Текст книги "Зима стальных метелей (CИ)"

Автор книги: Станислав Лабунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– А анализ ты сделать можешь? – спрашивает.

– И даже прогноз на неделю, точность процентов девяносто, – говорю скромно. – Значит, так. Если немцы отсюда танки уводят, значит под Вязьмой у нас очередная катастрофа. Здесь у них у них резервов нет. На Дубровке двадцатую дивизию отдельный батальон НКВД потреплет изрядно, не хуже нас под Лугой. Жду тогда я десантников с Крита, самые мобильные немецкие части, их быстрее всего сюда перебросить. И начнет старичок фельдмаршал наличными силами город в реальную блокаду брать. Для этого у него есть два варианта Ладогу захватить. Либо Волховстрой захватить, или еще восточнее ударить – на Тихвин. Или Вологду взять, как давеча Новгород. Вот тогда немцы с финнами создадут реальное кольцо блокады, потому что Ладога просто превратится в большую лужу. И все наши реки крови уйдут в песок. Они и сейчас туда текут, не возит никто по озеру грузы, одни мы своими пятью буксирами баржи таскаем. Ненавижу! Какого хрена мы тут делаем? Батя, дай команду, мы Смольный и штаб фронта за час перестреляем, по Неве в глухую оборону встанем. Если в атаки не ходить, здесь и людей почти не надо, десяток дивизий оставить, а остальных вывезти – и войска, и население. Время еще есть – весь октябрь. А?! Товарищ полковник?

– У всех семьи! Друзья-товарищи! Это у тебя все здесь! – еле слышно кричит комдив. – Храбрый он, умный! Стратег. Бери командование на себя и делай, что хочешь.

– Я бы всех в Швецию повел, да никто со мной не пойдет. Только Ирку могу у Михеева увести, так она и здесь не пропадет. Подцепит секретаря ЦК, и будем мы ей в день рождения открытки писать, чтобы не забывала. А она забудет. И точно – не ответит.

– Не отвечу, – соглашается младший лейтенант НКВД. – Я к тебе всегда сама приходить буду, – и жжет страстным взглядом, даже перед Михеевым неудобно.

– Ладно, продолжаем. Сам Шлиссельбург ни тактического, ни стратегического значения уже не имеет. Под Синявино немцы уже так закрепились, что их оборону прорвать невозможно. Как на Марне, Ипре и куче других мест. За четыре года первой мировой войны прорыв был осуществлен всего один раз. И то на австрийском фронте. Но это не наше дело – от стратегического вмешательства мы только что отказались.

– Не будем, значит, Смольный брать? – Меркулов уточнил.

– Если только вдвоем, – говорю. – Давай пока отложим, девушкам без нас грустно будет. Следовательно – незачем людей здесь класть. Вывозим трофеи из захваченной части города, и уходим в цитадель. Сутки у нас есть, если за это время нам дадут подкрепления, хотя бы два полка – тогда мы город удержим. Но нам не дадут – Гоша Жуков город грабит перед отъездом. У него сейчас двадцать семь дивизий против семи дивизий Лееба, а реальных успехов-то нет. Окружение не прорвано. У немцев танков нет, у Жукова танковый завод каждый день четыре тяжелых танка делает, и это тоже генералу не помогает. Это же величайшая загадка истории – как эта бездарность стала считаться стратегом! Кто к нему поедет – пропадет не за грош. Если только самим подкрепления найти, но это без меня – как говорил уже, устал сильно. Все. Высказался.

Коньяк одним глотком допиваю и встаю.

– Мы тут квартиру нашли, пошли – посмотришь, – девушка Леночка меня под руку берет.

– Какая квартира? Та, где деньги лежат? Прямо на блюдечке с голубой каемочкой? – ох и развезло же меня.

– Да, да, – шепот нежный.

Это же заговор. Две на одного! Ирка молодую девушку явно решила обмануть. Только она просчиталась, нет молодца сильнее винца, а уж полстакана коньяка натощак после боя и стрельбы из гаубицы любого свалят. Меня стали раздевать нежные женские руки.

– Брысь, – говорю, – сам. И раньше чем через два часа меня не будить.

