и море опять походило на чудо, и по-новому снилось и звало к себе. Да, прав был один хороший писатель, который признался: море, как первая любовь… Многие так и чувствуют море.

А как люди чувствуют горы? Люди едут к ним за тысячи километров. Люди доверяют им самые высокие тайны. И эти же люди потом уверяют, что горы прекрасны, как море. Они даже лучше моря. Однако какое признание – они даже лучше моря.

Но давайте взглянем на монгольские горы. На Монголию – эту дивную горную страну, средняя абсолютная высота которой 1580 метров над уровнем моря. А мне казалось в свои школьные годы, что Монголия – степная держава, по краям этой степи – Гоби, а посредине – медленные спокойные реки: Керулен и красавица Селенга. Но особенно мучила душу Гоби. И в этой детской душе рождались желтые и золотые картины. Они походили на сказку, они были лучше сказки.

Да вы посудите сами: на желтых зыбких песках качается верблюд. И сам он такой же желтый, почти золотой, и с гордой осанкой. А рядом идет хозяин в белой одежде. Почему в белой? Я и сам не знаю. Может, от солнца… И еще в том детском сне росло вечное дерево – саксаул. Оно походило на орла и одновременно на человека. Походило не внешне, а своим мужеством и призванием. Я уже знал тогда, что корни дерева расходятся на многие сотни метров. Они побеждают песок и находят воду. Вода им нужна для жизни…

Но не сбылась та сказка. Потому что мы не увидели Гоби, не увидели Керулена и красавицы Селенги, не увидели вечного дерева саксаула. Да что сожалеть: страна-то большая, и всю не объедешь. Но зато мы увидели горы!

Горы бывают разные: весенние, летние, зимние. Нас уверяли, что особенно хороши весенние. Горы весной – в тюльпанах, в густой траве, горы дышат и благодарят солнце. А по ущельям тают снега и шумят водопады, сверху – стеной снежные шапки, горы радуются и готовят себя к любви. А потом они спешат отдать все лучшее человеку: и цветы, и травы, и вешнюю воду, – и все это делается таким широким счастливым жестом, что человек не успевает благодарить за любовь.

Но мы увидели зимние горы. Октябрь для Монголии – зимний месяц, потому что ложится снег, дуют ветры и по утрам, на рассвете, приходит настоящий крепкий мороз. И от этого мороза, от ветра в горах потрескивают деревья. И человеку здесь немного тревожно, потому что горы обязывают к высоким думам, а шум деревьев, наоборот, пугает. Да и деревья здесь особенные, другие – горные сосны и ели…

Они растут обычно по южным склонам, они стремятся к вершинам сплошным потоком. Сосна, ель, пихта, береза порой так густо закрывают склоны, что все они словно бы в теплой шубе. И пусть сверху снег, пусть грозный верховой ветер – им все равно не страшно, им все равно тепло и уютно. Как это хорошо. Деревья охраняют горы!

А сами горы охраняют люди. Мы их тоже видели – эти заповедные горы. До поездки в Монголию я бы никому не поверил, что бывают заповедные горы. А здесь я сам их увидел. Они лежали в пяти километрах от Дзуун-Мода. Это, конечно, чудо, это может быть только в стране социализма. Это – народная гордость!

Представьте себе, что все эти горные цепи со всеми своими лесами, животным миром становятся живым музеем, в который должны приходить люди, как в светлый храм, как на праздник. И все это для того, чтобы человек, открывая дверь в храм природы, мог почувствовать себя частицей нашей великой Вселенной, потому что красота, как и Вселенная, – тоже бессмертна. Недаром по этим склонам бродил когда-то молодой Нацагдорж. Эти горы возле Дзуун-Мода – родные горы поэта. Они были для него самой первой и самой последней любовью. Они были свидетелями и участниками вдохновения. И в любое время года – да что года – в любое время дня и коротенькой летней ночи они были по-родному новы, породному милы, прекрасны. Разнообразие – так спасительно для души. Особенно для души поэта, стоящей у дверей великого храма природы. Вначале я так и хотел назвать эти заметки – «В храме природы», но потом раздумал. В слове «храм» вдруг почудилось что-то остывшее, давнее, очень-очень старинное. А ведь горы эти – картина из будущего. Почему будущего? Да потому, что в настоящем многие страны только-только постигают науку об охране природы, делают только первые шаги, а нужно делать их тысячи. Потому пример Монголии – пример для многих.