Скидываю все с себя, один пистолет на тумбочку, револьвер казенный – в сапог. Улыбнулся интриганкам.

– Не скучайте, – говорю, – жизнь прекрасна.

И выключился начисто.

Когда глаза открыл, в комнате уже никого не было. Умненькая Ирочка подстраховалась, моей одежды в пределах видимости тоже не было.

Какие пустяки, однако. Завернулся в штору и вылез прямо в окно, благо этаж оказался первым. Иду, крадусь по кустам.

– Ты сам подумай, город отбили, а у нас ни одного раненного нет! Как это называется? – слышу, солдатики меж собой беседуют.

Грамотное снайперское прикрытие это называется, думаю я.

– Чудо! – отвечают вслух.

– Точно, чудо! – уже хором.

Черт, можно основать новую религию святого Павла и его пуговиц счастья….

Но хорошо, что раненых нет. Вижу, бежит гальванер Васечкин по своим гальванерским делам.

– Эй, Васечкин, поделись с несчастным, дай мне бушлатик поносить. Я тебя за это перед смертью добрым словом помяну, – говорю ему из зарослей.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – обрадовался он. – А вас товарищ майор с обеда ищет, а вы потерялись.

– Я не потерялся, а нашелся. И ты мне бушлат дашь, или мне так в шторе и идти через весь город на причал?

Пришли к консенсусу. Я в шторе и бушлате сижу в кустах, а Васечкин находит Михеева или Меркулова и приводит их сюда. Десять минут пролетели незаметно, задремал я на свежем воздухе, и вскоре я уже оказался в шумной компании Паши Астахова, Екатерины и Меркулова. Человек пять охраны и порученцев не учитываю, но они тоже были. Пашу берегли. Штору свернул, форменку на голое тело натянул, красота!

Тут как раз буксир потянул танкер с дизтопливом на остров, и я успел на него заскочить.

– Полковник поехал в Новую Ладогу, подкреплений у управления лагерями просить, а Снегирев – в Ленинград, докладывать об освобождении части города и тоже за подкреплениями, – сообщил мне Астахов.

– ****ь! Его же и расстреляют – за то, что весь город не освободил! Эх, скверно-то как…. Дай мне буксир на десять минут, пусть меня на наш берег Невы высадят, пойду вдогонку, может, успею, – говорю я Паше, скидывая бушлат.

И бегом к своим вещам на нашу баржу – переодеваться.

Глава 6

Высадили меня на берегу, и сразу начались неприятности.

– Вас, товарищ подполковник, желает видеть начальник особого отдела полка, – заявляет мне младший лейтенант.

Где же ты выросло, чучело дремучее, что капитана НКВД не можешь от пехотного подполковника отличить? Или не хочешь? Или что-то демонстрируешь?

– Не возражаю, – говорю. – Пусть бежит сюда и смотрит на меня, красавца. Только быстрее, поскольку тороплюсь зело. Паки ибо.

Лейтенантик обиделся и начал грубить.

– Приказано доставить, – чеканит. – Иванов, Петров, Сидоров! Ко мне! Отведите этого в особый отдел. И расписку возьмите, что доставили.

А армейские особые отделы – это отдельная песня. Наша Красная Армия вообще образование особое, поэтому ей без особых отделов никак не выжить. Сразу погибнет.

Красная Армия создавалась из отрядов грабителей, бандитских шаек и прочей сволочи. Во главе ее встали отъявленные гады. Спорить не будем, кто не согласен, пусть в учебник истории посмотрит. Из всего старого руководства остались в живых только три маршала – Ворошилов, Буденный и Тимошенко. Остальных пришлось расстрелять или забить ледорубами. Кто-то под машину попал, кого-то ревнивый муж убил, но это все в этом диапазоне. Выжили те, кто полностью покорился вождю, или убежал от него далеко-далеко. И весь этот сброд надо было кормить, поить, вразумлять, убирать за ними фекалии и вооружать. А помимо этого товарищу Сталину еще надо было строить социализм в отдельно взятой стране и уничтожать старую партийную гвардию, а она была куда страшнее и опаснее армейского руководства. Советские полководцы – всего лишь инструмент политики, острый топор в руках партии. Не больше. Но и не меньше. Реальной власти у них никогда не было. За каждым командиром присматривали, загибай пальцы, товарищ: комиссар, он же политрук, замполит, кадровое око партии в части, начальник особого отдела со своими сотрудниками и агентурой, в просторечии – стукачами. Далее: военная контрразведка, военная прокуратура, инспекция по делам личного состава, политуправления всех вышестоящих штабов (армии, округа) и за всеми сверху глядит недреманное око Мордора, с добрым прищуром глаз ЧК-ГПУ-НКВД. Следит, чтобы не сговорились рабы лукавые.

Какой же умный человек будет служить в Красной Армии? Только очень невезучий. Или у кого анкетные данные плохие. Или прирожденный боец, человек войны…

А все остальные рассаживаются по более престижным кабинетам. Советское руководство, партия, карательные органы. Маскировочные структуры – всякие наркоматы торговли, иностранных дел, суды, адвокаты, жрецы искусства и прочее отребье.

Чтобы не делать – лишь бы не работать.

И в армии так же – где бы не служить, лишь бы не воевать…

Все жить хотят, да не у всех получается.

Короче, особый отдел полка – не то место, где можно рассчитывать на какую-то мифическую справедливость.

– Я вам дам инструктаж, как остаться в живых, правда, он на санскрите, – говорю и с разворота одному конвоиру провожу подсечку.

У второго выворачиваю винтовку из рук, с последнего, третьего, просто ствол с плеча снимаю. Он даже за него взяться не успел. Первый боец, с ног сбитый, встать пытается, да руки у него подламываются.

– Мужики, вы чего? Вы что, больные? – спрашиваю.

– Вторую неделю по тыловой норме кормят, хлеба ржаного триста грамм и суп, прозрачный, как слеза богородицы с одной картошечкой на миску. Откуда силам взяться. Так и подохнем, немца не увидев, от голода, – говорит один.

– Ты и мою винтовку возьми, гнет она меня к самой земле, – говорит другой, и свешали они на меня все три винтовки.

Однако, все еще хуже, чем я думал. Дистрофия в армии. А что делать? Я же не Христос, пятью хлебами всех не накормлю. Снимаю вещмешок флотский, достаю хлеб и две банки тушенки.

– Берите, – говорю, – от чистого сердца, ешьте, доходяги.

Смели они все до крошки. Вышли мы на дорогу, остановили машину с морячками.

– Привет, братишки! До Питера подбросите?

– Садитесь, товарищ капитан НКВД. Только город давно Ленинградом зовут, – один меня взглядом сверлит.

Опять попался.

– Молодец, – говорю, – бдительность на высоте. Чьи вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет?

А они из шестой бригады морской пехоты.

– Да вы мне родня, – говорю, в Шлиссельбурге ваша отдельная ударная рота с нами на пару чудеса героизма показывала.

Ну, тут и началось. С гальванером Васечкиным три матроса с одного корабля оказались, так их радости не было предела. У них в бригаде роту давно потеряли….

Проверили, конечно, описать заставили, у капитана с нашего буксира тоже сослуживец нашелся, короче, заехали в город, первым делом посетили Адмиралтейство. Многие наши подарки помнили, на слово у нас еще людям верят, договорился я – мы из шестой бригады еще роту берем.

Трех пехотинцев завез в госпиталь и тут меня поджидал сюрприз.

– У меня санитары в голодный обморок падают, – заведующий отделением очки протирает. – Их лечить не от чего, а кормить нечем…. Ничем не могу помочь, юноша.

Давно меня так не называли. Ладно. Оформил их в санитарный пункт, на помывку и прожарку одежды. Вша пехоту заедала с невыносимой силой. Во флотской столовой по талонам покормил по нормам плавсостава.

– Значит, так. В часть я вас не верну, младший лейтенант с начальником особого отдела вас в трибунал отправят. Останетесь здесь, будете здание управления погранвойск охранять. Документы все оформлю. Все!

Отвел их нашим старичкам, пусть у них будут вместо домашних животных, хомячков, типа. Не убивать же мне их? Это, конечно, проще, но принципиально неправильно.