И сейчас здесь много зрителей и туристов. А по склонам пасутся горные козлы и бараны, а в дальних чащах бродят медведи. Особенные медведи. В последнее время они так осмелели, что спокойно выходят к дороге и наблюдают. А по дороге идут люди, машины, но медведям не страшно, у них притупились инстинкты. Да и зачем страх, если человек пришел к ним как друг, а горы эти – их родная земля, их праматерь. Хорошо, когда доброта земли и доброта души слились воедино…

В центре заповедника – каменный домик. Он, наверное, тоже из детской мечты – так он красив, необычен. А сложен домик всего-навсего из серого дикого камня, но как сложен! Словно бы здесь потрудился большой художник. Так и оказалось – и домик, и все богатство домика создано руками Д. Шагдасурэна. «Спасибо, кудесник! Ты создаешь красоту, твое дело бессмертно…» А в другом месте – «Доброму волшебнику Шагдасурэну – наша сердечная благодарность…» И таких записей в книге отзывов много-много. Записи на монгольском, русском, немецком… И в каждой из них – волнение от этой красоты, от богатства.

Но что это за богатство? О великом кратко не скажешь. Но все же попробуем. Хотя бы два-три примера…

Из крыльев бабочек – этих белых, красных, розовых лепестков – созданы настоящие большие картины. Они рассказывают о монгольской весне или лете, на них снова мы видим горы… Как Шагдасурэн чувствует горы?

У художника горы совсем живые, и кажется, что у них есть свое дыхание, свой голос. Горы в дымке, и эта дымка-голубизна тоже живая. И от того, что в картинах – все отчетливое, живое – и сами горы, и зелень, и воздух – немного грустно, даже печально. Не мог не знать ясновидец-художник, что у всего живого бывает конец, и этот конец отрицает и саму жизнь, и саму красоту, и не оставляет надежд человеку. Но Шагдасурэн – большой человек и такой же большой художник. А настоящий человек знает, что он бессмертен, потому что его дело – наследство – бессмертно. И настоящий художник тоже знает, что сила его полотен никогда не угаснет, потому что истинная красота вечна.

Да, вечна!.. В этом домике есть картины из листьев. Шагдасурэн складывает картины из листьев. Именно складывает, а не пишет. Шагдасурэн и отличный резчик. Из различных кореньев, травы, старых сучьев он вырезает удивительные фигуры. Их хочется разглядывать бесконечно. Все эти зверюшки так живы, реальны, как будто встретились на лесной дороге. И еще много может художник: он делает чучела из птиц и животных, старинные головные уборы, народные монгольские игры, различные головоломки из дерева и металла. Мне кажется, он смог бы исполнить по дереву и старинную славянскую роспись, потому что большое искусство интернационально. Смог же его ученик и соратник Ганбат Цэрэндорж, молодой художник из Дзуун-Мода, создать сервиз керамику «Дружба народов». А несколько месяцев назад молодежная выставка в монгольской столице увидела его сервиз «Улан-Батор».

– Ваша главная мечта, Цэрэндорж? – спросил я молодого художника при встрече. Его глаза заблестели.

– Хочу показать историю… Как росло дерево дружбы. Как росла дружба монголов с советским народом.

– Где вы учились?

– В Советском Союзе. Мой дом – Строгановское училище…

– Что вы любите больше всего на свете?