Морской пехоте остатки маузеров раздал, всем не хватило, так они честно жребий бросили, кому что достанется. Выдал всем временные удостоверения и отправил в город, на патрулирование прилегающих районов. Люблю, когда люди работают. Дистрофики из второго эшелона еще раз поели, и спать залегли. Точно – хомячки.

А мне в засаду к штабу фронта. Буксир уже должен в Обводной канал входить, скоро Снегирев побежит жизнь за Родину отдавать. Хлебнул чайку, и пошел ему препятствия чинить.

Засел я в общей приемной, записался на прием к дежурному по службе тыла фронта – узнать, где наш изюм и перец с первого сентября и по текущее число? Нам его не выдавали, это точно. Сижу, жду, разговоры слушаю, на народ смотрю.

Обсуждали в полголоса сдачу Стрельны. Не устояла восьмая армия. Черт, если у них так же с питанием дело обстоит, так это не удивительно. Какой солдат из голодного человека? Он ходит с трудом. Почему в город продукты не завозят? Куда деваются те, что привозят? А? Пятьдесят транспортных самолетов в авиаотряде снабжения, где грузы?

Шарахнулся от меня народ казенный. Опять я вслух высказался. В одну дверь заместитель дежурного с нарядом охраны входит, в другую Снегирев влетает, за ним следом порученец, не хочет майора НКВД к Гоше пускать. У того дел много.

– Каких? – завожусь я уже всерьез. – Целая советская армия отступает от одной немецкой дивизии. От первой пехотной, если кому интересно.

Беру порученца нежно за локоток.

– Есть резервы? – спрашиваю. – Только не врать, Жуков из-за тебя с нашим наркомом ссориться не будет, отдаст нам, а мы тебя расстреляем. Говори!

Не было у них ничего. Вчера вывели на переформирование 48 стрелковую дивизию подполковника Романцева. У него осталось 1700 человек при трех пулеметах и двух орудиях. Это уже полк напоминает, да и людям нужен отдых. Их просто не поднять с места – такое бывает.

А ополченцы на реке Тосно контратаковали, рвались вперед. Бывало, конечно, и хуже, но редко. Зато мы со Снегиревым из штаба ушли относительно спокойно и живые.

Чую я беду всеми своими чуткими местами. Не знаю – какую, но быть ей.

Двадцать второго сентября немцы взяли Петергоф, а местные гопники – «Торгсин» по улице Грибоедова. Управление по Ленинграду попросило у нас помощи, у них людей забирали в части нового формирования и в структуры «Смерша». Смерть шпионам. Еще одна контора по наведению страха и ужаса на собственную армию. Хомячков я отправил в камерах порядок наводить, и вообще – шуршать по хозяйству по мере их слабых сил. А мы со Снегиревым повели морскую пехоту на Сенной рынок. И недалеко, и эффектно. Весь город будет в курсе, что власть не спит.

Продукты можно было купить только за золото или патроны. За семь патронов к «Нагану» давали двести грамм сахара. Проститутки шли с клиентом за две хлебных пайки. Одноногий инвалид сидит на углу с гармошкой, наблюдая за суетой. Ладно, пока парни девок лапают, можно и мне изобразить активность.

– Здравствуйте, уважаемый, – говорю. – Капитан НКВД Синицын. Выложите, пожалуйста, все из карманов.

Разложил он свой нехитрый скарб на газетке, ничего интересного, кисет, огниво и нож выкидной, точная копия моего, только ручка иначе набрана. Достаю из кармана второй нож, кладу рядом.

– Махнем не глядя, – предлагаю старую фронтовую забаву, когда шутки ради одинаковыми вещами меняются.

Судьбу и смерть запутывают…

– Если услышишь что-нибудь о налете на «Торгсин» – скажи мне, за богом молитва, а за НКВД служба не пропадет, – говорю. – А если кто к тебе будет приставать, смело к черту посылай, на меня ссылайся.

И протягиваю инвалиду руку. Помедлил он, но свою в ответ подал. Договорились, будет у нас на рынке наблюдатель.

– Давай споем, что ли, – предлагаю, чего так-то сидеть….