– Горы. Мой материал – природная глина. Ее тоже дают мне горы. Как не любить наши горы?!

Так молодой художник чувствует горы.

Но вернемся в домик учителя Цэрэндоржа – в домик Шагдасурэна. Среди картин, сложенных из крыльев бабочек, листьев, из цветной бумаги, встречаются и портреты. Это портреты знаменитых людей Дзуун-Мода и Центрального аймака. Глаза на портретах совсем живые. Они грустят или думают, а другие направлены через плечо твое, – туда, где раскинулись родные горы. Но среди этих портретов я не нашел Д. Арьи, директора Жаргаланта – знаменитого госхоза в Центральном аймаке.

– Не огорчайтесь, – утешил меня служитель этого домика, – не огорчайтесь. Жизнь быстрее художника. Будет у нас и Арья! Обязательно будет!..

Но я уже не мог успокоиться – подступило воспоминание. Подошел к окну, стал разглядывать горы. Они лежали тихие, снежные, шли облака над вершинами. Значит, к вечеру – снова снег… Как Арья чувствует горы?.. Как их чувствует знаменитый человек страны, Герой Труда МНР, член ЦК МНРП, знаменитый директор?.. И в памяти – его голос:

– У нас 46 тысяч гектаров пашни. По-вашему много? – Он смеется, смотрит прямо в глаза и сам отвечает:

– Пашня песчаная. Но мы решили использовать склоны, самые глухие, мертвые склоны. Мы подведем туда воду. И посадим сады. Пусть цветут наши горы, пусть смотрят дети!..

И лицо его оживает, наливается радостью, и глаза сверкают, счастливо сверкают. Кто он теперь – знаменитый директор или художник? Кто он…

– Как вы будете поднимать воду? Ведь горы…

– А мы уже поднимаем. Семьдесят гектаров садов плодоносят. А лет через десять!.. – и он приглашает нас в свои горы лет через десять, а пока ставит на стол огромное блюдо яблок:

– Попробуйте, угощайтесь…

Эти яблоки с тех глухих горных склонов, из тех заповедных садов Арьи…

– Обязательно будет портрет Арьи! – обещает мне снова служитель.

И я ему верю, как верю и в знаменитые сады Арьи, как верю и в то, что однажды я снова сюда приеду…

Но давайте взглянем на эти заповедные горы. В последний раз перед дальней дорогой по стране. Скоро они станут воспоминанием, будут приходить во сне, будут снова звать и тревожить. Но я не знаю все равно, что мне ближе, дороже – море или горы? Наверное, все-таки горы. Потому что я увидел их в стране, которая с высоты своих гор – своего труда видна теперь всему миру. И горы эти, как и страна, всегда будут рядом – на расстоянии рукопожатия друга. Наверное, об этом, конечно, об этом чувстве написал еще в далекие тридцатые годы великий поэт Монголии: «С самоотверженным русским товарищем крепко мы спаяны в рукопожатье». Нет уже Нацагдоржа, но жива правда его стихов.

III.

За строкой Нацагдоржа

Человека к дороге часто побуждает мечта. Иногда побуждает книга. С этих слов я начал свою «Монгольскую тетрадь», этими словами продолжу, потому что верю – хорошие книги повелевают нами, и сила их такая большая, что ее можно сравнить лишь с властью отца или матери. Например, сила Пушкина, Нацагдоржа… В сущности тот и другой – те же духовные родители для своего народа и не будь их – этого могучего родительского благословения – что-то бы безвозвратно не расцвело и погасло, и не было бы той гармонии в вечной народной душе.

Говорят еще, что все великие поэты похожи. И похожи они в своих пророчествах и надеждах. И часто они не видят исполнения своих откровений. Но зато как хорошо, если надежды эти сбываются еще при жизни великих. Так и случилось с Нацагдоржем. Он увидел восход солнца своими глазами, увидел огромные дали, которые встали перед любимой страной. Но все-таки – это было всего лишь утро, всего лишь первые лучи солнца, а светлый день пришел позже, когда уже не было на земле поэта. Зато в этот день вступили теперь дети и внуки его – самое дорогое богатство нашей братской страны.