Птицы не летали там, где мы шагали, где с этапом проходили мы, где мы замерзали и недоедали от Москвы до самой Колымы. Много или мало, но душа устала от разводов нудных по утрам, от работы трудной до седьмого пота, и от тяжких дум по вечерам. Песни заводили, но глаза грустили, и украдкой плакала струна, выпьем за дошедших, все перетерпевших эту чарку водочки до дна…

Весь рынок до рыданий довели, не только девицы-красавицы в рев ударились, мы с гармонистом и из моих пехотинцев слезу выдавили. Да наплевать, вот она – моя минута славы.

И спели мы и «Темную ночь», и «Жди меня», и «Танкиста».

Остался я без личного состава, растащили моих морячков девушки по постелям да парадным подъездам. Гармонисту слова записал, а в это время снаряды стали в районе Дворцовой площади рваться. Пришли к фельдмаршалу гаубицы. Кончилась наша спокойная жизнь, начинаются фронтовые будни, когда смерть всегда рядом, и ты перемещаешься короткими перебежками, всегда приглядывая возможное укрытие на своем пути. Допрыгались, педерасты хреновы. Стратеги.

В штабе меня приятно удивил чистый пол и парадный, как с картинки, солдатик.

– Докладываю…, происшествий не было…. К вам посетитель, товарищ капитан НКВД. Ожидает в вашей приемной.

Поразил. Особенно наличием у меня приемной. Ладно, пойдем разбираться.

На дверях заместителя начальника табличку поменяли. Первый заместитель председателя особого трибунала т. Синицын. Вот как. Даже сам слегка испугался. Где это хомячки такую табличку взяли? А у самовара сидит мой знакомый доктор. Чай пьет с сухарями и конфетами. Два хомячка рядом, компанию составляют.

– Да наш капитан с морской пехотой Шлиссельбург у немцев отбил! – хвастаются они.

Доктор головой кивает, хороший у вас капитан. Клизму поставим – будет как новенький. Не доверяю я докторам. Не знаю почему, никогда с ними не сталкивался, только на медкомиссиях.

– Здравствуйте, – захожу к себе, а мне можно стакан чая получить?

Стакан-то мне дали обычный, только подстаканник золотой и ложечка тоже. Все работы Фаберже, был такой ювелир, имел мастерскую в этом городе.

– У меня есть пациент, – начинает доктор. – Из партийного руководства. Под Ораниенбаумом еще наши войска, и там остались не вывезенные запасы продовольствия. Завтра в городе опять снижают норму выдачи продуктов. Люди начнут умирать от голода через две недели. А мои больные к концу этой…

И замолчал. И хомячки на меня с такой верой и надеждой смотрят, что понял я – не увернуться.

– Моряки у нас до вечера в увольнительной, – говорю, – но с картами мы можем и без них поработать. Где, что, дороги для вывоза. Что-то могло сгореть, как городские склады, война идет. Больших надежд не питайте, но вариант интересный. Повоевали на Ладоге, пора и на Балтике отметиться, так, бойцы?

– Так точно! – чеканят мои строевые хомячки.

Завел себе живой уголок, театр дрессировщика Дурова.

Наметили к вывозу элеватор, мясокомбинат, два колбасных цеха и овощную базу. Надо было достать десяток грузовиков без отдачи, людей на погрузку-выгрузку, и выпросить у флота хоть завалящий катерок с зенитным пулеметом для отпугивания самолетов. И за роту морской пехоты рассчитаться. Доктора оставил, и в Адмиралтейство пошел. А по нему продолжали стрелять…

Делать было нечего, надо было искать партнеров. Двадцать грузовиков взял на Кировском заводе. Они как раз предназначались для второй дивизии народного ополчения, и я пообещал их доставить адресату. В пароходстве нашелся вполне приличный транспорт на три тысячи тонн. Сразу на него погрузилась вся приданная трибуналу морская пехота. Ремонтники быстро стали устанавливать четыре зенитных пулемета, и малокалиберную пушечку – последние запасы. На войне все быстро кончается, кроме неприятностей и проблем.

А трюмы в пароходе глубокие, кто их заполнять-то будет? Побежал я в Кировский райком партии. Дайте людей. Дали – их ветром качает…

Ладно. Прихожу на рынок.

– Привет, – говорю одноногому инвалиду. – Собирай всех к вечеру, сядем на кораблик, поедем по заливу кататься. Отходим в 20.00. Кто опоздает – тот не в доле.

И пошел следить за погрузкой грузовиков.

Часам к шести народ стал подтягиваться. Мужчины осторожничали, издалека наблюдали, и только когда девушки с рынка стали на борт подниматься без всякой опаски, тогда и мужички рискнули.

– Бегом, бегом, билетов никто спрашивать не будет. Колхоз – дело добровольное, хочешь – записывайся, не хочешь – расстреляем.

Так с шуточками и прибауточками к нам еще человек шестьсот присоединилось – половина – женщины. И отчалило наше суденышко. В полночь мы уже прибыли на место, пришвартовались, моряки стали погрузочные средства на причале в порядок приводить, благо механиков у нас чуть ли не десяток оказался, а мы двинулись на разведку местности.

Ораниенбаумский плацдарм был достаточно большим – пятьдесят километров в длину и тридцать пять в глубину. Это не было заслугой Красной Армии – просто здесь немцы наткнулись на сюрприз, терпеливо поджидавший их еще с первой мировой войны. Этот участок простреливался огнем орудий с фортов «Красная горка» и «Серая лошадь». Одного этого было бы достаточно, чтобы остановить наступление любых сил любого врага. Но нет, сюда же были брошены 11-я и 18-я железнодорожные батареи, и бронепоезда «Балтиец» и «За Родину!». И в любой момент плацдарм могли поддержать огнем двенадцатидюймовки линкоров «Марат» и «Октябрьская революция». Линкоры Балтийскому флоту тоже достались в наследство от проклятого царизма, как советская власть не пыхтела и не тужилась, ни одного большого корабля у нее сделать не получилось. Эсминцы, подводные лодки, и вершина достижений – крейсера.

Так что немцы, быстро определив зону обстрела тяжелой артиллерии, в нее заходить не стали. Окопались по периметру и заняли оборону силами всего двух пехотных дивизий. А у Красной Армии на плацдарме их было в шесть раз больше – двенадцать. И еще вторая и пятая бригады морской пехоты и танковый полк из первой танковой дивизии. Понятно, что при таком распределении сил резервов для маневра у генерала армии Жукова не было. Откуда им взяться, когда стратег-педераст загоняет треть войск фронта на никому не нужный плацдарм?

Педераст – это я погорячился. Нормальная у Гоши Жукова ориентация, возит он с собой медсестру, увешивает ее грудь боевыми наградами. Здесь определение «педераст» скорее оценка волевых качеств генерала. Вся армия в курсе, как он в сороковом году на перроне в Москве рыдал. Не хотел в Киев ехать, хотел стать царицею морскою, и чтобы товарищ Сталин и Золотая рыбка были у него на посылках. А не получилось. Короче, редкая сволочь этот Жуков, и мой вам совет, парни – держитесь от него подальше.

В это время закончилась выгрузка грузовиков, и слегка ошеломленные полученными сведениями морские пехотинцы и гражданские добровольцы стали получать конкретные задания.

– Первым делом – выставляйте охрану. Затем – оценивайте запасы. Сразу сообщайте нам, будем решать – что грузить в первую очередь. Местных жителей не обижать, с военными не ссориться. Документы у нас в порядке, показывайте смело. За работу! – напутствую всех, напоминая прописные истины.

Мой приятель одноногий инвалид повел свою команду на ближайший овощной склад, там и элеватор рядом. Надо будет к ним первым заглянуть, когда все разойдутся.

– Песню запевай! – командует он.

– И две тысячи лет война, война без особых причин, война – дело рук молодых, лекарство против морщин….

Ну, ни черта себе выбор. Рок на все времена. Надо добыть попугая, научить его кричать: «Пиастры!», и подарить одноногому. И буду его звать Джоном Сильвером. Иваном Серебряковым, в переводе на русский….

Я свое отделение без песен в осеннюю темноту увел, мы – разведчики, дети ночи.