К этому богатству мы прикоснулись уже в самом начале дороги. В госхозе Борнуур нас сфотографировали с детьми возле юрты. Это – высшая честь, самый большой поклон гостю. Я и теперь все это чувствую, вижу – как обнял семилетнюю девочку в национальной одежде – дэли и вдруг вздрогнул, почувствовал, как под моей ладонью быстро-быстро забилось сердце, а сама девочка засмеялась счастливым и благодарным смехом и в глазах заблестели такие же чистые лучики – огромная ласка, волнение – так и заснял нас фотограф. И пока он прицеливался своим аппаратом, пока искал лучшую точку, многое пронеслось в голове моей и о многом подумалось: и о каких-то особых отцовских обязанностях перед этой девочкой в дэли, и о моей дочери Кате, живущей в тот миг далеко, за тысячи километров, и еще о многом – таком же милом, счастливом. И потом вся поездка проходила под этот радостно-возбужденный стук сердца, ведь мы приехали к братьям. Да, прекрасна страна, в которой так счастливы дети. И старики и дети. Я не могу без этого добавления, потому что вспомнил о старой Дуламсурэн. Да и вряд ли когда-нибудь забудется эта женщина, эта встреча. Она случилась тоже в начале дороги, в том же госхозе Борнуур. Я и сейчас волнуюсь, а тогда – еле сдерживал нетерпение – хотелось быстрее вступить в беседу, задать Дуламсурэн десятки вопросов, вытащить все записные книжки, блокноты, занести туда каждое ее слово, но гостю в монгольской юрте не принято суетиться – он должен помолчать, оглядеться, а потом уж послушать хозяев. Так и началась наша встреча – посидели, помолчали, привыкли друг к другу…

Старой Дуламсурэн недавно исполнилось сто лет. Она живет в юрте с сыном и внуками, любит слушать транзистор и ходить по гостям. У нее еще хорошая, чистая память. И даже представить немыслимо, что в ней таится. А за спокойным, застывшим лицом старой женщины – не разобрать ничего.

– Родителей помните? – спрашиваю ее. Она вдруг смеется громким грудным смехом и благодарно покачивает головой.

– Помню, помню. Они мне наследство оставили…

Дуламсурэн показывает ладонью на низенький столик – в юртах всегда все низенькое, даже стулья и табуреты – на коротких, словно подпиленных, ножках, чтобы удобней сидеть.

На столике стоят два узеньких медных стакана. Края их замшели, покрылись зеленым от времени. А посредине стаканов вытягиваются кверху блестящие стержни, похожие на вязальные спицы, только короче. Внизу к этим спицам крепится волчок. Крутнешь спицу, оживет волчок и начнет вращение. В стаканах шумит разреженный воздух, и это похоже на всхлипы ветра. Чем больше волчок сделает оборотов, тем дольше проживет человек, тем больше накопит счастья. Только крутить железную спицу нужно каждый день, непременно – каждый…

Все это – сказка, конечно, поверье. Но люди порой верят и в сказку. Вот родители и завещали Дуламсурэн: будешь крутить волчок – будешь счастливой и, может быть, проживешь сто лет, может, и больше.

– Значит, сбылось предсказание?

– Сбылось, все сбылось! Второй век живу. И юрта моя богатая. – Она снова вытягивает вперед руку, словно бы приглашая взглянуть на стены. А на стенах – картины и фотографии в узорных и ярких рамках, разноцветные ковры – красные, синие, голубые. Говорят, монгольские ковры – самые красивые в мире. Конечно, самые красивые – в них все краски неба и степных цветов и жемчуг гор. И еще – много тайны, самой далекой тайны.