На выбранном мной для вывоза продукции мясокомбинате никого не было. Даже охраны. Вполне ожидаемо. Начальство убежало, а рабочие без понуканий и угроз со стороны руководства сразу производство бросили. Туши в разделочном цехе пропали, стухли, и вонь стояла скверная. Мы все двери задраили, не стали возиться с гнильем.

Зато склады готовой продукции нас порадовали. Сало копченое, сало соленое, полутуши копченые, окорока, колбасы твердокопченые палками и просто копченые кольцами, а в недалеком городе школьницы на панель идут за корочку хлеба. И почему я так не люблю городское руководство? Наверное, я им просто завидую.…Эх, ибо человек есмь.

Дорога была в приличном состоянии, и мы решили начать работу немедленно. У нас, в отличие от Гоши Жукова резерв был – шесть грузовиков, полсотни волонтеров и сотня женщин. Вот мы их всех и включили. Из склада – в кузов машины, из кузова – в грузовую сетку, ее краном – в трюм, и там разгрузить. К рассвету мы с мясокомбинатом закончили. Около ста тонн вывезли. Ставим крестик – объект освоен полностью.

Пошли один за другим грузовики с овощных складов и элеватора. Мука и зерно в мешках. Мужчины работали вдвоем, женщины – вчетвером. Три тысячи тонн, это же сколько мы грузиться будем?

– Воздух!

Ох, не зря мы наши пулеметы с танков скручивали! Не ожидал наглый «Юнкерс» такого ответа от невзрачного суденышка. Только он в пике начал выходить, как потянулись к нему нити «трассеров», четко видные даже днем, загрохотала пушечка, лязгая гильзами. Сразу мы ему не понравились, отвалил в сторону.

– Даже крылышками не помахал на прощание, – говорю я. – В следующий раз сбивайте его на хрен, нечего с ними шутки шутить, пугать. Непонятно, только, откуда он взялся?

И пошел дальше мешки с мукой укладывать. Двадцать мешков – тонна. Тысяча тонн – двадцать тысяч мешков. Девчонки овощи в сетках в соседнем трюме таскают. Человек тридцать в караулах и на вахте.

– Эй, навались, братья-славяне! Для себя работаем, не для дяди!

Хотя и для дяди тоже. Для дяди доктора, и для директора столовой с Кировского завода. И для других, кого я не знаю, а они никогда не услышат про меня. Да и черт с ней, со славой, зато кто-то останется в живых.

– Эх, яблочко!

И к пяти вечера мы трюмы забили. Повалились, кто где стоял совсем без сил. Грузовики и два взвода морской пехоты оставили на берегу, и сотню девушек бездетных и одиноких, чего их возить взад вперед? Все равно мы послезавтра вернемся оставшееся добро вывозить. А команда повела судно обратно – в Ленинград.

– Делим так. Мясопродуктов каждому по шестьдесят килограммов. Муки и овощей по сто тонн отдаем в больницы и на Кировский завод. Двести тонн – в пароходство. С оружейниками рассчитываемся за работу. Короче, выходит на каждого человека четыреста килограммов муки и столько же овощей. Неплохо прокатились, пополнили запасы. Завтра отдыхаем, прибираем свою долю, а послезавтра вечером еще раз погрузимся. Вопросы, предложения есть?

– Сразу отплывать после выгрузки! – все кричат.

– Ага, куй железо, не отходя от кассы. Знакома мне такая жизненная позиция. Только потом не плакать, – отвечаю.

Договорились, значит. Правильно, в принципе, в городе не один Кировский район, в каждом райкомы есть, там тоже не дураки сидят, додумаются пригороды обшарить на предмет продуктов. А тут кто успел – тот и прав.

Первым делом стали людям долю выдавать. Кому не было куда везти, мы ангар себе выпросили. Начальник снабжения порта, получив зерно и овощи, готов был с нас пылинки сдувать, и свечки за наше здоровье ставить, и склад нам отдал без звука. Тем более, всего на месяц. Всем выписали справки – продукты их собственность. Количество прописью, казенная печать.

– Народ рынка, – говорю. – Время наступает лютое. Люди будут умирать на наших глазах. Я не знаю, что делать. Решайте сами. Вам уже всем хватит спокойно прожить до весны. Отвечаю – дальше будет легче. Кто за зиму не умрет – тот останется жив. Если осколком случайным не достанет, но это уже от личного счастья зависит. Судьба. Трудно картошку жаренную есть с салом, глядя в глаза голодному человеку. Это только у большевиков получается. Поэтому предлагаю – держаться всем вместе, так легче будет. Неподалеку от рынка институт есть, занимайте его. Я вам не приказываю, просто советую. Решать в любом случае вы должны сами. У меня все.

– Что-то ты, капитан, власть не особо жалуешь, – говорит мне мой приятель.

– Я о ней слишком много знаю, чтобы уважать, а отбоялся я свое давно и не здесь, – отвечаю. – Нет у этой власти на меня управы, ни кнута, ни пряника. Такие дела.

– А почему дальше будет легче? – спрашивает.

Все стоят тихо, уши на макушке.

– Ладога наша. Вопрос – почему баржами продукты не завозят, не ко мне, не знаю. А лед встанет – есть уже в Адмиралтействе проект автомобильной дороги по льду, поэтому твердо обещаю, весной будет легче.

И людей останется совсем мало, думаю, но не говорю. Даже зубы сжал.

Решили – в институт заселяться. Мужчины во главе с инвалидом сразу туда пошли. Думаю, райком нас поддержит. За долю малую… Мы им пять грузовиков с овощами завезли, и все вопросы решили. И с разгрузкой, и с документами, и со зданием института. Назвали его общежитием для граждан, эвакуированных из разрушенного жилья. А его много было после пожаров.

Зато в Адмиралтействе все было иначе. Никто ничего и слышать не хотел, у флота настал черный день.

Сегодня, 23 сентября, ничтожная букашка – простой пикирующий бомбардировщик «Юнкерс» утопил линкор «Марат».

Погибли 326 членов экипажа, включая командира корабля и старпома. Сам линкор лег на грунт Кронштадтской гавани. Во всем флоте Советского Союза было всего три линкора. Это и позволяло ему считаться серьезной морской державой. И вот за один день СССР перестал ей быть. Один линкор утоплен, второй поврежден, а третий болтается на Черном море, где у противника нет ни одного корабля, а выйти на просторы океана через Босфор он не мог. Турки закрыли пролив для военных кораблей.

И что же флотоводцам было сказать товарищу Сталину? И что же он мог им ответить? Пили во всех кабинетах спирт стаканами, да не брал он моряков.

Ладно. У нас в канцелярии командующего артиллерией флота были налаженные связи. Туда и пойдем.

– Пошли к контр-адмиралу, – говорю своему знакомому. – Разговор есть.

Заходим.

– Садитесь, – предлагаю. – Мы тут все посовещались и решили – мы против смены руководства на флоте. Вы нам всегда помогали, и мы вас поправлять не будем, чтобы вы в Москву не докладывали. Примерный вариант, наверное, будет такой – получены повреждения, ведется ремонт? А потом залив замерзнет до весны, а там все и забудется. Чего переживать-то? Древние кораблики, свое время отплавали, морально устарели, американцы еще в 1940 году начали закладку нового типа боевых кораблей – авианосцев.

Ожил адмирал. Схватился за телефон. Записался на срочную встречу с Трибуцем.

Все – флот наш. Такие услуги не забываются. Тут молчание – не золото, жизнь. Улыбнулся я своему уже почти другу, коньяк ему оставил за морскую пехоту, чаще счет – крепче дружба, и удалился по-английски – не прощаясь.

И уже 24 сентября Советское информбюро разухабисто опровергло сообщения немцев об их успехах. Врут – себя не помнят, все корабли у нас целы, только нужен небольшой ремонт.

Типа нос к линкору приделать, подумали те, кто был в курсе дела. Пустяк, право слово. Хотя новый линкор проще будет сделать. Но их время уже заканчивалось, прямо на наших глазах.

А мы в это время склады на плацдарме вывозили.

Подъехали мы почти вплотную к воротам маслозавода. Нужна нам его продукция, без масла из муки хлеб не сделаешь. А у меня пот холодный ручьем течет между лопаток.